Н. Я. Дараган ПРЕДМЕТ И МЕТОД ИССЛЕДОВАНИЯ В «СТРУКТУРНОЙ АНТРОПОЛОГИИ» К. ЛЕВИ-СТРОССА
Книга «Структурная антропология» вышла в свет в 1958 г., когда ее автору исполнилось 50 лет и у него за плечами был немалый опыт полевых исследований среди индейцев Южной Америки, преподавание в Сан-Паулу, Нью-Йорке, Париже, целый ряд опубликованных работ, среди которых «Семейная и общественная жизнь индейцев намбиквара» (1948), «Элементарные структуры родства» (1949), «Раса и история» (1952) и «Печальные тропики» (1955). Однако именно «Структурная антропология» стала своего рода рубежом в формировании исследовательского метода Леви-Стросса и вызвала бурные споры не только этнологов и историков, но и философов, психологов, фольклористов вокруг его имени. Появление этой книги привлекло такое внимание к ее автору, что последующие труды Клода Леви-Стросса: «Тотемизм сегодня» (1962), «Мышление дикаря» (1964), «Мифологики» (1964) 1 и т. д.— переводились значительно быстрее и переиздавались неоднократно. Менее чем через год после публикации «Структурной антропологии» ее создатель получил кафедру социальной антропологии в Коллеж де Франс (которую он продолжает возглавлять и в 80-е годы), в 1973 г. он был избран членом Французской Академии наук. Его произведения вызывали широкий резонанс за рубежом2, в нашей стране вышло несколько публикаций, в которых анализируются взгляды ученого3. Особое внимание уделяют ему фольклористы: это связано не только с общей направленностью исследований Леви-Стросса, не* и с давней структуралистской традицией в отечественном литературо- и искусствоведении, связанной с именами Проппа, Лотмана и др. Объект нашего рассмотрения в данной статье — элементы структурной методики, изложенные Леви-Строссом в книге «Структурная антропология», а также история развития ряда категорий, которыми он оперирует; цель — всестороннее рассмотрение методики структурного анализа в этнографии и смежных дисциплинах и оценка его эффективности. При этом, очевидно, удастся определить место книги «Структурная антропология» в творчестве Клода Леви-Стросса и в развитии социальных наук первой половины XX в. Почему же именно «Структурная антропология» послужила своеобразным рубежом в творческой биографии Леви-Стросса? Эта книга не была задумана автором как единое произведение на какую-то определенную тему: она состоит из 17 глав, 15 из которых4 представляют собой статьи, публиковавшиеся ранее в разное время на французском и английском языках, а две явля- ^ ются «Послесловиями»5, написанными в 1956 г. Объединяет разнородные статьи не тема и уж никак не материал исследований6,, а метод — отношение к объекту как к структуре и все вытекающие отсюда ограничения и допущения. Главы 2, 5, 12, 15, 16 целиком посвящены теоретическому обоснованию такого подхода в этнологии; некоторые главы-статьи, например 11 «Структура мифов»7, представляют собой разработку метода и демонстрацию его применения, другие являются законченными исследованиями, выполненными с соблюдением основных принципов структурносемиотического подхода, хотя непосредственно ни о структурализме, ни о структуре в них речи нет. В целом книга «Структурная антропология» — результат творческой работы Леви-Стросса в разных областях: социологии, религиеведении, искусствознании, но в основном это необходимое теоретическое введение ко всем его последующим трудам. Главы 5 и 16 целиком посвящены ответам на критику и содержат разъяснения наиболее спорных положений в исследованиях французского ученого. Они особенно интересны потому, что трактуют общетеоретические актуальные проблемы: взаимоотношения языка и общества, значение теории коммуникации в исследовании культуры, характер социальной структуры (многоуров- невая ли, изоморфны ли уровни друг другу). Леви-Стросс выявляет типичные заблуждения критиков, впервые столкнувшихся со структурным исследованием: изоморфизм структур (сходство в способе организации сложных объектов, позволяющее установить взаимно однозначное соответствие между их элементами) они воспринимают как тождество, за аналогиями усматривают причинно-следственную связь, считают синхронию и диахронию взаимоисключающими в исследовании, тогда как на самом деле это взаимодополняющие подходы, понимают под структурой общества некий единый способ организации для всех уровней, когда у Леви-Стросса это структура второго порядка, элементами которой выступают структуры различных уровней, как аналогичные, так и различные. Полемика с Одрикуром и Гранэ, Гурвичем и Родинсоном, чьи работы широко цитируются Леви-Строссом, вводит читателя в атмосферу научных споров, развернувшихся в середине 50-х годов, в период стремительного и беспорядочного распространения структурализма в области большинства гуманитарных дисциплин. Вопрос стоял ребром: «Что такое структурализм: направление какой-то определенной науки (подобно младограмматизму в лингвистике или диффузионизму в этнологии) или новая философия?»8. Энтузиасты прочили этому направлению определяющую роль в философии будущего, скептики уже в 60-е годы ждали забвения этой прихоти интеллектуальной моды. В советской науке позиция по этому вопросу была сформулирована достаточ-л но четко и однозначно: «Установление того факта, что бесструктурного бытия и бесструктурного сознания не существует, не может, естественно, повлечь за собой пересмотр коренных мировоззренческих выводов, сделанных диалектическим и историческим материализмом на основе философского обобщения всей истории познания и социальной практики» 9. С нашей временной дистанции легче дать оценку роли структурализма в истории философии, что и сделала Р. П. Трофимова в статье «Французский структурализм сегодня». Она убедительно показала, что структурализм по-прежнему занимает видное место во французской буржуазной философии, «хотя (а может быть потому что.— Н. Д.) он претерпел определенную философскую идеологическую и методологическую эволюцию» ,0. Как показал сам Леви-Стросс в ответах на критику, противники абсолютизировали метод больше, чем его последователи. Кроме того «в речи, произнесенной в январе 1968 г. при вручении ему золотой медали за научные исследования, Леви-Стросс заявил, что структурализм не является неким откровением, дающим ключ ко всем замкам, новым мировоззрением или новой философией человека»11. Напротив, создается такое впечатление, что в 40—50-е годы Леви-Стросс настойчиво искал традицию или философское направление, в русло которого укладывались бы его исследования. И выбрал в качестве такового марксизм. Во ^всяком случае, против Сартра он выступал, по его утверждению, с позиций марксизма. Опровергая положения индивидуалистического экзистенциализма, Леви-Стросс стремился в сознании индивида выделить отражение социальных законов и определить их материальную основу. Для этой цели им широко привлекались вспомогательные в данном случае дисциплины: искусствознание, математика, филология. В каком направлении и каким способом велись исследования, мы попытаемся показать в данной работе; к какому выводу они привели французского этнографа — отчасти уже исследовано и будет еще, очевидно, изучаться другими в более обширных трудах. Многообразное научное творчество Леви-Стросса не исчерпывается понятием «структурализм» (споры о методологии которого не прекратились и по сей день12). Как исследователь и мыслитель, он скорее сам создал этот метод в этнологии, чем, наоборот, метод определил его творчество. И там, где рамки избранной методологии оказывались ему тесны, Леви-Стросс, не колеблясь, их перешагивает. Такая непоследовательность может обусловливать как некоторые достоинства, так и некоторые недостатки его работ, что будет показано ниже. К сожалению, преобладают последние. Комбинирование структурного и сравнительно-исторического подхода к исследуемому объекту не спасает ученого от явной абсолютизации ментальных структур, которые предлагаются в качестве универсального закона, определяющего деятельность индивида и общества. Если же учесть, что ментальные .