<<
>>

Глава VIIО ТЕИЗМЕ ИЛИ ДЕИЗМЕ, О СИСТЕМЕОПТИМИЗМА II О КОНЕЧНЫХ ПРИЧИНАХ і

Весьма немногие люди осмеливаются исследовать сущность бога, существование которого единодушно признается всеми; нет почти ни одного человека, который дерзнул бы сомневаться в этом существовании, никогда не будучи в состоянии установить его; в детстве всякий воспринимает без критического анализа туманное слово бог, внушаемое ему родителями, вместе с собственными смутными идеями о божестве, которые все стремятся сделать привычным для него; однако всякий видоизменяет его на свой лад.
Действительно, как мы уже неоднократно указывали, зыбкое понятие о каком-то воображаемом существе не может быть одним и тем же у всех людей; у каждого своя точка зрения на него; каждый создает себе особенного бога в зависимости от присущих ему естественных склонностей, темперамента, более или менее пылкого воображения, индивидуальных обстоятельств жизни, предрассудков и изменчивых свойств. Здоровый И довольный человек не ВИДИТ бога под тем же углом зрения, что больной и угрюмый; страстный человек, обладающий пылким воображением или же желчным темпераментом, не рисует его себе так, как человек спокойный, с более холодным воображением и флегматическим характером. Мало того, один и тот же человек неодинаково представляет себе бога в различные мгновения своей жизни: на его представлениях о боге отражаются все происходящие в его организме изменения, перемены в его темпераменте, постоянные превратности его судьбы. Идея божества, чье существование считается столь бесспорно доказанным, идея, которую признают врожденной всем людям и о которой утверждают, будто вся природа кишит доказательствами ее правильности, в действительности постоянно изменяется в уме каждого человека и ежеминутно претерпевает различные превращения, переходя от одного человека к другому; нет двух людей, которые признавали бы в точности одинакового бога; нет ни одного человека, который при различных обстоятельствах не представлял бы себе его различно.

Не будем же поражаться слабости доказательств в пользу бытия существа, которое пребывает, собственно говоря, внутри сознания людей; не будем удивляться различию их взглядов на него, их религиозных систем и вероучений, их спорам насчет божества, непоследовательности их воззрений, отсутствию содержательности и связности в их системах, бесконечным противоречиям в их суждениях о божестве, неуверенности их мысли в вопросах, касающихся этого фантастического суще- ства.

Естественно, что нельзя избежать споров в рас-суждениях о предмете, который при различных обстоятельствах все представляют себе различно и насчет которого ни один человек не придерживается одного и того же мнения постоянно.

У всех людей одинаковые взгляды на вещи, которые доступны опыту; никто не спорит по поводу принципов математики; очевидные и обоснованные истины не меняются в нашем уме; мы никогда не сомневаемся в том, что часть меньше целого, дважды два — четыре, доброта — хорошее качество, а справедливость необ-ходима для общественной жизни. Но теории, имеющие своим предметом божество, отличаются разногласиями, непостоянством и неустойчивостью; в принципах теологии мы не наблюдаем никакой гармонии; бытие божье, на которое нам указывают как на очевидную и доказанную истину, в действительности кажется таковой лишь лицам, не исследовавшим ее доказательств. Эти доказательства часто представляются слабыми или ложными даже тем людям, которые не сомневаются в бытии божьем; выводы, извлекаемые из этой якобы обоснованной истины, не одни и те же у двух народов или даже у двух индивидов. Во все времена и у всех народов мыслители без конца спорили о вопросах религии, о разных теологических гипотезах, об основных истинах, на которые опираются эти гипотезы, об атрибутах и качествах божества, исследованием которого они так тщетно занимались и представление о котором непрерывно изменялось в их собственных головах.

Эти постоянные споры и разногласия должны были бы по крайней мере навести нас на ту мысль, что представления о божестве не обладают приписываемой им очевидностью и достоверностью и поэтому можно сомневаться в реальности существа, которого люди представляют себе так различно, насчет которого у них никогда нет согласия и образ которого так часто меняется. Несмотря на все усилия и ухищрения самых пламенных защитников бытия божьего, это бытие не является чем-то хотя бы вероятным. Но если бы оно даже было вероятным, то разве из какого угодно числа вероятностей можно составить достоверность? Не странно ли, что бытие существа, знания о котором и вера в которое для нас важнее всего, не обладает даже вероятностью, между тем как гораздо менее важные для нас истины доказаны с максимальной степенью очевидности? Не вправе ли мы заключить на основании этого, что ни один человек не уверен в полной мере в бытии существа, представление о котором, как он замечает, так часто колеблется у него самого, не оставаясь тем же даже два дня подряд? Только очевидность может вполне убедить нас.

Истина очевидна для нас лишь тогда, когда постоянный опыт н повторное размышление показывают ее нам всегда тождественной самой себе. Постоянство восприятия, обеспечиваемое нормально устроенными органами чувств, влечет за собой очевидность и достоверность, которые одни только и могут дать полноту убеждения. Что же сказать о достоверности существования божества? Разве его противоречивые качества могут существовать в одном и том же субъекте? И может ли считаться вероятным бытие существа, представляю-щего собой какую-то груду противоречий? Убеждены ли в его существовании даже те, кто на словах признает его? И не должны ли они позволить другим сомневаться в мнимых истинах, объявляемых ими обоснованными и очевидными, в то время как их собственная уверенность в этих истинах так шатка? Бытие божье и божественные атрибуты не могут быть чем-то очевидным и доказанным решительно ни для кого, в то время как его небытие и невозможность существования приписываемых ему теологией несовместимых качеств ясны для всякого, кто понимает, что один и тот же субъект не может соединять в себе взаимно уничтожающие друг друга и совершенно непримиримые качества »

Но допустим на минуту существование этих несовме-стимых или совершенно непонятных качеств, приписы-ваемых теологами непостижимому существу, из кото-рого они делают строителя, зодчего вселенной; допу-стим, что оно обладает разумом и имеет известные планы; что же вытекает из этого для человеческого рода? Может ли универсальный разум, планы которого неизбежно простираются на все существующее, находиться в непосредственных и тесных сношениях с человеком, составляющим лишь ничтожную часть великого целого? Неужели владыка вселенной построил и украсил свое жилище лишь для утехи муравьев и насекомых своего сада? В состоянии ли мы познать его планы, угадать его намерения, оценить его мудрость нашим слабым разумом; в состоянии ли мы судить о его делах с нашей ограниченной точки зрения? Перестанут ли от этого хорошие или дурные, полезные или вредные для нас явления, которые мы считаем плодом его всемогущества и провидения, быть необходимыми следствиями его мудрости и справедливости, его вечных повелений.

Можем ли мы предположить, что столь мудрый, справедливый и разумный бог изменит ради нас свои планы? Переменит ли он под влиянием наших молитв и раболепного преклонения свои ненарушимые поста-новления? Изменит ли он природу вещей и их свойства? Отменит ли он при помощи чудес вечные законы природы, свидетельствующие о его мудрости и благости? Помешает ли он огню обжигать нас при приближении к нему? Помешает ли он лихорадке или подагре мучить нас, когда в нашем организме накопилось достаточно соков, имеющих своим необходимым следствием эти недуги? Помешает ли он обрушивающемуся зданию раздавить нас в своем падении, когда мы пройдем слишком близко от него? Устранят ли наши вопли и жаркие мольбы несчастья нашего отечества, если его станет опустошать честолюбивый завоеватель или им станут управлять жестокие тираны?

