Глава V АСИНХРОННЫЙ ТИП ВОСПРОИЗВОДСТВА: ФОРСИРОВАННАЯ МОДЕЛЬ ()
В предыдущей главе была рассмотрена структурно- адаптационная модель асинхронного типа воспроизвод- ства, характерная для развивающихся стран. Теперь бу- дет исследована его другая, форсированная модель, осу- ществлявшаяся в странах, которые до недавнего време- ни было принято называть странами . Вначале необходимо напомнить, что в действительно- сти становление коммунистических режимов в ряде стран осуществлялось двумя путями. Либо предпосылки возникновения структур созре- вали внутри страны, либо форсированная модель навя- зывалась извне с помощью вооруженной силы. Такая модель может быть навязана странам, находящимся на самых разных уровнях развития, будь то страны с цело- стной индустриальной структурой (Чехословакия), стра- ны с неполноцелостной структурой (большинство стран Восточной Европы), или страны с анклавной структурой (Куба, Монголия, Вьетнам). Однако при этом форсиро- ванная модель теряет ряд существенных характеристик, проявляющихся при внутреннем ее вызревании. Поэто- му сначала следует рассмотреть вариант внутреннего вызревания этой модели. Итак, какие же экономические условия необходимы для зарождения ? Во-первых, наличие неполноцелостной структуры экономики. Форсированная модель не может самосто- ятельно сформироваться ни при наличии целостной индустриальной структуры, ни в условиях чисто анклав- 110 ной структуры. При наличии целостной индустриальной структуры развитие идет по линии рыночно-конкурент- ной либо рыночно-монополистической модели. При на- личии же чисто анклавной структуры попытки ввести форсированную модель без существенной помощи извне могут привести лишь к демографическому коллапсу, что ясно видно на примере полпотовской Камбоджи. Это объясняется тем, что в условиях анклавной структуры наличествует слишком малое число производ- ственных блоков, и, следовательно, весьма велика доля ресурсов, безвозмездно изымаемая из каждого блока для перераспределения в другие блоки для обслуживания структурных разломов. Данные процессы приводят к не- возможности осуществлять в тех блоках, откуда изыма- ются ресурсы, не только расширенное, но и даже прос- тое воспроизводство, что ведет к общему сокращению производства. Разумеется, социалистические революции в странах с анклавной структурой могли происходить и без помощи извне, однако дальнейшее развитие этих стран без такой помощи могло осуществляться лишь по структурно-адап- тационной модели. Для утверждения в этих странах форсированной модели необходимым условием было пре- доставление значительной внешней помощи. Однако стран с неполноцелостной экономической структурой су- ществовало и существует великое множество. Форсиро- ванная же модель смогла самостоятельно утвердиться лишь в России. Очевидно, кроме наличия неполноцело- стной экономической структуры необходимы и другие условия. Вторым важнейшим условием является обеспечен- ность материальными ресурсами, необходимыми для по- строения автаркической экономической системы. Данное условие действительно могло быть выполнено лишь в России. Наконец, третьим важнейшим условием перехода к форсированной модели является наличие аграрного пе- ренаселения, рост которого приводит к прекращению пе- рекачки рабочей силы из сельского хозяйства в промыш- 111 ленность, т.е. к возникновению секторного разрыва меж- ду промышленностью и сельским хозяйством. О каком аграрном перенаселении при наших бес- крайних просторах идет речь? - может удивиться чита- тель. Однако бескрайние просторы здесь ни при чем. Речь идет лишь о площадях, пригодных для земледелия, базирующегося на сохе с использованием тягловой силы скота. Как было сказано в главе I нашей работы, именно рост аграрного перенаселения в нечерноземной зоне в XVI в. привел к гравитационному, а затем и демографи- ческому коллапсу. В дальнейшем на определенный пе- риод оно было преодолено путем миграции населения на новые неосвоенные территории юга и востока России. Эволюция русской деспотии в XVIII в. и начале XIX в. не привела еще, однако, к ее превращению в аб- солютную монархию западноевропейского типа. Если от Ивана Грозного до Екатерины II под вывеской абсолют- ной монархии скрывалась гравитационная деспотия, ана- логичная деспотиям субтропического пояса Евразии, то от Екатерины II до Александра II под той же вывеской абсолютной монархии находилась олигархическая дикта- тура частных крепостников, ближайшими аналогами ко- торой были латиноамериканские империи XIX в. и рабо- владельческие южные штаты США. Такое направление развития России определялось двумя господствующими факторами. Во-первых, наличие огромной на юге и востоке, подобно существовавшей в государствах Нового Света, создавало колоссальные возможности переселенческой колониза- ции и, следовательно, быстрого роста общей численности населения страны без роста его плотности. Во-вторых, сравнительно небольшая для гравитационной деспотии плотность населения, обусловленная низкой урожайно- стью вследствие нехватки скота, в свою очередь, объяс- няющейся неблагоприятными климатическими услови- ями для его содержания (длительный стойловый пе- риод), вела к невозможности развития производства лишь за счет увеличения времени труда в ремесле, а требовала в первую очередь повышения производитель- 112 ности этого труда. Данное обстоятельство явилось при- чиной гораздо более раннего и глубокого по сравнению с субтропическими деспотиями освоения западной ману- фактурной технологии и западной культуры вообще. Процессы вестернизации промышленной технологии и идеологии правящего слоя, в свою очередь, вели к бо- лее раннему и глубокому размыванию деспотических структур, их замене олигархическими, более тесно свя- занными с отношениями частной собственности. Нали- чие сравнительно развитой по сравнению с субтропичес- кими гравитационными деспотиями и латиноамерикан- скими олигархиями отраслевой мануфактурной решетки позволило России раньше их перейти к индустриальной фазе развития. В политической сфере ослабление функ- ций деспотии по надзору за бюрократией вело не к распаду бюрократической системы, а к замене верхнего конуса меритократии олигархией крепостников-помещи- ков, лишь в ограниченной степени подчиненных монар- ху и владеющих крепостными крестьянами не в силу принадлежности к правящей иерархии, а уже на нача- лах наследственной частной собственности. Окончатель- но этот процесс был завершен в период правления Ека- терины II. Процесс постепенного преобразования гравитацион- ной деспотии в олигархическую диктатуру частновла- дельческих крепостников вызвал довольно сильное со- противление со стороны как части служивой меритокра- тии, терявшей в новых условиях свое влияние, так и широких масс крестьянства, не желавших менять госу- дарственную регламентацию крепостничества на част- новладельческий беспредел. Однако попытки обуздать частных крепостников и восстановить гравитационную деспотию, будь то проводимые сверху реформы Петра III и Павла I или крестьянская война Лже-Петра III - Е. Пугачева, окончились неудачей, ибо для этого уже не было экономических условий: мануфактура позволяла продолжать экстенсивную экспансию за счет внешней миграции крестьянства без снижения производства про- дукции на душу населения. 113 Однако уже в конце XVIII - начале XIX в. аграрное перенаселение в центре страны вновь начало нарастать. Фактически в XIX в. в условиях трехполья, т.е. на более высоком уровне развития, повторялся процесс роста аг- рарного перенаселения XVI в., завершившийся, как из- вестно, гравитационным и демографическим коллапсами и окончанием большого ротационного цикла развития страны. Теперь к своему концу подходил длившийся с начала XVII в. большой трехпольный цикл. Процесс роста аграрного перенаселения в XIX в. от- личался от аналогичного процесса в XVI в. по ряду важ- нейших характеристик. Прежде всего, плотность населения в условиях трех- полья была гораздо выше, чем в условиях ротационных систем. Соответственно, сам рост аграрного перенаселе- ния при трехполье был более острым и болезненным. Во-вторых, масштабы аграрного перенаселения XIX в. были гораздо более грандиозными, чем в XVI в. Если в эпоху Ивана Грозного перенаселенная зона ограничива- лась рамками Центрального Нечерноземья (нынешние Московская, Тверская, Смоленская, Псковская области, часть Новгородской, Ярославская, Ивановская, Влади- мирская, Костромская области и часть Рязанской), то во второй половине XIX в. перенаселением были охвачены, кроме того, весь Центрально-черноземный район, Се- верная Украина, вся Белоруссия и практически все По- волжье. Несмотря на значительный рост миграции кре- стьян после отмены крепостного права на Северный Кавказ, Кубань, в Северное Причерноморье, в Сибирь, а затем и на Дальний Восток, в европейской части