-^.структуры первобытного и современного человека признаются 1 I равнозначными, то явно утрачивается логика развития истори- | ческого процесса. ^ Несмотря на то, что «Структурная антропология» прежде4'] всего методологическое исследование, Леви-Стросс начинает свою j книгу не с апробации метода, а с определения предмета иссле- j дования, с проведения более или менее четких границ между антропологией в его понимании и смежными науками. Вопрос этот стоит с начала существования этнографии в качестве самостоятельной науки и по сей день. Ответы на него существенна варьируют по странам и школам. Усложняют его и некоторые терминологические расхождения: зарубежная историческая наука не знает разделения этнографии и антропологии. Леви-Стросс,, следуя этой традиции, понимает антропологию широко, как науку обо всем, относящемся к человечеству. При этом в зарубежных исследованиях достаточно последовательно противопоставляют этнографию как наблюдение и описание жизни народов и этнологию— теоретическую дисциплину, преимущественно сравнивающую и обобщающую данные описания. К. Леви-Стросс придерживается этой терминологии. В отечественной же традиции противопоставление этнографии и этнологии не привилось, первая считается охватывающей оба уровня13. Действительно, на практике трудно было бы отделить описание этноса от его сравнительного изучения, и сам Леви- Стросс в своих работах не разделяет «этнографическую» и «этно- ? логическую», с его точки зрения, части; ярким тому примером могут служить как «Печальные тропики», так и некоторые главы «Структурной антропологии» («Социальные структуры в центральной и восточной Бразилии», «Колдун и его магия»), В соответствии со всем вышесказанным вполне адекватным и соответствующим принятой у нас терминологии представляется перевод заглавия этой книги, предложенный В. В. Ивановым,— «Структурная теория этнографии». Считая этнографию (этнологию) частью социологии (вспомним о том, что Леви-Стросс в первую очередь видный социолог, начавший со статьи «French Sociology», опубликованной в сборнике «Twentieth Century Sociology» в 1945 г.), Леви-Стросс ставит перед собой задачу провести лишь одну дифференциацию: между этнологией и историей. Предварительно он на примерах показывает, что граница между этими двумя предметами проводится не всегда и уж во всяком случае очень субъективно, даже функционалисты, провозгласившие независимость функционирующей системы от истории, на самом деле пользуются историческим методом14. Леви-Стросс не поддерживает различения истории и этнологии как наук, из которых первая исследует письменные источники и соответственно «исторические народы», а вторая основывается на непосредственном наблюдении бесписьменных народов. Леви-Стросс считает, что различие между этими двумя дисциплинами «не в объекте исследования, не в его цели, не в методе». В отличие от истории этнология, по его мнению, изуча-л ет не осознанные проявления, а бессознательные основы общественной жизни. Понятие бессознательного — одно из центральных в творчестве Леви-Стросса и нуждается, очевидно, в пояснении. Прежде всего не следует полагать, что это бессознательное находится где- то вне разума. В тотемизме, в мифологии Леви-Стросс ищет в первую очередь ментальные структуры —не осознаваемые самим человеком законы его мышления. Подобно тому как носитель русского языка строит фразу, не думая о том, что в ней надо согласовать подлежащее со сказуемым в числе, а с определением — в роде, числе и падеже, и может даже не знать о существовании таких грамматических категорий, так и мифологический сюжет, так и религиозную догму и многое другое человек создает по законам и в категориях мышления своего общества. Эти законы не осознаются, но они заданы социумом и неукоснительно соблюдаются. Бессознательное, по Леви-Строссу, социально, отсюда его термин «коллективное бессознательное», используемый и другими учеными 15. В этом понятии мы находим ответ на вопрос, почему нельзя использовать в данном случае термин «подсознательное», который слишком однозначно связан с фрейдизмом. В учении Фрейда подсознание всегда индивидуально, его образы обусловлены личным опытом, страстями, желаниями, индивидуальной психикой, * лишенной какого-либо ментального содержания. Индивидуализм и антисциентизм психологической школы абсолютно чужды Леви-Строссу. Предмет его изысканий глубоко структурирован и подчиняется едва ли не законам математической логики, его можно было бы определить как «неосознаваемо логическое», но мы не будем отступать от авторского и уже принятого в науке термина. То, что явления культуры, подобно языку, носят «неосознанный» характер, отмечал еще Боас, и Леви-Стросс ссылается на него в этом вопросе16. Это уподобление (а не сведение всей культуры к языку, в чем необоснованно упрекали французского этнолога некоторые его оппоненты) позволило Леви-Строссу применить методику, разработанную структурной лингвистикой, к: анализу явлений культуры17. О сходстве между языком и другими социальными установлениями говорил еще в 1906—1910 гг. основоположник структурной лингвистики Ф. де Соссюр: «Язык есть система знаков, выражающих понятия, а следовательно, его можно сравнивать с письменностью... с символическими обрядами, с формами учтивости, с военными сигналами и т. д. и т. п. Он только наиважнейшая из этих систем»18. Здесь выражена суть структурно-семиотического подхода: рассмотрение объекта как системы знаков, что свойственно всем исследованиям Леви-Стросса. Рискнем высказать такое предположение: если бы к моменту составления книги «Структурная антропология» семиология выделилась в самостоятельную науку, какой является сейчас (хотя и в немногих странах), то- Леви-Стросс обратился бы непосредственно к ней, а не к структурной лингвистике, ряд принципов которой он, как будет пока- ^ зано далее, произвольно пересматривает или игнорирует. Знак —это неразрывное единство плана содержания (означаемое) и плана выражения (означающее). Оба плана организованы соотносимыми структурами. Наиболее существенно в данном случае лишь понимание знаковости социального объекта. «Коллективное бессознательное» представляет собой то «глобальное означаемое», которое Леви-Стросс стремится постичь путем сравнительного изучения структур означающего — социальной организации, религии, искусства. Настал, очевидно, момент, когда необходимо уточнить терминологическое соотношение слов «структура», «система» и «организация». В отечественной семиологической традиции довольно четко закреплены следующие значения: система — множество элементов и совокупность отношений