В Московском университете в начале 30-х годов сложились два студенческих кружка, объединивших молодежь, интересующуюся общественной жизнью России и Европы, стремившуюся понять проблемы философии, политики, морали, права вне системы казенного преподавания этих предметов, тем более что философия вообще не преподавалась в то время. Ими были кружки А. И. Герцена и Н. В. Станкевича. В первом уделяли больше внимания социально-политическим вопросам, а в кружке Станкевича главное место занимали вопросы философии и литературы. В дружеский круг Станкевича в разное время входили писатели, поэты, мыслители, среди них В. Г. Белинский, К. С. Аксаков, М. А. Бакунин, В. П. Боткин, М.Н. Катков, Т.Н. Грановский, К.Д. Кавелин. Не будучи одаренным литературным деятелем, Станкевич тем не менее был тонким знатоком современной философии и эстетики и стремился познакомить с ними своих друзей. На лекциях Н. И. Надеждина Станкевич открыл для себя историю мировой культуры и философии. От увлечения Кантом, Шеллингом, Шиллером, Гете он перешел к серьезным занятиям философией Гегеля и был одним из первых, кто познакомил русское общество с философскими идеями и эстетикой великого диалектика. Вероятно, под влиянием Станкевича в 1837 году М. Катков осуществил первый русский перевод гегелевских «Лекций по эстетике», сделав их доступными Белинскому, не имевшему возможности прочесть их в оригинале. С момента появления кружка и до отъезда Станкевича за границу в 1838 году Белинский занимал одну из самых активных позиций в этом дружеском объединении. Многие идеи молодого Белинского впервые возникли в беседах со Станкевичем. В статье Белинского «Литературные мечтания» (1835 г.) чувствуется влияние Шеллинга и немецких романтиков. В ней говорится, что искусство призвано «воспроизводить в слове, звуке, в чертах и красках идею всеобщей жизни природы», сама же идея есть «мысль единого, вечного Бога», а ее формы — «великое зрелище абсолютного единства в бесконечном разнообразии». Творчество художника — священное таинство, оно проходит три состояния или этапа (акта — по Белинскому): первый — потребность творить, в нем художником овладевает идея; второй этап — вынашивание и созерцание идеи, здесь идея проясняется, облекается в образы, переходит в идеалы, которые, в свою очередь, тоже постепенно зреют и становятся видны художнику вполне отчетливо; в третьем акте происходит воплощение идеи в доступные другим людям формы. Свобода творчества, в его понимании, есть свобода «от лица творящего при зависимости от него» — художник подчиняется идее, но предстает и рабом, и господином воплощаемой идеи, придавая ей черты своей индивидуальности, своего времени и народа1. Тема народности в ранних работах Белинского трактовалась с позиций синтеза идей Надеждина и немецких романтиков. С одной стороны, народность определялась особенностями народного духа, мыслей и взглядов, языка и религии. С другой стороны, считалось, что народность надо находить в обычаях народа, климатически и географически обусловленных. По мнению Белинского, лучше всего атрибуты нашей народности сохранились в простонародье. «Чернь» была менее подвержена влиянию Европы, тогда как образованное общество на волне подражания утратило прежние черты и не получило пока нового «определенного образа и характера». Поэтому фактически «наша народность покуда состоит в верности изображения картин русской жизни, но не в особенном духе и направлении русской деятельности, которые бы проявлялись равно во всех творениях, независимо от предмета и содержания оных» 471 472. При этом он говорил об отсталости и бедности культуры, закрытой от новых европейских течений, надеялся на русскую критику, которая призвана «распространять в своем отечестве уже известные, оседлые понятия» об изящном473. Белинский сам стремился осуществить эту мечту, работая сначала во вверенном ему отделе критики журнала Надеждина «Телескоп», затем в «Московском наблюдателе», а позже в петербургских «Отечественных записках» и в «Современнике». Во второй половине 30-х годов XIX века после публикации «Философического письма» Чаадаева в русском образованном обществе началось брожение. В попытках ответить на вопросы, заданные автором «Письма», в разных трактовках романтической идеи народности зарождался известный спор западников — большинство из них вышли из кружков Герцена и Станкевича — и славянофилов (И. С. Аксаков, К. С. Аксаков, И. В. Киреевский, П. В. Киреевский, А. И. Кошелев, Ю.Ф. Самарин, А.С. Хомяков). А. С. Хомяков — один из самых последовательных русских славянофилов — свою философско-эстетическую позицию высказал в 1836 году сразу после выхода «Философического письма» (в статье «Несколько слов о “Философическом письме”»). Изящное искусство, по мнению Хомякова, обязано своим существованием религии — оно ведет к самопознанию и призвано усиливать «действие наших нравственных способностей»г. Оно должно быть народным, выращенным и вдохновленным традициями предков, поскольку через народ открывается доступ ко всему человечеству. В искусстве выражается вся полнота жизни, поэтому художник не может творить усилиями собственной личности, в нем действует духовная сила народа, его вера и воля474 475. Россия, перенимая западное «просвещение умственное и вещественное» со времен Петра, за прошедшее время утратила связь со своей внутренней жизнью. Результат этого насильственного просвещения — «бледное слово и бледная мысль» 476. Счастливыми исключениями из этого печального правила, считал Хомяков, являются сочинения Гоголя и Глинки. Обращение к русской народности Хомяков видел не только в абстрактном слиянии «с жизнию Русской земли», но в том числе и в возрождении обычаев, которые станут средством для достижения полного единства477. Разрыв общества с народом, о котором говорили славянофилы, Белинский объяснял как переходный период молодой отечественной культуры. Просвещение общества со временем устранит этот разрыв. Вместе с тем это образование следует начинать с личности, развивать личностное начало в народе. Искусству в