России сформировался огромный массив аграрного перенаселе- ния, рост которого принял лавинообразный характер. В-третьих, если рост аграрного перенаселения в XVI в. происходил в условиях господства простой ручной техники в ремесле, то в XIX в. данный процесс сопут- ствовал становлению крупной машинной индустрии, что значительно видоизменило структурные пропорции и ре- зультаты грядущего коллапса. Наконец, последним и самым важным отличием был 114 тупиковый характер русского трехполья. Если переход от ротации к трехполью в России был в принципе воз- можен и требовал для своего осуществления лишь вы- свобождения скота в результате сокращения населения в ходе демографического коллапса, то переход от трех- полья к более интенсивным системам, который позволил бы увеличить производство земледельческого продукта, был практически невозможен. Россия не могла перейти ни к травопольной и плодосменной системам, характер- ным для земледелия Западной Европы, ни к трудоинтен- сивным системам субтропической зоны. Для перехода к травопольной системе в России было слишком мало скота в расчете на единицу обрабатываемой площади, а для перехода к трудоинтенсивным системам, характер- ным для субтропиков, не было природных усло- вий - ирригационного земледелия и возможности сбора нескольких урожаев в год. Русское трехполье носило формальный характер и по степени обеспеченности скотом, т.е. по потенциалу увеличения урожайности, было ближе к средиземно- морскому двухполью, чем к западноевропейскому трех- полью, от которого Западная Европа перешла к траво- польной системе. Некоторые шансы на успех были в том случае, если бы переход к травополью сопровождался широкомасштабным применением минеральных удобре- ний. Однако промышленное производство минеральных удобрений в конце XIX в. еще только зарождалось в на- иболее развитых странах, а в России его практически не было. Все перечисленные особенности привели к значитель- ному изменению характера демографического коллапса и процесса восстановления гравитационной деспотии в условиях трехполья в сравнении с коллапсом XVI в. Несмотря на аграрное перенаселение, послерефор- менное сорокалетие в России было временем бурного развития промышленности. До начала XX в. рост произ- водства земледельческой продукции на душу населения в результате массовой крестьянской колонизации Север- ного Причерноморья, Кубани, Северного Кавказа, Си- 115 бири и Дальнего Востока все еще позволял компенсиро- вать довольно медленное снижение земледельческого продукта на душу населения в центре. Тяжелая промышленность была в большей степени затронута отменой крепостного права; лишь к 1870 г. удалось восстановить уровень предреформенного 1860 г. по производству чугуна. Но затем в связи с огромными масштабами развернувшегося в 70-х и 80-х годах желез- нодорожного строительства основная металлургическая база страны переместилась с Урала в Донбасс и район Кривого Рога, где выплавка металла стала базироваться на использовании каменного угля вместо древесного и на вольнонаемном труде. В русскую промышленность ши- роким потоком потекли западноевропейские капиталы и технологии. Производство чугуна возросло с 22 млн. пу- дов в 1870 г. до 32,5 млн. в 1886 г. и до 165 млн. пудов в 1899 г. [37, с. 23]. К 1899 г. по абсолютным размерам выплавки Россия обогнала Францию (156 млн. пудов), но значительно отставала от Англии (455 млн. пудов), США (352 млн. пудов) и Германии (215 млн. пудов) [34, с. 249]. В результате ее доля в мировой выплавке возросла с 3% в 1886 г. до 7% в 1899 г. [34, с. 275]. Однако в расчете на душу населения Россия далеко от- ставала от западноевропейских стран и США. Особенно бурным было промышленное развитие Рос- сии в последнее десятилетие XIX в. Численность рабо- чих в промышленности возросла с 706 тыс. в 1865 г. до 1432 тыс. в 1890 г. [30, с. 80] и до 2098 тыс. в 1897 г. [34, с. 276]. В условиях относительной перекачки рабо- чей силы из сельского хозяйства в промышленность общая численность промышленных рабочих в 1887 - 1897 гг. ежегодно возрастала на 6%, что было очень высоким показателем [35, с.331]. По темпам про- мышленного развития в 1890 - 1900 гг. Россия опережа- ла все западноевропейские страны и делила первое место в мире с США. Однако она продолжала оставаться зем- ледельческой страной, в которой национальный доход на душу населения был в 3 раза ниже, чем в Германии и в 1,5 раза ниже, чем в балканских странах [55, с. 10]. 116 В стране при общей численности населения 128 млн. че- ловек городское население в 1897 г. составляло лишь 12,8% [36, с. 210]. Феномен промышленного бума по- следнего десятилетия XIX в. разыгрывался на фоне зло- качественного роста аграрного перенаселения. В полити- ческой и социально-экономической сферах режим Алек- сандра II, Александра III и Николая II выполнял функ- ции, аналогичные функциям западноевропейских абсо- лютных монархий, но направление эволюции и ко- нечная судьба царского режима определялись теми отли- чиями сельскохозяйственной динамики России от запад- ноевропейских стран, о которых было сказано выше. В рамках большого трехпольного цикла русской исто- рии период от Михаила Романова до Екатерины II можно назвать периодом развития по восходящей линии, которому соответствует гравитационная деспотия. Пе- риод от Екатерины II до Александра II - пик, середина цикла, которой соответствует олигархическая диктатура, а период от Александра II до Николая II включительно - нисходящая фаза цикла, которой функционально соот- ветствует абсолютная монархия. Переход от гравитаци- онной деспотии к олигархической диктатуре и далее к абсолютной монархии проходил под воздействием широ- кого распространения заимствуемой в Северо-Западной Европе сначала мануфактурной, а затем и индустриаль- ной технологий, позволивших России преодолеть ком- пенсационный барьер. При этом вся политическая над- стройка подверглась заметной вестернизации. Олигархическая диктатура представляет собой такой результат эволюции гравитационной деспотии, при ко- тором происходит размывание служебной функции ме- ритократии в иерархической структуре власти, превра- щение меритократии из приводного ремня деспотии в господствующий класс общества. Если в структуре гра- витационной деспотии функция собственности мерито- кратии на средства производства неотделима от функции власти и проявляется через последнюю, то при олигар- хической диктатуре происходит обособление обеих этих функций, меритократия распадается на собственно бю- 117 рократический государственный аппарат и на аристокра- тию, интересы которой он обслуживает. Эта аристократия обладает земельной собственностью и крепостными крестьянами не в силу своего положения в иерархии власти, зависящего от личных заслуг перед деспотией, а в силу своего наследственного статуса. На- бравшая силу аристократия уже не нуждается в деспоте с его опекой и регламентацией, она жаждет приватизи- ровать принадлежащее деспотии имущество и само дес- потическое государство. Фактически процесс превраще- ния гравитационной деспотии в олигархическую дикта- туру представляет собой приватизацию деспотического государства наследственной аристократией. В этих усло- виях Попытки Петра III и Павла I восстановить гравита- ционную деспотию и вновь заменить аристократию ме- ритократией заканчиваются скорой смертью обоих царей от рук аристократов. Однако в той мере, в какой аристократия не нужда- ется в деспоте, не нуждается она и в республике с кон- ституцией, при которой придется отпустить на волю крепостных, о чем и свидетельствует выступление боль- шей части дворянства на стороне Николая I в его кон- фликте с декабристами. В отличие от Западной Европы, где аристократия эпохи абсолютной монархии выросла из аристократии периода рыхлой децентрализованной феодальной структуры при постепенном отмирании кре- постного права, в России старая феодальная аристокра- тия была истреблена Иваном Грозным в период гравита- ционного коллапса XVI в. и заменена меритократией в условиях сильнейшей экспансии крепостничества. Но- вейшая русская аристократия конца XVIII - первой по- ловины XIX в. представляла собой продукт перерожде- ния меритократии в условиях отмирания деспотии. Типологически наиболее близкими России того пери- ода странами были латиноамериканские империи XIX в. с и южные рабовладельческие штаты США. В дальнейшем по мере развития капита- лизма влияние наследственной аристократии сходит на нет - после реформы 1861 г. она лишается своих кре- 118 постных. Абсолютная монархия Александра II - Нико- лая II опирается уже в основном не на аристократию, а на приобретший значительную степень автономии от нее государственный аппарат. В отличие от меритократии эпохи гравитационной деспотии госаппарат абсолютной монархии действует в интересах растущих капиталисти- ческих слоев общества, не делясь с ними, однако, своей властью. Своего пика влияние государственной бюрокра- тии достигает в период правления Александра III, а за- тем при Николае II происходит процесс дальнейшей ве- стернизации надстройки, разложения абсолютной монар- хии и роста влияния буржуазии. Перенаселение в Центральном и Центрально-Черно- земном районах начало проявляться уже в первой поло- вине XIX в., в условиях господства крепостного права. Оно выражалось в том, что под давлением роста плот- ности населения происходило наступление пашни на пастбище, т.