ГЛАВА 3. ПЕДАГОГИКА МОСКОВСКОГО ГОСУДАРСТВА

Преемственность традиций воспитания Киевской и Московской Руси • Православие — идеологическая основа обучения и образования • Распространение просвещения и грамотности. Книгопечатание.

Нашествие татаромонголов и их более чем двухвековое господство на русской земле, как уже было сказано, имело трагические последствия для христианского просвещения. Училища, школы при церквах, книгохранилища уничтожались вместе с жителями городов и сел. Они могли сохраняться лишь там, куда не достигали завоеватели. Книги становились большой редкостью. Грамотность народа резко упала. Понизился образовательный уровень служителей церкви. В массе своей источниками православия стали служить главным образом богослужебные книги, а не сами тексты Священного Писания. Как утверждают исследователи, от прежних книжных богатств уцелело не более третьей части.

Однако татаромонгольское иго только замедлило, но не остановило развития русской культуры. Многочисленные исторические факты свидетельствуют о том, что с XIII в. происходят положительные сдвиги в самом характере и содержании древнерусской культуры, во всех ее областях — литературе, живописи, архитектуре, прикладном искусстве. Ее развитие шло вместе с собиранием русских земель, предпосылки которому закладывались еще со времени основания Москвы князем Юрием Долгоруким.

Связи Руси с западноевропейской культурой прерывались или ослаблялись. Другое дело — Византия. В XIV в. Византийскую империю составлял один лишь Константинополь с его пригородами, а с Востока продолжался натиск на нее турецких завоевателей. Историки отмечают удивительный, казалось бы, факт: время окончательной гибели Византии было периодом расцвета в ней религиозной мысли — православия.

В XIII—XIV вв. исключительную роль в развитии просвещения играли монастыри. В XIII в. их основано 22, а в XIV в. насчитывалось 80. Подобно тому как в Новое время стремление молодых людей к знаниям удовлетворяли университеты и академии, аналогичные функции на Руси выполняли монастыри. Следует отметить особую историческую роль Троице-Сергиева монастыря в Подмосковье, основателем которого был сын ростовского боярина Сергий Радонежский (1313—1391).

Монастырь являлся школой духовного просвещения. В нем готовили лиц для занятия высших ступеней церковной иерархии. Монастырское образование связывалось с перепиской книг, иконописью, созданием церковных песнопений. Сюда шли за советом и моральной поддержкой не только крестьяне, ремесленники, но и князья. Перед решающим выступлением против ордынского воинства на поле Куликовом московский князь Дмитрий Донской пришел к настоятелю монастыря Сергию Радонежскому за благословением. Одним из непременных правил монастырской жизни было «почитание» книг и готовность отдавать себя на служение общему делу.

В XV в. получили значительное распространение в Северо-Восточной Руси частные школы, что давало возможность каждому «хотящему учиться» овладевать первоначальной грамотой. Более высокие ступени достигались путем самообразования, которое зависело от любознательности каждого, наличия книг, доброй воли и способностей. Шире, чем в предшествующий период, практиковалось обучение у мастеров грамоты. Его содержание определялось соглашением двух сторон — предлагающей образовательные услуги и приобретающей знания. Когда «мастера грамоты» рядились на этот счет в крестьянской избе, они в первую очередь говорили, чему способны научить. Другая же сторона высказывала желание о приобретении детьми таких-то знаний и умений.

Сколько-нибудь масштабное представление об обучении детей мастерами грамоты в Древней Руси и Московском государстве составить затруднительно из-за отсутствия представительных на этот счет свидетельств. По всей вероятности, картина была пестрой, соответствующей эрудиции и педагогическим способностям каждого «мастера». До нас дошли только отдельные, немногие факты, но и они допускают различное понимание их значения, не позволяя делать сколько-нибудь широких обобщений.

Овладение грамотой не обеспечивало усвоение христианской нравственности. Только что научившегося читать и писать легко склонить, как и неграмотного, к суевериям, язычеству, ко всякого рода ересям. И не было против этого иного средства, как продолжение образования, в том числе усвоение светского, естественно-научного знания, освещаемого христианским вероучением.

Православная церковь вела борьбу с еретиками, которых в советской литературе чаще называют религиозными вольнодумцами. Приверженцами еретических учений были люди, принадлежавшие к различным сословиям тогдашнего общества: холопы, посадская беднота, белое духовенство и даже дворяне, бояре. Они критически высказывались о «попах-тунеядцах, стяжателях», об их «лицемерии и неправедности». Но еретические учения имели и отличия, получавшие отражение в их названиях: стригольники, антитринитарии (оппоненты последних называли их жидовствующими) и др.

Стригольники, например, считали ненужными церковные службы, исповеди, посты, заупокойные молитвы и др. Антитринитарии отрицали святость Богоматери, почитание икон. И те, и другие в конечном счете отрицали церковь вообще. Поэтому было бы не совсем правильным представлять еретиков просто религиозными вольнодумцами. С антихристианскими учениями на Руси находились в прямой связи вполне реальные исторические события, о которых свидетельствуют летописи.