Если этот бесконечный разум вынужден предоставлять возможность беспрепятственно развернуться подготовленным его мудростью событиям, если во вселенной все совершается по его недоступным нашему пониманию планам, мы не должны ничего просить у него; с нашей стороны было бы нелепо противиться ходу вещей; мы нанесли бы оскорбление мудрости бога, желая регулировать ее. Человек не должен рассчитывать на то, чтобы оказаться мудрее своего бога и суметь заставить его изменить свои намерения и выбрать иные пути для достижения своих целей; если бог разумен, то он может выбрать лишь самые правильные и верные средства для достижения своих целей; если бы он мог изменить их, то его нельзя было бы назвать ни мудрым, ни неизменным, ни прозорливым. Если бы бог мог хоть на одно мгновение приостановить действие установленных им самим законов, если бы он мог что-нибудь изменить в своих планах, то это значило бы, что он не предвидел мотивов этой приостановки или этого изменения; если бог не ввел этих мотивов в свои планы, то, значит, он не предвидел их; если же бог предвидел их, но не ввел в свои планы, то, значит, он не мог сделать этого. Словом, с какой бы стороны ни подходить к этому вопросу, молитвы, возносимые людьми богу, и оказываемое ими последнему религиозное йочитание свидетельствуют о том, что люди относятся к богу как к неразумному, не обладающему достаточным предвидением существу, которое способно изменить свои планы или, несмотря на все свое могущество, не может сделать того, что оно хочет или что необходимо для людей, воображающих, будто вселенная была создана ради них.

На таких невразумительных, плохо связанных между собой утверждениях основываются, однако, все религии на земле.

Повсюду человек преклоняет колени перед каким-то мудрым богом, поведение и планы которого он старается направлять и изменять; повсюду человек надеется подкупить бога низкопоклонством и подарками, пытается обезоружить его правосудие молитвами, обрядами, церемониями и очистительными жертвами, которые, по его мнению, могут повлиять на решения божества; повсюду человек предполагает, что он может оскорбить своего творца и нарушить его вечное блаженство; повсюду человек простирается ниц перед каким-то всемогущим богом, неспособным, однако, сделать сотворенные им существа такими, чтобы они могли выполнить его мудрые, божественные намерения.

Мы видим таким образом, что все религии основываются на явных противоречиях. Люди неизбежно окажутся жертвами подобных противоречий, если будут игнорировать природу и приписывать испытываемые ими под ее воздействием добро и зло какой-то отличной от нее разумной причине, о которой они никогда не сумеют составить себе ясное представление. Человек, как мы уже неоднократно указывали, всегда будет создавать себе своего бога по собственному подобию; но человек представляет собой какое-то изменчивое существо с ограниченным разумом и преходящими страстями, которое при изменении обстоятельств часто впадает в противоречие с самим собой; поэтому, хотя ему и кажется, будто он оказывает честь своему богу, приписывая последнему свои собственные качества, но в действительности он лишь наделяет бога своим непостоянством, своими слабостями и пороками. Теологи, эти фабриканты богов, могут сколько угодно упражняться в своих хитросплетениях и преувеличивать мнимые совершенства бога, делая их в конце концов совершенно непонятными; во всяком случае несомненно, что существо, способное сердиться н умиротворяющееся под влиянием молитв, не неизменно; существо, которое можно обидеть, не всемогуще, не вполне блаженно; существо, не препятствующее злу свершаться, когда оно могло бы воспрепятствовать этому, дает свое согласие на существование зла; существо, предоставляющее свободу грешить, решило допустить существование греха от века; существо, наказывающее за проступки, которые оно дозволило совершить, в высшей степени несправедливо и неразумно; бесконечное существо, заключающее в себе бесконечно противоречивые качества, нечто невозможное, простой призрак.

Пусть не говорят нам поэтому, будто бытие божье можно рассматривать хотя бы как проблему. Бог, каким его изображает нам теология, совершенно невозможен; все приписываемые ему положительные качества и совершенства немедленно ниспровергаются при малейшем прикосновении критики. Что касается абстрактных и отрицательных качеств, которыми хотели украсить бога теологи, то они навсегда останутся неиопят- ньтми, доказывая лишь тщетность усилий человеческой мысли в ее попытках определить существо, которое вовсе не существует. Когда люди считают важным познать какую-нибудь вещь, они стараются составить себе представление о ней. Если на пути к этому они наталкиваются на серьезные или даже неустранимые препятствия, если иод влиянием невежества и неудач они становятся особенно легковерными, то всегда находятся ловкие обманщики или мнимые энтузиасты, которые начинают преподносить им свои выдумки и бред своего воображения, выдавая их за вечные, бесспорные истины. Так под влиянием невежества, отчаяния, лености мысли и отсутствия привычки рас-суждать человечество попадает в зависимость от людей, берущих на себя заботу сочинять для него системы взглядов о вещах, о которых оно не имеет никакого представлення. Лишь только речь заходит о божестве и религии, т. е. о вещах, в которых решительно невозможно понять что-либо, как люди начинают рассуждать

самым странным образом, легко доверяя самой сомнительной аргументации. Совершенно не понимая того, что им рассказывают о таких вещах, они умозаключают на основании этого, что рассказывающие лучше их разбираются в соответствующих вопросах; последние же постоянно повторяют, что самое верное — это полагаться на их слова и слепо руководствоваться их указаниями; они угрожают своим слушателям гневом раздраженного призрака, если последние откажутся верить их словам; и хотя эта аргументация заключает в себе petitio principii, принимая за доказанное спор-ный пункт, она заставляет молчать человечество; последнее, будучи убеждено этим победоносным рассуждением и боясь заметить явные противоречия в возвещаемом ему учении, слепо полагается на слова своих вождей, не сомневаясь в том, что у этих вождей более отчетливые представления о чудесных вещах, о которых они без умолку рассказывают всем остальным и о которых им следует размышлять в силу своей профессии. Простой народ приписывает своим жрецам органы чувств, которых нет у него самого: он принимает их за божественных людей, за полубогов. В объекте своего поклонения он видит лишь то, что говорят жрецы; из всего, что они говорят об этом объекте, для всякого мыслящего человека следует, что бог просто фиктивное существо, призрак, обладающий качествами, которые жрецы сочли необходимым приписать ему, чтобы усилить не-знание, неуверенность и тревоги смертных. Так жрецы, пользуясь своим авторитетом, выносят безапелляционные решения в вопросах, рассмотрение которых выгодно только им самим.

Изучая историю, мы всегда обнаруживаем, что боги были созданы невежеством и страхом; работа воображения, обман и самообман послужили для их украшения или искажения; слабость лежит в основе поклонения им; легковерие поддерживает их существование; привычка внушает уважение к ним, а тирания поддерживает веру в них, чтобы пользоваться ослеплением людей.

