Я опустил глаза и подумал о праве человека на ошибку. Я вспомнил одну девушку, родители которой до такой степени опекали ее, боясь какой-либо ошибки великовозрастного дитя, что у нее в конце концов возник протест. Она хотела ошибаться. Она мечтала ошибаться. Помню, она рассказывала мне следующее: — Бьюсь я, короче, в истерике! Бью посуду! Швыряюсь тем, что под руку попадет! Кошка в угол забилась! Родители глаза выпучили! Кричу я им, родителям, — вы что со мной, как с писаной торбой, носитесь! Оберегаете меня от ошибок, что ли? А сами что, не ошибались никогда?! Мудрость-то свою через ошибки заимели! А я хочу, хочу, хочу... свои шишки получать и на них учиться жить, а не по вашей указке жизнь коротать, как безликая дрянь! Вы что, хотите меня в безликую дрянь превратить, чтобы свою мудрость, заработанную на ошибках, демонстрировать?! Демонстрируйте свою мудрость не передо мной, соплячкой, а перед другими людьми, которые на своих ошибках учились! Не получится! Слабо?! Перед теми, кто школу ошибок прошел, боитесь делать это?! Трусите! Вам страшно, что ваша «мудрость» чепухой покажется! А передо мной, салагой можно, да?! Не меня вы оберегаете от ошибок, а свое самолюбие на мне тешите! А я хочу ошибаться, хочу, хочу, хочу... А вскоре эта девушка все же ушла из семьи, сняла квартиру и начала так ошибаться, так ошибаться... Она начала мстить родителям за то, что они не давали ей ошибаться... ошибаться нормально, дозированно, всласть. Она наверстывала упущенное в... ошибках, наверстывала истерично, с надрывом, ощущая томное удовлетворение от каждой своей ошибки. Родители этой девушки вначале, конечно же, возмущались и даже, с дурости, отрекались от нее. А потом родительский долг опять возвратил их к дочери. Дочь смотрела на них холодным чужим взглядом. — Вы что-то постарели... — отметила она, увидев родителей. А потом эта девушка, восполнив дефицит ошибок, благопристойно вышла замуж за вполне приличного, правда полноватого и какого-то мягкого, парня и начала коротать с ним свою трехмерную жизнь в нашем мире, полном противоречий и контрастов, где не бывает только белого, а черное должно обязательно появляться, чтобы через призму контраста мы, люди, могли бы радоваться белому свету. А мягкий и полноватый парень, за которого вышла замуж эта девушка, оказался до такой степени домоседом и абсолютно примерным семьянином, который всегда кивал и никогда не перечил, что эта девушка (сейчас уже жена!) однажды в порыве чувств сказала ему от всего сердца: — Ты бы, Ваня, пошел да и погулял бы с другими бабами! Чо дома сидеть-то?! В этот момент, когда мы вышли из монастыря Миларепы и свежий разреженный воздух на высоте 5000 метров слегка заполнил мои легкие, мне вспомнился еще один случай на тему ошибок. Жила-была девушка. Очень красивая девушка. Грудастая. С косой. У нее была элегантно-вихлястая походка. Много воздыхателей было у нее. И даже были такие, которые по-плебейски прятались за деревом, чтобы только взглянуть на нее, когда она выходит из дома, и посмаковать ее элегантно-вихлястую походку. Но была эта девушка строгой и достойной. И вот она, эта девушка, начав встречаться с одним человеком, вдруг ощутила, что беременна. Гинеколог «обрадовал» ее, сказав, что у нее будет двойня. Но она, эта девушка, вскоре поняла, что не любит человека, который является отцом ее детей. А она превыше всего в жизни ставила любовь, в том числе и к детям... в себе. Тогда она ушла от того человека, с кем встречалась, и вскоре... в одиночку... родила двух прекрасных младенцев — мальчика и девочку. С ними она и приехала домой к своим родителям. — Ну что ж, — сказали родители, с улыбкой взяв на руки двух кричащих и, возможно, описавшихся младенцев. Они, родители, понимали, что их дочь допустила ошибку и что все получилось как-то не по-людски. Но они любили свою дочь, очень любили и знали, что она, их дочь, превыше всего в жизни ставит любовь, да вот... вышла ошибка. И только однажды мать этой девушки, припав к плечу мужа, в сердцах сказала: — Слышь, Коль! Мужики нормальные перевелись, что — ли? Те, которых... любить