между ними, структура — только совокупность отношений, связывающих элементы системы (рис. 1); «организация» в семиотике не выступает как термин. У Леви-Стросса: структура — совокупность отношений дифференциации в объекте, элемент—пучок дифференциальных признаков, термин «система», как правило, не употребляется. Рис. 1. Система — 1, структура — 2 В тех случаях, когда различие между структурой и системой (в нашем понимании) несущественно, для обоих значений выбирается термин «структура», в остальных ситуациях эквивалентом «системы» выступает «организация». Второй раздел «Структурной антропологии» озаглавлен «Социальная организация», при этом гл. 7 — «Социальные структуры в центральной и восточной Бразилии», а гл. 8 — «Существуют ли дуальные организации?». Советский лингвист и семиолог 10. С. Степанов переводит название соответствующего раздела «Социальная структура»19. Выше в данной работе слова «структура» и «система» употреблялись в качестве синонимов, далее, поскольку это существенно, мы будем различать их в соответствии с отечественной традицией, тем более что некоторые цитируемые Леви-Строссом ученые придерживаются того же словоупотребления20. Леви-Стросс провозглашает лингвистику лидером среди социальных наук в отношении разработанности методологии, причем ?неоднократно ссылается на фонологию как источник важнейших преобразований в науке о языке и прообраз этнологии будущего. Известно, что традиционная лингвистика не включает в себя та- кого раздела, она изучает фонетику, морфологию, лексику, синтаксис и стилистику. Что же такое фонология и каким образом: она помогла Леви-Строссу создать единую теорию систем родства и описать законы их построения? Хотя различение фонетики и фонологии эпизодически намечается уже в «Курсе общей лингвистики» Ф. де Соссюра, основные достижения в этой области принадлежат Н. С. Трубецкому, автору «Основ фонологии»21. Трубецкой заметил, что элементы речи разворачиваются во времени и системы не образуют, а элементы языка — напротив. Тогда раздел языкознания, изучающий звуки речи, он предложил считать фонетикой. Отдельная же дисциплина, по его мнению, должна была исследовать, какие звуковые различия в языке соответствуют смысловым различиям и каковы соотношения различительных признаков в обеих областях. Например: фонетика устанавливает, что последний звук в слове «путь» — согласный, глухой, мягкий, а в слове «пут» (род. п. мн. ч. от слова «путы») — согласный, глухой, твердый; фонология же утверждает, что в русском языке существуют два разных слова, различающиеся признаком одного звука, следовательно, оппозиция твердый — мягкий смыслоразличительная для- русского языка (для английского — нет). Аналогичный подход Леви-Стросс применил к анализу систем родства. Там, где долгое время видели лишь один объект — систему терминов, якобы адекватно отражающую в сознании социальную структуру, и исследовали отношения между словами, объясняя синхронические явления путем диахронических штудий, Леви-Стросс вскрыл две системы и рассмотрел корреляции между ними. Его работы «Элементарные структуры родства» и статьи, посвященные социальной организации в книге «Структурная антропология», детально проанализированы Н. А. Бутино- вым22. Мы не будем останавливаться на этих проблемах, хотя и не все выводы советского этнографа кажутся нам приемлемыми. Так, например, Н. А. Бутинов считает «характерной чертой структурного анализа отсутствие стремления изучить весь фактический материал»23. Отдельные упущения Леви-Стросса не меняют его установки на целостное изучение объекта и не характеризуют методологию структурализма в общем. В методологических пояснениях к статье о структурах родства Леви-Стросс подчеркивает необходимость анализировать всю систему в целом и делать упор не на элементы, а на отношения между ними24. Эти же задачи ставил перед лингвистикой в начале века Ф. де Соссюр. Все методологические параллели в «Структурной антропологии» чрезвычайно просты и убедительны, но попытки Леви-Стросса установить корреляции между языковым строем и социальными институтами вызывают некоторые сомнения. Нетрудно, конечно, заметить, что индоевропейский и тибето-китайский ареалы сильно различаются как брачными правилами, социальными ор- JK ганизациями и системой родства, так и языковыми структурами,. количеством элементов языка. Однако связи между этими фактами культуры лежат не в плане выражения (означающем), а в плане содержания (означаемом), доступном скорее психологам, чем лингвистам. А установление соответствий между, скажем, субъективной системой родства и флективными языками представляет собой не вполне убедительную и малопродуктивную натяжку: во-первых, степень флективности очень различна в зависимости от места и времени, во-вторых, там, где система родства выбирает из двух возможных (субъективная/объективная), язык выбирает по крайней мере из четырех (агглютинирующий/изолирующий/флективный/инкорпорирующий) и сопоставление их противоречит принципу целостного анализа системы. Эти поиски, вероятно, приобретут реальную основу, когда будут достигнуты значительные успехи в исследовании так называемых глубинных структур языка (работы Н. Хомского); в настоящее же время, тем более в конце 50-х годов, ни лингвистика, ни этнология не достигли такой ступени обобщенности и абстрактности, на которой можно было бы устанавливать соответствия между структурами языка и общества. Итак, Леви-Стросс подходит к социальной организации, религии, мифологии как в знаковой системе. Что же он понимает под знаком? Вопрос о знаке как о единстве означаемого и означающего и прежде всего о природе языкового знака остается открытым по л меньшей мере 2340 лет. В диалоге «Кратил», написанном Платоном в период с 368 до 361 г. до н. э., спор идет о «природности» или «условности» языка. Существует ли естественная связь между значением и формой слова? Крайняя натуралистическая точка зрения сводит все слова к звукоподражаниям и метафорическим производным от них, за основу принимается звуковой символизм. Платон не соглашается с этим, однако он не признает и полной условности наименования, она, по его мнению, зависит от определенных фактов, связь. «имеющий-предмет наименования» обнаруживает себя в правильности имени. Наименование — одно из действий с вещами, и ведущий принцип в нем — моделирование, цель — создать имя, отражающее сущность вещи. Эта позиция не подвергалась существенному пересмотру в течение приблизительно 1980 лет вплоть до «Нового Органона» Фр. Бэкона (1561—1626), с его ниспровержением «идолов имени». Наряду с ними шли «идолы рода»: в этой части сочинения рассматривалось, как стереотипы мышления и социальные нормы (культура) искажают в представлении человека объективный мир (природу)25. Категорический ответ на вопрос о сущности языкового знака был дан лишь в начале XX в. Соссюром2в. Первый из его общих принципов лингвистики провозглашает произвольность языкового знака. «Принцип произвольности знака никем не оспаривается; но часто гораздо легче открыть истину, нежели указать подобающее ей место. Этот принцип подчиняет себе всю лингвистику ^ языка,— пишет он и далее, переходя в область этносемиотики: — Знаки учтивости, например, часто характеризуемые некоторой естественной выразительностью, тем не менее фиксируются