513

33 Поль Анри Гольбах, том I

Нам постоянно твердят о выгодах, вытекающих для людей из веры в бога. Мы выясним вскоре, реальны

ли на самом деле эти выгоды; пока же нас интересует вопрос о том, ошибочна или верна вера в существование бога. Если это заблуждение, то оно не может быть полезно человечеству; если же это истина, то ее можно подкрепить доказательствами, достаточно убедительными для всех людей, которым она якобы необходима и выгодна. С другой стороны, полезность какого-нибудь взгляда вовсе не есть гарантия его истинности. Это может послужить ответом доктору Кларку, спрашивающему: не желательно ли было бы, чтобы существовало благое, мудрое, умное и справедливое существо; не полезно ли было бы его существование для человечества? Мы ответим ему: 1) гипотетический творец природы, в которой мы на каждом шагу видим беспорядок рядом с порядком, злобу рядом с добротой, справедливость рядом с не-справедливостью, безрассудство рядом с мудростью, может с равным осщшанием считаться как благим, мудрым, разумным и справедливым, так и злым, безрассудным, несправедливым, если только не предположить наличия в природе двух равных по силе начал, одно из которых постоянно уничтожает творения другого; 2) благие последствия, вытекающие для нас из какого- нибудь предположения, не делают последнее ни более верным, ни даже более вероятным: действительно, до чего только мы не дошли бы, если бы на основании полезности для нас какой-нибудь вещи стали утверждать, что она реально существует; 3) из всего вышеизложенного следует, что присоединяемое к природе верховное существо немыслимо и противоречит пашим достовернейшнм представлениям. Мы скажем, что невозможно искренне верить в бытие существа, о котором у нас нет никакого сколько-нибудь отчетливого пред-ставления и с которым невозможно связать никакой немедленно не опровергаемой идеи. Можем ли мы верить в бытие существа, о котором ничего невозможно утверждать и которое представляет собой лишь груду отрицаний всего, что мы знаем? Одним словом, можно ли твердо верить в бытие существа, всякое рассуждение о котором немедленно опровергается? «Но,— скажет мне счастливый мечтатель, чья душа наслаждается мыслью о божестве и чье кроткое вооб- ражение нуждается в обольстительном объекте, чтобы воздавать ему благодарность за мнимые благодеяния,— почему вы лишаете меня божества, кажущегося мне мудрым и благим государем? Как сладостно мне воображать себя любимцем могущественного, разумного и доброго владыки, который думает о моем счастье, постоянно заботится о моей безопасности и об удовлетворении моих потребностей, позволяя мне повелевать под его началом всей природой! Я верю, что он непрерывно осыпает человека своими благодеяниями; я вижу, как его провидение без устали работает ради человека, покрывая всю землю зеленью, а деревья — восхитительными плодами, населяя леса животными, способными служить человеку пищей, помещая над его головой светила, освещающие его в течение дня и руководящие его неверными шагами в течение ночи, простирая вокруг него лазурный небосвод, украшая луг цветами, чтобы доставить утеху его глазам, орошая его местопребывание источниками, ручьями, речками. Ах, дайте мне поблагодарить виновника всех этих благодеяний! Не отнимайте у меня моего очаровательного призрака; я не найду своих сладких иллюзий в суровой необходимости, в слепой и неодушевленной материи, в лишенной разума и чувства природе».

«Почему,— скажет несчастный, обделенный судьбой, лишившей его всех благ, которые она расточает другим,— вы отнимаете у меня дорогое мне заблуждение? Почему вы уничтожаете бога, утешительная мысль о котором осушает мои слезы и успокаивает мои муки? Почему вы лишаете меня существа, рисующегося мне в виде сострадательного и нежного отца, который подвергает меня в этом мире испытаниям, но в объятия которого я доверчиво бросаюсь, когда вся природа как будто покидает меня? Если даже допустить, что этот бог — простой призрак, то несчастные смертные нуждаются в нем, чтобы не впасть в ужасное отчаяние; разве не бесчеловечно и не жестоко ввергать их в пропасть безнадежности, желая раскрыть им глаза на истину? Разве не следует предпочесть полезное заблуждение истинам, лишающим человека всякого утешения и не дающим ему никакого облегчения?»

Нет, отвечу я этим мечтателям, истина никогда не может сделать вас несчастными; только она по-настоящему утешает людей; она — скрытое сокровище, которое способно гораздо лучше, чем сочиненные страхом призраки, успокоить сердца и придать им мужество, необходимое, чтобы вынести тяжесть жизпи; она возвышает душу, делает ее активной, дает ей средства сопротивляться ударам судьбы и успешно бороться с враждебным роком. Я спрошу у них: на каком основании они так безрассудно приписывают эту доброту своему богу? Разве этот бог одинаково добр по отношению ко всем людям? Не приходится ли на одного смертного, утопающего в изобилии и пользующегося милостями судьбы, миллионы других, томящихся в нищете и нужде? Неужели люди, считающие образцовым порядок, творцом которого предполагают этого бога, счастливее всех в земном мире? Разве расположение этого существа по отношению к некоторым избранным его милостями лицам остается неизменным? Разве те самые утешения, которые ищет в нем фантазия, не доказывают наличия бедствий, совершающихся в силу его повелений, по его воле? Разве земля не полна несчастных, которые, кажется, появились на ней только для того, чтобы страдать и умереть? Разве не спит божественное провидение во время заразных болезней, эпидемий, войн, неурядиц, физических и моральных переворотов, от которых постоянно стра-дает человечество? Разве земля, в плодородии которой видят благодеяние неба, не выжженна и бесплодна в тысячах мест? Разве наряду с приятнейшими плодами она не производит ядов? Разве реки и моря, которые считают созданными, чтобы орошать земли, где мы живем, и облегчать наши сношения друг с другом, зачастую не затопляют наших полей, не уничтожают наших жилищ, не увлекают в своем бурном потоке несчастных людей и их стад? Наконец, разве этот вер-ховный владыка вселенной, постоянно пекущийся о судьбе своих творений, не делает их почти всегда жертвами бесчеловечных государей, которые тешатся бедствиями своих подданных, в то время как эти несчастные тщетно молят небо прекратить бесчислен- ные страдания, имеющие своим источником не гнев небес, а скверное управление?

Несчастный, ищущий утешения в мысли о боге, должен был бы вспомнить, что этот же самый бог как владыка вселенной распределяет добро и зло; если считать, что природа исполняет верховные повеления бога, то надо признать, что он столь же часто несправедлив, злобен и безрассуден, как и благ, мудр и справедлив. Если бы верующий человек не так подчинялся предрассудкам и рассуждал несколько более логично, то он перестал бы питать доверие к какому-то капризному богу, часто заставляющему страдать его самого, и не стал бы искать утешения в объятиях палача, безрассудно принимая его за своего друга или отца.

