Этот раздел посвящен представлениям о внешних, телесных особенностях, присущих (с точки зрения носителей традиционной культуры) инородцам и иноверцам и являющихся своеобразными видимыми знаками («отметинами», «приметами»), с помощью которых всегда можно опознать «чужого» среди «своих». Материалом для нашей работы послужили фольклорно-этнографические данные, разрабатывающие образ «чужого», с одной стороны, на основе целого ряда общих для всех славян семиотических универсалий, а с другой стороны — представляющие локальные варианты этнолингвистического портрета «чужого» в зависимости от специфики местной (региональной) этноконфессиональной ситуации. Согласно народным верованиям, инородцам (иноверцам) присущи разного рода телесные особенности и аномалии (иногда эти признаки скрытые, на первый взгляд не опознаваемые), которые объясняются народной этиологией как следствие «нечеловеческой», «демонической», природы «чужих» или как результат наказания «чужих» высшими силами за их «нечистоту» и греховность. Таким об разом, любой «чужой» буквально «с головы до ног» оказывается покрыт отметинами, выдающими его инородность. Тело и душа. Универсальным представлением является то, что тело (если речь идет о живом и «нормальном» с точки зрения традиционной культуры человеке) есть вместилище души (ср. общераспространенное представление об антропоморфном виде души — СД 2: 165; Толстая 2000: 62-71). Однако если речь идет об инородцах, это общее правило не срабатывает. Традиционным в народной культуре является представление, что у иноверцев (инородцев) нет души (ср.: u zyda duszy nima — Fed- erowski 1935: 371), а есть только пар, пара, как у животных. Русины Закарпатья, отказывая евреям в наличии у них души, приравнивают их к животным, когда говорят жид гздох, жид Ьзгиб, но никогда жид умер, как принято говорить о смерти человека (Жаткович 1896: 35). В Полесье зафиксировано аналогичное отношение: на яурэеу кажуть здохла (Барбаров Мозырского р-на Гомельской обл., ПА 1983 г., зап. О. В. Белова); ср. о крепко спящем человеке: спыть, як дохлый жыд (Хоробичи Городнянского р-на Черниговской обл., ПА 1980, зап. А. В. Гура). В то же время в Закарпатье распространено поверье, что тело инородца, подобно телу колдуна, может вмещать в себя две души, поэтому среди евреев особенно много «двоедушников» (СД 2: 29-31): «Жидюу много было нючникюу (ночники 'двоедушники’); то-то нючникы были лише жыды» (Синевир Межгорского р-на Закарпатской обл., КА 1994 г., зап. С. П. Бушкевич). Думается, что такое поверье, бытовавшее в регионе тесных этнокультурных контактов, могло подпитываться не только устойчивым славянским представлением о связи евреев с нечистой силой, но и поверьями самих евреев о том, что в будний день у каждого еврея одна душа, а в субботу и в праздники — две (Lilientalowa 1900: 644), а также о том, что в канун субботы (т. е. в пятницу вечером) в каждом доме «гостит злой дух», который может задержаться там до следующей субботы (Lilientalowa 1905: 148). Современные полевые записи демонстрируют большую толерантность по отношению к проблеме наличия у «чужих» души: «У женщин и детей душа такая же, как у мужчин. У всех, кто живет, душа одна: и у иноверцев, и у людей другой национальности» (Стодоли- чи Лельчицкого р-на Гомельской обл., ПА 1974, зап. О. А. Седакова, Н. А. Волочаева); «Мы ж родымся одинаковыми, а хто ж знае, чья душа лучше; не поймэш — ци штунда, ци православных, то всэ равно, души одинаковы» (Речица Ратновского р-на Волынской обл., ПА 1979, зап. С. М. Толстая); «У жывотных только пара е. У жыдоу, у цыга- ныу, конешно, е душа. Оны ж такы самы люды» (В. М. Манчук, 1913 г. р., Мокраны Малоритского р-на Брестской обл., ПА 1977, зап. Н. А. Волочаева). Для сравнения вспомним русское поверье, что «душа во всяком человеке, какой бы он ни был народности, одинакова, но при этом христианская душа светлая, все остальные — темные» (Владимирская губ., БВКЗ: 145). Но даже если существование души у иноверцев признается, они не могут вместе с христианами попасть в ад, рай или чистилище. Согласно верованиям белорусов и поляков, для душ евреев и некрещеных детей существует особое место otchlan или atchlan — пещера или бездонная темная пропасть (Federowski 1897: 221; Kolberg DW 7: 21). По представлениям полешуков, души «грешных» евреев, замучивших Христа, не попадают ни в рай, ни в ад: «Жыды Христа замучили — йих Гас- подь не примае, так и ходют мимо рая и пекла» (П. Л. Сопот, 1910 г. р., Новинки Калинковичского р-на Гомельской обл., ПА 1975, зап. Н. А. Во- лочаева). В Закарпатье существует поверье, что душа умершего еврея переселяется в коня (Гура 1997: 44), причем иногда уточняется, что «душа злых людей может перейти в зверя — в коня», и это верование якобы заимствовано карпатскими жителями у евреев (Потушняк 1941: 202). Согласно верованиям гуцулов, душа грешника в измененном виде может пребывать на земле, «переселившись» в животное — свинью или лошадь (таким образом, уравниваются после смерти и грешники-христиане, и изначально грешные, с точки зрения народной традиции «чужие» — инородцы и иноверцы). Грешная душа обречена на пребывание в теле животного, пока свинья не будет заколота, а лошадь не околеет (Онищук 1909: 49). Упомянем в связи с этим «переселением душ» и болгарские поверья о том, что души грешных турок переходят в свиней, а праведных — в собак; эти собаки сидят на плетеных дорожках близ христианского рая (СбНУ 1914/30:17). Голова и волосы. В народных легендах популярен мотив головы, якобы полученной иноплеменниками от черта (имплицитно здесь присутствует мотив родства «чужих» с нечистой силой). Именно так объясняется, например, прозвище чертовы головы, которым русские дразнят украинцев-«хохлов». Ходили по земле Господь и св. Петр и вдруг услышали страшный шум: это дрались черт и «хохол». Св. Петр, разнимая дерущихся, оторвал им головы, а приставляя, перепутал (Булашев 1992: 152). Украинская легенда, записанная на Волыни, точно так же объясняет причину, «с чого побратались жид с чортом»: апостолы Петр и Павел ходили по земле, встретили черта и еврея, оторвали им головы и бросили в ров. Когда они рассказали об этом Иисусу Христу, тот рассердился, что апостолы самовольно лишают кого-либо жизни, и велел исправить положение. Апостолы, приставляя, перепутали головы, и с тех пор «у жида чортяча голова, а в чор- та — жидiвска — то вони собi брати» (Кравченко 1914: 112-113). Упомянем в связи с последним сюжетом широко распространенное в Европе со времен Средневековья представление, что головы евреев украшены рогами, и именно поэтому они вынуждены носить высокие головные уборы (см.: Трахтенберг 1998: 42-43). Связью с нечистой силой объясняется и цвет волос у «чужих», при этом основным, доминирующим признаком становится чернота (ср. рус. черный, черняк 'черт’, пол. czarny 'русин’ и 'дьявол’). У поляков бытует поверье, что русины (карпатские украинцы) обладают «черным нёбом». Русины не остаются в долгу и отвечают: «U mazura czarna rura [глотка]» (Bystron 1922: 180-181). Аналогичный признак приписывают мазуры — «литвинам» и «жмудзинам», а краковяки — гуралям (Stomma 1986: 30). Черный цвет волос у цыган объясняется их родством с чертом: цыгане произошли от черта и хромой девушки из числа фараоновых людей, преследовавших Моисея и евреев во время исхода из Египта — они «чорньи тому, бо дытко (черт. — О.