можно? А через несколько лет я неожиданно встретил на улице эту девушку (уже мать!). — Как дети? — спросил я. — Растут, — ответила она, излучая материнское счастье. — А как ... в личной жизни? Встретила кого-нибудь... кого можно любить? — Ой! — засмущалась она. Встретила. Он меня очень любит, по — настоящему, по — мужски... — И ты ... тоже? —Да. — Вы вместе? — Нет. Он женат. Но ведь не обязательно... Первая жена, говорят, от Бога... Зато... — Ты все-таки решила сделать не как положено... не по-людски. Все это во имя любви? — А как жить, если любви в душе нет! Только ради того, чтобы было все по-людски? Если у матери нет любви в душе, то и дети вырастут неспособными любить. А разве можно такими детей воспитывать?! — Ты, я вижу, нисколько не раскаиваешься в том, что когда-то допустила ошибку?! — я добро посмотрел на нее. — Бог послал мне эту ошибку, чтобы испытать меня... мою любовь в душе, — ответила она, опустив глаза. Эти слова врезались мне в память. Я начал осознавать, что ошибка есть, прежде всего, испытание, посланное оттуда, из прошлого... по твоей кармической линии. А также я понял, что критерием оценки тебя в период испытания ошибкой является любовь, которую ты должен достойно сохранить в душе. —Мужики, способные по-настоящему любить, перевелись что ли? — с негодованием подумал я, еще раз вспомнив эту прекрасную женщину. Я вспомнил предречение Елены Блаватской о том, что человечество уже начинает выходить из «материальной ямы» и что дальнейшее развитие будет сопровождаться увеличением духовного компонента в душе человека. Я ощутил, что мы, мужчины, в этом отношении эволюционно отстаем от женщин, которые, от природы имея более высокий чувственный потенциал, идут, как говорится, впереди планеты всей. Им, женщинам, очень часто скучновато с нами, мужчинами, потому что их переполненная чувствами душа требует такой же душевной отдачи, а не созерцания тупо накачанной горы мышц, на которую надета маечка с неестественно короткими рукавами, позволяя в полной мере демонстрировать все «плечевое мужское достоинство». Вот и получается так, что многие женщины остаются одинокими, сохраняя верность своей мечте, или одиноко рожают детей, чтобы воспитать из мальчиков настоящих мужчин будущего — антиподов тех, кто ходит в «короткой маечке», а из девочек создать принцесс будущего, которые буквально одним взглядом облагораживали бы все вокруг, исподволь внушая людям, что скоро наступит «чувственный век». И, наверное, много-много ошибок совершат люди, следуя по пути «чувственного прогресса», но они все более и более будут понимать, что надо жить не в рамках понятия «По-людски», а в рамках понятия «Как душа велит». А ошибки — эти вездесущие испытания твоей души —будут упрямо и ласково подталкивать людей к осознанию глубинного понятия — Чистая Душа, чтобы когда-нибудь, пусть в далеком будущем, люди смогли ощутить великую радость быть Чистыми, после чего начнется новая эра —Эра Чудес, таких чудес, которые... например, находятся здесь, в Городе Богов, но которые... создали не мы... пока не мы. Я вновь посмотрел на шестигранный камень, выточенный Миларепой. — Ведь йог-Миларепа, наверное, владел технологиями Чистой Души, в основе которых лежит Сила Мысли, — подумал я. — Почему же он совершил ошибку, затеяв борьбу с Бонпо-йогом? Неужели и такие люди могут ошибаться? Неужели... и Боги ошибаются? Неужели мир построен так, чтобы всегда и всюду все учились на своих ошибках? Неужели уважение к возрасту — есть уважение к «шишкам», накопившимся в результате преодоления своих ошибок? Неужели взлет молодого талантливого ученого есть всего лишь вспышка, не прошедшая испытания ошибками, а творчество седовласого ученого — творчество «под сенью шишек»? Почему Миларепа стремился в Царство Мертвых? Я, конечно же, не знал того, почему йог-Миларепа затеял строительство этой пещеры. Может быть, он не мог попасть в Царство Мертвых (куда, наверное, страстно стремился) через обычный вход, расположенный на западной стене Дома Счастливого Камня, поскольку Мертвые наказали его за ошибку, вычеркнув из его памяти