Действительно, разве мы не наблюдаем в природе постоянного взаимопроникновения добра и зла? Упор-но видеть в ней только добро так же бессмысленно, как желать видеть в ней только зло. За бурями следует ясная погода, за здоровьем — болезнь, за войной — мир; земля повсюду производит растения, необходимые для питания человека, и растения, гибельные для него; всякая человеческая особь пред-ставляет собой необходимое сочетание хороших и дурных качеств; у всех народов мы наблюдаем пеструю смесь пороков и добродетелей; то, что радует одного индивида, погружает многих других в печаль и траур; нет событий, которые не были бы выгодны одним лицам и невыгодны другим. В обломках дворца, раздавившего в своем падении множество людей, находят надежное убежище насекомые. Не для воронов ли, хищных зверей и червей дает, собственно, сражение завоеватель? Разве мнимые любимцы провидения не умирают и не служат пищей для тысяч ничтожных насекомых, о которых провидение беспокоится, по- видимому, не меньше, чем о людях? Морская ласточка, наслаждаясь бурей, играет на вздымающихся волнах, в то время как моряк на обломках своего разбитого судна поднимает дрожащие руки к небу. Все существа ведут между собой беспрерывную войну: одни живут за счет других, пользуясь губящими их соперников бедствиями. Если рассматривать природу в целом, то мы увидим, что все существующее попеременно то наслаждается, то страдает, рождаясь, чтобы умереть, и испытывая непрерывные перемены. Достаточно самого поверхностного взгляда на окружающее, чтобы убедиться, что человек вовсе не есть конечная причина творения и постоянный предмет внимания природы или ее творца, которому, если судить по видимому состоянию вещей и непрестанным переменам в человеческой жизни, нельзя приписать ни доброты, ни злобы, ни справедливости, ни несправедливости, ни разума, ни неразумия. Одним словом, если мы взглянем на природу без всякой предвзятости, то убедимся, что все существа пользуются одинаковыми милостями с ее стороны и подлежат необходимым законам, от действия которых не избавлен никто.

Таким образом, активному началу, действующему так различно, как природа или ее мнимый творец, невозможно приписывать какие-нибудь единообразные качества на основании его дел, то полезных, то вредных человеческому роду; во всяком случае каждому человеку приходится судить об этом на основании только своих частных, особенных переживаний: здесь невозможна какая-либо общая, неизменная мерка; наши суждения всегда будут основываться на наших личных восприятиях и ощущениях, а то, как мы ощущаем, зависит от нашего темперамента, нашей организации, особенных обстоятельств нашей жизни, т. е. от факторов, которые не могут быть одинаковыми у различных людей. Из этих различных способов восприятия и заимствуются постоянно те краски, которыми пользуются люди, рисуя себе портрет божества; поэтому представления о божестве не могут быть ни долговременными, ни надежными; выводы, которые из них делают, никогда не будут ни постоянными, ни единообразными; всякий будет судить о божестве лишь по самому себе и видеть в своем боге лишь самого себя.

Если иметь это в виду, то естественно, что довольные собой люди, обладающие чувствительной душой и пылким воображением, станут изображать божество в самом пленительном виде; во всей природе, непрерывно доставляющей им приятные ощущения, они будут видеть одни лишь признаки доброжелательства и доб-роты; в своем поэтическом восторге они будут замечать повсюду следы совершенного разума, бесконечной мудрости, заботливого провидения, занятого счастьем людей; голос самолюбия, присоединяясь к порывам их восторженного воображения, окончательно убедит их в том, что вселенная создана только для человечества; мысленно они постараются облобызать руку своего мнимого благодетеля; тронутые его милостями, наслаждающиеся ароматом роз, шипы которых им не видны и неощутимы в их экстазе, они не будут знать, как отблагодарить провпдение за эти по существу неизбежные вещи, в которых ими усматриваются бес-спорные доказательства божественного внимания. Все-цело находясь во власти предрассудков, эти энтузиасты вовсе не заметят тех бедствий и неустройств, ареной которых является мир; если же они и заметят их, то сумеют убедить себя в том, что в виды благодетельного провидения входят и эти горести как необходимый этап человечества на пути к величайшему блаженству; их вера в божество, от которого, как им кажется, они зависят, заставит их думать, будто человек страдает лишь ради своего же блага и всемогущее верховное существо сумеет извлечь для человека бесконечное благо из его теперешних земных страданий. Их ум, настроенный подобным образом, видит лишь вещи, вызывающие их восхищение, благодарность, доверие; самые простые и необходимые явления представляются им чудесами благотворительности и доброты; упорно видя во всем мудрость и разум, они закрывают глаза на беспорядки, совершенно непримиримые с положительными качествами, приписываемыми ими существу, покорившему их сердца; самые ужасные несчастья, самые печальные для человечества события перестают для них носить отрицательный характер, давая им лишь новые доказательства божественных совер-шенств; они убеждают себя в том, будто все, что кажется им несовершенным или нехорошим, таково лишь по видимости, и восторгаются мудростью и благостью своего бога даже перед лицом самых грозных її горестных явлений.

Это любовное опьянение, это странное пристрастие лежит, без сомнения, в основе философской системы оптимизма. Одаренные пылкой фантазией мечтатели, придерживающиеся этого учения, совершенно отка-завшись, по-видимому, от свидетельства своих чувств, находят, что даже для человека все хорошо в природе, в которой добро всегда сопровождается злом и взгля-нув на которую менее предубежденные, не наделенные столь поэтическим воображением люди нашли бы, что все обстоит так, как только может обстоять, что добро и зло одинаково необходимы и вытекают из природы вещей, а не зависят от какого-то воображаемого существа, которое можно было бы — существуй оно в действительности и производи все, что мы наблю-даем,— называть злым с тем же основанием, с каким его упорно называют благим. Кроме того, чтобы быть в состоянии оправдать провидение и освободить его от обвинений во всех наблюдаемых нами бедствиях, недостатках, беспорядках, следовало бы знать цель мирового целого, признаваемого творением этого про-видения, но это целое не может иметь цели, так как если бы оно имело какую-нибудь цель или устремление, то уже не было бы целым.

Нам, конечно, скажут, что наблюдаемые нами в мире бедствия и беспорядки носят лишь относительный характер; они только видимость и отнюдь не опровер-гают божественной мудрости и благости. Но разве нельзя ответить на это, что столь прославленные доб-ро и чудесный порядок вещей в мире, на которые ссы-лаются как на доказательство божественной мудрости и благости, тоже представляют собой нечто относи-тельное и кажущееся? Если то, что нам представляется порядком природы, зависит лишь от нашего способа восприятия окружающих нас вещей и сосуществования с ними и если последний позволяет нам приписывать мудрость и благость творцу мира, то не вправе ли мы на основании того же самого способа восприятия и со-существования называть беспорядком то, что вредит нам, и считать неразумным или злым существо, по нашему мнению, приводящее в движение природу? Одним словом, явления, наблюдаемые нами в мире, наводят нас на мысль, что все необходимо, ничто не совершается случайно, все события — хорошие или дурные для нас или для других существ — происходят в силу причин, действующих по определенным, постоянным законам, и мы не имеем решительно никакого права приписывать какое-нибудь из своих человеческих качеств природе либо ее воображаемому двигателю.

Что касается людей, утверждающих, будто верховная мудрость сумеет превратить для нас в величайшее благо те самые бедствия, которые мы испытываем в этом мире по ее воле, то мы спросим у них: считают ли они себя доверенными лицами божества и на чем они основывают свои надежды? Они, без сомнения, скажут, что судят о поведении бога по аналогии, считая себя вправе умозаключать на основании его теперешней мудрости и благости, что таким же мудрым и благим он окажется и в будущем. Мы ответим им на это, что они исходят из совершенно необоснованных допущений и так как утверждения о мудрости и благости их бога столь часто опровергаются фактами, то нет никаких оснований рассчитывать, чтобы его отношение к людям, то осыпаемым его милостями, то страдающим от его немилости, когда-нибудь изменилось. Если бог, несмотря на свое всемогущество и свою благость, не сумел или не захотел сделать свои излюбленные творения вполне счастливыми здесь, на земле, то вправе ли мы рассчитывать, что он сумеет или захочет сделать это в загробном мире?