Б.) чорный був» и «с натурою дурнуватою» (Галиция; Гнатюк 1902: 33-34). Другой цвет, обычно маркирующий «чужих», — рыжий. Об этом — южнорусская версия обсценного анекдота на тему «чей Бог старше», в русле народной традиции объясняющая особенности внешности евреев (наделение их теми или иными характерными признаками в результате контакта с нечистой силой). Казак «поспорил с жидами, чей Бог старше». Его закрыли на ночь в «еврейскую церковь», и он там справил нужду. Утром казак сказал евреям, что это со страху сделал их Бог, потому что ночью в церкви бились русский Бог и еврейский Бог и русский одолел еврейского. Евреи от почтения вымазали себе головы экскрементами: «тим то вони, бiсовi жиди, таю й руда» (Дикарев 1896: 3). Аналогичный мотив в гуцульской легенде служит для объяснения того, почему евреи бреют головы, но оставляют пейсы — они обрили головы после того как мужик Иван признался им, что экскременты оставлены отнюдь не Богом, а им самим (Шухевич 1908: 155-157). Отметим, что другие версии этого же сюжета объясняют, почему «москали» (русские) выстригают у себя на темени «гуменца»: обычай принят после того, как «хохлацкий» Бог одолел Бога «московского» или «наш» Бог— «староверского» (Дикарев 1896: 3-4, 30-31; см. также II.2). Рыжий цвет волос, присущий и другим этносам, также получает истолкование, в котором прослеживается этноконфессиональная по доплека. Такова, например, русская пословица «зырянин рыж от Бога, татарин рыж от черта», характеризующая крещеных православных коми-зырян и татар-мусульман. Косматость — еще один универсальный признак «чужого», связывающий его с миром неокультуренной природы, с одной стороны, и с областью потустороннего, с другой. Это качество, согласно народной этимологии, может отражаться и в этнонимах. Именно так объясняет название власи (влахи, романский субэтнос) болгарская легенда. «Влахи» — это выселенные в былые времена за Дунай болгарские разбойники, которые в изгнании одичали, обросли шерстью (за что и прозвали их власи 'косматые’), забыли человеческий язык (Георгиева 1990: 105-106; Менил, Попова 1995: 81-82). Избавление от волос в этом контексте может быть расценено как попытка дистанцировать себя от «чужого» этноса и «чужого» облика. Именно так объясняет другая болгарская легенда привычку цыган брить головы и обычай влахов носить длинные волосы. В давние времена ходили по земле Господь и архангел Михаил. В одном доме архангел увидел много влахов и цыган и услышал шум. Думая, что эти люди ссорятся между собой, архангел прекратил безобразие, поубивав всех. Но Бог велел ему приставить отрубленные головы назад, правда, Михаил головы перепутал — так цыганам достались влашские головы и наоборот (ср. упомянутый выше мотив «чертовых голов»). С тех пор цыгане стараются избавиться от «чужих» волос, а влахам все равно, ведь они всегда были косматые (СбНУ 1893/ 9: 127-128; СбНУ 1930/38: 32-33; Менил, Попова 1995: 78-79). Лицо и кожа. Признак цвета становится релевантным и в том случае, если речь идет о внешности «чужих», в частности цвете их кожи; при этом особо значимым оказывается противопоставление признаков светлый-темный, чистый-грязный (Георгиева 1996: 80). Это представление проявилось, например, в легенде из Каргополья: «[Бог дал каждому народу] и акцент свой и цвет кожи, а русские вот светлокожие — самые его любимые» (Белова 2004: 81). В легендах Русского Севера цветовыми характеристиками отмечен мифический народ чудь, обитавший в этих местах в давние времена, до прихода сюда русского населения, и наделенный в легендах чертами великанов и людоедов. «Чудь имела красный цвет кожи она скрылась от новгородцев на Новую Землю и ныне там пребывает в недоступных местах» (Легенды 1989: 39). Как черная фигурирует чудь в севернорусских и уральских легендах. Помимо вполне реалистической основы подобных характеристик (аборигены края могли иметь более темный сравнительно со славянским населением цвет кожи) в соотнесении чуди с гаммой черно-красных цветов прослеживается и мифологический подтекст (ср. символику черного и красного цветов как связанных с потусторонним миром и мифологическими персонажами; СД 2: 647-651). Любопытная легенда о происхождении цыган (вариант широко распространенного в славянском фольклоре сюжета о спрятанном цыганом (цыганкой) гвозде для распятия — Белова 2004: 78-81) была записана в украинском Полесье. Прародителем цыган называется некий «черный человек», благодаря которому и появляется на свете этот народ: «Колы Исуса Хрыста роспыналы, то зробыли пьять гвоздей. Пьять. И вот забыли у руки по гвоздёви и у ноги. И остауся ще одын. И вот там буу таки чорны чоловик, которий (цыган еще не було!) тыльки чорный чоловик, волосы у него, кожа [были черные]. И от той чоловик украу же ж того пьятого гвоздя, своровау, у карман сховау. То Исус Хрыстос и сказау: „Раз ты так зробыу, то вы будэтэ лэгко жыть. И ви робыты нэ будэтэ усю жысть, тылко будэтэ ходыты по хатах, просыты. Вам люды будуть даваты хлиб, грошы, усё“. И от того врэмэни утворылыся цыгане. Воны и чорные сами потому. Як той чоловик быу чорный, так и вони стали чорные» (М. М. Костючик, 1937 г. р., Речица Ратновского р-на Волынской обл., 2000, зап. О. В. Белова). По болгарской легенде, от непочтительного сына Ноя, насмеявшегося над наготой отца, произошли «пияниците, резилите, църните и темните (курсив наш. — О.