О необходимости борьбы с еретиками с большой остротой говорил новгородский епископ Геннадий (1485—1504). Одно из средств к искоренению лжеучений он видел в распространении образова-

ния и грамотности. В послании Геннадия московскому митрополиту Симону состояние грамотности в Новгородском крае оценивается как неудовлетворительное. Архиепископ просит митрополита походатайствовать перед великим князем Иваном III, чтобы по «его царскому строгому указу училища учинити» для подготовки священнослужителей.

Послание архиепископа Новгородского митрополиту является важным историческим документом; в историко-педагогической литературе он интерпретировался различным образом. С полной уверенностью из его содержания можно сделать, пожалуй, два заключения. Во-первых, приходившие к архиепископу от мастеров грамоты кандидаты на должность священника его не удовлетворяли из-за недостаточной их подготовленности. А во-вторых, Великий Новгород, еще недавно бывший республикой, к концу XV в. уже не мог самостоятельно решать вопросы об организации училищ. Это было, очевидно, связано с причинами политическими.

На рубеже XV—XVI вв. Москва подчиняет своей власти удельные княжества, еще недавно бывшие самостоятельными. В 1463 г. к Москве присоединяется Ярославское княжество, затем Новгород (1478), Тверь (1485), Псков (1510), Рязань (1517). Московская Русь становится центром возрождения культуры всех русских земель и прямой наследницей православного просвещения Киевской Руси.

Иоанн IV Васильевич (Грозный) уже именуется: «Мы, великий государь, царь и великий князь Иван Васильевич всея Руси, Владимирский, Московский, Новгородский, царь Казанский и царь Астраханский, государь Псковский и великий князь Смоленский, Тверской, Югорский, Пермский, Вятский, Болгарский и иных, государь и великий князь Нижнего Новгорода, Черниговский, Рязанский, Полоцкий, Ростовский, Ярославский, Белозерский и отчинный государь и обладатель земли Лифляндской Немецкого чина, Удоргский, Обдоргский, Кондинский, и всей Сибирской земли и Северной страны повелитель» (из второго послания Курбскому.)

Идеологическим обоснованием и оправданием процесса собирания русских земель являлось христианство.

Переписка Ивана Грозного с Андреем Курбским. — М., 1993. — С. 122.

Иван Грозный в своем послании Андрею Курбскому относит его к еретикам, посягающим на православие. Из текста послания следует, что лицо историческое, Курбский, вместе с тем собирательный образ мятежного боярства, восстающего не только против самодержавного царя, но и против православия. Такой смысл обнаруживается в самом заглавии первого послания, адресованного не только и не столько боярину Курбскому, сколько «ко всей его великой России».

Андрей Курбский характеризуется как «отступник от честного и животворящего Креста Господня и губитель христиан, примкнувший к врагам христианства, отступивший от поклонения божественным иконам, осквернившим и поправшим священные сосуды и образы, поднявшийся на церковное разорение»[††].

Укреплению централизованного государства мешали не только непокорные бояре и еретики. Были и другие проблемы, пути к решению которых можно было найти лишь соборно, всей русской землею. По указу Ивана Грозного созываются соборы (1547, 1549, 1551) с целью «исправления церковного благочиния, государственного управления и всякого земного строения». Среди неустроенных называлась и сфера учебно-воспитательная. В постановлениях Стоглавого собора (1551) шла речь о плохом обучении грамоте, следствием чего становилась «порча» богослужебных книг, порождавшая суеверия, ухудшение нравов. Посвященная вопросу распространения грамотности, особая глава соборных постановлений («Ответ соборной о училищах книжных по всем градом») вынесла такое решение: «В царствующем граде Москве и по всем градом протопопам и старейшим священникам, дьяконам и дьякам...

Одно из необходимых средств устранения «порчи» богослужебных книг власти видели в книгопечатании. По совету митрополита Макария Иван Грозный решил завести типографию. В Москве начиналась имевшая громадное значение для российского просвещения деятельность Ивана Федорова. Он был не только первопечатником, но и выдающимся просветителем-гуманистом, поставившим целью своей жизни «по свету рассеивать и всем раздавать духовную пищу». Отпечатанный им «ради скорого младенческого научения» в 1574 г. «Букварь», составленный по буквослагатель- ному методу, послужил образцом для многочисленных последующих изданий. В 1754 г. Иван Федоров напечатал во Львове свою грамматику русского языка. Затем в Вильне была издана типографским способом «Граматыка словеньска языка» (1586). Там же выходит грамматика Лаврентия Зизания (1596) с приложением сло-

варя-справочника «Лексис, сиречь речения, вкратце собранные и из славянского языка на просты русский диалект истолковании».

О характере воспитания в Московской Руси красноречиво говорит знаменитый памятник культуры и быта того времени — «Домострой». Судьба его необычна. Рукописные книги такого названия и подобного же содержания имели хождение на Руси многие десятилетия. Наибольшую известность в исторической литературе получил новгородский вариант «Домостроя», редактирование и отчасти авторство которого приписываются Сильверсту Медведеву, священнику, близкому советнику царя Ивана Грозного.

Со временем от «Домостроя» оставалось одно лишь название как синоним всего отсталого, косного, враждебного прогрессу. В советское время его текст, конечно, не издавался. В последние же годы XX в., обратившись к текстам «Домостроя», историки обнаруживают нечто для себя удивительное: они начинают признавать тот факт, что перед нами один из самых выдающихся памятников русской истории.