е. перераспределение сельскохозяйственных угодий в пользу пашни за счет сокращения площади па- стбищ и сенокосов. Например, если в Тамбовской губер- нии в конце XVIII в. на 100 десятин пашни приходилось 77,4 десятины сенокоса и пастбищ, то в конце 50-х годов XIX в. - всего 20,9 десятины, а в Рязанской губер- нии - и того меньше - 16 - 17 десятин [12, с. 31], тогда как оптимальным для трехполья является соотно- шение пастбища и пашни как 1:2 [13, с. 57 - 58], т.е. 50 десятин пастбища на 100 десятин пашни. Такой же процесс вытеснения пастбища пашней на- блюдался в Белоруссии [13, с. 57 - 58]. Это приводило к подрыву возможностей содержать крупный рогатый скот и к сокращению его поголовья в расчете на душу насе- ления и на единицу обрабатываемой площади из-за не- хватки кормов. Так, в той же Тамбовской губернии ко- личество крупного рогатого скота на 100 человек земле- дельческого населения сократилось с 59,3 в 1806 - 1810 гг. до 20,9 голов в 1856-1860 гг. [12, с. 45]. В це- лом по Европейской России в конце 50-х годов XIX в. на 100 человек земледельческого населения приходилось всего 34,4 головы крупного рогатого скота, или в 3 - 119 4 раза меньше, чем в странах Западной Европы [12, с. 46]. Нехватка скота, в свою очередь, означала нехват- ку удобрений и снижение урожайности, которое не мог- ло быть компенсировано расширением обрабатываемой площади из-за аграрного перенаселения. Таким образом замыкался порочный круг, в котором рост плотности на- селения приводил к снижению производства продукта земледелия на душу населения. Еще более интенсивно данный процесс протекал во второй половине XIX в. С 1870 по 1900 г. площадь сель- скохозяйственных угодий в Европейской России увели- чилась на 20,5%, площадь пашни - на 40,5, земледель- ческое население - на 56,9, а количество скота - всего на 9,5% [35, с. 113]. В результате в расчете на душу населения сократилась площадь пашни, еще больше уменьшилась площадь сельскохозяйственных угодий (пашня + пастбище) и в еще большей степени сократи- лось поголовье скота. Средняя площадь надела в расчете на душу взрослого мужского населения деревни умень- шилась с 4,8 десятины в 1860-е годы до 3,5 десятины в 1880-е и до 2,6 десятины в 1900-е годы [31, с. 92]. Если в 1877 г. менее 8 десятин на двор, или менее 3 десятин на душу взрослого мужского населения, имели 28,6% крестьянских хозяйств, то в 1905 г. - уже 50% [31, с. 117]. Количество лошадей в расчете на один крестьян- ский двор уменьшилось с 1,75 в 1882 г. до 1,5 в 1900 - 1905 гг. [1, с. 151]. Деградация крестьянского хозяйства в перенаселен- ном центре страны несколько замедлялась и в какой-то степени компенсировалась внешней миграцией крестьян- ства и ростом производства на новых землях на юге европейской части страны и в Сибири. Однако неуклон- ный рост огромной массы аграрного перенаселения в центре принимал такие масштабы, что нейтрализовать его становилось уже невозможным. Положение мог спа- сти лишь переход к травопольной системе, но распашка пастбищ и сокращение поголовья скота на единицу пашни окончательно сделали его неосуществимым. В рамках полноценной травопольной системы для удобре- 120 ния 1 га пашни требуется около 10 т навоза [56, с. 256]. Таким образом, на удобрение одной десятины необходи- мо 6 голов крупного рогатого скота, тогда как в большей части Европейской России на паровую десятину прихо- дилось 1,2 - 1,3 головы [12, с. 47]. Для прокормления этого скота сеном требуется не менее 1 десятины луга на голову, в то время как в Европейской России почти по- всеместно 1 десятина луга должна была кормить 2 - 3 го- ловы скота [6, с. 235]. В результате урожайность зерно- вых в России была в 2 - 3 раза ниже, чем в Англии и Германии, в 1,5 - 2 раза ниже, чем во Франции, в 1,2 - 1,5 раза ниже, чем в Италии и США. Интересно сравнить с точки зрения сельскохозяйст- венной динамики Россию конца XIX - начала XX в. с Германией того же времени. Сельское население послед- ней, составлявшее в 1882 г. 42,5% общей численности населения, к 1895 г. сократилось до 35,7%, а к 1907 г. - до 28,7%. При этом сокращался не только его удельный вес в общей численности населения, но с на- чала 90-х годов XIX в. и его абсолютная численность: с 19,2 млн. в 1882 г. до 18,5 млн. в 1895 г. и до 17 млн. в 1907 г. вследствие перекачки высвобождаемой рабочей силы в промышленность [2, с. 371 - 373]. В Англии и во Франции процесс абсолютного сокра- щения сельского населения начался еще раньше - в 1851 и 1876 г. соответственно [50, с. 169]. По иному обстояло дело в России. Здесь удельный вес сельского населения сократился с 87,8% в 1885 г. до 87,1% в 1914 г., а городского возрос до 15,3%, однако абсолют- ная численность сельского населения непрерывно росла, увеличившись с 71,8 млн. в 1885 г. до 81,4 млн. в 1897 г. и до 103,2 млн. в 1914 г. [2, с. 371 - 373]. При этом свыше половины прироста сельского населения не поглощалось промышленностью и оставалось в деревне, обостряя тем самым проблему аграрного перенаселения. В Германии ежегодный прирост неземледельческого населения составлял 722 тыс., а в России 298 тыс. чело- век [2, с. 371 - 373]. В обеих странах шло сокращение доли сельских жителей во всем населении, однако в Гер- 121 мании этот процесс шел в 5 раз быстрее, чем в России. Только за 1895 - 1907 гг. в Германии из сельского хозяй- ства в промышленность перешло 4,37 млн. человек, или 350 тыс. ежегодно [10, с. 36]. Но, самое главное, здесь происходило абсолютное сокращение численности сель- ского населения: за 25 лет (1882 - 1907) оно сократилось на 8%. В России, наоборот, сельское население возрас- тало абсолютно и за 50 лет увеличилось почти вдвое - на 87,4% [2, с. 373]. Таким образом, перекачка рабочей силы из земледе- лия в промышленность в Германии имела устойчивый характер и базировалась на увеличении выработки сель- скохозяйственного продукта в расчете на одного заня- того в сельском хозяйстве. В России же увеличение доли городского населения (12,2% в 1885 г. и 15,3% в 1914 г.), не говоря уже о его ничтожных абсолютных размерах, имело под собой крайне неустойчивую основу, ибо базировалось на росте сельскохозяйственного про- изводства на окраинных землях страны, осваиваемых посредством крестьянской колонизации, тогда как в центре производство на душу населения сокращалось по мере роста аграрного перенаселения. Вопрос заключался лишь во времени, в течение которого последняя из упомянутых тенденций возобладает над первой. К началу XX в. диспропорции между развитием про- мышленности и земледелия приняли угрожающие мас- штабы. Лавинообразный рост аграрного перенаселения достиг такой критической массы, за которой снижение земледельческого производства на одного занятого в сельском хозяйстве перенаселенного центра страны ста- новилось быстрым и необратимым. В результате начиная с циклического кризиса 1900 - 1902 гг. в России возни- кает невиданное в странах индустриального мира явле- ние - секторный разрыв между промышленностью и сельским хозяйством. Данный феномен выражается в долговременном прекращении перекачки рабочей силы из сельского хозяйства в промышленность вследствие снижения производства в расчете на одного занятого в земледелии. При этом увеличение количества рабочей 122 силы в промышленности может осуществляться только за счет ее естественного прироста, а весь прирост сель- ского населения, не вбираясь промышленностью, остает- ся в земледелии и, в свою очередь, еще более обостряет проблему аграрного перенаселения. Возникновение секторного разрыва между промыш- ленностью и сельским хозяйством явилось решающим фактором, обусловившим буржуазно-крестьянскую рево- люцию 1905 - 1907 гг. В результате этой революции устои абсолютной монархии были значительно поколеб- лены, в стране возникла реальная многопартийность и были обеспечены основные демократические свободы. Однако под дрейфующей в направлении парламентской монархии политической надстройкой незаметно назрева- ла экономическая катастрофа - секторный разрыв. Если в 1887 - 1897 гг. общая численность рабочих ежегодно возрастала на 6%, в 1897 - 1900 гг. - на 4%, то в 1900 - 1908 гг. - всего на 1,7%, что совпадало с естественным приростом населения [35, с. 331]. Увели- чение аграрного перенаселения вело к пауперизации и люмпенизации широких масс крестьянства, снижало до минимума их покупательную способность, обостряя тем самым кризисное состояние промышленности. Так, в 1900 - 1909 гг. производство чугуна в России сократи- лось, тогда как во Франции оно возросло на 40%, в Гер- мании - на 67, в США - на 87%. Потребление чугуна на душу населения в России упало с 1,22 пуда в 1903 г. до 1,18 пуда в 1909 г. [35, с. 246]. Страна вновь была отброшена на десятилетия назад в сравнении с Западом. Несколько задержать, но не остановить рост аграр- ного перенаселения могло бы перераспределение поме- щичьих земель между крестьянами. Однако правитель- ство Николая II на эту меру пойти не могло по двум причинам. Во-первых, внутри его действовало мощное помещичье лобби, а во-вторых, неми- нуемо привел бы к ликвидации принудительной товари- зации земледельческого производства, т.