Б.) луге», а также цыгане и «арапи» (СбНУ 1892/7: 169-170). От неблагодарных подданных, оклеветавших своего царя, произошли «болгарские цыгане» — царь проклял клеветников, и они «извиднъж пугрузнели, пучърнели» (Габрово, СбНУ 1894/11: 70-71). Частичное изменение цвета кожи «чужих» (например, их природной смуглости) может быть обусловлено вольным или невольным участием в событиях, значимых для «своей» традиции. Так, на Ви- тебщине считали, что «сравнительно с мужчинами жидовки имеют большую белизну лица оттого, что при всех страданиях Спасителя, особенно крестных, они проливали обильные слезы, которыми и смыли восточную темноту лица» (Никифоровский 1897: 298). Мифические народы могут иметь различные внешние признаки, подчеркивающие их «экзотичность» (а возможно, и некую «запредель- ность»). Например, в уральских легендах об аборигенах края упоминается некий «народ без бровей», время от времени вступавший в торговые отношения с местным населением (Легенды 1989: 38). Любопытную цветовую характеристику этнических соседей представляют материалы из полиэтнических регионов; показательно, что одни соседи для славян оказываются более близкими, чем другие, что и отражается в фольклорных свидетельствах. Например, на территории Спиша (польско-словацкое пограничье) местное славянское население подчеркивало разницу между евреями и цыганами так: евреи были «красивые» и «белые», а цыгане «черные» (Nowicka 1995: 363). «Этнологическую» характеристику получает и такое довольно распространенное явление, как веснушки, которые становятся своеобразным опознавательным знаком целого народа. Этиологические легенды о причинах появления веснушек у евреев распространены в фольклоре восточных и южных славян (болгар). Сюжет связан с апокрифическим сказанием об ожившем петухе, которого евреи сварили для трапезы после распятия Христа и который своим чудесным оживлением доказал истинность воскресения Христа. Многие евреи имеют веснушки с тех пор, как воскресший вареный петух взмахнул крыльями и обрызгал евреев подливой (з.-укр., Верхратский 1899: 147; болг., АИФ I 91 (II): 189190; Хасковско, 1989, зап. К. Михайлова; АИФ I 48 (I): 120; Хасковско, 1988, зап. В. Кузманова) — у них на лицах навсегда остались отметины). Так же объясняют болгарские легенды наличие у евреев парши (болг. кел) — евреи «келяви», потому что оживший петух обрызгал их горячим супом (Каравелов 1861: 171; СбНУ 1983/57: 880). В народных верованиях веснушки могут приравниваться к различным болезненным проявлениям на коже — ожогам, струпьям, бородавкам (СД 1: 352-353). Поэтому вполне логично, что в гуцульской легенде чудо с петухом становится причиной появления у евреев, наряду с веснушками, коросты на руках (Онищук 1912: 38). Глаза и зрение. Необычность глаз (в первую очередь их цвета) также является отличительной особенностью «чужих». Обратимся вновь к портрету мифической чуди, как он представлен в севернорусских народных преданиях. Наиболее устойчивым эпитетом при описании чуди является определение «белоглазая», которое, с одной стороны, соотносится со слабой пигментацией глаз у некоторых представителей прибалтийско-финских племен, а с другой, органично встраивается в ряд признаков, маркирующих принадлежность чуди к чуждому, иному миру (ср. определение «чудь староверская», представление о необычном цвете кожи и такой признак чуди, как одноно- гость, о чем ниже — Власова 2000: 552; Легенды 1989: 41). Устойчиво бытует представление о том, что инородцы рождаются слепыми, подобно животным, и требуется определенное время или особые манипуляции, чтобы новорожденный прозрел; например, евреям требуется человеческая кровь, чтобы «открыть» глаза своим новорожденным (Cata 1992: 102; Zowczak 2000: 161-162, 165; Hryciuk, Moroz 1993a: 90; Трахтенберг 1998: 47, 215-216); то же самое рассказывают поляки о мазурах (Cata 1992: 102). Жители Волковысского повета (Западная Белоруссия) также считали, что мазуры, подобно животным, рождаются слепыми и прозревают только на третий день (Federowski 1897: 233); по представлениям украинцев галицко-волынского пограни- чья и поляков, только на 9-й (3-й) день прозревают мазуры, за что их и дразнят slepy Mazur, sleporod (Siewinski 1903: 70; Benedyktowicz 2000: 127, 132). Этим же поверьем объясняется западноукраинское прозвище поляков «лях-девятьденник»: считается, что слепого новорожденного мать 9 дней держит под «макитрой» (большой миской), пока у него не откроются глаза. «Ляхи» рождаются слепыми, как котята, и потому само их название имеет отрицательный оттенок, отражая якобы их нечеловеческую природу: «погане ’му iмя: Лях» (Франко 1908: 369-370). Как гласит польская поговорка, «Zyd stonca na niebie nie widzi, tylko udaje, ze widzi» (Kolberg DW 42: 598). Присловье соотносится с поверьями поляков в Литве о том, что «евреи не видели солнца» и, следовательно, не могли определять время. Поэтому они всегда спрашивали у христианских работников: «Marynka, a gdzie stonce, skolka czasu?»; по этой же причине у многих евреев были наручные часы (Zowczak 2000: 161). Тело «чужого» отличает и такая зооморфная черта, как хвост. В фольклорно-этнографических сводах восточнославянских материалов свидетельств о бытовании народных верований об инородцах с хвостом не зафиксировано. Однако представление такого рода упоминается в романе «Соборяне», автор которого, Н. С. Лесков, был необыкновенно чуток ко всякого рода народным суевериям и отразил многие из них в своих произведениях. Итак, мать учителя Варнавы, найдя у сына кости утопленника, предназначенные для «научноестественного» изучения, хочет похоронить их по-христиански и записать в поминание. Учитель пытается спасти свое «наглядное пособие»: «„Не молитеся вы, пожалуйста, маменька, за него, он из жидов“. Не верит! „Лжешь, говорит, это тебя бес научает меня обманывать, я знаю, что жиды с хвостиками“. — „Никогда, говорю, ни у каких жидов, ни у нежидов никаких хвостиков нет“. Ну и спор, я как следует стою за евреев, а она против; я спорю — нет хвостов, а она твердит — есть!» (гл. 10). Сравним в связи с этим польское поверье о том, что все евреи имеют маленькие хвостики (Подлясье; Bystron 1922: 180); ср. о.-слав. представления о том, что наличие хвоста у человека выдает его склонность к ведьмачеству (СД 1: 297). В основе славянских представлений о хвостатых инородцах (в частности, евреях), как нам представляется, может лежать инокуль- турный книжно-устный источник, а именно — еврейская легенда о том, что Бог сотворил Еву не из Адамова ребра, а из хвоста, который сначала был у Адама (Грейвс, Патай 2002: 94-95). Этот же сюжет отразился и в западнобелорусской легенде о сотворении Евы из хвоста Адама. Как рассказывали в Западной Белоруссии, первоначально Бог сотворил Адама с хвостом, но потом хвост отрезал, и «зрабиласе с таго хваста жуонка Ева» (Federowski 1897: 201). По поверью жителей Подлясья, хвостатыми рождаются их западные соседи курпы (субэтнос в Мазовше) (Stomma 1986: 31). У сербов-граничар и черногорцев бытуют представления о «хвостатых» турках (ВукановиЪ 1931: 67), чьи хвосты напоминают собачьи (Бе- говиЪ 1887: 202), что соотносится с представлениями южных славян — христиан — о зооморфном образе пророка Мухаммеда (см. Ш.2.1). Гениталии. Для регионов тесных этнокультурных контактов чрезвычайно актуальным оказывается осмысление особенностей обрядности или бытового уклада этнических или конфессиональных соседей. В частности, в болгарской повествовательной традиции присутствует целый комплекс легенд, объясняющих такие характерные особенности быта мусульман, как обрезание у мужчин. Прокомментировать это отличие от христианских обычаев было тем более важно, что в этом регионе представители одного и того же этноса зачастую принадлежали к разным конфессиям. Как повествуют болгарские легенды, указанный обычай связан с