«Домострой» — это своего рода кодекс норм гражданской жизни и быта на Руси XV—XVI вв. Важное место в нем занимают вопросы обучения и воспитания, представлена большая часть педагогических идей, которые содержались в таких популярных сборниках, как «Златоуст», «Златоструй», «Пчела», «Златая цепь», «Изумруд» и др. Он непосредственно связан со всей древнерусской литературной традицией и письменностью.

Видимо, неслучайно последняя редакция «Домостроя» по времени совпадает с царствованием Ивана Грозного. В нем выразилось

осознание необходимости подчинять свою волю другой, более сильной и вместе с тем благодатной. Эта идея служила основанием как при создании семьи, так и при строительстве государства. Подобно тому как в семье муж и отец выступал носителем верховной власти, требующей послушания, так и в государстве царская воля требовала безусловного повиновения всех подданных, прежде всего бояр.

В осознании таких феноменальных связей российской действительности угадывался исторический опыт Древней Руси, пережившей и монархическое правление киевского периода, и княжескую вольницу, за которую русским пришлось уплатить столь чудовищную цену.

Педагогические идеи «Домостроя» выражаются традиционно в форме поучений, напоминающих «Поучение» Мономаха детям и другие ему подобные: «Бла- гославляю я, грешник, и поучаю, и наставляю, и вразумляю сына своего (имярек) и его жену, и их детей, и домочадцев: следовать всем христианским законам и жить с чистой совестью и в правде, в праведном житии, а жену поучая, также и домочадцев своих наставляя, не насильем, не побоими, не рабством тяжким, а как детей, чтобы были всегда успокоены, сыты и одеты, и в теплом дому, и всегда в порядке»[‡‡] [§§].

«Как детей своих воспитать в поучении и страхе Божьем: а пошлет Бог кому детей — сыновей или дочерей, то заботиться о чадах своих отцу и матери, обеспечить их и воспитать в добром поучении; учить страху Божию и вежливости и всякому порядку, а затем, по детям смотря и по возрасту, их учить — рукоделию — мать дочерей и мастерству — отец сыновей, кто в чем способен, какие кому Бог возможности даст; любить их и беречь...»

Домашняя власть наставляет чад и домочадцев: «Не красть, не блудить, не лгать, не клеветать, не завидовать, не обижать, не наушничать, на чужое не посягать, не осуждать, не бражничать, не высмеивать, не помнить зла, ни на кого не гневаться, к старшим быть послушным»'*.

Сравнивая «Домострой» с педагогическими памятниками Киевской Руси, разделенными во времени пятью столетиями, мы видим прежде всего их отличия, вытекающие из условий русской жизни XI и XVI вв. Биографии авторов «поучений» также весьма различны. Владимир Мономах — мудрый государственный деятель, защитник Русской земли от кочевников, воин, способный в свое нелегкое время сдерживать центробежные силы княжеской вольницы. Другое дело — протопоп Сильвестр. В его «поучении» сыну Ан- фиму уже отражаются условия жизни городского человека XVI в.: «Милое мое чадо дорогое! Послушай наставление отца твоего. Берегись неправедного богатства и твори добрые дела. Имей, чадо,

верную правду и любовь нелицеприятную ко всем, не осуждай никого ни в чем; чего сам не любишь, того и другому не делай. От хмельного питья, Господа ради, откажись, ибо пьянство — болезнь, и все плохие поступки им порождаются».

Сильверст призывает сына брать во всем пример с отца: «Ты видел, сын мой, как я жил в этом житии, в страхе Божием, как, Божией милостью, я от всех был почитаем и всеми любим, как всякому я старался угодить в потребных случаях и рукоделием, и службою, и покорностью, а не гордынею, не прекословием. Не осуждал я никого, не осмеивал, не укорял и ни с кем не бранился; приходила от кого обида, терпел ради Бога и на себя вину полагал, и через то враги делались друзьями... Никогда не презрел ни нищего, ни странного, ни печального, разве только по неведению; заключенных в темницы и больных посещал, пленников и должников по силе выкупал, голодных по силе кормил. Рабов[***] своих всех освободил и наделил, и иных выкупал из рабства и на свободу отпускал... Видел ты, чадо, как многих сирот, рабов и убогих, мужеского пола и женского, и в Новгороде и здесь в Москве, я вспоил и вскормил до совершенного возраста и научил, кто к чему был способен; многих грамоте, писать и петь, иных иконному письму, иных к книжному рукоделью, одних серебряному мастерству, других всякому рукоделью, а иных научил всякой торговле. А мать твоя многих девиц и вдовых и убогих воспитала в добром наказании, научила рукоделью и всякому домашнему обиходу... Сам знаешь, что не богатством жил я с добрыми людьми, а правдой, да ласкою, да любовью, а не гордостью, и безо всякой лжи».

Констатируя различия названных памятников, отразивших различия исторических условий их возникновения, мы не можем не видеть их сходства. Оно — в православном вероучении как идеологической основе воспитания.