е. крестьянских отработок за аренду помещичьей земли, что привело бы к фактической ликвидации одной из важнейших статей 123 российского экспорта - вывоза зерна. Кроме того, раз- дел помещичьей земли мог принести лишь временное облегчение, ибо не устранял основную причину аграр- ного перенаселения - нехватку скота в расчете на еди- ницу пашни. Дальнейший рост плотности населения не- минуемо влек за собой возвращение к исходному состо- янию (что впоследствии и произошло). Последней попыткой правительства России предот- вратить демографический коллапс явилась столыпинская кампания переселенческой аграрной колонизации. С той же ретивостью, с какой когда-то прикрепляли крестьян к земле, теперь пытались перемещать их из перенасе- ленного центра страны на осваиваемые окраины. Однако правительство вскоре убедилось, что прикреплять кре- стьян к земле было гораздо легче, чем переселять их на окраины страны: за 40 пореформенных лет крестьянское хозяйство центра деградировало настолько, что теперь требовались огромные средства на обустройство пересе- ленцев на новом месте, обеспечение их рабочим скотом, инвентарем. Такими средствами правительство не распо- лагало, а попытки наставить мужика на американский путь развития обещаниями грядущего благоденствия не могли увенчаться и не увенчались успехом, в чем сам Столыпин еще при жизни имел возможность убедиться. Эффект столыпинской кампании был ничтожным. Стремительно растущую массу аграрного перенаселения не удалось не только рассосать, но и сколько-нибудь уменьшить. Падение всех показателей на душу населе- ния в сельском хозяйстве продолжалось, обостряя сек- торный разрыв. Количество лошадей в расчете на 100 жителей Европейской России сократилось с 23 голов в 1905 г. до 18 в 1910 г., количество крупного рогатого скота - соответственно с 36 до 26 голов на 100 человек [35, с. 440]. Следствием этого было дальнейшее сниже- ние урожайности и выработки на работника. Так, сред- няя урожайность зерновых упала с 37,9 пудов с деся- тины в 1901 - 1905 гг. до 35,2 пудов в 1906 - 1910 гг. Производство зерна на душу населения сократилось с 25 пудов в 1900 - 1904 гг. до 22 пудов в 1905 - 1909 гг. 124 [35, с. 431]. Катастрофические масштабы приобрел про- цесс абсолютного обнищания крестьянства перенаселен- ного центра страны. Избыточное трудоспособное населе- ние деревни увеличилось (без учета вытеснения труда машинами) с 23 млн. в 1900 г. до 33 млн. в 1913 г. [2, с. 371 - 373]. В 1911 г. разразился голод, охвативший до 30 млн. крестьян [9, с. 137]. Циклический промышленный подъем 1911 - 1914 гг. проходил в условиях полного прекращения перекачки рабочей силы из сельского хозяйства в промышленность: численность промышленной рабочей силы при этом уве- личивалась лишь за счет ее естественного прироста. Все более обострявшийся секторный разрыв между промыш- ленностью и сельским хозяйством приводил к невозмож- ности дальнейшего развития промышленной структуры. Структурно-отраслевая решетка промышленности огра- ничивалась уровнем, достигнутым в период подъема 90-х годов XIX в. и включала такие старые отрасли, как чер- ная металлургия, паровозо- и вагоностроение, производ- ство паровых машин, простейших сельскохозяйственных орудий и бытовых товаров, легкая и пищевая промыш- ленность, тогда как в индустриальных странах Запада приоритетное развитие в тот период получили электро- энергетика, электротехническая, химическая промыш- ленность, производство минеральных удобрений, станко- строение, автомобиле- и авиастроение. Для развития новейших отраслей промышленности в России вслед- ствие секторного разрыва не было ни инвестиций, ни ра- бочей силы. Не успев догнать передовые страны в 90-е годы XIX в., Россия с возникновением секторного раз- рыва вступила в период необратимого отставания от Запада. Оценивая итоги экономического развития России в конце XIX - начале XX в., небезынтересно сравнить его с процессами индустриализации в Западной Европе, США и Японии, с одной стороны, и с социально-эконо- мическими процессами в странах, еще не вставших на путь индустриализации, - с другой. Главным отличием российской индустриализации от западноевропейской 125 было возникновение секторного разрыва между промыш- ленностью и сельским хозяйством, вызванного ростом аграрного перенаселения. В передовых западноевропей- ских странах аграрного перенаселения не было, а рост сельского населения на ранней стадии индустриализации (в Англии до 1851 г., во Франции - до 1876 г., в Герма- нии - до начала 90-х годов XIX в. [50, с. 169]) сопро- вождался увеличением производства в расчете на одного занятого в сельском хозяйстве вследствие перехода к травопольной и плодосменной системам земледелия. В России же по мере роста плотности населения в центре страны выработка на одного занятого в земледелии со- кращалась в условиях деградации трехпольной системы, а для перехода к травополью и плодосмену не было не- обходимого поголовья скота. Что касается Японии, то она в начале XX в. отста- вала от России по общему уровню развития промышлен- ности, но превосходила ее по темпам индустриализации. Здесь не было секторного разрыва между промышленно- стью и земледелием. Трудоинтенсивная зем- ледельческая система позволяла увеличивать производ- ство продукта в расчете на одного занятого путем интен- сификации труда, т.е. путем повышения трудозатрат, компенсируемых ростом промышленного продукта, по- ступающего в распоряжение крестьян. При этом в 1872 - 1940 гг. численность населения, занятого в сельском хо- зяйстве Японии, оставалась стабильной на уровне 14 млн. человек, а весь его прирост вбирался в про- мышленность, общая же численность населения страны за этот период увеличилась на 35 млн. человек [48, с. 132]. В России существовавшее трехполье было край- не неэластичным по рабочей силе, не могло поглощать прирост земледельческого населения без снижения про- изводительности труда и выработки на работника, тогда как японцы, прилагая к земле большее количество жи- вого труда, могли наращивать производство за счет ир- ригации и сбора нескольких урожаев в год. Сравнения с американским сельским хозяйством в этом отношении земледелие России не выдерживает во- 126 обще. Хотя в США земледельческое население абсо- лютно росло до начала 20-х годов XX в., т.е. значи- тельно дольше, чем в индустриальных странах Западной Европы, этот рост сопровождался еще большим расшире- нием обрабатываемой площади, а следовательно, увели- чением обрабатываемой площади в расчете на одного ра- ботника. Это вело к неуклонному увеличению производ- ства земледельческого продукта в расчете на одного за- нятого. О каком-либо аграрном перенаселении в заселя- емых иммигрантами странах не могло быть и речи. Раз- мер обрабатываемой площади в расчете на одного заня- того в США был в 5 раз больше, чем в России (средний размер американской фермы в 1900 - 1910 гг. - 55 - 58 га [49, с. 398]), при примерно одинаковой урожайно- сти, в результате чего объем производства земледельче- ского продукта там в расчете на одного занятого был также в 5 раз выше. Такая большая обрабатываемая площадь в расчете на работника требовала значительно более высокой технической оснащенности труда. В этом отношении сравнение с уровнем США могла выдержать лишь небольшая часть хозяйств в районах переселенче- ской колонизации - Северном Причерноморье, на Ку- бани, в Сибири и на Дальнем Востоке. Большинство пе- реселенческих хозяйств по уровню технической осна- щенности были ближе к латиноамериканскому образцу или к американскому начала XIX в. Таким образом, сравнение России со странами Запада и Японией показывает не только ее стадиальное отста- вание, но и глубокие качественные отличия происходив- ших в ней социально-экономических процессов от про- цессов в индустриальных странах. Может быть, то, что не типично для индустриального Запада, было типичным для слаборазвитых стран, позже вступивших на путь индустриального развития? Или Россия всего