происхождением «турок» (этим термином обозначаются не только этнические турки, но и все мусульмане независимо от этнической принадлежности). Происхождение же «турок», или «измаильтян», напрямую связано с библейской историей. Согласно болгарским и македонским легендам, болгары — это потомки праотца Авраама и его сына Исаака, а турки — потомки „незаконнорожденного** сына Авраама Измаила, к тому же совершившего кровосмешение со своей матерью Агарью. Это была единственная возможность для продолжения рода в пустыне, где скрывались Агарь и Измаил, но, чтобы сын не догадался о кровосмешении, Агарь закрыла лицо покрывалом — Измаил подумал, что вступает в связь с какой-то незнакомой женщиной. В результате инцестуальной связи у Агари родилось восемь сыновей, и турок с тех пор называют османлии (в память об их восьми предках). Узнав о кровосмешении, сын устыдился и хотел отрезать себе тайный уд, но отрезал лишь крайнюю плоть — отсюда произошел обряд «сюнет» (обрезание). С тех же пор пошел и обычай му сульманских женщин закрывать лицо (Странджа, СбНУ 1983/57: 881; окр. Орхание, СбНУ 1900/16-17: 307; Прилеп, СбНУ 1894/11: 74). Болгарская фольклорная традиция может толковать мусульманский обычай обрезания и вне библейского контекста. Как рассказывает легенда, один турок мастерил ветряную мельницу, а прохожие донимали его вопросами, что же он делает. Рассердившись, турок пообещал Аллаху, что «ше го еба» следующего, кто задаст ему этот вопрос. На беду следующей подошла его дочь, и турок, дабы не совершить грех кровосмешения, решил отрубить себе «кур» топором. Однако рука у него дрогнула, «та сама кожичката отрезал». С тех пор этот обычай распространился среди всех турок (ФЕ: 222-223). Ноги. Нижние конечности также оказываются значимой частью фольклорно-мифологического описания внешности «чужого». Вспомним общеславянское представление о том, что ноги — единственная часть тела, вид которой не в силах изменить нечистая сила; именно по виду зооморфных или аномальных нижних конечностей всегда можно опознать демона, принявшего человеческое обличье. Сходным образом ноги инородцев/иноверцев оказываются той частью тела, которая отличает «чужого» от «своего». Мифических инородцев представляют одноногими. Такова, в частности, «чудь одноногая» в уральских легендах (Криничная 1987: 83). В основе подобных представлений могут лежать книжные свидетельства о «дивьих людях», подкрепляемые лубочными картинками типа «Люди дивыя, найденныя царем Александром Македонским», — среди персонажей встречаются и «одноногие» («сциподес», «мономери»), и «ноги скотьи», и «ноги козьи (коровьи, лошадиные)» имеющие (см.: Белова 2000: 167-170, 177, 245). Если выйти за пределы восточнославянской традиции, то любопытные свидетельства об особенностях ног «чужих» можно найти в болгарском фольклоре. Так, согласно легенде из северо-западной Болгарии (Видин), у евреев ноги (ступни) как будто исколоты иглами. Эти знаки остались с тех времен, когда «цыганский царь Фараон» наказал евреев, заставив их босиком ходить по колючим терниям за то, что евреи, не желая заниматься земледелием, посеяли вареное жито, из которого не выросло ничего кроме сорняков (с.-зап. Болгария, Видин, СбНУ 1912/36: 156; зап. Болгария, Граово, СбНУ 1958/49: 587; с.-вост. Болгария, Странджа, СбНУ 1983/57: 880). В польской среде были зафиксированы представления о том, что евреев можно опознать по форме ног — ноги у них кривые и колени полусогнуты («наверное, от сидячего образа жизни») (Cata 1992: 25). Своеобразную параллель к польским свидетельствам могут составить миниатюры древнерусских рукописных сборников, представляющих в живописной форме мучения грешников. Среди клеветников, блудников и еретиков мы видим и «июдеев» с красными высунутыми языками, на полусогнутых ногах (сборник лицевой коллекции Богословского, № 41, XIX в., л. 144 об.; Древлехранилище Института русской литературы РАН, Санкт-Петербург). «Жидове распеншеи Христа» представлены так: «...и лица ихъ кровЛю помазани, и в рукахъ ихъ опащи конскш держаще, и языкъ ихъ вне вися яко беше инымъ псомъ, ноги ихъ искривлени имуще в кожи осли оболчени. И взираю- ще другъ на друга дивляхуся себе и между собою глаголюще, о горе намъ» (Там же, л. 192). Поляки-католики считали, что у лютеран по шесть пальцев на ногах (Bystron 1922: 180). По представлениям сербов, у турок на ногах нет пяток (ВукановжЪ 1931: 67), что напрямую соотносится с представлениями об облике нечистой силы (беспятого черта, анчут- ки и т. п. — СД 3: 425). Общечеловеческие телесные выделения (кровь, пот, запах) в приложении к «чужим» также получают статус маркирующих элементов. В частности, бытуют представления о том, что кровь инородцев отличается от крови «своих» из-за принимаемого a priori «родства» инородцев с нечистой силой. Так, по карпатскому поверью, кровь черта черная и густая, подобная смоле (Онищук 1909: 16); согласно быличке из Мазовше, однажды гром ударил в еврея, и тот растекся смолой (Swi^tek 1893: 547). Темой отдельного исследования может стать запах «чужого» — это и известные со времен Средневековья общеевропейские представления о foetor judaicus — «еврейском зловонии» (Трахтенберг 1998: 44-47), чешские народные представления о запахе цыган и т. п. (СД 2: 269) и верования болгар о специфическом запахе, присущем туркам (ДОО: 212; Толстой 1995: 420-421). Запах «чужого» могут приобретать и отвергнутые члены «своего» социума, которые автоматически превращаются в «чужих». Согласно болгарской легенде о происхождении «болгарских цыган» (из проклятых царем клеветников), они приобрели такой же запах, какой исходит от турок и «других» цыган (СбНУ 1894/11: 71). Специфический запах исчезает, если «чужие» вводятся в рамки «своей» конфессии: по болгарской легенде, царь Константин окрестил население «Влашской земли», чтобы они не распространяли зловоние («за да не му миришат») (Георгиева 1996: 80). Сравним в связи с этим поверья, широко распространенные в средневековой Европе, что окрещенные иноверцы утрачивают присущий им особый смрад, который сменяется благоуханием (Трахтенберг 1998: 45; Тодорова 1994: 13). По данным экспедиционных исследований в Полесье и в Подо- лии представления о специфическом запахе «чужого», по которому его всегда можно опознать, широко бытуют до сих пор: «Як колысь еурэи булы, познавалы [их] по запаху. Жыд смэр- дыть. То познавалы йих по тому, шо смэрдыть. Як Моисей выводиу еурэи з Египта, воны сталы роптаты на Моисея [потому что хотели есть]. Биг им посылау манну (поэтому и говорать, наша молитва: „Хлеб наш насущный дай нам днесь“) и птицы карапатки, але сказау: „Йиште, а у запас не берыть“. Але воны пожадничалы, набрали у запас, и воно пэрэночовало, и уже не можно было йисти, бо смердело. И од йих запахало так, шо вид них чути. У запас стали брать, а нельзя! От ужэ я говорю, шо воны сталы браты у запас, но