В восточном православии сохранялся принцип духовной свободы. Поэтому одни из православных русских людей умственное образование детей ограничивали святоотеческой литературой, удаляя от них языческие книги и даже апокрифы. Другие, напротив, не хотели отчуждать юношей от светской учености и рекомендовали учиться языкам, философии, поэзии, музыке, знакомиться с сочинениями ученых и писателей, из которых можно извлечь какую- либо пользу для души. В познании они видели одно из средств, наряду с откровением, достижения Царства Небесного. При этом и те, и другие относились к светским наукам как второстепенным, считая самым главным в просвещении христианское вероучение.

В XVII в. число школ возрастало. Они были не правительственными, а частными, помещались в большинстве своем в домах цер-

ковнослужителей, священников, дьячков. О значительном числе грамотных свидетельствует исследование А. И. Соболевского «Образованность Московской Руси XV—XVII вв.». Об этом же говорят и современные археологические и этнографические исследования.

По мере широкого распространения грамотности актуализировалась задача исправления церковных книг, устранения неточностей и разночтений — задача, возникшая задолго до церковного раскола середины XVII в. Правка книг началась уже в конце XIV в.; она имела целью «восстановить во всей чистоте» тексты богослужебных книг и сопровождалась установлением определенных правил, норм написания слов.

В XV в. проблема эта приобрела и политический смысл. Турки захватили Сербию, Болгарию, а в 1453 г. пал Константинополь. С развитием централизованного Русского государства в XIV—XVI вв. выдвигается идея «Москва — третий Рим». В соответствии с нею столица государства должна быть средоточием и центром христианской культуры и книжности. В середине XVII в. главными «справщиками» богослужебных книг при поддержке царя Алексея Михайловича и патриарха Никона становятся церковные деятели Юго-Западной Руси, что сопровождалось расколом русского православия.

Разделение Руси на Юго-Западную и Северо-Восточную как одно из последствий татаромонгольского ига обусловило известные различия их исторических судеб. Для Юго-Западной Руси опасность католической экспансии оказалась более близкой. Орудием католицизма служило распространение образования с помощью иезуитской педагогики. Противодействуя иезуитам, князь Острожский в 1580 г. открыл высшее училище с типографией для издания книг православной направленности. Но этого было недостаточно. Ощутимое сопротивление оказали братства — возникавшие с XV в. общинные демократические организации различных сословий, для которых был желанным христианский образ жизни. Братства выступали за православие и создавали свои училища — во Львове (1587), Вильне (1558),

Бресте (1592), Могилеве (1596).

Братские школы давали различное по содержанию и объему образование. Каждая из них имела

свои устав, регламентирующим школьную деятельность, ее цели, обязанности дидаскалов и братчиков (учителей и учащихся). Так, в уставе Луцкой братской школы говорилось, что в ней «будут учить разным языкам и наукам». Предъявлялись определенные требования к учителю (дидаскалу): он «должен быть благочестив, рассудителен, смиренномудр, кроток, воздержлив, не пьяница, не блудник, не лихоимец, не гневлив, не завистлив, не смехотворен, не сквернослов, не чародей, не басносказатель, не пособник ересей; но споспешник благочестия, во всем представляя собою образец благих дел» (§ 1 Луцкого устава 1624 г.). В § 4 подчеркивалось: «Богатые перед убогими в школе ничем не могут быть выше, как только наукою, а по внешности равны все». Ученики «не должны иметь у себя никаких иноверческих и еретических книг». Не водить товарищество с теми, которые преданы «неприличным собраниям и пирушкам».

Братства и возникшие при них естественным демократическим путем школы боролись за сохранение православной веры и русской народности. И если в начале XVI в. деятельность братств носила характер религиозно-благотворительный, то на рубеже XVI—XVII вв. она становится оборонительной. С этого же времени усиливалось и влияние Юго-Западной Руси на педагогику Руси Московской. Оно

проходило в условиях обострения борьбы русских, украинцев и белорусов против угнетавших их польских панов. Идеологическим основанием деятельности братчиков было противопоставление православной Руси католической Польше.

Видную роль в этом процессе играл киевский митрополит Петр Могила (1596—1647), человек европейской образованности. Когда в 20-х годах XVII в. религиозное противостояние между поляками и русскими стало особенно напряженным, он склонился к православию.

Для того чтобы с большим успехом защищать православие, он реформировал Киево-братскую школу, а в 1631 г. преобразовал Богоявленское училище в Киево- Могилянскую коллегию. В ней, как в Краковской академии, изучался полный курс словесных наук, в том числе философия и богословие. Философия включала логику, физику (естествознание) и метафизику. В качестве педагогического идеала для П. Могилы был русский образованный и верующий человек.

Одним из методов обучения в Киево-Могилянской коллегии был публичный диспут учащихся в присутствии дидас- калов (преподавателей). При изучении философских наук он считался обязательным. Дискуссии устраивались каждую неделю и велись в соответствии с нравами, обычаями того века.

Оппоненты часто говорили грубо, звучали взаимные оскорбления, угрозы. Нередко диспуты заканчивались рукопашными схватками. И всегда следующее занятие по философии дидаскал строил с использованием материала прошедшего диспута.