правилом; именно это правило, а не внутренняя значимость обязывает нас применять эти знаки. Следовательно, можно сказать, что знаки целиком произвольные лучше других реализуют идеал се- миологичеокого подхода». Этот принцип не случайно оказался первым в соссюровской лингвистике: все последующие выводы, все вводимые операции (трансформации, дистрибуции и т. д.) опираются на него. Не прошло и сорока лет после опубликования «Курса общей лингвистики» (1916), как в статье «Структура мифов» (1955) Леви-Стросс пишет: «Соссюровский принцип произвольного характера лингвистических знаков, конечно, нуждается в пересмотре и поправках»27. А спустя год он радикально «поправляет» Соссюра в гл. 5 «Структурной антропологии». Путем установления соответствий между звуками речи и единицами цветового спектра он пытается прийти к семантике звука, т. е. по существу на уровне «общественного сознания» возвращается к доплатонов- скому звуковому символизму. И даже, сравнивая слова fromage (фр.) и cheese (англ.) — «сыр», апеллирует к индивидуальным ассоциациям: fromage — тяжелый, маслянистый, густой (собственно сыр), cheese — легкий, свежий, кисловатый (скорее тво- рог). Отрицать существование звукового символизма, конечно, невозможно, учитывая, что во всех языках есть слова-звукоподра- жения, но возводить звукоподражание в конституирующий принцип системы языка — это значит противоречить собственному утверждению, что знак по самой своей природе социален, одному из основополагающих в семиотике, с которым сам Леви-Стросс соглашается и которым неоднократно пользуется в первом разделе «Структурной антропологии» — «Язык и родство». Такая непоследовательность в определении основных категорий, используемых при анализе, естественно вызывает критику как со стороны противников, так и со стороны приверженцев структурализма28. Там, где на самом деле существуют три объекта и два отношения (см. табл.), означаемое означающее человек J 1 А знак Леви-Стросс видит только одно отношение внутри знака, приобретающее таким образом расплывчатость и неопределенность. Соссюр в главе «Неизменчивость знака» достаточно ясно показал, что если первая связь абсолютно условна, то вторая жестко детерминирована: носитель языка не может назвать кошку кастрюлей на том основании, что связь между звуковым комплекту сом и значением устанавливается ex consensu. Леви-Стросс же, ссылаясь на аналогичные примеры, делает вывод, что «знак произволен a priori, но a posteriori перестает быть таковым». Таким образом вводятся какие-то элементы диахронического подхода,, устанавливается глобальная знаковость: человек находится где- то внутри отношения между означаемым и означающим. Это совершенно неверно и в отношении языкового знака, для которого- не существует никакого a priori — никакого момента становления по отношению к носителю: человек никогда не бывает полностью' свободен в выборе знака, даже когда создает неологизм. И наоборот, a posteriori не появляется естественная связь между фонетической формой «стол» и предметом на четырех (трех, одной) ножках, за которым едят. В теоретических разделах, посвященных знаку, Леви-Стросс- чаще всего ссылается на Романа Якобсона. Обратимся непосредственно к его статье «Искусство и моделирование. К вопросу о- зрительных и слуховых знаках»29. Вслед за Ч. Пирсом Якобсон: подразделяет знаки на знаки-индексы, иконические знаки и зна- ки-символы. Первые ассоциируются с обозначением «в силу действительно существующей между ними в природе связи», вторые— «в силу фактического сходства». «Знак-символ является: знаком объекта на основании соглашения»30. Таким образом, мы видим, что Якобсон не пересматривает, а скорее дополняет Сое- сюра на основе семиотических исследований иных объектов, чем язык. Однако терминология в данном случае выбрана не совсем; Л удачно, так как именно в символе план содержания и план выражения связаны не условной, а мотивированной связью, хотя мотивация эта не природного, а культурного характера. Та же- классификация знаков в более ясной терминологии представлена у Ю. С. Степанова: «...знаки-образы (тождества), знаки-символы (подобия) и знаки-слова (условности)»31. Приведенная выше- цитата из «Структурной антропологии» и все конкретные исследования, изложенные в разделах «Магия и религия» (гл. 9—12) и «Искусство» (гл. 13, 14), позволяют сделать вывод, что Леви- Стросс использует именно знаки-символы, основанные на метафоре, а не знаки-слова. Знаки-символы (далее будем называть, их просто символами, что не противоречит традиционному словоупотреблению) относительно устойчивы, своеобразны в каждой культуре; сама метафора, их создающая, может служить объектом исследования. Бесспорно, мифы, ритуалы, традиции складываются в основном из символов или на их основе32, не удивительно также и то, что, работая в основном на этом материале, Леви-Стросс от сос- сюровского знака уходит к платоновскому символу (Платон: связь между значением и формой не совсем условна; Леви-Стросс:: связь между означаемым и означающим условна не всегда, а только вначале). Зачем же он с таким упорством старается отождествить объект своего исследования с соссюровским, не размежеваться с великим лингвистом, а поправить его? Дело в том, что Леви-Стросс без изменений и почти в полном объеме применяет аппарат исследований, сложившийся в струк- *' турной лингвистике, к анализу мифов, тотемизма и социальных структур: бинарные оппозиции (два элемента противопоставляются по наличию — отсутствию одного признака), трансформации, графы и матрицы, теорию множеств (поиск числа сочетаний или перестановок в системе родства) и т. д. Однако допустимость этих операций над объектами иного качества, чем абсолютно условные знаки, требует еще доказательств или оговорок. В математике, например, при переходе от действительных чисел к комплексным все операции «вводятся» заново: надо доказать, что над комплексными числами выполняется сложение (кстати, само действие производится совсем не так, как с действительными числами). Подобным образом, когда одна оппозиция символов трансформируется в другую, а затем в третью, встает вопрос, не теряется ли что-то в процессе. Тем более что в знаковой системе все оппозиции равноправны, а у Леви-Стросса противопоставление природа — культура явно доминирует и к нему сводимы многие другие. И вообще: образуют ли символы систему? Можно ли устанавливать соответствия между символами, «переводить» их с языка культуры одного народа на язык культуры другого? Леви-Стросс не решает эту проблему, напротив, все его ого- *" ворки направлены на то, чтобы ее снять. Все вышеизложенное не следует воспринимать как попытку доказать неправомерность подхода Леви-Стросса к объекту исследования. Напротив, достижения французского этнолога в изучении, например, мифологии неоспоримы. Даже в таком исхоженном сюжете, как фиванский цикл древнегреческих мифов (библиография по нему заняла бы, очевидно, весь объем, отведенный на данную работу), он устанавливает связи, которые пытались, но не могли выявить многие ученые до него, и находит чрезвычайно оригинальную и убедительную общую концепцию мифа. Дело в том, что имя героя или этноса в мифе несет важную смысловую нагрузку, этиологическую или телеологическую. Исследователи в области античной мифологии вообще проявляют чрезвычайное внимание к именам; но в этом цикле никакие логические объяснения хромоты Лабдака, прихрамывания на левую ногу Лая, пухлоногости Эдипа (свойства, сообщаемые «говорящими» именами) до Леви-Стросса не были найдены. Кроме того, только его идея отрицания автохтонности человека на основании наличия двучленной семьи позволяет от последовательности вариантов перейти к системе этого мифа в целом. Так что метод ?