Таким образом, все эти утверждения исходят из каких-то шатких гипотез, порожденных воображением; они означают, что люди, уверившие себя без всяких оснований в благости своего бога, не могут представить себе, чтобы он допустил несчастье созданных им существ. Между тем какая польза для человечества в засухах, голодовках, эпидемиях, битвах, губящих миллионы людей и непрерывно опустошающих землю? Сумеет ли кто-нибудь объяснить нам выгоды, вытекающие из бесчисленных, окружающих нас со всех сторон бедствий? Разве мы не встречаем ежедневно людей, мучающихся от рождения до смерти, с трудом нахо-дящих время, чтобы перевести дух, представляющих собой постоянные жертвы страданий и бедствий. Когда и каким образом извлечет этот благой бог добро из страданий, которым он их теперь подвергает?

Все наиболее завзятые оптимисты — теисты или хотя бы деисты, сторонники естественной религии2, которая вовсе не естественна, т. е. не основана на разуме,— подобно самым легковерным и суеверным людям вынуждены прибегать к учению о загробном существовании, чтобы освободить божество от обви-нений в бедствиях, доставляемых им в земной жизни даже лицам, которых считают самыми угодными ему. Словом, если признать благость и справедливость божества, то надо допустить еще множество дополнительных гипотез, которые, точно так же как и учение о бытии божьем, основываются лишь на подсказанных воображением доводах, вздорность которых мы уже показали. Для оправдання божества приходится прибегать к совершенно невероятному учению о загробной жизни и бессмертии души, приходится утверждать, что божество, пе сумевшее или не захотевшее сделать человека счастливым па земле, уготовит ему вечное блаженство, когда его уже не будет в живых и он более не будет обладать органами, служащими ему для наслаждения жизнью в настоящее время.

Но даже всех этих удивительных гипотез недостаточно, чтобы оправдать божество в совершенных им кратковременных несправедливостях, или злых делах; если бог мог быть несправедливым или жестоким хоть на один миг, то, значит, он отступил — по крайней мере на этот миг — от своего божественного совершенства; следовательно, он не неизменен; следовательно, его благость и справедливость могут изменить ему на какой-то срок; но в таком случае кто может гаранти-ровать нам, что эти качества, па которые мы так пола-гаемся, не изменятся вдруг в загробной жизни, выду-манной для того, чтобы снять с божества обвинение в допускаемой им на земле несправедливости? Что это за бог, который постоянно отступает от своих принци-пов, будучи не в состоянии сделать счастливыми своих любимцев, не причиняя им несправедливо страданий хотя бы во время их земной жизни? И вот для оправ- дання божества приходится прибегнуть к другим гипотезам, приходится предположить, что человек в состоянии обидеть своего бога, нарушить порядок вселенной, помешать блаженству бесконечно счастливого существа, расстроить планы существа всемогущего; а чтобы сгладить возникающие при этом противоречия, приходится обратиться к учению о свободе человека . Переходя от гипотезы к гипотезе, мы будем вынуждены, наконец, допустить самые вздорные и противоречивые взгляды для защиты учения, согласно которому мир управляется мудрым, благим и справедливым существом; если мы захотим быть последовательными, то это учение незаметным образом приведет нас к самым явным нелепостям. Если мы будем иметь это в виду, то мы поймем, что лица, твердящие нам о божественной благости, мудрости, разуме, показывающие нам их в явлениях природы, указывающие нам на эти явления как на бесспорные доказательства существования некоего совершенного божества, находятся во власти предрассудков или же своего собственного воображения и видят лишь один какой-нибудь уголок вселенной, не будучи в силах охватить всего целого. В своем увлечении выдуманным ими призраком они похожи на влюбленных, не замечающих никаких недостатков в предмете их страсти; они скрывают от самих себя и оправдывают в собственных глазах все его пороки, все его неприглядные стороны, в конечном счете даже принимая их за совершенства.

Мы видим, таким образом, что доказательства суще-ствования верховного разума, основывающиеся на порядке, красоте и гармонии вселенной, всегда носят проблематический характер и убедительны лишь для определенного типа людей, жизнерадостное вообра-жение которых способно порождать приятные при-зраки, приукрашиваемые ими так, как это им нравится. Но тем не менее и у них эти иллюзии часто вынуждены рассеиваться; достаточно того, чтобы их организм пришел в расстройство, и зрелище природы, казавшееся им раньше столь прекрасным и обольсти-тельным, принимает совсем иной вид, являя им кар-тину хаоса и беспорядка.

Меланхолик, ожесточившийся под влиянием несчастий и недугов, не может смотреть на природу и ее творца так, как смотрит на них здоровый, довольный всем, жизнерадостный человек. Несчастный, угрюмый человек повсюду видит беспорядок, уродство, горест-ные факты; вселенная представляется ему ареной злобы или мести какого-то раздраженного тирана; он не может искренне любить это зловредное существо; даже воздавая ему поклонение с угодливостью раба, он ненавидит его в глубине сердца; он с внутренней дрожыо почитает ненавистного монарха, мысль о котором вызывает в его душе лишь недоверие, боязнь, малодушие; словом, он становится суеверным, легковерным и очень часто жестоким по образцу господина, служить и подражать которому он считает себя обязанным.

Под влиянием этих взглядов, являющихся плодом злосчастного темперамента и удрученного настроения, суеверные люди постоянно оказываются во власти страхов, тревог, недоверия. Природа не имеет для них очарования; им чужды ее веселые стороны; они смотрят на этот мир, столь чудесный и прекрасный в глазах жизнерадостного мечтателя, как на юдоль слез, куда мстительный и ревнивый бог поместил их лишь для того, чтобы искупать совершенные ими или их отцами преступления, быть жертвами и игрушками его деспотизма и подвергаться постоянным испытаниям, дабы прийти затем к новому, вечному существованию, в котором они будут счастливы или несчастны в зависимости от их отношения к капризному богу, держащему их судьбу в своих руках.

Из этих-то мрачных идей на земле возникли все религиозные вероучения, нелепейшие и свирепейшие суеверия, бессмысленные обряды, абсурдные учения, странные взгляды, тайны, догматы, церемонии — одним словом, все религии; они всегда были и будут вечным источником тревог, раздоров и безумия для желчных фантазеров, опьяненных религиозным неис- товством, которых их мрачный темперамент и беспорядочное воображение предрасполагают к злобе и фанатизму, а невежество делает жертвами легковерия и слепыми орудиями жрецов; последние же ради своих собственных интересов будут еще не раз прибегать к авторитету своего дикого бога, чтобы толкать своих последователей на преступления и заставлять их лишать других покоя, которого они лишены сами.