заклинания, позволяющие открыть заветную дверь туда... и вынудив делать новый вход? А может быть, новый вход в Царство Мертвых был нужен, и они, Мертвые, оставив в памяти Миларепы нужные заклинания, повелели ему сделать новый вход, испытав его для того, чтобы он с достоинством мог влиться в когорту Мертвых? А может быть, Миларепа и сейчас там — среди величественных и всемогущих Мертвых, холодные тела которых покоятся во мраке подземелий, а освобожденная Душа делает все, что захочет, с помощью Силы Мысли... Может быть... Я повернулся к монаху, который стоял рядом со мной и спросил его: — Скажите, а кто-нибудь входил внутрь пещеры Миларепы? Не действуют ли там тантрические силы, которые непреодолимы для человека? Ведь отодвинуть алтарь, разобрать тонкую каменную стенку, перегораживающую вход в пещеру Миларепы, и войти внутрь совсем не трудно?! —Действуют, еще как действуют! — воскликнул монах. — Внутри пещеры Миларепы действуют очень сильные тантрические силы. Никто не может преодолеть их! — А какие это силы? Я знаю, что тантрические силы некоторых Сомати-пещер вызывают слепоту, онемение, действуют как «энергетический вампир» или приводят к смерти через страх, головную боль и слабость. А здесь как? — Я не знаю... Я не был там... — сконфузился монах. — А все-таки? — Не знаю... Но страшно там, очень страшно! Паника начинается! Люди боятся того, что они просто умрут, но... не станут Мертвыми, а их кости... — А много костей-то в пещере? — Говорят, много. — А зачем люди ходили туда? Они хотели стать Мертвыми. —И... умерли? —Да. — Они не стали Мертвыми? — Нет, нет. Они просто умерли. — Почему? — Мертвые сами выбирают тех, кто достоин стать Мертвым, — монах поднял голову и посмотрел на меня. — А Вы не хотите ли стать Мертвым? Вы очень подробно... — Я? — теперь уже сконфузился я. — Я? Я не смогу... Я... здесь... пока... — Я тоже... здесь... пока... — проговорил монах. Я опустил голову. — О, как значим на Земле феномен Сомати! — подумал я. —О, как велик, наверное, подземный мир, где, помимо живущей активной жизнью техногенной Шамбалы, находится много, очень много Мертвых, ведущих страстный и очень мощный образ жизни, оставаясь при этом... неподвижными и холодными! Они, эти Мертвые, живут без забот о своем теле, им не надо тратить время на приготовление пищи, не надо ходить в туалет, не надо дышать, не надо одеваться и прихорашиваться, не надо спать и не надо говорить. Они знают, что их тела, элегантно и немного грустно сидящие в позе Будды, нужны только... на случай глобальных катастроф, чтобы в этом случае вновь войти в эту «машину», называемую телом, и снова начать телесную жизнь, полную забот о желудке и многом другом телесном, чтобы продолжить божественный эксперимент освоения материальной стороны жизни. О, как, наверное, не хочется им, Мертвым, заниматься проблемами желудка, когда можно вечно находится на Том Свете в прекрасном Мире Мыслей, где стоит только подумать... И... откуда можно созерцать свое «мертво-спящее» тело, с которым ты соединен «серебряной нитью» и которое напоминает тебе, что твой долг, долг Духа или Человека-Мысли, не рвать эту связь с планетой Земля, где в глубоком подземелье сидит «твоя личная машина», называемая телом и, которая... может быть... будет нужна... когда-нибудь.. . когда телесные люди, «тела-машины» которых двигаются, работают и саморазмножаются, забудут, что главное в них — Людях — не эта «машина с руками, ногами и... головой», а Дух или Человек-Мысль, управляющий ею. Ведь забыв это, телесные люди начнут всю свою духовную деятельность направлять на достижение недосягаемого — сделать «машинный вариант жизни» главным... вместе с обслуживающими «тело-машину» домами, деньгами и многим другим, тем самым становясь «слугами машины» и постепенно сводя на нет божественные принципы бытия и все более и более приближая глобальную катастрофу, поскольку Бог никогда не может стать слугой «машины»! Монах исподлобья смотрел на меня. Шестигранный камень лежал предо мной. А мысли, эти шальные мысли, весело вертелись в голове, напоминая о своей силе и как бы приговаривая, что