оправдал себя результатами. Мелетинский писал о применении семиотических исследований к мифу как о гениальной догадке, влекущей за собой большие перемены в фольклористике33. Однако позже при интерпретации «Мифологик» Леви-Стросса — обширного труда, явившего- ся результатом приложения структурной методики к анализу системы мифов,— тот же Мелетинский высказывает сомнение относительно того, что содержание, переданное разными «языками» (кодами) мифа на разных уровнях остается полностью тождественным самому себе. Он выявляет наряду с блестящими догадками и некоторые натяжки в трансформациях мифологических сюжетов34. Но ведь это две стороны одной проблемы: условная связь легко «переводится» с языка на язык и трансформируется в себе подобную, а насчет символов Соссюр не случайно писал, что весы как символ правосудия не могут ex consensu быть заменены колесницей. Критика самых разных аспектов творчества Леви-Стросса, обобщенные отрицания метода и возражения против конкретных применений аппарата в конце концов подводят к проблеме зна- ковости— важнейшему противоречию в его методике. Мы не беремся решать, что это — гениальная догадка или роковая ошибка. Важно, что здесь философская проблема, на пути к решению которой могут быть сделаны открытия, ценные и для этносемио- тики, и для фольклористики, и для языкознания. Весьма существенным является вопрос о соотношении синхронии и диахронии в исследованиях Леви-Стросса и связи этих двух аспектов с историей. Как известно, к далекому прошлому стремятся приблизиться, а от непосредственных предшественников отталкиваются. Структурализм в лингвистике возник как реакция на младограмматизм, с его упором на исторические штудии. «Манифест» младограмматиков — капитальный труд Г. Пауля так и назывался «Принципы истории языка». Структуралисты же провозгласили имманентность и приоритет синхронии. Одно, несомненно очень веское, основание для этого имелось: структура языка существует и проявляется только в синхронном срезе, в диахронии связи не структурны. Противопоставление «зал» (ед. ч.) — «залы» (мн. ч.) существенно для функционирования русского языка, оно отражает имеющуюся в нем категорию числа; противопоставление «зала» (старая форма)—«зал» (более современная) не значимо для языка, функционирует в системе лишь один из элементов, и замена одного на другой не меняет ни системы в целом, ни значения высказывания. К антиисторизму такой подход привести не может, напротив, структуралисты очень корректно обращаются с историей языка. Однако могут себе позволить и вообще к истории не обращаться. Противоположный псевдоисторический подход, при котором сопоставляются по формальному сходству отдельные элементы существовавших в различное время систем, далеко не всегда приводит к правильным и ценным для науки выводам. Требование рассматривать каждый объект в его функциональной взаимосвязи с другими элементами системы как раз предостерегает от таких ошибок. Структурализм в лингвистике признал и то, что факт языка независим от процесса, приведшего к его возникновению; таким образом, этимологи ничего не объясняют, объясняют лишь модели. От этого заключения Леви-Стросс воздержался. Он отталкивался от «функционализма» в этнологии, от Малиновского с его настойчивой пропагандой «внеисторизма», который, как показывает Леви-Стросс, на поверку подчас оборачивался своей противоположностью — переоценкой исторического метода35. «Ведь в конце концов именно историки сформулировали функциональный метод»,— пишет он во введении к «Структурной антропологии». Поэтому вполне закономерно, что, проведя строгое размежевание истории и этнологии36, он настаивает на союзе этих наук и на необходимом дополнении синхронического и диахронического метода исследований. И проводит этот принцип довольно последовательно: описание и исследование ведется в синхронном срезе, но дополняется по мере надобности сравнениями из диахронии. Несмотря на это, Леви-Стросса нельзя обвинить в эклектизме метода: он остается на позиции структурализма. Ретроспекции не нарушают целостности описываемой системы. «Классики» структурализма — Соссюр в лингвистике и Пропп в фольклористике — последовательно применяли оба подхода: 3-я часть «Курса общей лингвистики» называется «Диахроническая лингвистика», «Морфологию сказки» дополняют «Исторические корни волшебной сказки». Экскурсы в историю у Леви-Стросса еще меньше, чем в вышеназванных сочинениях, можно считать сравнительно-историческими или генетико-типологическими по методу. Препятствие за- ' ключается в понимании времени, оно и в «Структурной антропологии», и в «Мифологиках» не континуарное, а дискретное37, оно предстает как сумма «моментов», в которых запечатлеваются структуры. Для генетико-типолога состояние предстает как результат процесса, Леви-Стросс же не устанавливает между синхронными срезами причинно-следственных связей, он лишь сопоставляет; для него процесс — это множество состояний, и он обратим во времени. Более того, эти моменты можно перетасовывать и группировать по законам логики. Этот способ рассмотрения сыграл решающую роль при создании Леви-Строссом структурной типологии мифа. Для того чтобы прочесть миф, утверждает он, требуется диахронический подход, соотносимый с речью, для того чтобы миф понять — синхронный анализ всех вариантов. Последнее требование вызывает, пожалуй, наибольшее число сомнений и возражений со стороны историков. Ведь многие из вариантов мифа не сосуществовали в историческом времени, а сменяли друг друга, во всяком случае, для древнегреческой мифологии это так: какие-то из вариантов относятся к эпохе функционирования мифа, а другие являются инновациями литературных обработок позднейшего времени. Исторический подход требует их максимального дифференцирования и соотнесения с эпохой, а структурно-семиотический допускает наложение моментов, любую группировку синхронных срезов, так что дискретное время не только обратимо, но и «сжимаемо». Такой подход нельзя даже назвать диахроническим, так как последний требует упорядочения бесчисленных состояний языка (мифологии) по так называемой «оси последовательности»38. Скорее здесь читатель сталкивается с синхронным исследованием парадигматики мифа и игнорированием его синтагматики. Парадигматика выявляет отношения между элементами языка (правила замещения), синтагматика — текста (правила последовательности, разворачивающейся во времени) зэ. Некоторые ученые следуют непосредственно за Проппом (А. Дандес), другие —за Леви-Строссом (3. Лич). Большинство же старается сочетать обе методики (Ж. Греймас, Э. Кенгас-Маранда и П. Маранда, Е. М. Мелетин- ский). Однако сознательно-односторонний взгляд на миф Леви- Стросса обладает большой объяснительной силой; именно парадигматический анализ позволяет выявить категории единой мифологической системы, кодируемой различно у индейцев хопи, зуньи, пуэбло и др. Синхронное