пэрэночувалы, и нэ можно ужэ кушать было. Ужэ воно смэрдило. То тако и говорать, шо жыдум чути [т. е. евреем пахнет]» (Е. В. Супру- нюк, 1910 г. р., Речица Ратновского р-на Волынской обл., 2000, зап. О. В. Белова). Согласно этой легенде, происхождение «еврейского» запаха связывается с событиями библейского Исхода (ср. Исх. 16: 13, 20): евреи были наказаны за свою жадность — нарушили запрет брать посланных Богом куропаток про запас (ср. легенду из Галиции, объясняющую, почему евреи оказались отмеченными паршой — в наказание за жадность и неподобающее поведение в пустыне; см.: Гнатюк 1902: 33). В Прикарпатье было зафиксировано свидетельство, согласно которому евреи «генетически» обладают неприятным запахом в силу своего происхождения: «Евреи, они. у них пот свой такий, ну, пот такой вонючий, от кочевникоу ещё. Еврей — он вонючий. У них идёт уже как в генах заложено, шо, они ж евреи как — от кочевни- коу походят по истории, и у них это как уже в генах заложено, шо они. Он хоть так — моется — он всё равно полдня походит, от него запах такой специфический идёт у них это в крови это заложено» (М. Кукурба, 1969 г. р., Куты Косовского р-на Ивано-Франковской обл., 2005, зап. О. В. Белова, М. М. Каспина). Запах, по которому можно было отличить еврея, по мнению по- лешуков, исходил от самих «чужих» или от их одежды. Этот запах распространялся и на природные объекты, которые с точки зрения местной традиции считались «еврейскими» (например, в Полесье удода называют «еврейской кукушкой» именно из-за ее неприятного запаха): «Он [удод] так смердить, як жид» (Выступовичи Овручского р-на Житомирской обл., ПА 1981, зап. Т. А. Агапкина); «Жыдоуска зо зуля куропаточка это и есь, то шо кричит „уут! уут!“ Вона во- няе тэба холера, ну жыт воняе тожэ, потому у них такая одёжа есь, она воняе тожэ» (Муховец Брестского р-на Брестской обл., ПА 1982, зап. М. И. Серебряная); «У нас [удода] называють „жыдиуска зозу- ля“. Это еврэйска по-руски. [Почему так называют?] Говорать, шо запах есть, шо вона... жыдамы смэрдыть. [Какой запах?] От одежды запах. И можно сразу отличить [еврея от нееврея]. Запах такэй... ну, як у скотыны запах есть» (М. М. Костючик, 1937 г. р., Речица Ратновского р-на Волынской обл., 2000, зап. О. В. Белова). Что касается последнего рассказа, то в связи с ним развернулась любопытная дискуссия, показательная в контексте нашего исследования. Присутствовавшая при разговоре сестра рассказчика, семья которой до войны жила в с. Мельники (3 км от Речицы) по соседству с еврейской семьей («наши хаты стуляны булы с жидамы»), с некоторым удивлением для себя поделилась таким своим «этнографиче- ски-бытовым» наблюдением: соседи-евреи жили зажиточно и очень «чисто»; местные цыгане, напротив, чистоплотностью не отличались. И все-таки, заметила рассказчица, «цыгане — воны такие бы- вають грязные, а нэ пахнэ вид ных ничим. А еурэи — воны чисто ходылы, одёжи много было у них, а вот запах... Почему так?» (2000, зап. О. В. Белова). Таким образом, цыгане не обладают характерным «запахом чужого», и дело здесь вовсе не в гигиене. Так бытовые наблюдения, сочетаясь с фольклорно-мифологическими стереотипами, придают новые оттенки представлениям о «чужих», подчеркивая, что конфессиональная принадлежность (здесь — евреи-иудеи и цыгане-христиане) в ряде ситуаций может превращать «чужих» в «других» и почти в «своих». С чем идентифицируется у славян запах еврея? Чаще всего говорят просто о «запахе» («запах их, такой чужой, трудно объяснить.» — пол., Hryciuk, Moroz 1993a: 90), но если этот запах с чем-либо сравнивается, обычно упоминают животных («яку скотыны запах есть» — Полесье, «евреи воняли козлом» — поляки в Литве, Hryciuk, Moroz 1993a: 90; ср. Трахтенберг 1998: 45, 215) или падаль («какая-то курица сдохла или что» — поляки в Литве, Hryciuk, Moroz 1993a: 90). «Еврейский» запах может ассоциироваться также с запахом лука и чеснока (пол., Cata 1992: 25; Cata 1995: 30, 34; Czaja 1906: 44; бел., Federowski 1935: 372). Об идентификации запахов, присущих другим народам, см. подробнее в СД 2: 269. Поверья о «еврейском» запахе парадоксальным образом сочетаются с представлениями о том, что в домах у евреев было гораздо чище, чем в хатах местных жителей: «Бувало у еврэев и чысто вроде, а вот у их запах був други» (Бельск Кобринского р-на Брест ской обл., ПА 1986, зап. Н. П. Антропов); «А у ных такие булы шкафчики такие, и закрывали посуду и вообще и таку [пасхальную] посуду. У йих так не було, шоб всё валялось. Такие булы закрытые шкафы и пид стеклом, и там посуда у ных. Дуже чистота була. Хотя таки во комнаты таки малэньки булы, алэ любили чисто» (А. А. Ски- бинская, 1915 г. р., Сатанов Городокского р-на Хмельницкой обл., 2001, зап. О. В. Белова, А. В. Соколова, В. Я. Петрухин). Аналогичные представления о чистоте, сопровождаемой тем не менее специфическим запахом, бытуют в селах Спиша применительно к цыганам: «W chatupach zaczej czysto, ale jest zapach taki... ale my tu poznamy, ze to Cygan». Причиной «цыганского» запаха информанты славяне считали то, что цыгане ели конину (Nowicka 1995: 363). Согласно рассказам информантов из Подолии, особый запах исходит не только от самих евреев и их ритуальной одежды, но ощущается также в еврейских домах, даже после того, как их давно покинули хозяева (Копайгород Барского р-на Винницкой обл., 2001, зап. А. В. Соколова). Отметим также болгарское поверье, согласно которому еврейки и турчанки не могут делать солений, потому что приготовленные ими продукты будут смердеть (АЕИМ 953 II Вак.: 195). Тело инородца несет в себе специфические болезни, которые помимо того, что играют свою «знаковую» роль в различении «чужого» и «своего», требуют особого к себе отношения, особых методов лечения и профилактики. В Западной Европе с XVII в. имел широкое хождение «каталог» тайных «еврейских» хворей, опубликованный в 1602 г. крещеным евреем Франциском из Пьяченцы. В нем перечислялись болезни (кожные язвы, кровохарканье, телесные уродства и т. п.), которыми были наделены все 12 колен Израиля в наказание за распятие Христа (несмотря на тот факт, что 10 колен были рассеяны задолго до распятия Иисуса) (см.: Трахтенберг 1998: 48-49, 139-140, 216). По поверьям восточных славян, евреи также страдают коростой и паршой, которые являются результатом Божьего наказания (см. выше). В то же время ряд болезней в народной традиции получает статус «чужих». Так, в 1890 г. некий колдун Вавжек Марут, обвиненный в том, что он выкопал и похитил два трупа с еврейского кладбища, объяснил, что существует два вида тифа: обычный, который можно преодолеть с помощью молитвы Господней, и «еврейский», от которого могут исцелить только кости еврея (Трахтенберг 1998: 216). На Украине и юге России бытовали представления о лихорадке-«жидовке», нападающей исключительно ночью; борьба с ней предписывала расти рание освященным салом — продуктом, неприемлемым как для самих евреев, так, видимо, и для этой болезни (Семенцов 1993: 104; Шарко 1891: 171; см. также о лечении с помощью «жидывського Бога» — III.2.2). Происхождение этой лихорадки объясняется так: люди сначала не знали этой болезни, но когда Иродиаде принесли на блюде голову Иоанна Крестителя, она от ужаса впервые затряслась в лихорадке. От нее эта болезнь распространилась по всему свету; вот почему лихорадка считается «жидовкой» (Шарко 1891: 171). Специфически «еврейским» явлением считалось кожное заболевание парша. О причинах появления у евреев этого неприятного качества повествует галицийская легенда о событиях библейского Исхода: «Як жиди ходили з Мойсейом до пушчи, то Бох 1м посилау манну та перепелищ. Але жиди дуже захланш! Налапали тшько перепе- лиць, шчо с!' позасмеррджували. I так вони !