Обращение к западной науке с целью противоборства католической экспансии имело результаты неоднозначные. Защитники православия получали необходимые реальные знания и аргументы для опровержения догматики и практики католицизма. Но вместе с тем приобщение к западной образованности сопровождалось и потерями: сторонники православия нередко в той или иной мере проникались идеями, не вполне согласующимися с православной ортодоксией.

Учебных заведений в Московском государстве становилось все больше. История сохранила наибольшее количество сведений об учебных заведениях второй половины XVII в., когда появились греко-латинская школа Чудова монастыря, «школа для промышленного учения» при Спасском монастыре, училище словесных наук и греческого языка Ф. М. Ртищева и др. Процесс создания учебных заведений венчала открывшаяся в 1687 г. высшая школа — Славяно-греко-элинская академия.

В государственной Привилегии («Привилеи») 1682 г. по этому случаю говорилось: «Благоволим в царствующем нашем и богоспасаемом граде Москве... храмы чином Академии устроить; и во оных хощем семена мудрости, т. е. науки гражданские и духовные... постанови™». С этой целью в Москву приглашаются братья Лихуды — Иоанникий и Софроний. Они происходили из знатного древнего княжеского рода. Их предки были первыми сенаторами при греческих императорах в Константинополе. Образование братья получили в Падуанском университете и на родину вернулись с докторскими дипломами, после чего приняли монашество и стали заниматься науками и просветительской деятельностью, для которой их рекомендовал сам константинопольский патриарх. Они охотно приняли предложение поехать в Россию. Из Константинополя Лихуды отправились летом 1683 г., а в Москву прибыли весной 1685 г.

Вначале в академии было немного учеников, все из типографского училища. Затем их число стало быстро увеличиваться. Учебная программа была весьма обширна — учили «всем свободным наукам». Учебники (грамматика, пиитика, риторика, логика, психология, физика) составлялись самими братьями Лихудами. Преподавание имело направленность религиозную.

В последующей истории академии различимы три периода. В первом (1685 — 1700) преобладало греческое образование. Во второй период (до 1775 г.) преобладало латинское образование. В последний период (1775—1814) академия называлась Славяно-греко-латинс- кой академией.

На развитие просвещения и педагогической мысли в Московском государстве влияли М. Грек, Е. Славинецкий, С. Полоцкий. В Москву Максим Грек (1470—1556) прибыл по приглашению великого князя Василия Ивановича в 1518 г. для описи книг княже-

ской библиотеки и перевода некоторых из них на церковно-славянский язык.

М. Грек был родом из Албании. Первоначальное образование получил в Италии, изучая античную литературу.

В 1507 г., перейдя из католичества в православие, вступил в монастырь на Афонской горе. Приняв монашеский постриг, изучал творения отцов церкви — Василия Великого, Григория Богослова, Иоанна Дамаскина.

Максим Грек оставил после себя большое количество оригинальных нравоучительных сочинений, в которых получили отражение быт и нравы его времени. В них строгому осуждению подвергаются пороки всех тогдашних сословий: притеснения со стороны лиц начальствующих, корыстолюбие судей, грабежи и разбои, насилие и лицемерие, недостаток истинного благочестия у духовенства, распространение среди грамотеев апокрифов. Особенно резко он выступал против ересей, латинства, астрологии. Большая часть его сочинений представляла собой полемику с иноверцами в защиту православия.

Философию и научные знания М. Грек оценивал в традициях отцов церкви первых веков христианства: философия священна, поскольку она говорит о Боге и его истинах. Науки словесные следует изучать для развития ума, но не для отрицания божественного учения. Ведь и сам разум, считал М. Грек, есть порождение веры. Что касается наследия античной культуры, то следует принимать ту ее часть, которая «содействует славе Божией» и не противоречит Священному Писанию.

Сочинения и проповеди М. Грека не лишены противоречии. Глубокое влияние на него оказал в молодости доминиканский проповедник Иероним Савонарола. «Если бы он не был латынян верою, — говорил М.Грек, — я бы с радостью сравнил его с древними защитниками благочестия». При этом он выступал против автокефалии русской церкви.

Деятельность М. Грека вызывала недовольство тех, против кого направлялись его проповеди. На Соборе 1525 г. он был осужден и заключен в Волоколамский монастырь. В просьбе отпустить на Афон ему было отказано. Последние три года жизни, уже будучи свободным, он провел в Троице-Сергиевой лавре.

Не меньшее значение в распространении книжного знания в XVH в. имела деятельность Епифания Славинецкого (ум. в 1675 г.).

По окончании Киево-Могилянекой коллегии он продолжил свое образование за границей. По возвращении принял монашество и 4 зги.)

стал учителем братской школы. Почитался современниками как один из образованнейших людей. В 1649 г. московский боярин Ф. М. Ртищев собрал кружок ученых людей для перевода церковных книг, который возглавил Е. Славинецкий. По назначению патриарха Никона он стал главным «справщиком» богослужебных книг, над чем и трудился в течение четверти века.

Епифаний знал латинский, древнегреческий, польский, славянский языки. Он изучал творения не только отцов церкви, но и Аристотеля, Еомера, Плутарха, Демокрита и др. Переводил кроме церковных и богословских текстов светскую литературу, сочинения по различным отраслям знания: истории, географии, политике, медицине, педагогике. Им составлены словари «Лексикон греко- славяно-латинский», «Лексикон филологический» с объяснением церковных слов. Историко-педагогический интерес представляет его перевод пользовавшегося популярностью среди современников педагогического трактата «Еражданство обычаев детских».