рассмотрение мифа приводит в конце концов к открытию мифологической логики или, как пишет Мелетинский, к «выявлению механизмов мифологического мышления, по-своему логичного и «научного»40. Отсутствие исторического подхода не противоречит в данном случае объекту исследования: «Миф всегда относится к событиям прошлого, «до сотворения мира» или хотя бы «в начале времен», «давным-давно». Но значение мифа в том, что эти события, имевшие место в определенный момент времени, образуют постоянную структуру. Эта структура относится равно как к прошлому, так и к настоящему и к будущему» Вместе с тем не следует смешивать синхронический и диахронический подходы в анализе мифа с игнорирующей историю «панхронической» позицией Леви-Стросса по отношению к бесписьменным народам. Первое связано с различением языка (постоянная структура мифа) и речи (повествование о времени и во времени) в мифологии. Это, бесспорно, соотносится со структуралистской методикой; второе же вообще с ней никак не связано. Леви-Стросс различает так называемые «холодные» и «горячие» общества. «Холодные» очень стабильны, они стремятся к воспроизведению одних и тех же структур в социальных организациях, верованиях, мифах. Это в конечном счете некие ментальные структуры, регулирующие всю культурную сторону жизни. Такими «холодными» народами, близкими к историческому нулю, Леви-Стросс считает американских индейцев. В противоположность им «горячие» обладают очень разнообразными глубинными структурами, быстро меняются, «историчны». Таковы, например, развитые народы Европы и Азии. К первым применима панхроническая точка зрения, т. е. исследование в синхронии, однако без специального «синхронного среза», просто все факты воспринимаются как существующие одновременно. Ко вторым такой подход неприменим, здесь взаимодополняются синхронический и диахронический способы рассмотрения. Из сказанного ясно, что в данном случае имеет место априорная установка этнографа, своего рода аксиома, не сводимая к какой-либо методике. Под- ^ вергать ее критике можно, только обладая опытом этнографических исследований, подобно Леви-Строссу; наша задача — г лишь констатировать ее наличие. Статья «Структура мифов», по определению автора, ставит перед собой главным образом задачу продемонстрировать новый метод в действии, но в ней уже намечаются те выводы, которые после выхода в свет «Мышления дикаря» и «Мифологик» открыли новый этап как в фольклористике, так и в этнографии. В сравнительном изучении мифов до Леви-Стросса сопоставлялись либо непосредственно сюжеты, либо герои и ситуации, т. е. элементы системы, а не отношения. Создавались компендиумы мифов. Одно из наиболее замечательных произведений в этом жанре «Золотая ветвь» Фрезера. Такие труды чрезвычайно интересны и познавательны, однако не создают базы для далеко идущих выводов. Там, где изучались предметы, Леви-Стросс вскрыл отношения. Открытие законов построения мифа и за ними вообще форм мифологического мышления позволяет выйти на новый рубеж— построения универсалий в этнологии. Леви-Стросс отчасти уже приступает к этому в книге «Структурная антропология». Раздел «Искусство» открывает глава «Симметрично-развернутое изображение в искусстве Азии и Америки». В ней рассматривается весьма оригинальный прием изобразительного искусства, встречающийся в древнекитайской и современной культуре американских индейцев. Установление общего генетического источника для этих явлений чрезвычайно сомнительно, да Леви- Стросс и не задается такой целью. Опираясь на знаменитую гипотезу (впоследствии теорию) Сэпира-Уорфа, сводящуюся к тому, что одинаковые явления не обязательно происходят из одного источника, но могут возникать независимо в сходных условиях (системах), этнолог объясняет эту причудливую форму путем сопоставления с другими чертами искусства и социальной жизни. И результатом его исследований является универсалия: симметрично-развернутое изображение может возникнуть только в искусстве игровых масок. И то, и другое связано с обществом, основанным на иерархии и авторитете42. Теория универсалий, наибольшее распространение получившая в лингвистике43, может быть чрезвычайно плодотворно использована и в этнологии. Создатели этой теории разработали шесть типов универсалий: 1) существования: во всех языках (культурах) есть А; 2) связи: во всех языках (культурах) если есть А, то есть и Б; 3) ограниченной эквивалентности: во всех языках (культурах) если есть А, то есть и Б, и верно обратное (Б->-А); 4) статистическая: во всех языках (культурах) вероятность появления А=п%; 5) статистическая корреляция: во всех языках (культурах) А встречается чаще, чем Б; ^ 6) универсальные законы распределения44. Пример второго типа сформулирован выше на материале искусства. Очень близок по сути к универсалии закон единства человеческого разума на всех стадиях исторического развития, выведенный Леви-Строссом в итоге изучения мифологии и тотемизма: на всех стадиях культурного развития человеческая мысль подчиняется одним и тем же ментальным структурам, но прилагается к различным объектам. Этот вывод получил в целом высокую оценку ученых, но разную интерпретацию в зависимости от научного направления, которое они представляют. «Только структурный подход позволил выявить операциональную ценность и познавательную силу первобытного мышления, не зачеркивая его специфики»45, «...хотя в сочинениях Леви-Стросса много интересных и свежих идей46, его чисто формальный метод исследования, игнорирующий конкретное содержание исследуемых явлений и интересующийся только их взаимными «отношениями», едва ли может принести пользу науке»47. Концепция единства разума прямо противоположна теории «прелогического» мышления Леви-Брюля. Если в методологии Леви-Стросс отталкивается в основном от Малиновского, то в прагматической стороне работы, в постановке цели он идет от и против Леви-Брюля. Сближает их лишь одно — антипсихологизм: они оба тщательно отделяют рассматриваемые явления от индивидуальной психологии, они оба изучают лишь «коллектив- * ные представления». Любая знаковая система — продукт исключительно социальный, не возникающий в изолированном сознании, тесно связанный с коммуникацией. Кстати, тотальная коммуникативность у Леви-Стросса (вся общественная жизнь сводится к обмену материальными благами и услугами, женщинами, сообщениями) отнюдь не является следствием схематизма или формализма в методике, а восходит к той самой французской социологической школе, которую представляет Леви-Брюль. Преемственность французского структурализма по отношению к социологической школе заслуживает, на наш взгляд, особого исследования. В пылу ожесточенных споров с Леви-Строссом его почему-то рассматривают как поразительный уникум, игнорируя те глубокие корни, которыми возглавляемое им направление вросло в почву по крайней мере французской философии и этнологии. Хотя параллели в этюде М. Мосса о дарении и в концепции тотальной коммуникативности общества Леви-Стросса очевидны, не многие из его критиков и исследователей обращают на это внимание48. Здесь, пожалуй, уместно будет напомнить о том, что Ф. де Сюссюр, основоположник структурной лингвистики, из которой черпал идеи и методы Леви-Стросс, при жизни прославился как виднейший представитель социолингвистики, достигшей расцвета во Франции и непосредственно связанной с успехами французской социологической школы в этнологии. В структуралисты же .. ^ * Соссюр был зачислен посмертно, после того как его ученики Ш. Балли и А. Сеше на основе .