Лишь разницей темпераментов и страстей объ-ясняется различие между богом теиста, оптимиста, счастливого мечтателя и богом суеверного фанатика, столь часто становящегося под влиянием своего изу-верства жестоким и вредным по отношению к окру-жающим. И тот и другой одинаково безрассудны, оба жертвы своего воображения: один под влиянием своей жизнерадостности видит бога лишь в благоприятном свете, другой видит его только с дурной стороны. Если мы станем исходить из какой-нибудь ложной предпо-сылки, то все наши рассуждения окажутся одной длин-ной цепью заблуждений; если мы откажемся от сви-детельства чувств, опыта, природы, разума, то не будем знать, где остановится наше воображение. Разумеется, взгляды счастливого мечтателя менее пагубны для него самого и для других, чем идеи желчного фанатика, которого делает жестоким и трусливым его темперамент; однако боги обоих представляют собой простые призраки: бог первого — продукт приятных грез, бог второго — продукт болезненного расстройства мозга.

От теизма до мрачного суеверия только один шаг. Достаточно малейшего расстройства в организме, ничтожнейшего недуга, непредвиденного огорчения, чтобы повлиять на состав соков в организме, испортить темперамент, произвести переворот во взглядах теиста, или жизнерадостного верующего; последний тотчас же начинает иначе смотреть на своего бога, для него перестает существовать прекрасный порядок вселенной, и меланхолия мало-помалу доводит его до суеверия, малодушия и всего того, что порождает легковерие и фанатизм.

Так как божество существует лишь в воображении людей, то оно неизбежно должно носить на себе отпечаток их характера: обладать их страстями, всегда зависеть от перемен, происходящих в их организме, быть веселым или печальным, полезным или вредным, дружески или враждебно настроенным к людям, общительным или нелюдимым, гуманным или жестоким в зависимости от настроений человека, представляющего себе образ этого божества. Человек, превратившийся из счастливого в несчастного, из здорового в больного, из веселого в печального, не может при подобных переменах сохранить неизменным образ бога. Но что же это за бог, который постоянно зависит от перемен, происходящих под влиянием естественных причин в человеческом организме? Бог, противоречивые представления о котором зависят от большей или меньшей степени теплоты и подвижности нашей крови, несомненно, весьма странен!

Разумеется, мудрый, благой, преисполненный приятных и полезных для человека качеств бог представляет собой более обольстительный призрак, чем бог суеверного фанатика, но он тем не менее призрак, который может стать опасным при изменении обстоятельств жизни или темперамента занимающихся им мыслителей; так как последние видят в боге творца всех вещей, то их представления о нем изменятся или по крайней мере он предстанет перед ними в виде полного противоречий существа, на которое нельзя полагаться. В этом случае их охватят неуверенность и тревога и бог, который первоначально рисовался им в таких радужных красках, станет для них предметом страха; мысль о нем будет побуждать их к самому мрачному суеверию, от которого первоначально они казались бесконечно далекими.

Таким образом, у теизма, этой мнимой естественной религии, нет прочных принципов и его сторонники должны неизбежно менять свои взгляды на божество и определяемое им поведение. Их учение, первоначально предполагающее мудрого, разумного, вечно благого бога, должно по мере изменения обстоятельств превращаться в фанатизм и суеверие; последовательно выступая в качестве предмета размышлений мечтателей с различным характером, оно должно испытывать непрерывные изменения и вскоре потерять свою перво-начальную простоту. Большинство философов желало поставить теизм на место религиозного суеверия, но эти люди не поняли, что теизм должен неизбежно раз-ложиться и выродиться. Между тем ряд убедительней-ших фактов доказывает эту печальную истину: теизм разлагался повсюду; мало-помалу из него возникали суеверные учения, странные и гибельные для человечества секты. Если человек начнет признавать какую-то невидимую, вне природы находящуюся силу, с которой его тревожная мысль никогда не может связать определенных н постоянных представлений и которую ему умеет рисовать только воображение, если человек не осмелится руководствоваться разумом при суждении об этой воображаемой силе, то после этого первого ложного шага он неизбежно должен будет впасть в заблуждение и в конце концов его поведение, а также его взгляды станут носить совершенно нелепый характер .

Теистами или деистами называют тех, кто, разочаровавшись в грубых заблуждениях общепринятых

суеверных религий, признает только неопределенное понятие о божестве, видя в нем какую-то неизвестную силу, одаренную разумом, мудростью, могуществом и добротой — одним словом, наделенную бесконечными совершенствами. Согласно им, это существо отлично от природы; его бытие они доказывают на основании господствующих во вселенной порядка и красоты. Признавая существование благодетельного провидения, они упорно отказываются видеть все те бедствия, причиной которых следует считать эту уни-версальную силу, раз она не пользуется своим могу-ществом, чтобы воспрепятствовать им. Нет ничего удивительного, что при их увлечении этими, как мы видели, малообоснованными взглядами их системы и вытекающие из этих систем выводы плохо согла-суются друг с другом. Действительно, одни предпола-гают, что воображаемое существо, создав материю из ничего и удалившись затем в глубины своей сущности, навсегда предоставляет материю первоначально сооб-щенному ей движению. Бог нужен им только для того, чтобы породить природу; все происходящее после этого является для них лишь необходимым следствием первоначального толчка; по их мнению, бог захотел, чтобы мир существовал, но, будучи слишком великим, чтобы входить во все мелочи управления миром, пре-доставил ход событий действию вторичных, или есте-ственных, причин; бог вполне равнодушен к судьбе созданных им существ, которые не находятся ни в каких отношениях с ним и ни в чем не могут потревожить его нерушимого счастья. Таким образом, наименее суеверные деисты делают из своего бога какое-то бесполезное для людей существо; они нуждаются в этом слове просто для обозначения первопричины, или неизвестной силы, которой они приписывают первоначальное образование или, если угодно, устройство материи, вечно сосуществующей с богом, не зная присущей природе энергии. 529

34 Поль Анри Гольбах, том I

Другие теисты, одаренные более живым воображением, предполагают существование более определенных отношений между универсальным началом и чело-вечеством; каждый из них в зависимости от свойств своего темперамента расширяет или суживает эти отношения, допускает известные обязанности чело-века по отношению к своему творцу, думает, что ради того, чтобы угодить божеству, следует подражать его мнимой благости и творить подобно ему добро. Неко-торые воображают, что так как этот бог справедлив, то он предназначает награды для тех, кто делает добро, и наказания для тех, кто делает зло своим ближним. Эти люди несколько более, чем прочие, гуманизируют своего бога: он похож у них на государя, наказывающего или вознаграждающего своих подданных в зависимости от того, как они исполняют свои обязанности и его законы; теисты этого рода уже не довольствуются подобно чистым деистам неподвижным и равнодушным богом; им необходим бог более близкий к ним или хотя бы пригодный для объяснения некоторых из загадок вселенной. Так как каждый из этих мыслителей, кото-рых в отличие от деистов мы будем называть теис-тами, составляет себе свою особенную религиозную систему, то они расходятся между собой во взглядах и вероучениях; неуловимые оттенки мнений постепенно приводят некоторых из них от чистого деизма к религиозному суеверию; одним словом, у них нет еди-номыслия и они не знают, на чем остановиться .