главное в Человеке — это Мысль, поскольку на Том Свете он, Человек, и есть Мысль, так как он зарожден там, в Мире Мыслей или Мире Свободного Времени, которым напрямую управляет сам Бог — Властелин Свободной Энергии Времени. Я ненароком вспомнил разговоры на кухне — чисто российскую привычку, когда двое или трое мужчин или женщин, открыв бутылку водки и накурив до состояния, когда можно «топор вешать», до такой степени распаляются в задушевном разговоре, что им, сидящим на кухне, кажется, что их слышит весь мир. А мир их и в самом деле слышит. Мне кажется, что ни одна мысль не проходит просто так. А если однотипных мыслей у людей много, то эти мысли в какой-то момент могут суммироваться и начать самостоятельно влиять на сознание людей, называясь, в периоды революционных ситуаций, «политическим настроением масс». Научное подтверждение этому нашли, как я уже писал, японские ученые, описавшие так называемый «феномен сотой обезьяны», когда одна из обезьян на одном из японских островов догадалась мыть батат (сладкий картофель), брошенный учеными в песок. Когда эта «прогрессивная» обезьяна научила этому полезному делу других сородичей (чтобы песок не скрипел на зубах), а другие обезьяны к тому же стали учить еще и других, то, когда мыть батат научилось около 100 обезьян, наступил такой момент, что все обезьяны всех японских островов (а их много!) вдруг одновременно научились мыть бататы, брошенные в песок. Сработал какой-то мощный информационный механизм накопления и распространения мыслей. Я вспомнил рассказ одной моей английской пациентки, которая поведала мне о том, что причиной ее болезни явился стресс, вызванный тем, что ее любимый человек уехал из родного Лондона в Нью-Йорк, где ему предложили более выгодную работу. Через год, когда они встретились вновь, она, англичанка, не узнала своего любимого — он стал безобразно жаден. Она долго боролась с его жадностью, носившей, по ее словам, патологический характер, но ничего не смогла сделать — перед ней стоял тот же лондонский парень, но чужой, в глазах которого была другая страсть — деньги, перед которой меркла она, эта красивая англичанка. Он даже, оказывается, сказал ей однажды, что расплачиваться за ужин в кафе пришла ее очередь. И она, эта англичанка, была абсолютна убеждена в том, что Америка «заразила» ее любимого жадностью, и что жадность есть... заразная болезнь, а вся Америка есть «инфекционная бомба», где в качестве «инфекции» выступает жадность — основа американского образа жизни. Она, потеряв своего любимого, хотела даже предложить бывшей колонии Англии заменить свой полосатый флаг на флаг с изображением доллара. Я понимал, что не зря гениальный русский ученый Влаил Петрович Казначеев предложил термин «информосомы», научно доказав, что информация может неведомым образом распространяться. И мне показалось, что в основе этих «информосом» лежат, если так можно выразиться, «сгустки мыслей», способных беззастенчиво внедряться в другие организмы, заставляя их мыслить или делать то, что заложено в этих «сгустках мыслей». — Не зря... не зря так противно находиться рядом с жадным человеком, — подумал я. — Они, эти жадные идиоты, являются источником «жадной заразы». Но как приятно находиться рядом со светлым человеком! Он тоже является источником чего-то свет лого и хорошего. Информосома информосоме рознь! И... как много зависит от мыслей! Я продолжал стоять на месте, не отрывая взгляда от шестигранного камня, выточенного Миларепой. Ребята не беспокоили меня — они меня понимали, и как мне казалось, даже чуть-чуть жалели меня за то, что мысли, эти вездесущие мысли, будоражили меня так, что... натуральные информосомы градом сыпались из моего сознания. А я грустил, тихо грустил, недоумевая по поводу того, что люди так и не могут понять, что счастье отнюдь не в деньгах. Я уже понимал, что Мысль не может не быть живым существом, поскольку родоначальный Тот Свет — праматерь всех форм жизни — есть Мир Мыслей и что каждый из нас, оказавшись там, превратится в Человека-Мысль — Свободного, Изначального и Великого, ведомого только