ли засмерджене перепелиц!', а с того подштавали пархи» (Гнатюк 1902: 33). Мертвое тело. После смерти инородца тело его, и при жизни бывшее потенциальным вместилищем «демонического» начала, может послужить для разного рода магических манипуляций. Особенно богата такого рода действиями магия овчаров, направленная на защиту отары от болезней и порчи. Поскольку считалось, что причиной болезни овец может быть голова или другие части трупа христианина, закопанные под порогом или около овчарни, то в качестве охранительного средства хозяева могли использовать мертвое тело инородца (тела следовало добывать на кладбище в полночь; в случае необходимости «чужое» тело можно было заменить телом католика, но годился только труп висельника — Kolberg DW 19: 213). По материалам, опубликованным А. Цалой, подобные верования фиксировались в Польше и в 1980-е гг. (Cata 1992: 148). Так, по свидетельствам из Малопольши, чтобы уберечь ягнят от сглаза, их в новолуние трижды перегоняли через то место, где овчар предварительно закопал тело еврейского ребенка (Federowski 1889: 243); подозреваемому в насылании порчи на овец подкладывали под порог труп (или части трупа) еврея, так как считали, что злая сила не может переступить через мертвое тело инородца (Federowski 1889: 240). По сообщению из окрестностей Радома, в 1869 г. овчар украл из могилы тело мертвого раввина, которого евреи почитали и через отверстие в могиле бросали внутрь деньги и записки с просьбами; овчар закопал тело в навоз под овчарней, чтобы овцы не дохли. Через несколько дней тело было обнаружено из-за распространившегося запаха, но среди евреев уже прошел слух, что их раввин «был живым (?) взят Господом на небо» (Kolberg DW 46: 493). Для оберега купленных коней следовало в течение трех дней обносить трижды в день вокруг стойла труп еврея, а потом подвесить его над лошадьми в стойле (пол., Siarkowski 1885: 40). Использование мертвого тела инородца могло быть и средством вредоносной магии. В Малопольше верили, что на овец нападет мор, если положить под порог овчарни труп еврея (Siarkowski 1879: 31). Упомянем также использование волос мертвеца-инородца во вредоносной магии в польской традиции: чтобы наслать порчу на сосе- да-кузнеца, на кузнечный очаг бросали частицы волос из бороды еврея, извлеченные из его могилы, вместе с каменной крошкой, соскобленной с надписи на еврейском надгробии, отчего в кузнице появлялось множество муравьев (Fischer 1921: 218; Siarkowski 1885: 42). Среди материалов Национального исторического архива Беларуси в г. Гродно представлено дело, согласно которому в 1838 г. трое крестьян Волковысского уезда были преданы суду «за разрытие могилы и отрезание мертвому еврейскому ребенку руки для совершения обмана и колдовства» (НИАБ в г. Гродно, ф. 1, оп. 11, д. 374, л. 1). Отрезанная рука была найдена в сундуке одного из злоумышленников; там же был найден ключ, который подходил к сундуку помещика Прушинского. В своем заявлении помещик утверждал, что крестьяне замыслили ограбить его и убить, а рука мертвеца должна была «по мнимому их колдовству послужить им в сем преступлении к усыплению людей» (л. 3). Виновные же отрицали планы ограбления, говоря, что «эту руку приобрели они будто бы для успения дворовых девок и удовлетворения любострастных своих желаний» (л. 3 об.). По решению суда, хотя «преступление заключает в себе глупость и обман» (л. 1 об.), виновные были лишены всех прав и состояния, публично биты кнутом и сосланы в каторжные работы (л. 2). В архиве Гродно есть еще одно интересное дело 1828-1829 гг., рассматривающее (в отличие от предыдущего) использование человеческих останков в магических целях евреями — «О расследовании факта найденных человеческих черепов и костей в доме жителей местечка Скидель Берковой и Хаимовой» (НИАБ в г. Гродно, ф. 1, оп. 3, д. 352). В донесении приходского священника Илишенника говорится, что «скидельские еврейки Черна Беркова и Фейга Хаимова принесли в свои домы несколько черепов человеческих голов, и когда он, священник, прибыл с братчиками в их домы для обыска, нашел тамо у первой Черни Берковой череп человеческой головы и две куски кости, уваренных в горшке, а у последнией Фейги два черепа тех же человеческих голов, спрятанных в платье, каковые, забрав с собою, поставил в церкви (л. 1-1 об.). На следствии еврейки показали, что «черепа тех человеческих голов и кости найдены ими во рву близ дороги к Скидельскому Двору идущей, и что сие не на что иное взято, как на лекарство от лихоратки» (л. 3) для трехлетней дочери Черни Сорки. В горшок с борщом кости попали случайно, когда Черня, испугавшись обыска, бросила их туда. Свидетели подтвердили, что видели во рву брошенные кости, принесенные туда скорее всего паводком; следствие доказало, что черепа и кости были старые («оная голова от давнего уже времени подверглась порче» — л. 32), факт убийства установлен не был, как и то, «какого тот человек при жизни своей был исповедания» (л. 2). Но поскольку еврейки были уличены в суеверии и в том, что «предприняли сами собою кости означенной головы употребить на предмет излечения лихорадки без всякого на то права» (л. 32-32 об.), суд постановил «наказать по 10 ударов розгами и отнятые кости предать зарытию в земле» (л. 32 об.). Итак, «чужой» всегда остается чужим — не только духовно, но и в прямом смысле телесно, что и подтверждается фактами традиционной культуры, для которой стереотип «чужого» остается одной из незыблемых констант. I. 5. «В каждом селе свой акцент...» Этот раздел посвящен одному из аспектов языковой репрезентации культурной оппозиции «свой-чужой» — народным представлениям о языке этнических соседей и коммуникативным принципам, связанным с языком «чужих». О разных наречиях. В контексте фольклорно-мифологических представлений о «чужих» языковой аспект не играет ведущей мифологизирующей роли, что для регионов тесных этнокультурных контактов может объясняться, в частности, активным присутствием «лингвистической составляющей» в ежедневной коммуникации. Даже универсальный сюжет о библейском «смешении языков» в локальных традициях межкультурного пограничья приобретает дополнительные мотивы, аргументирующие взаимосвязь всех языков и, следовательно, их взаимную «понятность». Об этом — рассказ о родстве языков из волынского Полесья: «После Потопа стал росходытыся народ, сталы засэляты зэмлю, и задумалы, значыть, кирпычи сталы палыти и задумалы робыти башню до нэба. Это в Библии напысано — башню до нэба робыты. И робота йшла успэшно. И Бог сам подумал, ну до чого ж, всё рауно ж вони нэ достроят до того, это даромный труд, як йих прыостановыты? И вот помэшал языки. Помэшал языки — той крычыть: „Давай воду!