лишь одна из этих стран? Рассмотрим этот вопрос подробнее. При поиске аналогий и параллелей среди стран , или полуколониальных и зависимых стран, сразу следует исключить Латинскую Америку - 127 регион переселенческой колонизации, где не было и не могло быть аграрного перенаселения. Далее, следуя в направлении с запада на восток вдоль субтропического пояса Евразии и Северной Африки, необходимо ис- ключить все страны Средиземноморья - от Испании и Португалии до Османской империи, а также Иран, Аф- ганистан и страны Юго-Восточной Азии. Хотя в каждой из перечисленных стран имело место аграрное перенасе- ление, его масштабы не шли ни в какое сравнение с российскими. Ни в одной из перечисленных стран в силу ограниченности земледельческой зоны их территорий не сформировался самовозрастающий ком аграрного пере- населения и его рост не принял лавинообразного харак- тера. Таким образом, здесь не было критической массы аграрного перенаселения, порождающей секторный раз- рыв между промышленностью и сельским хозяйством. Остаются две страны, сравнимые с Россией по мас- штабам аграрного перенаселения, - Индия и Китай. Однако в Индии острота проблемы аграрного перенасе- ления значительно ослаблялась высокой способностью трудоинтенсивной земледельческой системы поглощать избыточную рабочую силу посредством развития ирри- гации и сбора трех урожаев в год. Наиболее близкой аналогией российского случая было аграрное перенасе- ление в Китае. Но и китайское трудоинтенсивное земле- делие выгодно отличалось от российского большей спо- собностью поглощать избыточную рабочую силу и тем самым уменьшать масштабы аграрного перенаселения. Кроме того, в Китае было значительно труднее разви- вать крупную промышленность, так как переселенческая колонизация была здесь гораздо слабее, чем в России, и перекачка рабочей силы из сельского хозяйства в про- мышленность почти отсутствовала. Поэтому глубина секторного разрыва в Китае была значительно меньшей, чем в России. В России же сформировалась поистине уникальная комбинация разнонаправленных факторов. Почти аме- риканский размах промышленного подъема 90-х годов XIX в., происходившего на базе переселенческой коло- 128 низации, породивший невиданную в доиндустриальных деспотиях крупную промышленность, стремительно пе- рекрывался лавинообразным ростом аграрного перенасе- ления, порождая острейший секторный разрыв между промышленностью и сельским хозяйством. Дальнейшее углубление секторного разрыва делало невозможным промышленное развитие, угрожало деиндустриализацией страны по мере роста аграрного перенаселения, которое вызывало снижение производства земледельческого про- дукта на душу населения. Таким образом, не общая отсталость страны, а чудовищная, невиданная в других странах диспропорциональность развития стала важней- шей причиной революционных потрясений и формиро- вания деспотии нового типа. Еще одной особенностью российской индустриализации конца XIX - начала XX в. явилась исключительно высокая степень зависи- мости от иностранного, преимущественно французского, капитала. Экспорт капитала из Франции был обусловлен низ- кими темпами роста населения и перекачки рабочей силы из сельского хозяйства в промышленность, приво- дившими к его перенакоплению внутри страны. Столь большая зависимость от иностранного капитала не по- зволяет считать Россию того периода страной второго эшелона капиталистического развития. В то же время ее нельзя отнести и к третьему эшелону, т.е. к разряду развивающихся по асинхронному типу стран с неполно- целостной экономической структурой. В ней явно суще- ствовала целостная индустриальная структура с господ- ством частномонополистического капитала, а госсектор не играл той роли, которую он играет в развивающихся странах. Таким образом, царская Россия начала XX в. представляла собой особый, промежуточный подэшелон развития между вторым и третьим эшелонами. Предреволюционные годы характеризовались прогрес- сирующим распадом государственной структуры России. Происходило относительное истончение всех слоев инду- стриального общества - от кадровых рабочих до мелкой городской буржуазии и интеллигенции в сравнении с на- 129 бухавшей опухолью аграрного люмпенства и паупе- ризма. Участие страны в первой мировой войне повлекло за собой массовое истребление на полях сражений по- следней опоры разлагавшегося абсолютизма - офицер- ского корпуса армии. В то же время создание массовой, еще не виданной в истории России армии, в подавляю- щем большинстве состоявшей из крестьян, дало в руки аграрного люмпенства беспрецедентную вооруженную силу. Содержание этой армии легло непосильным бреме- нем на подорванную секторным разрывом экономику страны и значительно ускорило ее распад. В свою оче- редь, недостаточное снабжение вооружением и продо- вольствием и неизбежные в этих условиях потери и по- ражения в войне с индустриальной Германией вели к быстрому нарастанию недовольства среди рядового соста- ва и рекрутируемых из крестьян унтер-офицеров и младших офицеров и к прогрессирующей деморализации армии. Единственным средством, дававшим шанс задержать быстрое разложение экономических и политических структур, было заключение сепаратного мира с Герма- нией. Однако экономика страны была слишком тесно связана с капиталом стран Антанты, что не оставляло надежд на сепаратный мир, пока у власти оставались буржуазно-помещичьи круги. Кроме того, мир мог лишь затормозить распад, но никак не устранить его при- чин - роста аграрного перенаселения и секторного раз- рыва между промышленностью и сельским хозяйством. Итак, крушением российского абсолютизма и демо- графическим коллапсом 1917 - 1922 гг. завершился боль- шой трехпольный цикл в русской истории. Если большой ротационный цикл продолжался около 800 лет и завер- шился демографическим коллапсом начала XVII в., то большой трехпольный цикл длился около 300 лет - с начала XVII до начала XX в. Результатом распада эко- номической и политической структур страны стал демо- графический коллапс - гражданская война, голод и эпидемии 1917 - 1922 гг., - из которого вышла деспотия нового типа. 130 Рассмотрим основные черты, отличающие этот новый тип деспотии (условно назовем ее индустриальной) от классических доиндустриальных деспотий. Прежде все- го - это сравнительно небольшая глубина демографиче- ского коллапса: в 1917 - 1922 гг. население страны со- кратилось менее чем на 10%. Данный фактор является следствием развития крупной машинной индустрии, обеспечившей возможность более сильной централиза- ции власти и уменьшение таким образом длительности демографического коллапса. В области перераспредели- тельных отношений политика утвердившегося типа дес- потии практически не отличалась от политики доиндуст- риальных деспотов от Цинь Шихуана до римских импе- раторов. Она сводилась к конфискации помещичьих зе- мель и их разделу между крестьянами, а также к огосу- дарствливанию и регламентации промышленности, со- провождавшимися истреблением аристократии и круп- ных частных собственников. Раздел помещичьих земель между крестьянами по едокам временно ослабил остроту аграрного перенаселе- ния и обеспечил новой власти массовую базу среди кре- стьянства перенаселенного центра страны. В то же время ее окраины - Северное Причерноморье, Северный Кав- каз, Сибирь и Дальний Восток, - не знавшие аграрного перенаселения, явились базой белогвардейских движе- ний и были подчинены центральной власти только с помощью военной силы в ходе гражданской войны. Истребление аристократии и буржуазии большевиками также было осуществлено весьма успешно. Эти слои общества были заменены жесткоиерархизированной го- сударственной меритократией. Однако на этом сходство индустриальной деспотии с доиндустриальными кончается. Когда дело доходит до проблем производства, первая проявляет новые черты, и этим она отличается от своих аналогов, существовавших в прошлом. Источником всех ее отличий является опре- деленная ступень развития крупной машинной индуст- рии, значительно изменяющая основные экономические пропорции гравитационной деспотии. 131 В доиндустриальных деспотиях секторный разрыв между земледелием и ремеслом преодолевается обычно путем увеличения времени труда в ремесле, компенси- рующего снижение удельного веса ремесленников в ра- бочей силе. Если доиндустриальная деспотия находится в радиусе контакта с абсолютной монархией, облада- ющей мануфактурной технологией, то секторный разрыв может преодолеваться также посредством заимствования этой технологии, т.