своих конспектов собрали и подготовили к изданию «Курс общей лингвистики». Идеи социолингвистики пронизывают и это сочинение, а истоки дают себя знать в ссылках на Дюркгейма. Понятие «социального факта», введенное Дюркгеймом, занимает центральное место в системе взглядов Ф. де Соссюра и является необходимой ступенью на пути к «социальному знаку», понятию системы знаков и вообще к семиотике. Подобно тому как Леви-Стросс пишет о приоритете лингвистики в гуманитарных науках и том влиянии, которое она на него оказала, лингвисты начала века произносили благодарственные слова этнографам и оперировали заимствованными у этой науки категориями. А выпуск «Нового в лингвистике», целиком отданный трудам по социолингвистике49, посвящен едва ли не в равной мере обеим наукам. Как было показано выше, идеи и методы Леви-Стросса вызывали большой резонанс в зарубежной и советской науке, критика велась в разных направлениях и не всегда последовательна. Например, принимался вывод (концепция единства разума), но отвергалась логика рассуждений, к нему приводящая. Хотелось бы остановиться на одной из причин, вызывающих такую реакцию,— на неразличении метода и аппарата исследования (а заодно и на некоторых особенностях последнего). Метод обычно связан с общей (как правило, философской) концепцией исследователя, определяется целью и предм-етом изучения, может зависеть от объекта и в свою очередь влиять на его выбор и на от- граничивание его от других; в аппарат входят все действия и приемы, применяемые в ходе исследования. В математике разграничение их проводится достаточно четко: метод координат, метод математической индукции, однако говорят: результат получен путем (способом) логарифмирования, интегрирования, построения графика и т. д. Впрочем, в высшей математике различать метод и средство (точный перевод латинского слова apparatus) несколько сложнее, в гуманитарных науках тем более. Рассматривать применение Леви-Строссом чисто математического аппарата исследования (графов и матриц, функций, комбинаторики) мы не будем: он применялся ограниченно, традиционно, заимствовался не только из структурной лингвистики, но и непосредственно из математических наук. Так, в работе по изучению систем родства Леви-Стросс привлек известного математика А. Вейля, и некоторые части анализа выполнены ими совместно. Применение точных методов вызвало упреки в формализме, однако Леви-Стросс ясно и убедительно опроверг их в гл. 15 своей книги «Понятие структуры в этнологии». В нашей стране выходит много отечественной и переводной литературы, посвященной популяризации достижений математики50, что значительно облегчает восприятие этой стороны работ Леви-Стросса. Вопрос о допув модели, формальные свойства которых сравнимы вне зависимости от составляющих их элементов»54. В 11 и заключительной 17 главах книги «Структурная антропология» Леви-Стросс упоминает о компьютере и возможности его применения как для анализа мифологических систем, так и для описания систем родства и социальных организаций. Но ЭВМ предъявляет сложные требования к форме вводимого в нее материала: она «мыслит» исключительно дихотомически, отсюда и применение двоичной системы, и условные операции,' выполняемые в зависимости от +/— признака. Бинарные оппозиции — единственная форма, не требующая перекодировки для машины. • Естественно, Леви-Стросс принимал это во внимание. В заключение несколько слов о литературном стиле Леви- Стросса. На материале сборника статей «Структурная антропология», возможно, еще рано говорить об этом, но все же своеобразие формы бесспорно: эффектные и разнотипные названия глав, эпиграфы, аллюзии, свободная манера изложения и наряду с этим — формулы, схемы и сложные построения на основе формальной логики. От сочинения к сочинению стиль автора все более усложняется, поэтизируется, приобретает самодовлеющий характер. Форма «Мифологик» сама по себе может стать предметом исследования, во всяком случае она составляет предмет авторского введения, в котором Леви-Стросс объясняет, почему он.хочет построить свою книгу по типу музыкального произведения в форме рондо. 1 . Сложность и экстравагантность сочинений Леви-Стросса, часто вовсе не обусловленная методологией его анализа, в боль шой мере влияют на оценку его работ критиками55. Отсюда порой возникают чисто формальные и поверхностные сопоставления. Таково, например, сравнение Леви-Стросса с его коллегой по Коллеж де Франс Мишелем Фуко в их отношении к классификации как способу познания. Если первый, расценивая тотемизм как форму классификации явлений действительности, стремится доказать его логическую равноценность современным классификациям (и типологиям!), то второй утверждает познавательную ценность систематизаций иного, неевропейского, по его определению, типа56. Эссеистская манера и стремление к единому организующему текст художественному принципу в равной мере присущи как Леви-Строссу, так и Мишелю Фуко. С этой точки зрения вполне закономерно, скажем, сопоставление книги «Слова и вещи» с «Мифологиками», написанными, по признанию самого Леви- Стросса, под. сильным влиянием музыки Вагнера и по композиционному принципу его тетралогии о Нибелунгах. Но эта специфика формы изложения, отчасти обусловленная временем, когда отвлеченная наука проникает в общественную жизнь (известно, что в студенческих волнениях 1968 г. во Франции прозвучали и чисто структуралистские лозунги) и становится частью общественного бытия. Однако эта экстравагантная форма не затрагивает суть и не определяет выводы из этих работ. Самым непримиримым противником Леви-Стросса, чьи интерпретации ряда положений «Структурной антропологии» противоположны приведенным выше, является соотечественник французского этнолога, автор, регулярно выступающий на страницах реакционного религиозно-философского журнала «Антропос». Он усматривает расизм в определении «холодных» и «горячих» обществ и отрицание прогресса в концепции единства человеческого разума. В конце своего эссе он приходит к выводу, что творчество Леви-Стросса в целом характеризуют мелкобуржуазный идеализм и формализм". Примечательно и характерно, что такой оценки Леви-Стросс удостоился от критика, выступившего с архиправых позиций и зачислившего его наряду с прогрессивными философами-социологами Жаком Лаканом и Луи Альтюссером (идеологическим лидером левой французской молодежи конца 60-х — начала 70-х годов) в современные обскуранты53. К иным выводам приходят советские ученые, в чьих работах дан детальный анализ философской позиции Клода Леви-Стросса. Показывая ограниченность и непоследовательность материализма Леви-Стросса, вследствие чего ментальные структуры у него оказываются природными и бессознательными, т. е. социум строится на основе биологических законов, а понятие культуры редуцируется до означающей функции знака, советские философы не отрицают в целом применимость структурной методики при изучении социальных объектов. Более того, упорядочивающие мифологические схемы Леви-Стросса получили высокую оценку в отечественной фольклористике. Конечно, с последова тельно марксистских позиций расцениваются как объективноидеалистические такие построения, в результате которых «символическое» рассматривается в качестве центрального понятия культуры, будучи одновременно функцией мышления и регулятором социума1. Отмечался и неопозитивистский уклон в исследованиях Леви-Стросса, посвященных ранним формам религии. Однако, критикуя методологическую непоследовательность и философский эклектизм в трудах Леви-Стросса, прогрессивные ученые принимают многие ценные выводы его работ, опираются на достигнутые им результаты, пользуются структурной методикой. Закономерно и то, что, будучи абстрактным гуманистом без устойчивой философской позиции, Леви-Стросс пытался связать свои идеи с марксизмом, называл создателя «Капитала» первым структуралистом и своим непосредственным предшественником. Этот факт выразительно характеризует престиж марксизма в современной науке и прогрессивные, гуманистические устремления «отца французского структурализма». 