“, а той нэсэ хлиб. Крычыть, давай, значыть, кирпич, а вин нэсэ воду, нэ пони- мае. От и оставыли тую башню. Так говорать, шо дэ-то вона строилась, шо и досе там останки есть. Оставыли йийи робыти и давай города строиты. Бог сказау, от так робите города, стрыйтэ. И от того врэмья так язык и помэшался. Бо народы одыходе, стал росходытыся, одын жэ ж то народ одыйшоу. Я сам удивляюся, это потым говорать, шо руский из всех [языков] самый найтягшый. От и я замэчаю сам: польский (я за польские школы ходыу) богато там такых рускых, примэр- но — буква „о“, одинаково за Польшу, буква „кэ“ тожэ подходыть, а ужэ буква „тэ“ ужэ по-польску „эм“, там ужэ по-другу. Допиро шо — язык нэмецкий подходыть под еврэйский. Да, под еврэйский. Бо от ужэ дажэ у нас у тую войну [имеет в виду Первую мировую войну], як я был малым, то у дэрэвне стоял нэмец, одын, и пэрэговоршчик быу еврей. Дак воны понималисе. А цёй, так амэрыканьскый, рымський, японьский — то тожэ трошку под польский похоже. И от тэпэрь на разных тых, тикетках, есть его [русские] буквы. И там жэ, коло Еруса- лима, богато нацый, богато языкиу есть. Но еврейского языка, вин, кажуть, найлегший, алэ для нас-то вин тяжкий... А всэ ж дэ шо ж такэ понимаешь» (Е. В. Супрунюк, 1910 г. р., Речица Ратновского р-на Волынской обл., 2000, зап. О. В. Белова). Рассказ представляет собой народную концепцию происхождения и родства языков. Эпизод «смешения языков» пересказан достаточно близко к книжным текстам (возможные источники — церковная проповедь, основанная на книжных сказаниях о Вавилонском столпе). Отметим, что и в книжных памятниках нет единого мнения о числе языков, появившихся после Вавилонского столпотворения. Толковая Палея называет 72 языка, Мефодий Патарский упоминает 12 (по числу родов Израилевых). Ср. бытующее у болгар в Родопах представление, что маленькие дети говорят неразборчиво потому, что в начале жизни они объясняются сразу на всех 72 языках, когда-то обретенных человечеством; постепенно дети усваивают один (родной) язык, остальные забывают, и речь их становится понятной (Родопи 1994: 21). Каждая локальная фольклорная традиция стремится вписать себя в перечень народов, появившихся во времена возведения Вавилонского столпа. Так, в легенде, записанной в Польше от старообрядцев в 1992 г., подчеркивается, что Бог смешал языки и веры, и появились «и литвины, и поляки, и французы...» (Zowczak 2000: 191). Согласно польской легенде из окрестностей Кракова, когда башня достигла небес, Бог отворил в небе окошко и погрозил строителям пальцем — в головах у них все помешалось, и с тех пор люди стали немцами, итальянцами, поляками, французами, турками, евреями, «как кому выпало» (Kolberg DW 7: 8-9). По болгарской легенде, после смешения язы ков «стали турки, греки, болгары»; непонимание же между народами продолжается и по сей день, что грозит миру атомной войной (АИФ 210 (I): 55, Врачанский окр., 1985, зап. А. Георгиева, Л. Морчев). «Нечеловеческая» речь. В народной традиции «чужой» язык осознается как признак нечеловеческой природы, отсутствия разума (СД 2: 415; Benedyktowicz 2000: 135-136). Только «свое» наречие признается полноценным, «человеческим» языком, что же касается иных наречий, то фольклорные легенды однозначно определяют их как «дикие» и «варварские» (ср. рус. немец 'иностранец’, пол. gluchoniem- ce 'немцы’, рус. диал. латыш 'человек, плохо выговаривающий слова по-русски’, 'бестолковый человек’), приравнивая их, таким образом, к немоте. В Полесье о человеке со странностями говорят: «Турок — шо мовчыть, ны одозвэцьця» (Климчук 1995: 373). Представления об иноязычии как «языке животных» отражены в загадках: рус. «Шитовило-битовило по-немецки (по-татарски) говорило» (ласточка); бел. «Сама пат пышна, на лапатах выйшла, па-нямецку га- варыла, рогам воду шла» (гусь). Как говорение на иностранном языке воспринимается невразумительная, часто «заумная» речь демонологических персонажей — планетника, черта, русалки. Иноязычная речь приписывается водяному и лесным диким людям (говорят по-немецки, по-еврейски, «по-египетски», по-испански, по-венгерски; ср. в ц.-слав. памятниках — бесы говорят «по-сирийски») (СД 2: 415). Показательно в этом контексте отношение взрослых к детским забавам с использованием «заумной» речи. По свидетельству из Западной Галиции, старшие запрещали детям говорить, вставляя в слова дополнительные слоги (например: fi-dej fi-ze fi-mi fi-to fi-jab fi-ko = dej ze mi to jabiko), мотивируя запрет тем, что именно так говорили между собой евреи, когда мучили Христа (Kosinski 1904: 86). В болгарской легенде о происхождении влахов повествуется о том, как «в старо време, когато било още латинско» (любопытно, что «давние», «первые» времена определяются как «латинские», подобно тому, как первые люди (мифические великаны) часто мыслятся как инородцы — в.-болг. жйдове, ю.-в.-болг. елини, макед. елими, ю.-болг. латйни и др. — СД 1: 301-302; СД 2: 414), болгарский царь решил наказать разбойников и грабителей, собрал их всех и выслал за Дунай. Изгнанники не видели людей несколько столетий, совсем одичали, обросли шерстью (за что и прозвали их власи 'косматые’ — о косматости как признаке «чужого» подробнее см. в I.4), забыли человеческий язык. Через много лет другой болгарский царь вспомнил о них, смилостивился и решил их окрестить и «приручить». И хотя «влахи» были крещены и получили имена, они так и не стали до конца людьми, потому что так и не научились хорошо говорить по-болгарски (Георгиева 1990: 105106). Итак, в контексте этой легенды влахи мыслятся не как самостоятельный народ, а как худшая часть «своего» этноса, как маргиналы, изгнанные за пределы культурного пространства (ср. аналогичное представление о бывшем «родстве» болгар и турок в связи с конфессиональным аспектом, II.1). Своеобразной реакцией на наличие в непосредственном соседстве носителей различных языковых культур является бытование «этноцентрических» легенд об особенностях «чужих» говоров. Согласно легенде из Западной Белоруссии (Волковысский повет) о происхождении мазуров, «в начале света» жил человек, который никому не уступал дорогу. Однажды он встретился с чертом и стал с ним драться. Черт ударил его и выбил ему зубы. Человек стал шепелявить, и от него пошел целый такой род, так как дети переняли его речь (Federowski 1897: 232-233). Непонятность языка цыган польские легенды объясняют тем, что во время распятия Христа цыганка спрятала под язык один из гвоздей, предназначенных для распятия, и поранила себе язык (ю.