Создателем, давшим всему живому главное — способность мыслить. — Бойтесь злых мыслей! — захотелось крикнуть мне. — И как здорово, что вы иногда собираетесь на кухне, освобождая с помощью алкоголя и сигарет свои мысли, чтобы поговорить о таком, таком... Но... говорите, пожалуйста, по-доброму! Но я молчал. Я продолжал созерцать шестигранный камень. Вскоре ход моих мыслей опять перекинулся на Мертвых. Я понял, почему нужны Мертвые. Они, не обремененные проблемами тела, нужны здесь, на Земле, чтобы жить в мире земных мыслей и управлять этим миром. Мертвый — это тоже Человек-Мысль, но земной Человек-Мысль. Он нужен здесь, на Земле, ведь Человек-Мысль Того Света есть космический Человек-Мысль. И на Земле, как говорится, проблем хватает; например, охранять священные заклинания, следить за ходом мыслей людей, стремящихся попасть в Сомати-пещеры, следить за мысленными устремлениями обычных «двигающихся» земных людей, определять угрозу появления предвестников глобальных катастроф, способствовать наказанию заблудших людей и многое другое. Мы просто мало знаем о Мертвых и не понимаем их роль для жизни на Земле! А она, эта роль, колоссальна! Стражами наших мыслей можно назвать Мертвых, тела которых покоятся в глубоких подземельях Тибета и Гималаев! Не зря йоги стремятся хоть чуть-чуть походить на Мертвых, отрекаясь от телесных забот и в процессе медитации входя в земной Мир Мыслей! Не зря йог-Миларепа стремился стать полноценным Мертвым! Не зря про йогов говорят, что они очищают мысленную ауру Земли! Резкая желудочная боль прервала ход моих мыслей. Я понял, что кто-то (наверное, Мертвый!), прочитав ход моих мыслей, решил еще больше очистить меня, изгнав из меня еще больше негативной энергии, накопившейся во мне. Я слегка согнулся, стараясь не застонать. Но гримаса боли на лице, видимо, выдала меня. — Шеф, что? Опять заболело? — Селиверстов ласково положил руку мне на плечо. — Да. Не обращай внимания! Долина Смерти... Я бы назвал ее Долиной Мертвых... Там вступают в силу законы Мертвых и там нет места законам живых! Только тот, кто может принять законы Мертвых, пройдя через испытания... Неужели вся наша жизнь есть сплошная ошибка! — прохрипел я. Я мутным взглядом провел по окружающим меня горам. Горы как бы колыхались в разряженном воздухе и как бы напоминали, что они не мертвые. Да и существует ли в природе что-либо истинно мертвое? А может быть, словом «мертвое» древние мыслители отображали понятие «неподвижное», зная, что все и вся в природе живое? А может быть, То, что является неподвижным в материальном мире, в Мире Мыслей живет более интенсивной жизнью, чем Те, которые умеют двигать руками и ногами? Может быть... Вдруг я почувствовал себя кем-то наподобие зверя в зоопарке, выставленного на обозрение любопытствующим людям. Неужели Мертвым дозволено проникать в таинство мыслей каждого человека? Неужели это так? Я, на мгновение забыв про боль, задумался над этим вопросом и понял, что это так. Более того, Мертвым дозволено влиять на наши мысли и... наказывать... или очищать... Ну что ж, мы живем на виду, как в зоопарке! Но... извините, думать надо чище, тогда нечего будет скрывать! Я подумал о том, что любой человек, наверное, в той или иной степени способен читать мысли. Положа руку на сердце, мы должны сознаться, что очень часто верим не словам, а глазам, в которые мы смотрим. О, как часто это бывает! Попробуйте поговорить с человеком, который не смотрит Вам в глаза, — вы сразу ощутите дискомфорт — информации не хватает! Наш Дух (или Человек-Мысль) затаен, но он все равно проявляется, и это выражается в том, что мы все-таки, хоть чуть-чуть, читаем мысли друг друга. Но нам оставлено только это «чуть-чуть»; какой-то мощный разум, формируя программу трехмерной земной жизни, решил подарить людям «таинство мысли», хотя наш Дух способен и на такое, такое... Вот и живем мы в тайне друг от друга, потому что нам... хочется казаться добрыми и щедрыми, хотя на самом деле... Да и не наступили еще времена искренности, потому что счастья искренности можно достичь только через тернии. А Мертвые, наверняка, могут