Не следует удивляться этому; если бог деистов бесполезен, то бог теистов неизбежно полон противоречий. И те и другие допускают бытие существа, являющегося простой фикцией; если они считают его материальным, то оно должно входить в природу; если они считают его духовным, то у них нет никакого реального представления о нем; если же они приписывают ему нравственные качества, то у них получается какой-то человек с непомерно возросшими совершенствами, существование которых, однако, при признании этого существа творцом всего сущего на каждом шагу опровергается фактами. И действительно, когда люди испытывают страдания, они отрицают провидение, издеваются над конечными причинами, признают, что бог либо бессилен, либо же действует несогласным с представлением о его благости образом. Но не должны ли те, кто допускает существование справедливого божества, признать обязанности и предписания, налагаемые этим существом, которого нельзя оскорблять, не зная его воли? Так, теист, желая объяснить себе поведение своего бога, мало-помалу оказывается в очень затруднительном положении и, чтобы выбраться из него, бывает вынужден признать все теологические бредни, не исключая и нелепых басен, придуманных для объяснения странного способа управления этого якобы столь мудрого, столь благого и столь справед-ливого существа. Переходя от одного предположения к другому, ему придется добраться до грехопадения Адама, до восстания мятежных ангелов или же до преступления Прометея и ящика Пандоры, так как только таким образом удастся объяснить возникнове-ние зла в мире, управляемом благим провидением. Придется приписать человеку свободу воли; придется признать, что творение может оскорбить своего творца, вызвать его гнев, возбудить его страсти и затем успокоить его при помощи суеверных обрядов и искупительных жертв. Если предположить, что природой управляет какая-то невидимая сила, одаренная скрытыми качествами и действующая таинственным образом, то почему не предположить также, что особые церемонии, телодвижения, слова, обряды, храмы, статуи могут заключать в себе таинственные свойства, с помощью которых можно снискать благоволение таинственного владыки мира? Почему не поверить тогда в скрытые силы магии, теургии, чар, амулетов, талисманов? Почему не поверить во вдохновение свыше, в сны, видения, предчувствия, предзнаменования? Почему не допустить, что движущая сила вселенной, желая открыться людям, употребила недоступные нам сред-ства и прибегла к превращениям, воплощениям, пре-существлениям? Разве все эти фантазии не вытекают из нелепых представлений людей о божестве? Разве все приписываемые ему свойства менее возможны и менее вероятны, чем представления теизма, допуска-ющего, что какой-то непостижимый, нематериальный, невидимый бог мог создать материю и привести ее в движение; что лишенный органов бог может обладать разумом, мыслить, как люди, и обладать нравствен-ными качествами; что разумный и мудрый бог может допускать беспорядок; что неизменный и справедливый бог способен терпеть, чтобы неповинные существа страдали хотя бы и ничтожное время? Раз допускают бога со столь противоречивыми качествами, то ничто уже не может возмущать наш разум; раз допускают подобного бога, то можно верить всему: невозможно указать ту границу, где должно остановиться воображение. Если предположить наличие отношений между людьми и этим неправдоподобным существом, то следует воздвигать в его честь алтари, постоянно обращаться к нему с молитвами, приносить ему жертвы и дары. И если мы совсем не понимаем этого существа, то разве не спокойнее всего обратиться к его служителям, которые по своей профессии должны уметь объяснять его прочим смертным? Одним словом, нет такого обряда, такого откровения или таинства, которого нам не пришлось бы признать по указанию жрецов, в разных странах по-разному обучающих людей тому, что они должны думать о богах и как им следует добиваться их милости.

Мы видим, таким образом, что нет никаких оснований отделять деистов или теистов от сторонников обрядового суеверия и что невозможно провести черту, отделяющую их от самых легковерных, мало рассуждающих о вопросах религии людей. Действительно, трудно точным образом установить, какую дозу нелепости можно себе позволить. Деисты, отказывающиеся следовать за приверженцами обрядового суеверия во всех проявлениях их легковерия, более непоследовательны; последние, приняв на веру существование нелепого, противоречивого, странного существа, принимают также на веру и те смехотворные и странные средства, которые им рекомендуют в целях снискания его милости. Первые исходят из ложной предпосылки, отвергая ее необходимые следствия, вторые допускают и принцип, и выводы из него . Бог, существующий только в воображении, требует и соответствующего культа. Вся теология есть одна сплошная фикция; во лжи, как и в истине, нет степеней. Если бог существует, то следует верить всему, что говорят о нем его служители; все бредни религиозного суеверия не более нелепы, чем лежащие в его основе противоречивые представления о божестве; все эти бредни — выводы, путем больших или меньших умственных ухищрений полученные мыслителями-фантастами из недоступной сущности божества, из его непостижимой природы, из его противоречивых качеств. Зачем же останавливаться на полпути? Разве найдется в какой- нибудь религии более немыслимое чудо, чем чудо творения, или выведения (eduction), из ничего? Существует ли более трудная для понимания тайна, чем непостижимый бог, бытие которого, однако, необходимо признавать? Есть ли что-либо более противоречивое, чем разумный и всемогущий зодчий вселенной, производящий только для того, чтобы уничтожать? Есть ли что- либо более бесполезное, чем присоединение к природе некоего активного начала, которое не может объяснить ни одного из естественных явлений?

Итак, самый легковерный сторонник обрядовой религии рассуждает более последовательно и более логичен в своем легковерии, чем те, кто, первоначально допустив какого-то бога, о котором они не имеют никакого представления, вдруг останавливаются и отказываются допустить систему поведения, непо- средствеипьш и необходимым образом вытекающую из их первоначальной коренной ошибки. Раз принят противоречащий разуму принцип, то какой смысл апеллировать к разуму по поводу вытекающих из этого принципа следствий, как бы нелепы они ни казались?

Повторим еще раз: к счастью для людей, человеческая мысль, лишь только она покидает чувственную природу, неизбежно впадает в заблуждения и вскоре бывает вынуждена вернуться к природе. Игнорируя природу и ее энергию, выдумывая бога, который приводит ее в движение, разум все же не способен составить себе представление о боге и вынужден делать из него человека по своему образу и подобию; он думает создать бога, придав ему свои собственные качества; он думает сделать эти качества более достойными владыки мира, чрезмерно преувеличивая их, а в действительности, нагромождая друг на друга абстракции, отрицания, преувеличения, уничтожает их или делает совершенно непонятными. Человек, перестав понимать самого себя и заблудившись в собственных вымыслах, воображает, будто он обрел бога, между тем как в действительности им выдумано какое-то фантасти-ческое существо. Бог, наделенный нравственными качествами, создан по образцу человека; бог, наделенный атрибутами теологии, не имеет никакого образца и вовсе не существует для нас: из нелепого смехотворного сочетания двух столь различных существ может получиться лишь простой призрак, с которым у нас не может быть никаких сношений и заниматься которым совершенно бесполезно. Действительно, чего нам ждать от такого бога, каким его рисуют? Что мы можеу просить у него? Если бог духовен, то как может он приводить в движе-ние материю и направлять ее против нас? Если он установил законы природы и наделил вещи их сущ-ностью и качествами, если все совершающееся являет-ся доказательством и плодом его бесконечного про-видения и глубокой мудрости, то зачем обращаться к нему с мольбами? Если мы станем просить его изме-нить ради нас неизменный ход вещей, то сумеет ли он, даже если бы захотел, отменить свои неизменные повеленпя? Станем ли мы требовать, чтобы ради нас он заставил действовать вещи вопреки присущей им природе? Может ли он воспрепятствовать тому, чтобы твердое по своей природе тело вроде камня пе ранило при падении хрупкого тела вроде человеческого орга-низма, обладающего способностью чувствовать? Не станем же требовать чудес от этого бога, каким бы он ни был: несмотря на все приписываемое ему всемогу-щество, бог не сможет воспользоваться последним благодаря своей неизменности; его благость будет бороться с его суровой справедливостью; его разум станет мешать всяким изменениям, которые он хотел бы произвести в своих планах. Таким образом, припи-сывая богу несовместимые атрибуты, теология делает из него какое-то неподвижное, бесполезное для чело-века существо, которое не способно производить чудеса.