К педагогическим трудам относятся и его многочисленные проповеди, содержанием которых были правила христианской жизни и нравственности. Среди них было одно из Слов, не предназначавшихся к произнесению с церковной кафедры, в котором дается высокая оценка общественного значения школы. В нем говорится о необходимости всеми средствами «увещевать» царя устраивать везде училища ради малых детей. Это, считал он, является самой большой христианской добродетелью.

Симеон Полоцкий (1629 — 1689) получил образование в Киевской академии. В 27-летнем возрасте принял монашество в Полоцком монастыре и стал дидаскалом (учителем) братской школы. Во время встречи прибывшего в Полоцк царя Алексея Михайловича он вместе с воспитанниками стихами собственного сочинения приветствовал царя и тем обратил на себя его внимание.

С этого времени стал усиленно изучать литературный язык Московской Руси — церковно-славянский, который очень пригодился ему впоследствии, когда С. Полоцкий переехал в Москву и учредил Спасскую школу для молодых людей царской Канцелярии тайных дел. Вскоре он сделался наставником, руководителем образования детей в царской семье, вначале старшего сына Апексея (умершего в 1669 г.), затем Федора.

В этот период им написана «Книжица вопросов и ответов, иже в юности сущим, зело потреб-

мы суть». Ее главная идея неоригинальна: С. Полоцкий защищал общее для просветителей того времени положение о том, что наука не колеблет веры в Бога (в противоположность тому, как полагали тогда московские люди, основываясь на изве-

стных им примерах Ц ^              -v              ^

и опытах). Та же MMflli              1              ¦              ¦¦¦in*»

идея лежала в основании двух наиболее известных сборников проповедей — «Обед душевный» (1681) и «Вечеря душевная» (1683), где он, защищая науку и просвещение, обличал неподобающий образ жизни и народные суеверия.

С. Полоцкий говорил о трех периодах воспитания, каждый из которых длится по семь лет.

В первый период главное — мудрое наставление детей добрым словом, примером и научением родительским.

Во втором (с 8 лет) обучают какому-либо полезному делу, умению, мастерству. Одновременно стараются удалить от непристойных зрелищ, ибо «всякая скверна» входит в дитя посредством слуха и зрения, слова и примера.

В третьем периоде, когда на пороге юности пробуждается разум, учить нужно страху Божию и мудрости, искусству жизнедеятельности в гражданском обществе. Все, что благодаря заботам родителей дитя приобретет в эти годы, будет при нем до конца его дней.

Педагогические идеи сборников и проповедей С. Полоцкого не были оригинальными по содержанию. Обращаясь к родителям, он увещевал их: «Не будьте душегубцами чад ваших соблазном жития вашего»; «Зло и благо нисходят на чад от родителей не по естеству, а от учения». Наставления С. Полоцкого были написаны в стихотворной форме, что способствовало их популяризации. Рифма, ритм и другие свойства стихотворной речи возбуждали интерес слушателя и читателя, облегчали усвоение содержания.

Не без влияния таких просветителей, как Е. Славинецкий и С. Полоцкий, учительная литература Московской Руси XVII в. приобретает новое содержание. Если в XVI в. это главным образом псалтыри, жития святых, златоусты, изумруды (измарагды), то теперь кроме названных распространяются азбуковники, космографии, лечебники.

В обиход вводятся книги по естествознанию, физиологии, морфологии, гигиене, а также повести и романы. Большей частью это были переводы с латинского как международного языка науки и других западноевропейских языков.

Деятельность М. Грека, Е. Славинецкого, С. Полоцкого, их влияние на развитие русского просвещения и образованности в эпоху утверждения Российского государства лишний раз подтверждают один из выводов, к которому пришел Н. М. Карамзин: «Русские цари золотом и честию маня к себе художества, искусства, науки европейские, размножая число людей грамотных, как могли и умели», способствовали развитию просвещения в России.

В самом укладе жизни и быта царственного семейства при Алексее Михайловиче Романове было нечто такое, что напоминало время крестителя Руси Владимира Красное Солнышко. Алексей Михайлович пытался примирить таких антагонистов, как патриарх Никон и протопоп Аввакум, постоянно общался со своими православными подданными. Непреходящим был его интерес к истории Руси. Во времена доминирования педагогики православия цари большей частью были не только первыми государственниками, но и первыми православными людьми. В них неразрывно соединялись две черты — православие и государственная идея; причем первое служило нравственным основанием второго. В непосредственной близости от царской резиденции доживали свой век «по царскому соизволению» старики возрастом сто и более лет. Алексей Михайлович часто беседовал с ними, внимательно слушая их воспоминания.