позволить себе счастье быть искренними, потому что все они, как на подбор, имеют Чистые Души и, представляя собой особую земную форму жизни Человека-Мысли с законсервированными на всякий случай телами, судачат, наверное, читая мысли обычных земных людей, о том, что мы так глупо уклоняемся от главного идеала — Искренности, раз за разом впитывая в себя мысли Чужого Бога, извращенно заставляющего верить в то, что Бог — это Ты, а идеал — это Богатый Человек. И им, Мертвым, хочется, по-видимому, для хохмы законсервировать тело богатого и жадного человека, чтобы поговорить с ним «как на духу» и посмотреть на него — прозрачного и летающего — без его «двигающейся телесной машины», в угоду обслуживания которой он так глупо посвятил самого себя. Ужас, наверное, охватит этого «бывшего богатого человека», когда он поймет, что у него... уже нет желудка. Я поморщился от боли. Сняв рюкзак, я полез в него и достал желудочные таблетки. Положив их в пересохший рот, я ощутил, что не могу их проглотить. Равиль, увидев это, полез в свой рюкзак, достал бутылку с водой и подал ее мне. Наконец я почувствовал, что таблетки дошли до моего желудка. — Сергей Анатольевич! А у тебя желудок когда-нибудь болел? — спросил Селиверстова Рафаэль Юсупов. —Ну... если переем... А что? — Да так, ничего. — Вы на что-то намекаете, Рафаэль Гаязович! — Селиверстов насупился. — Да нет. Просто так спросил... — Я, кстати, рабом желудка никогда не был, хотя аппетит у меня хороший. Я хоть что могу съесть. Гвозди даже переварю. — Гвозди, говоришь? — Да, гвозди. А что? — Да так, ничего... — А вот Вам бы, Рафаэль Гаязович, следовало бы призадуматься над проблемами Вашего желудка. У меня такое ощущение, что он у Вас вообще ничего не переваривает, все отправляет в кишечник, на выход. А то, с чего Вы такой худой? Я уж не говорю о гвоздях... — Гвозди я, конечно, не пробовал, — теперь уже насупился Рафаэль Юсупов. — Понятно, гвозди — не еда, — кинул Селиверстов. — У меня, Сергей Анатольевич, понимаешь, коэффициент полезного действия при переваривании пищи ниже. Поэтому... — Все в трубу идет, что ли? — перебил Селиверстов. — В какую трубу? — Заднюю. — А у тебя как будто оттуда ничего не выходит! — Выходит, — смутился Селиверстов, — но меньше. — Я бы этого не сказал, — многозначительно произнес Юсупов. — А откуда Вы это знаете? —Есть факты... — Какие это? — Расход туалетной бумаги! Ты же мне сам, как завхоз, поручил ею командовать. — А я, может быть, тщательнее и многократнее подтираюсь, чем Вы, Рафаэль Гаязович. Я, кстати, тоже чистоплотен! — А Вы смотрите на то, что вышло? — Селиверстов прищурил глаза. — Не всегда. Не интересно мне это. А Вам, Сергей Анатольевич, чувствую, это очень интересно! — Любому человеку это интересно. — Но не мне. — А почему? — А потому, что разглядывать это низменно. — Не надо красивых фраз! Вы хотите сказать, что никогда не смотрели на свое... — Никогда. — Не верю. — А зря! — Почему? — А потому, что если бы Вы, Рафаэль Гаязович, посмотрели на свое «это», то обнаружили бы в нем непереваренную пищу — морковь, например. — Я, кстати, морковь люблю. — И... употребляете ее в пищу только для того, чтобы украшать «это»?! — С чего это ты взял?! — Пищеварительный тракт — это Вам не трубопровод, — поднял указательный палец Селиверстов. — В нем пища варится... — Переваривается, — поправил Рафаэль Юсупов. Слушая очередную перепалку друзей, я понимал, что уж кто-кто, но они оба не являются рабами желудка; в противном случае судьба не привела бы их в далекий Тибет и не заставила бы их терпеть столько лишений. Более того, здесь, на Тибете, пища почему-то не шла, уступая место клокочущему от возбуждения духовному началу. Да и Селиверстов по уровню худобы быстро приближался к Рафаэлю Юсупову. Боль в области желудка немного утихла. Я поднял голову, нашел взглядом монаха и спросил его: — Скажите, монах, а Вы сами-то верите в то, что плиты и шестигранный камень смог «выточить руками» человек? — Конечно, верю. Ведь люди могли обтачивать не просто отдельные скалы, а целые горы ... вон те, например, — монах пока зал рукой.