Быть может, нам скажут, что творец всех вещей обладает бесконечным знанием, что в созданных им существах ему известны скрытые от человеческого невежества свойства и что, не изменяя ничего ни в законах природы, ни в сущности вещей, он в состоянии вызывать явления, поражающие наш слабый разум, но нисколько не противоречащие установленному им самим порядку. Я отвечу па это, во-первых, что все согласующееся с природой вещей не может быть названо ни сверхъестественным, пи чудесным. Без сомнения, есть немало вещей, которые выше нашего разумения, но все происходящее в мире естественно, и гораздо проще приписывать его самой природе, чем какому- то верховному началу, о котором мы не имеем никакого представления. Я отвечу, во-вторых, что под словом чудо понимают явление, которое не способна произвести природа, как думают те, кто ее не знает. Я отвечу, в-третьих, что словом чудо теологи всех стран обозначают не какое-то необычайное явление природы, но факт, резко противоречащий законам этой природы, которой, однако, как уверяют нас, управляют установленные божеством законы*. С другой стороны, если бог в поражающих нас или непонятных для нас явлениях лишь приводит в действие неизвестные человеку силы, то надо заметить, что в природе нет ничего, чего нельзя было бы назвать в этом смысле чудом, так как, например, причина падения камня нам также не известна, как причина вращепия земного шара. Нако-нец, если бог, делая чудо, пользуется лишь своим осо-бым знанием природы, чтобы поражать нас, то он поступает просто как некоторые ловкие или более знающие люди, которые, спекулируя на незнании толпы, приводят ее в удивление своими фокусами и чудесными секретами, используя ее невежество или недомыслие. Объяснять явления природы при помощи чудес — значит просто утверждать, что истинная причина этих явлений не известна; приписывать их какому-то богу — значит сознаваться в том, что не знаешь возможностей природы и нуждаешься в каком-нибудь слове для их обозначения, значит верить в магию. Приписывать бесконечно разумному, мудрому и неизменному существу чудеса, при помощи которых оно отменяет свои законы,— значит сводить на нет все его качества. Всемогущий бог не нуждался бы ни в каких чудесах, чтобы управлять миром или убеждать созданные им существа, ум и сердце которых и без того были бы в его руках. Чудеса, о которых говорят все религии на свете, ссылаясь на них как на доказательство интереса всевышнего к людям, доказывают лишь непостоянство этого существа и неспособность его убедить людей в том, что он хочет им внушить.

Наконец, нам приводят последний довод: нас начинают спрашивать, не лучше ли зависеть от мудрого, разумного и благого существа, чем от слепой природы, в которой мы не находим ни одного утешительного качества, или от роковой необходимости, неумолимо равнодушной к нашим воплям. Я отвечу, во- первых, что реальность вещей вовсе не зависит от нашей заинтересованности в них и если бы даже нам было выгоднее иметь дело со столь благосклонным к нам существом, каким изображают бога, то этим все же еще не доказывалось бы бытие этого существа. Я отвечу, во-вторых, что это столь мудрое и благое существо нам рисуют, с другой стороны, как безрассудного тирана и человеку выгоднее зависеть от слепой природы, чем от существа, добрые качества которого постоянно опровергаются самими же теологами. Я отвечу, в-третьих, что если мы станем правильно изучать природу, то сумеем благодаря этому стать настолько счастливыми, насколько это только допу екает наша сущность. Когда, прибегнув к содействию опыта и разума, мы подвергаем исследованию природу, опа раскрывает нам наши обязанности, т. е. необходимо обусловленные ее вечными и необходимыми законами средства обеспечения нашего самосохранения, нашего счастья и счастья общества, без которого мы не можем быть счастливыми на земле. В природе мы находим все необходимое для удовлетворения наших физи-ческих потребностей; в природе мы находим обязан-ности, без которых не можем жить счастливо в отведенной нам области. Вне природы мы находим лишь пагубные призраки, благодаря которым не знаем своих обязанностей ни по отношению к самим себе, ни по отношению к существам, с которыми мы связаны узами общественной жизни.

Таким образом, природа вовсе не является по отношению к нам мачехой; мы не зависим от неумолимого рока. Обратимся же к природе; она доставит нам всяческие блага, если мы воздадим ей должные почести; она доставит нам средства преодолеть наши физические и духовные бедствия, если мы станем советоваться с ней; она карает нас и обнаруживает к нам строгость лишь тогда, когда, отвернувшись от нее, мы начинаем кощунственно кадить фимиам идолам, возведенным нашим воображением на принадлежащий ей трон. Она наказывает неуверенностью, ослеплением, раздорами, безумием всех тех, кто сажает на принадлежащее ей место тлетворного бога.

Если бы даже мы признали на мгновение эту природу мертвой, бездушной, слепой пли сделали из случая владыку вселенной, то не лучше ли для нас было бы зависеть от абсолютного небытия, чем от бога, которого необходимо знать, но о котором нельзя получить никакого представления и с которым при жела- шш составить себе такое представление приходится связывать самые противоречивые, неприятные, возму-тительные и пагубные для человеческого спокойствия понятия? Не лучше ли зависеть от р*жа или судьбы, чем от какого-то безрассудного бога, наказывающего созданную им тварь за недостаточный разум и знания, которые он сам же ей дал? Не лучше ли броситься в объятия слепой, лишенной мудрости и каких бы то ни было планов природы, чем всю жизнь дрожать под бичом всемогущего разума, для того только и создав-шего свои величественные планы, чтобы жалкие смертные обладали свободой противоречить им и нарушать их, неизменно становясь благодаря этому жертвами его неумолимого гнева*.

<< | >>
Источник: ПОЛЬ Анри ГОЛЬБАХ. ИЗБРАННЫЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ В ДВУХ ТОМАХ Том 1. ИЗДАТЕЛЬСТВО СОЦИАЛЬНО - ЭКОНОМИЧЕСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ МОСКВА —1963. 1963

Еще по теме Глава VIIО ТЕИЗМЕ ИЛИ ДЕИЗМЕ, О СИСТЕМЕОПТИМИЗМА II О КОНЕЧНЫХ ПРИЧИНАХ і:

  1. Глава VIIО ТЕИЗМЕ ИЛИ ДЕИЗМЕ, О СИСТЕМЕОПТИМИЗМА II О КОНЕЧНЫХ ПРИЧИНАХ і