этом контексте отводилась роль просветительская. Связывая народность с самобытностью жизни, Белинский в чем-то солидаризируется со славянофилами, утверждая, что реформы Петра I вогнали клин между образованным обществом и народом. Русская литература XVIII века была отражением жизни общества, оторванного от народа, а потому, делает вывод Белинский, «у нас нет литературы», хотя есть отдельные выдающиеся носители русской словесности, такие как Ломоносов, Державин, Крылов. Другая литературно-критическая статья Белинского этого же времени, «О русской повести и повестях г. Гоголя», продолжает тему народности, которая, как считает критик, бессознательно присутствует в раннем творчестве Гоголя. В 1837 году Белинский знакомится с философией и эстетикой Гегеля и с головой уходит в открывшийся ему новый мир. Тезис Гегеля «все действительное разумно, все разумное действительно», понятый не диалектически, а буквально, на некоторое время превратился в мировоззренческое кредо Белинского. Действительность, вспоминал позже критик, стала для него «равнозначительна слову Бог». Соответственно поменялся и его взгляд на искусство. Хотя у Гегеля искусство трактовалось как выражение абсолютной идеи, но идеал (идея в чувственной форме) понимался как соответствующая своему понятию действительность, поэтому и для русского мыслителя требование к искусству быть верным действительности стало основным. Содержание произведения — жизненные идеи, а форма — красота. Период «примирения с действительностью», который Белинский позже не просто критиковал, но, можно сказать, проклинал, тем не менее обогатил его новыми идеями и способствовал расширению его умственного кругозора. У Белинского появился исторический взгляд на события, что, в частности, привело к переоценке значения русской литературы послепетровского времени; ему стало ясно, что без нее не было бы того мощного движения в современной российской словесности, свидетелем которого он стал. Возникает оптимистическая вера в возможность справедливого социального устройства человечества. К этому времени (начало 40-х гг.) относятся его литературно-эстетические статьи, написанные еще в гегелевской методологии: «Идея искусства», в которой искусство определяется как идея в образе, или образное мышление; «Разделение поэзии на роды и виды», где Белинский использовал гегелевский метод выделения трех родов, или жанров, поэзии: эпоса, лирики, драмы, уделяя внимание также роману; «Общее значение слова литература», а также несколько статей о народной поэзии, где опять всплывает тема народности. Оставаясь защитником принципа свободы искусства, Белинский допускает, что кроме высокой литературы есть еще «беллетристика», для которой тенденциозность, проповедь каких-либо нравственных и общественных идей не противопоказана. Вскоре «принцип реальности» в аспекте его историчности, т. е. отрицания, вытеснил прежнюю «примирительную» с действительностью позицию Белинского. Им стали овладевать идеи социализма, а мировоззрение сдвигалось все более и более к материализму. В этот период сотрудничества в журналах «Отечественные записки», а затем в «Современнике» (1843-1847 гг.) его творческая активность достигла своего пика. К этому времени относится серия его блестящих статей о творчестве Пушкина. Теперь Белинский безоговорочно борется с романтизмом, со всеми его проявлениями как в литературе, так и философии (славянофильство). Этому отвлеченному от действительности мировоззрению он противопоставляет новое движение в литературе, ориентированное на современные проблемы реальной жизни и получившее вскоре наименование «натуральной школы». (Термина «реализм» еще не было в лексиконе Белинского, его ввел П. В. Анненков уже после конца деятельности великого критика.) Одновременно коренным образом меняются эстетические взгляды Белинского. От прежнего гегельянства остается только формула «искусство есть мышление в образах». Но, истолкованная материалистически, она обретает другой смысл. В гегелевской философии действительность как инобытие идеи представляла собой единство объекта и субъекта, т. е. «действительность, понятие действительности и единство их обоих». (См. главу 11, посвященную эстетике Гегеля.) Поэтому формула искусства как идеи, или истины, в чувственной форме объединяла гносеологическую и онтологическую стороны художественного феномена, что позволяло говорить о его автономности и свободе. В материализме, отрицающем онтологический статус идеи, последняя может рассматриваться только как человеческая мысль, выступающая в двух формах — теоретической (научной) и образной. В таком случае искусство, как образное познание действительности, отличается от научного лишь формой подачи своего материала. Именно так и формулирует теперь сущность искусства Белинский: «видят, что искусство и наука не одно и то же, а не видят, что их различие вовсе не в содержании, а только в способе обрабатывать данное содержание. Философ говорит силлогизмами, поэт — образами ...Один доказывает, другой показывает, и оба убеждают, только один логическими доводами, другой — картинами»478. Таким образом, здесь утверждается, что сущность искусства заключена в познании. Учение о познавательной (гносеологической) сущности искусства, фундамент которого заложил Белинский, надолго вошло в русскую эстетику и критику, включая марксистскую. Но искусство, продолжает Белинский свою мысль,— не просто познание жизни, оно представляет собой служение обществу, и отбирать у него эту миссию — значит «делать его предметом какого-то сибаритского наслаждения, игрушкой праздных ленивцев». Поэтому художественное начало в произведении должно быть подчинено общественному. При всем том у Белинского оставалось убеждение, что общественно-познавательной силой обладают только талантливые произведения. Если у вас нет поэтического таланта, предупреждал критик, ваши «списки с натуры» станут не правдивыми картинами жизни, а всего лишь риторическими упражнениями. Следовательно, для него художественная сторона произведения еще сохраняла свою ценность.