е. путем повышения производитель- ности труда в ремесле, компенсирующего все то же сни- жение удельного веса ремесленников в рабочей силе. Однако как для первого, так и для второго вариантов преодоления секторного разрыва необходимым условием является сравнительно небольшая абсолютная величина производительности труда в промышленности (ремесле), гарантирующая невысокий уровень ее снижения в ре- зультате секторного разрыва. Иная ситуация складывается при возникновении ин- дустриальной деспотии. В условиях господства крупной машинной индустрии ни увеличение времени труда промышленных рабочих, ни повышение производитель- ности их труда не могут компенсировать снижение удельного веса промышленных рабочих в рабочей силе и вызванное им сокращение промышленного продукта на душу населения, т.е. абсолютное обнищание населения. Поэтому политика военного коммунизма в промышлен- ности, выразившаяся в тотальной регламентации произ- водства, ликвидации товарно-денежных отношений и создании трудовых армий, не привела (и не могла при- вести) к ликвидации секторного разрыва между про- мышленностью и сельским хозяйством. В условиях индустриальной деспотии для преодоле- ния секторного разрыва нужны были иные меры, на- правленные на возобновление перекачки рабочей силы из земледелия в промышленность. Для этого, в свою очередь, требовалось увеличить земледельческий про- дукт на душу населения, величина которого была низ- кой вследствие аграрного перенаселения. Выход из этого положения новый режим попытался найти в принуди- 132 тельном изъятии необходимого продукта земледельцев. Правительство встало на путь полного запрета свободной торговли хлебом и приступило к проведению продраз- верстки, т.е. принудительного изъятия зерна у крестьян с целью не допустить свертывание промышленного про- изводства вследствие снижения удельного веса промыш- ленных рабочих в трудовых ресурсах страны. Реакция крестьянства не заставила себя ждать. Резко сократились посевные площади, а попытки продотрядов забирать необходимый продукт поставили крестьян перед дилеммой: умирать с голоду либо восставать. В резуль- тате к началу 20-х годов наряду с развалом крупной промышленности и массовым голодом в деревне воз- никла вполне реальная угроза массовых восстаний, при- чем не казаков или сибирских кулаков, а крестьян пере- населенного центра (например Тамбовской губернии). Именно полная экономическая катастрофа и начавшиеся крестьянские мятежи вынудили большевистский режим отказаться от принудительного изъятия зерна у крестьян и перейти к торговому обмену между промышленностью и сельским хозяйством. Таким образом, новая экономическая политика объ- ективно была не чем иным, как временным откатом от сверхцентрализованной индустриальной деспотии, пы- тавшейся путем изъятия зерна у крестьян преодолеть секторный разрыв между промышленностью и сельским хозяйством, к обычной доиндустриальной деспотии, ог- раничивавшейся регламентацией промышленной дея- тельности. Военно-коммунистическая попытка преодолеть сек- торный разрыв не удалась прежде всего потому, что она проводилась посредством изъятия у крестьян части необ- ходимого продукта, тогда как для успеха надо было не забирать необходимое, а создать условия для производ- ства прибавочного продукта в земледелии, и лишь его изымать. А для этого, в свою очередь, требовался пере- ход к новому типу экономического роста. Итак, что же дал ленинский период деспотии нового типа, начавшийся военным коммунизмом и завершив- 133 шийся нэпом? Преодолеть секторный разрыв между про- мышленностью и сельским хозяйством не удалось, но в политической сфере была создана мощнейшая деспоти- чески-бюрократическая надстройка, контролировавшая не только промышленную деятельность, но и вообще все сферы общественной жизни. Были ликвидированы все более или менее демократические институты, явившиеся порождением революций 1905 г. и февраля 1917 г. Но- вая иерархическая структура власти фактически сброси- ла наслоения надстроечной вестернизаЦии 1730 - 1917 гг. и предпочла опереться на массовый террор. Тем самым была создана политическая структура, соответствовав- шая той задаче, которую выдвинуло развитие страны в конце XIX - начале XX в., - преодолению секторного разрыва между промышленностью и сельским хозяйст- вом и предотвращению деиндустриализации страны. В экономической сфере нэп позволил преодолеть по- следствия военного коммунизма - разруху, голод и ча- стичную деиндустриализацию 1917 - 1921 гг. Однако нэп не мог решить основную задачу эпохи - проблему аг- рарного перенаселения и на этой основе преодолеть сек- торный разрыв. Раздел помещичьей земли между кре- стьянами по едокам лишь временно ослабил остроту аг- рарного перенаселения. Дальнейший рост плотности на- селения повлек за собой возвращение к предреволюци- онной ситуации, причем по ряду параметров положение даже ухудшилось в сравнении с 1913 г. Это ухудшение было вызвано в первую очередь тем, что раздел поме- щичьих земель между крестьянами привел к ликвидации принудительной товаризации крестьянской продукции (арендная плата помещику или отработки в его хозяй- стве) и тем самым к снижению возможностей содержать неземледельческое население страны и поставлять зерно на экспорт. Население страны (в границах 1928 г.), несмотря на потери в первой мировой и гражданской войнах, от голо- да и эпидемий, увеличилось со 139,3 млн. в 1913 г. до 154,3 млн. в 1928 г. При этом абсолютный прирост сель- ского населения, обостряющий аграрное перенаселение, 134 составил почти 11 млн. человек. Таким образом, сель- ское население страны за этот период возросло со 114,6 млн. до 125,3 млн., или на 9,3%, тогда как общая посевная площадь увеличилась со 105 млн. га до 110,3 млн. га, или всего на 5%. Причем площадь под зерновые практически не увеличилась: 94,4 млн. га в 1913 г. и 94,7 млн. в 1928 г. [25, с. 19, 27]. В результате посевная площадь под зерновыми на душу сельского на- селения сократилась с 0,82 га в 1913 г. до 0,75 в 1928 г., т.е. на 9%. Правда, за этот же период несколько улуч- шилась обеспеченность крестьян крупным рогатым ско- том: его поголовье возросло с 58,4 млн. до 66,8 млн., или на 14% [16, с. 315]. Однако в расчете на 100 чело- век сельского населения количество крупного рогатого скота почти не увеличилось. Поэтому урожайность зер- новых также возросла весьма незначительно: в 1909 - 1913 гг. она составляла в среднем 6,9 ц/га, в 1922 - 1928 гг. - 7,6 [25, с. 19]. Таким образом, производство зерна в расчете на душу сельского населения составило 565,8 кг в 1909 - 1913 гг. и 570 кг в 1922 - 1928 гг. Ка- залось бы, эти данные свидетельствуют о том, что углубление секторного разрыва удалось приостановить. Но в действительности это было не так. В условиях экстенсивного трехполья (а перейти к травопольной системе по образцу Западной Европы, как уже отмечалось, мешало аграрное перенаселение и не- хватка скота) рост поголовья скота в крестьянских хо- зяйствах, происходивший в результате укрупнения са- мих этих хозяйств после раздела помещичьей земли, приводил к росту потребления зерна скотом и снижению удельного веса товарного зерна в валовом продукте крестьянского хозяйства. Кроме того, к снижению товар- ной продукции приводил некоторый рост потребления зерна на душу сельского населения и на голову скота по сравнению с дореволюционным временем. Нагрузка на единицу пашни увеличилась вследствие роста как аграр- ного перенаселения, так и поголовья скота: если в 1913 г. на 100 га пашни приходилось 55 голов крупного рогатого скота, то в 1928 г. - 60 голов. В результате до- 135 ля зерна, расходуемого на прокорм скота и птицы, уве- личилась с 26,2% валового сбора в 1925 - 1926 гг. до 31,9% в 1927 - 1928 гг. [25, с. 27]. Это привело к сни- жению удельного веса товарного зерна с 25,5% валового сбора в 1909 - 1913 гг. до 19% в 1925 - 1929 гг., а в абсолютном выражении - с 16,7 млн. т до 15 млн. [25, с. 23]. Особую остроту положение с зерном приобрело к концу 20-х годов. По сравнению с 1913 г. валовая про- дукция сельского хозяйства увеличилась в 1928 г. на 24%, а ее товарная часть уменьшилась на 30% [5, с. 86]. Товарное производство зерна сократилось более чем вдвое и составило 48,4% от уровня 1913 г. [29, с. 193]. Это повлекло за собой сокращение удельного веса рабочей силы, занятой в промышленности и тор- говле, и увеличение удельного веса занятых в сельском хозяйстве - процесс, невиданный в индустриализиро- вавшихся странах. Так, доля занятых в промышленности и строительстве сократилась с 9% всей рабочей силы в 1913 г. до 8% в 1928 г., в торговле - соответственно с 9 до 3%, тогда как доля занятых в сельском хозяйстве увеличилась с 75 до 80% [16, с. 144 - 145]. Шел процесс натурализации и аграризации всей экономики. Углубле- ние секторного разрыва поставило промышленность пе- ред угрозой абсолютного сокращения занятой в ней ра- бочей силы вследствие нехватки продовольствия. Со вто- рой половины 1928 г. были введены карточки на хлеб в ряде городов, а с начала 1929 г. во всех городах страны. До минимума сократились экспортные возможности страны: если в 1909 - 1913 гг. среднегодовой