Историю педагогики допетровской Руси невозможно представить вне контекста всеобщей истории. Формируясь как своеобразная и самостоятельная, отвечающая национальным потребностям развития, русская педагогическая мысль не была замкнутой, отгороженной от культуры других народов. Воспринимая духовные ценности от Византии, наши книжники интересовались и сочинениями античных язычников: Гомера, Платона. Уже в «Изборнике» 1073 г. содержались фрагменты математических сочинений Аристотеля. Пять столетий спустя в «Азбуке» 1574 г. Иван Федоров писал: «Не от себя написал это немногое, но от учения божественных апостолов и богоносных отцов и от грамматики преподобного отца Иоанна Дамас- кина, сократив до малого, сложил для скорого обучения детей».

Вопреки известным фактам некоторые писатели (М. В. Ломоносов их называл «внешними») утверждали, будто Древняя Русь всегда была отсталой во всех отношениях потому, что русские упорно отказывались принимать «более высокую и прогрессивную» западноевропейскую культуру. При этом часто ссылаются на свидетельства иностранцев, путешествовавших по Московии в XVI—XVII вв.

В. О. Ключевский, посвятивший этим вопросам специальное исследование, показал, что названные путешественники ездили на Восток отнюдь не для того, чтобы поделиться с «московитами» своими научными достижениями. «Религиозное движение XVI века (в Западной Европе. — С. Е.) заставило римских первосвященников обратить заботливые взоры на Восточную Европу с целью вознаградить себя там новыми религиозными завоеваниями за огромные потери, причиненные римской церкви протестантизмом». Записки же иностранцев имели целью «уяснить, какими путями можно было бы провести в Московское государство католическую пропаганду и каких выгод могла ждать римская церковь от успеха в этом деле»*.

На протяжении, по крайней мере, семи веков педагогика православия являлась доминирующей, хотя в то же время не исчезали возникшие еще до принятия Русью христианства племенные, языческие элементы, продолжая бытовать в практике воспитания, в заговорах, колыбельных песнях, других жанрах народной педагогики. При этом усиливалась тенденция к вытеснению языческих ритуалов церковной обрядностью. Дохристианские мифы продолжали существовать и тогда, когда вместо педагогики православия доминирующей становится педагогика дворянско-государственная. Рождение ребенка сопровождалось определенным обычаем, цель которого сохранить («оберечь») дитя и его мать от сглаза, от всякой «порчи». В нем присутствовал заговор: «Как с гуся вода — так с тебя боль и хворь». Новорожденному адресовывалось величание:

Наливной ты мой яблочек,

Удалой ты будешь молодец,

Уродился ты хорош-пригож,

Будешь счастливый, талантливый,

На работе ты ретивый да заботливый.

С людьми говорливый да приветливый,

У родителей любимый да почтительный.

Красны девицы полюбят тебя,

Добры люди позавидуют.

Или:

Уж ты вырастишь большой, Будешь в золоте ходить! Баюшки-баю, Люлюшки-люлю!

Будешь в золоте ходить, Чисто серебро носить! Баюшки-баю!**

Ключевский В.О. Сказания иностранцев о Московском государстве. — М., 1991. — С. 10 и др.

См.: Русское народное поэтическое творчество. — М., 1971. — С. 53 — 54.

В отличие от Нового времени педагогика православия в центре своего внимания имела ребенка младшего возраста. В большинстве практических, психологических и философских размышлений ее представителей находился феномен педагогики самого раннего детства. Познание ребенка посредством наблюдения преднамеренного и непреднамеренного, естественно, проходило в категориальных понятиях добра и зла, света и тьмы и т. п. Однако знание о причинно-следственных связях процесса воспитания, начиная с младенческого, бессловесного и лепетного периода, было содержательным и практически полезным не только для своего времени. Многое из него выдерживало проверку временем, а затем и проверку научными опытно-экспериментальными методами.

Уже в древнерусской педагогике бесспорной являлась идея о том, что воспитание следует начинать как можно ранее. Она выражалась и в народной поговорке: «Воспитывай дитя, пока оно может улечься поперек лавки». При доминировании педагогики православия ребенку с самого раннего возраста внушались мысли о смирении, терпении, скромности, стыдливости, сострадании, благотворительности, незлобивости, прощении обид и т. п. Эти и другие положения православной педагогики обосновывались с разной степенью полноты и применительно к различным педагогическим ситуациям в сочинениях популярнейшего в Древней Руси византийца Иоанна Златоуста, Дмитрия Ростовского, Епифания Славинецкого и Симеона Полоцкого, других религиозных деятелей.

Из творений И. Златоуста древние русичи узнавали, что ребенок «в самом раннем, впечатлительном детстве, уже с двухмесячного возраста, все запоминает и усвояет. Поэтому и при грудных детях нельзя ничего худого ни делать, ни говорить... Будем как можно осторожнее вести себя при младенцах... чьи бы они ни были, свои или чужие. Положим, что они ничего не понимают, но у них открыты глаза, у них отверсты уши...», «ничего нет хуже, когда детские проступки не исправляются и через это в детях обращаются в навык. Эти поступки, будучи запущены, обыкновенно настолько портят ребенка, что впоследствии уже не бывает возможности никакими увещаниями исправить его».

Дмитрий Ростовский наставлял: «Юного отрока можно уподобить доске, приготовленной для изображения картины: что живописец изобразит — доброе или худое, святое или грешное, ангела или беса, — то и останется на ней. Так и дитя: какое родители дадут ему первоначальное воспитание, к каким нравам — богоугодным или богоненавистным, к ангельским или бесовским — приучат его, с такими оно и будет жить».