8 Философская энциклопедия. М.: Наука, 1970, т. 5, с. 145. 9 Павлов Т. Марксистско-ленинская философия и системно-структурный анализ.— Коммунист, 1969, № 15, с. 127. 10 Трофимова Р. П. Французский структурализм сегодня.— ВФ, 1981, № 7, с. 144. 11 Мелетинский Е. М. Леви-Стросс и структурная типология мифов.— ВФ, 1970, № 7, с. 165. 12 Структурализм: «за» и «против». М.: Прогресс, 1975. 13 Бромлей Ю. В. Этнос и этнография. М.: Наука, 1973, с. 181. 14 Levi-Strauss С. Anthropologie structurale, p. 22. Здесь Леви-Стросс сравнивает методологические позиции Малиновского и Хаузера. 15 Shalvey Т. Claude Levi-Strauss; Social psychotherapy and the collective unconscious. Massachusets, 1979. 16 Cm.: Levi-Strauss C. Anthropologie structurale, p. 93. 17 Ср.: Levi-Strauss C. L’Origine des manieres de table. Paris, 1968. 18 Соссюр Ф. де. Труды по языкознанию. М.: Прогресс, 1977, с. 54. 19 Степанов Ю. С. Семиотика. М.: Наука, 1971, с. 150. 20 См. цитату из «Фонологии» Н. С. Трубецкого в: Levi-Strauss С. Anthropologie structurale, p. 4i. 21 Трубецкой Н. С. Основы фонологий. Пер. с нем. А. А. Холодовича. г М.: Изд-во иностр. лит., 1960. 22 Бутинов Н. А. Леви-Стросс и проблемы социальной организации австралийских аборигенов,— В кн.: Этнография за рубежом. М.: Наука, 1979, с. 114—148. 23 Там же, с. 125. 24 Levi-Strauss С. Anthropologie structural, p. 144—145. ® Бэкон Ф. Сочинения в двух томах. Т 2. М.: Мысль, 1972, с. 19—20, 25-29. 26 Соссюр Ф. де. Труды по языкознанию, с. 101. 27 Levi-Strauss С. Anthropologie structural, p. 230. 28 Токарев С. А. История зарубежной этнографии. М.: Высшая школа, 1978, с. 313; Степанов Ю. С. Семиотика, с. 40. 29 Jakobson R. On visual and auditory signs.— In: Phonetica, 1964, N 2. Перевод см. в сб.: Семиотика и ис- кусствометрия. М.; Мир, 1972, с. 82—88. 30 Там же, с. 83. 31 Степанов Ю. С. Семиотика, с. 132. 32 Лосев А. Ф. Диалектика мифа. М.: Изд. автора, 1930; Он же. Проблема символа и реалистическое искусство. М.: Наука, 1976; Токарев С. А. Что такое мифология? — В кн.: Вопросы истории религии и атеизма. Вып. 10. М.: Наука, 1967. 33 Мелетинский Е. М. К. вопросу о применении структурно-семиотического метода в фольклористике.— В кн.: Семиотика и художественное творчество. М.: Наука, 1977, с. 152—171. 34 Мелетинский Е. М. Мифология и фольклор в трудах К. Леви-Стросса,— В кн.: Леви-Стросс К. Структурная антропология. М.: Наука, 1983. 35 Levi-Strauss С. Anthropologie structural, p. 13, 16—22. 36 Ibid., p. 23—33. 37 To самое «зеноново время», в котором Ахиллес никогда не сможет догнать черепаху. 38 Косериу Э. Синхрония, диахрония и история.—• В кн.: Новое в лингвистике. Вып. 3. М.: Прогресс, 1963, с. 143—147. Это объемистое сочинение является на сегодняшний день, пожалуй, самым полным, систематизирующим и беспристрастным исследованием данной проблемы. Его автор — испаноязычный румын из Уругвая, профессор университета в Монтевидео — максимально запутал философскую сторону проблемы, ссылаясь без разбора на Аристотеля, Дюркгейма, св. Августина и Хайдеггера; однако он же кропотливо свел воедино все, часто противоречивые, высказывания на эту тему Соссюра и некоторых других линг- вистов-структуралистов, проработал их на достоверном лингвистическом материале и обобщил выводы в такой форме, которая делает их доступными и ценными для любого культурологического исследования. Он первый и, возможно, единственный последовательно различает диахронию как характеристику метода и историю как условие существования объекта. Приписывание объекту определенных свойств, связанных с методом его исследования, присуще, как мы увидим далее, и Леви- Строссу (дихотомической мышление дикарей и бинарные оппозиции, в частности природа—культура). 39 С этой точки зрения фольклор блестяще исследует В. Я. Пропп в своей книге «Морфология сказки» (М.: Наука, 1969); Леви-Стросс в рецензии на американское издание этой книги упрекает его в формализме: Levi-Strauss С. La structure et la forme. Reflexions sur un ouvrage de V. Propp.— In: Cahiers de 1’Institut de Science economique appliquee. 1960, ser. M, N 7, mars, p. 1—36. 40 Мелетинский E. М. Леви-Стросс..., с. 169. 41 Levi-Strauss С. Anthropologie structural, p. 231. 42 Ibid., p. 230. 43 Гринберг Дж., Осгуд Ч., Дженкинс Дж. Меморандум о языковых универсалиях.— В кн.: Новое в лингвистике. Вып. 5. М., 1970, с. 31 — 45. 44 Последний тип трудно выразить схемой. 45 Мелетинский Е. М. Леви-Стросс..., с. 169. 46 В качестве наиболее ценных изложены концепция единства человеческого разума и классификационная сущность тотемизма. 47 Токарев С. А. История зарубежной этнографии, с. 313. Badcock С. R. Levi-Strauss. Structuralism and sociological theory. London, 1975, p. 76; Jenkins A. The social theory of C. Levi-Strauss. London, 1979, p. 2, 40, 43. Новое в лингвистике, вып. 7. М., 1975. Эшби У. Росс. Введение в кибернетику. М.: Изд-во иностр. лит., 1959; Винер Н. Творец и робот. Обсуждение некоторых проблем, в которых кибернетика сталкивается с религией. М.: Прогресс, 1966; Мельников Г. П. Азбука математической логики. М.: Знание, 1967; Бирюков Б. В., Геллер Е. С. Кибернетика в гуманитарных науках. М.: Наука, 1973; Виленкин Н. #. Популярная комбинаторика. М.: Наука, 1975, и др. Семиотика. Труды по знаковым системам. Вып. 7. Тарту: Изд-во Тартуского ун-та, 1976; Семиотика и информатика. Вып. 6. М.: ВИНИТИ, 1975; Музыкальное искусство и наука. Вып. 2. М.: Музыка, 1973; Точные методы и музыкальное искусство. Ростов: Изд-во Ростовского ун-та, 1972; Паремио- логический сборник. М.: Наука, 1978; и др. 52 Маафат — 75. Материалы. Ереван- Изд-во АН АрмССР, 1977. 53 Мелетинский Е. М. Леви-Стросс... с. 170. 54 Levi-Strauss С. Anthropologie structural, p. 311. 55 Gardner H. The quest for mind. Piaget, Levi-Strauss and the structural movement. New York, 1974; Glucksmann M. Structuralist analysis in contemporary social thought. London — Boston, 1974. 56 Фуко М. Слова и вещи. Археология гуманитарных наук. М.: Прогресс, 1977, с. 31. 57 Fougerollas P. Contre Levi-Strauss, Lacan et Althusser. Trois essais sur 1’obscurantisme contemporaine. Paris, 1976, p. 80. 58 См. прим. 3. 59 Поляков И. В. Лингвистические модели и структурализм К. Леви- Стросса.— В кн.: Логико-методологические проблемы естественных и общественных наук. Новосибирск: Наука, 1977, с. 46.