экспорт зер- на составлял 727,4 млн. пудов, то в 1925 - 1926 гг. всего 127 млн. [26, с. 82 - 83]. За период 1913 - 1928 гг. страна еще больше отстала от передовых государств, не знавших секторного разрыва между промышленностью и сельским хозяйством. Объем валовой промышленной продукции в СССР в 1928 г. со- ставлял 7,9% от уровня США и 33,3% от уровня Гер- мании [14, с. 234]. Особенно велико было отставание в тяжелой промышленности и машиностроении. Если в на- 136 чале 90-х годов XIX в. отставание России от Запада бы- ло в основном количественным, то с возникновением секторного разрыва в начале XX в. оно приобрело каче- ственный характер. Россия не могла расширять струк- турно-отраслевую решетку промышленности, так как для этого не было в достаточном количестве рабочей си- лы. В результате структура российской промышленности оставалась на уровне конца XIX в. Рассмотрим более подробно перемены в хозяйствен- ном механизме страны в сопоставлении с аналогичными процессами в других странах. В области хозяйственного механизма нэп принес глу- бокие изменения в сравнении с дореволюционным пери- одом. Прежде всего была сведена к минимуму роль ино- странного капитала, который в 1913 г. владел примерно 1/3 основного капитала акционерных промышленных обществ и более 40% основного капитала главных рус- ских банков [9, с. 136]. Национализация принадлежав- шего иностранному капиталу имущества и прекращение платежей по долгам царского режима западным банкам (16 млрд. руб.) настолько напугали иностранных инвес- торов, что никакие соблазны нэпа не могли побудить их вкладывать капитал в экономику новорожденной деспо- тии. Этим было крайне затруднено сбалансированное расширение и обновление основного капитала промыш- ленности. Во-вторых, из сферы рыночных отношений были изъяты рынки капитала и рабочей силы. В собст- венность государства перешли земля, транспорт и основ- ные мощности промышленности, производившие до 80% валовой продукции. В результате был создан урезанный вариант рынка, сильно затруднивший процесс межотрас- левого перелива капиталов. Данная проблема настолько важна для уяснения происходивших в экономике про- цессов, что на ней следует остановиться особо. Дело в том, что во всякой нормально функционирую- щей капиталистической экономике вследствие колебаний спроса и возникновения новых видов продукции и тех- нологии постоянно происходит перелив капиталов из од- них отраслей в другие. Этот процесс рынок регулирует 137 следующим образом. При возникновении нового вида продукции (технологии) в данной отрасли цены на но- вую продукцию устанавливаются на сравнительно высо- ком уровне под воздействием спроса, превышающего предложение. Вследствие этого более высокая прибыль привлекает в данную сферу производства капиталы из других отраслей и происходит насыщение рынка, урав- новешивающее предложение данного вида продукции со спросом на нее на оптимальном для развития экономики уровне. Однако дело принимает совсем другой оборот, если на пути межотраслевого перелива капитала кем-либо (гос- подствующими в данной отрасли монополиями либо го- сударством) воздвигается непреодолимый барьер. В этом случае цены на продукцию данной отрасли под воздей- ствием спроса, превышающего предложение, устанавли- ваются на квазиравновесном уровне, постоянно превы- шающем уровень нормального рыночного равновесия. Это означает, что объем продукции данной отрасли в натуральном выражении меньше оптимального, т.е. не- обходимого для равновесного, сбалансированного раз- вития экономики. Таким образом, на том промежутке, который должен покрываться увеличением производства продукции в натуре путем межотраслевого перелива ка- питала, но не покрывается вследствие наличия барьеров на пути такого перелива, возникает дефицит продукции в натуре, т.е. образуется структурный разрыв. В сфере товарно-денежных отношений это состояние квазиравно- весия приводит к постоянному росту инфляции. Именно склонность ранних моноотраслевых монополий - карте- лей и трестов - генерировать структурные разрывы в экономике побудила развитые страны принять антикар- тельное и антитрестовское законодательство, ограничи- вающее монопольное ценообразование и не позволяющее монополиям безраздельно господствовать в какой-либо отрасли обрабатывающей промышленности и сферы ус- луг. Генерировать структурные разрывы может не только частная монополизация какой-либо отрасли экономики, 138 но и в гораздо больших масштабах государственная, основанная на господстве в данной отрасли госсектора. Поэтому в развитых странах господство госсектора огра- ничено в основном отраслями, в которых не создаются новые виды продукции - энергетикой, транспортом, до- бывающей промышленностью. В обрабатывающей про- мышленности, не говоря уже о сфере услуг, доля государственного сектора, как правило, не превышает 25%. Это относится к странам, в которых структурно- отраслевая промышленная решетка сформировалась еще до того, как в обрабатывающей промышленности возник государственный сектор. Что же касается стран, получивших название разви- вающихся, то их индустриализация с самого начала про- ходила в условиях преобладающей роли госсектора в крупной обрабатывающей промышленности. В странах этой группы индустриализация не была саморазвива- ющимся процессом, а опиралась на адаптацию инду- стриальной технологии, уже изобретенной в передовых странах, при отсутствии сколько-нибудь развитых част- нокапиталистических структур. В этих условиях преоб- ладающая роль госсектора в крупной промышленности развивающихся стран и попытки государства планиро- вать его развитие постоянно приводят к возникновению структурных разрывов в экономике и перманентной инфляции. В силу этого экономическое развитие данных стран имеет форму двухфазного цикла. Первая фаза цикла - это период бурного развития госсектора и на- копление критической массы структурных разрывов. Вторая - абсолютное сокращение госсектора путем при- ватизации и акционирования государственной собствен- ности, усиление позиций частного капитала и закрытие образовавшихся в первой фазе цикла структурных раз- рывов, т.е. возвращение к сбалансированному экономи- ческому росту. При этом если в развитых странах созда- ние несущих конструкций экономики - многоотрасле- вых концернов - предшествовало созданию госсектора в обрабатывающей промышленности и политике государст- венного регулирования экономики вообще, то в разви- 139 вающихся странах такие концерны создаются самим го- сударством и за счет ресурсов, аккумулируемых посред- ством государственного регулирования. Долговременным следствием секторного разрыва между промышленностью и сельским хозяйством, воз- никшего в России к началу XX в., был переход страны в разряд развивающихся стран (Латинская Америка, Испания, Португалия, Греция, Турция) в период нэпа. Но, в отличие от развивающихся стран, структура эко- номики которых была изначально неполноцелостной либо анклавной, Россия перешла к неполноцелостной структуре от целостной индустриальной структуры по- средством разлома последней. Разлом целостной инду- стриальной структуры в России явился результатом дол- говременного секторного разрыва между промышленно- стью и сельским хозяйством, приведшего к громадному дефициту рабочей силы в промышленности и тем самым к невозможности одновременного развития ряда взаимо- связанных отраслей индустрии по синхронному типу. Тип развития экономики России отныне стал асинхрон- ным. При этом, если бы в России удалось каким-либо образом сузить секторный разрыв между промышленно- стью и сельским хозяйством, то траектория ее развития пошла бы по двухфазному циклу, характерному для развивающихся стран. Однако природные условия перенаселенного центра России были таковы, что полностью исключали возмож- ность перехода к трудоинтенсивным системам, поглоща- ющим избыточную рабочую силу по субтропическому образцу. Столкнувшись с катастрофическим расшире- нием секторного разрыва, сталинское руководство пыта- лось в 1928 г. увеличить изъятие прибавочного продукта из крестьянских хозяйств за счет уменьшения их необ- ходимого продукта. Крестьяне реагировали традицион- ным способом - сокращением посевных площадей. Но патовая ситуация, аналогичная положению 1921 г., на сей раз продолжалась недолго. В отличие от царившей тогда разрухи в конце 20-х годов в руках деспотии нахо- дилась полностью восстановленная крупная промышлен- 140 ность и крепко сколоченная, проникавшая глубоко в сельскую местность иерархия власти и подчинения, а кроме того, - полная поддержка пауперизованных слоев деревни. Выход был найден в коллективизации сельского хозяйства и переходе к форсированному типу экономического роста. Что же представляет собой форсированный тип эко- номического роста и чем он отличается от традицион- ного? Чтобы ответить на этот вопрос, следует проследить процесс формирования целостного механизма преодоле- ния секторного разрыва между промышленностью и сельским хозяйством. Как мы уже показали, непосред- ственными причинами секторного разрыва были аграр- ное перенаселение и вызванное его ростом уменьшение земледельческого продукта на душу населения. Отсюда закономерно вытекает следующее: чтобы не допустить дальнейшего снижения земледельческого продукта на душу населения, необходимо приостановить рост аграр- ного перенаселения, т.