Читая сочинения церковных деятелей, нельзя отказать им в знании детской психологии, что во все времена являлось необходимой предпосылкой успешности воспитания.

При изучении педагогики времен доминирования православного воспитания не следует упускать из виду особенностей церковной лексики и аспектов этимологических. В советской литературе нередко встречается превратная интерпретация таких слов и выражений, как «наказание», «сокрушай ребра чаду своему» и т. и. Они используются при доказательстве «суровости» педагогики того времени. Но в русском языке XIV—XVI вв. слово «наказание» отнюдь не означало возмездия за что-то. Смысл его был другим — «научение», «наставление». Именно этот смысл содержали часто встречающиеся в древнерусской литературе фразы типа «Не уставай наказуя сыну».

В древнерусской литературе весьма часто встречается выражение «страх Божий». Некоторые историки новейшего времени используют его в рассуждениях о том, будто воспитание и обучение детей Древней Руси основывались на страхе, на угрозах и наказаниях, хотя К. Д. Ушинский еще в XIX в. объяснил все исчерпывающим образом. Страх подавляет жизненную энергию души. Библейское же выражение «страх Божий есть начало премудрости», имеет глубокий смысл. «Если человек достигнет до той нравственной высоты, что боится только одного Бога, то, значит, он боится одной своей собственной совести — и больше ничего в мире не боится. Осталась ли эта совесть в своем естественном состоянии, раскрыта ли она учением «откровения», во всяком случае она для человека голос Божий, и если человек, не внимая никаким угрозам и приманкам света, начнет внимательно прислушиваться к этому голосу, то и откроет в нем источник премудрости, т. е. нравственности или высшей практической мудрости».

Без знания и учета этимологии возможно превратное понимание и самих названий учебных книг того времени. Так, со словами «азбуковник», «арифметика» в новейшее время возникли ассоциации с чем-то весьма простым и элементарным. Но в XVII в. они означали не азбуку, не таблицу умножения или счет до ста. Азбуковниками книги назывались потому, что статьи располагались в алфавитном порядке, т. е. по принципу систематизации материала в энциклопедиях. Одно из назначений азбуковников — объяснение непонятных слов в церковно-славянских книгах. Другая их задача состояла в том, чтобы представить более или менее широкий круг сведений из различных областей знания. Значительную часть азбуковников составляли воспитательные материалы, правила, методические советы для учащихся, образцы сочинений. Вот, например, как раскрывалось в азбуковнике слово «арифметика»: «Она исчисляет широту Земли и высоту небес, измеряет пучины моря, назначает верный и безопасный путь кораблям, управляет всеми делами, царскими и боярскими, уставляет всему правильную меру и все чиновные числа, и меры, и весы соединяет и разделяет, слагает, вычитает, на доли разделяет, долю к долям прилагает и все на

дроби раздробляет; она имеет неразрывную связь с геометрией и астрономией, а в музыке устанавливает степени, стояния, стопы и движения; она необходима для грамматики, риторики, диалектики. Изобрел ее эллин мудрый Пифагор. Цель ее — счисление всех возможных величин и измерений...»

До нашего времени сохранилось большое количество учебных книг, руководств, «учительной» литературы различных жанров, справочно-энциклопедических изданий, из которых следует, что русскому просвещению были хорошо известны так называемые семь свободных искусств (septem artes liberales). Эти остатки знаний античного мира церковь, конечно, использовала по-своему. Астрономия рассматривалась как средство для вычисления пасхалий, диалектика должна была служить орудием борьбы против еретиков, арифметика — для метафизического толкования чисел и т. д.

Анализируя учебно-образовательную литературу второй половины XVII в., можно видеть, что в России формировалась целостная, с точки зрения христианского мировоззрения, система образования. Укоренившийся предрассудок, будто церковное образование того времени ни в какой мере не совместимо с научным знанием, не соответствует действительности. Создателями православного в своей основе образования была разработана система, включавшая и знания научные. Она по-своему объясняла человеку мир, его самого, указывая цель и смысл земной жизни, строилась на знании психологии человека. Кроме того, она прямо ставила задачу развития душевных, психических способностей человека — его ума, воли. Создатели системы православного образования были людьми высокообразованными, прекрасно

знавшими светские науки своего времени. Они поощряли стремление к научным занятиям, укрепляющим интеллектуальные способности человека.

В конце XVII в. в силу различных социально-политических, международных и других причин все более отчетливо проявляются новые тенденции развития в русской культуре. Они не могли не отразиться и на педагогической мысли. Православие утрачивает свою былую доминирующую роль. Его оттесняет на второй план государственное, светское начало. Явление это, очевидно, не в последнюю очередь было связано с церковным расколом, причины которого не получили исчерпывающего объяснения в исторической науке.

Ведь нельзя же столь трагическое и судьбоносное событие объяснять различиями в характерах Никона и Аввакума! А затем вследствие сложных и противоречивых социально-экономических и политических коллизий XVIII —XIX вв., а также в результате прогрессирующей дифференциации научного знания из системы православного образования выделяется профессиональное богословское, с одной стороны, и закон Божий в качестве предмета общеобразовательной школы, с другой.