е. весь прирост сельского населе- ния должен изыматься из сельского хозяйства и направ- ляться в другие сферы производства. Повышающийся таким образом удельный вес неземледельческого населе- ния требует для своего обеспечения продовольствием увеличения производства продукта в расчете на одного земледельческого работника. А для этого, в свою оче- редь, необходимо увеличить трудозатраты работника земледелия, т.е. интенсифицировать его труд. Коллективизация сельского хозяйства обеспечила вы- полнение двух задач - интенсификации труда и увели- чения нормы изъятия прибавочного продукта крестьян за счет уменьшения их необходимого продукта. Плани- ровался также переход от экстенсивного трехполья к травопольной системе по образцу стран Западной Евро- пы. Однако для полноценной травопольной системы в стране было недостаточно крупного рогатого скота в рас- чете на единицу пашни. Поэтому увеличение земледель- ческого продукта на душу населения осуществлялось в основном за счет роста посевной площади. Это привело к недопустимой распашке пастбищ и практически подо- 141 рвало возможности повышения урожайности. Однако за счет экстенсивного фактора - расширения обрабатывае- мой площади - удалось ликвидировать секторный раз- рыв между промышленностью и сельским хозяйством и возобновить перекачку рабочей силы из земледелия в промышленность. Посевная площадь в расчете на один колхозный двор возросла в сравнении с посевной площадью единолично- го хозяйства на 40% - с 4,5 до 6,3 га [25, с. 115, 223]. Общая посевная площадь под зерновыми увеличилась в 1928 - 1932 гг. с 94,7 млн. до 99,6 млн. га, а так как сельское население не увеличилось (весь его прирост вбирался в другие сферы), то в расчете на душу сельско- го населения площадь под зерновыми увеличилась за этот период на 5% [25, с. 223]. В еще большей степени увеличилась общая посевная площадь колхозов. В 1932 г. она составила 91,6 млн. га против 63 млн., нахо- дившихся у крестьян до коллективизации [25, с. 112]. Важным фактором роста сельскохозяйственного произ- водства явилось также более эффективное использование инвентаря и рабочего скота в рамках простой коопера- ции труда. Это объяснялось тем, что среди крестьянских хозяйств было много безлошадных и не располагавших собственным инвентарем. В результате простой коопера- ции труда колхозы, не имевшие тракторов, на одну и ту же работу затрачивали почти на 30% меньше труда, чем единоличные хозяйства [25, с. 43]. Наконец еще од- ним важным фактором роста товарной сельскохозяй- ственной продукции стало сокращение ее потребления крестьянами. В результате этого товарность зерновых в колхозах повысилась до 50% по сравнению с менее 20% в единоличных хозяйствах. Основным источником про- питания колхозников стало личное подсобное хозяйство. Таким образом, в результате форсированной индуст- риализации и коллективизации секторный разрыв между промышленностью и сельским хозяйством удалось пре- одолеть. Однако цена, заплаченная за это, оказалась не- померной. Для предотвращения падения производства сельскохозяйственной продукции на душу населения из 142 сельского хозяйства было изъято гораздо больше рабочей силы, чем это было необходимо при развитии по сбалан- сированному рыночно-конкурентному типу. Поэтому рыночное равновесие было отброшено и была сформиро- вана система плановых цен, позволяющая проводить на- качку экономической структуры по нескольким отдель- ным направлениям, отделенным друг от друга коридора- ми структурных разломов. В отличие от развивающихся стран в России/СССР был сломан механизм структурной адаптации, позво- лявший первым создавать целостную индустриальную структуру в ходе последовательно сменявших друг друга двухфазных анклавных циклов. Сломан же этот меха- низм был именно в результате огромного давления аг- рарного перенаселения и потребности в колоссальных размерах перекачки рабочей силы из сельского хозяй- ства в промышленность. Образовавшаяся система накачки коренным образом отличалась от экономических структур развивающихся стран. Если в развивающихся странах государство кон- тролировало лишь сравнительно небольшую часть цен и в целом поддерживало рыночное равновесие, то в России в условиях форсированной модели с рыночным равнове- сием было покончено, а государство стало определять подавляющее большинство существовавших цен. При этом опять-таки в отличие от развивающихся стран си- стема накачки экономической структуры путем внесто- имостного безэквивалентного перераспределения ресур- сов через госбюджет здесь в меньшей степени базирова- лась на прямых дотациях и в большей - на механизме деформации цен. Сущность этого механизма состоит в том, что цены на сырье, энергоносители и продовольст- вие резко занижаются по сравнению с равновесным уровнем. За счет такого занижения цен создается иллю- зия рентабельности большинства производств обрабаты- вающей промышленности. Однако если ликвидировать искусственное занижение цен на сырье, энергоносители и продовольствие, то многие прежде рентабельные отрасли станут убыточными. 143 Слом механизма структурной адаптации привел к тому, что процесс накачки экономической структуры че- рез структурные разломы продолжался до тех пор, пока все аграрное перенаселение было абсорбировано про- мышленностью, пронизанной структурными разломами. Такой гипертрофированный рост промышленной струк- туры привел в конце концов к полному истощению бюджетных ресурсов, т.е. исчерпанию возможностей пе- ребрасывать в потенциально убыточные отрасли ресурсы с прибыльных участков. Все большая часть новых капи- таловложений омертвлялась, проваливаясь в структур- ные разломы, и экономический рост полностью прекра- тился. Экономика оказалась в структурном тупике. Только после исчерпания всех резервов форсирован- ного развития и полного прекращения экономического роста появилась возможность структурной адаптации. Эта адаптация может быть проведена тем легче, чем меньше накачанная через структурные разломы часть экономики. В социалистических странах Восточной Европы, на- пример, не было мощного пресса аграрного перенаселе- ния и не сформировался механизм бюджетной накачки. Соответственно деформация экономической структуры здесь была минимальной и процесс структурной адапта- ции оказался менее болезненным, так как обрушению была подвергнута сравнительно небольшая часть эконо- мической структуры. В странах с анклавной структурой экономики (Куба, Вьетнам) форсированная модель может функциониро- вать лишь при условии непрерывной и значительной по- мощи извне. Дореволюционный Китай также был обще- ством с анклавной структурой и смог развиваться по форсированной модели лишь благодаря огромной безвоз- мездной советской помощи. Прекращение этой помощи означало демографический коллапс (). Но в Китае в отличие от России еще далеко не достигнута стадия структурного тупика. Здесь встала проблема не структурной адаптации, а создания парал- лельной экономики в сельских районах для обеспечения 144 занятости огромного количества рабочей силы в зоне за- стойного аграрного перенаселения. Поэтому китайская экономика еще длительное время будет носить двух- этажный характер. Большая часть городской промыш- ленности будет по-прежнему развиваться в системе бюд- жетной накачки и плановых цен, а свободный сектор бу- дет представлять рыночно-конкурентную модель. С наибольшими препятствиями процесс структурной адаптации столкнется в России. Это и понятно, ибо объ- ем накачанной через структурные разломы части эконо- мической структуры здесь во много раз превосходит сба- лансированный уровень (не разделенный структурными разломами) вследствие того, что в накачанную структу- ру вобрался колоссальный массив аграрного перенаселе- ния. Поэтому в случае обрушения этой структуры неиз- бежны огромный рост массовой безработицы и падение в десятки раз жизненного уровня, чреватые беспрецедент- ным обнищанием населения и мощным социальным взрывом. Требуются неординарные решения накопив- шихся пластов проблем... Автор надеется, что проделанный им анализ при всей его неполноте послужит посильным вкладом в осмысле- ние движущих причин и направленности мирового исто- рического процесса и займет место в ряду интеллекту- альных усилий по поиску и выработке решений, адек- ватных характеру проблем, вставших перед Россией. 145