-вост. Польша, Cata 1992: 88-89; Zowczak 1992: 37). Современная легенда из Прикарпатья отвечает на вопрос «Почему все евреи картавят?»: младенец Моисей был спасен из реки украинца- ми-чумаками, которые стали кормить ребенка горячей картошкой, отчего у него «запеклись уста» — он обжег себе рот и губы. «Оттого-то Моисей и стал картавым. Оттого и все евреи картавят» (Дубровина 2002: 4). В фольклорных материалах из Тамбовской обл. особенности речи евреев также связываются с особенностями речи Моисея: «Моисей немного заикался, поэтому евреи картавят» (Там же). Бытуют и другие объяснения, причем оценка может быть полярной — от признания особенностей речи евреев знаком их избранности до интерпретации «акцента» как Божьего наказания: «Господь Бог любил евре- ев-израильтян, потому-то и выделил их от других народов при помощи языка иха. Оттого-та они и картавят»; «Господь дал такую речь»; «Бог наказал»; «Евреи картавят оттого, что они некрещеные» (Там же). Встречаются объяснения, согласно которым евреи картавят, потому что «у них короткая уздечка языка», «им подрезали языки», «в детстве им подрезают кончики языков», «младенцам отрезали языки» (Там же) — вероятно, здесь столь причудливо запечатлелись трансформированные представления о том, что у евреев принят обряд обрезания. Но каковы бы ни были особенности языка «чужих», «свой» говор всегда оказывается лучше, совершеннее и помогает своему носителю в трудных ситуациях. Об этом — карпатский народный «лингвистиче ский» анекдот. Русин и мазур нашли на дороге мешок («мех») с ячменем и решили: кто сможет одним словом назвать находку, тот ее и получит. Мазур попытался: «Worecek-j^cmionecek, j^cmionek-worecek» — неудачно. Тогда русин гордо сказал: «Ячмiх!» (ср. з.-укр. диал. ячм1х 'ячмень’) и выиграл спор (Франко 1898: 201). Владение языками — путь к коммуникации. В регионах этнокультурных контактов на территории Восточной Славии (Подолия, Полесье и примыкающее к нему польское Подлясье, Карпаты, белорусское Понеманье) языковая толерантность достигала значительной степени и могла корректировать ментальные стереотипы. Согласно исследованиям проф. В. Московича (Израиль), можно говорить о высокой степени владения языком идиш среди славянского населения местечек и окрестных сел на территории Украины и Белоруссии (о существовании своеобразной славяно-идишской диглоссии см.: Moskowich 1993). Идиш активно использовался славянами как «язык торговых операций» в общении с соседями-евреями. Об устойчивости такой ситуации свидетельствуют и современные полевые материалы из Полесья и Подолии. При том, что евреев в Полесье нет со времен Второй мировой войны, в памяти местных жителей сохраняется и лексика, и набор фраз, необходимых для минимального общения, и рассказы о бытовых контактах. Уже упомянутый 90-летний Е. В. Супрунюк из с. Ре- чица рассказывал, как благодаря знанию «еврейской азбуки» (числительных) с выгодой для себя сторговал коня у еврея и как с помощью еврейских слов «фляйш» и «гут» при немцах смог сдать на мясо маленького бычка вместо молочной коровы-кормилицы. Аналогичная ситуация наблюдается и в Подолии (Винницкая и Хмельницкая обл.). Большинство бывших местечек сейчас уже утратили свой городской статус, превратившись в большие села с мо- ноэтничным населением. Однако в памяти информантов старшего поколения, так же как и в Полесье, сохраняется невостребованный в настоящее время своеобразный «разговорник», бывший актуальным до середины 1950-х гг., когда местечки еще сохраняли остатки своего традиционного быта и уникальной языковой ситуации: «Всё понимаю! Мэня еурэи не продадут! Не продадут! А читати не могу. Шо хочете спытайте, я вам скажу по-еврэйски, шо оно на- зываеця! С детства, а дытына скоро научаеця» (Ю. С. Резник, 1929 г. р., Мурафа Шаргородского р-на Винницкой обл., 2001, зап. О. В. Белова, А. В. Соколова, В. Я. Петрухин); «Двое блызняток еврэйских було, то ходыли, а я. моя бабушка пэкла булочки на базар, колысь же нэ продавалы хлиб так, як зара, колысь же люды пэкли. Моя бабушка була пэкаркой. И вона, як я ешо була в детстви — то я ходила на базар и продавала ци булочки, хлиб цэй. То пидходят цих двое — я-то знала раньше, но забула! Но я цэ запомнила, шо воны пидходят и: „Дай булочку!“, а я ка: „Нэй!“, и: „Гэй момэ, бринк ге.“ Грошы я забыла як. „Гэй бин ой.“ И „нэм булоч- ки!“ Ну я тако. Забулося! Нэ можу запомнити. А моя бабушка-то тыльки по-еврэйски говорыла. Она еврэю служыла с детства, бавыла диты. И вона по-еврэйски говорыла з йимы так як воны. Всё знала! Брат мий, шо в Донецку, знау трохи по-еврэйски, бо бильшинство, вин з детьми шрауся з еврэйскими, говорыл» (Н. А. Лоянич, 1931 г. р., Шаргород Винницкой обл., 2001, зап. А. В. Соколова). Большинство рассказчиков свидетельствовали о том, что в быту соседи-евреи общались исключительно на своем языке, поэтому среди местных жителей украинцев знание идиша было распространено — многие помогали евреям в работах по дому и по хозяйству, работали в еврейских мастерских да и просто жили по соседству. При этом информанты подчеркивали, что большинство евреев были билингвами или даже трилингвами (владели идишем, украинским/русским и польским): «Воны миж собою разговаривали по-еврэйски. А так — воны зналы и украинский язык, и русский язык, вот. А молитвы всё у них было по-еврэйски Алэ еврэи говорили и ту мову, и ту мову. Вони вси мо зналы Миж собою вони говорили всё по-еврэйски. И бильше ниякей мови... вони тильки у свою мову вирили» (Б. И. Рид- вянский, 1919 г. р., Вербовец Муровано-Куриловецкого р-на Винницкой обл., 2001, зап. О. В. Белова, А. В. Соколова, В. Я. Петрухин). В то же время единственная проживающая в Копайгороде (Барский р-н Винницкой обл.) еврейка Дора Иосифовна Яцкова-Креймер (1924 г. р.) утверждала, что до войны в Копайгороде евреи говорили между собой по-русски: «[Знаете ли Вы еврейский язык?] Я понимаю всё, я и разговариваю, но очень плохо. Я ни с кем не общаюсь, понимаете, всё уже позабывала, столько лет — ну ни с кем... [Разговаривали в местечке по-еврейски?] Нет, никогда. Я знала еврейский, но я не учила, но я ж в окружении евреев, так я запоминала всё. Мой брат так вообще ничего не понимает. Евреи в местечке все владели русским, все разговаривали по-русски. Между собой все мы только по-русски разговаривали. Знали они [евреи] еврейский, знали украинский. А старики не знали русский язык. Разговаривали в основном так, чуть-чуть А евреи только по-русски разговаривали, так мы общались» (2001, зап. О. В. Белова, А. В. Соколова, В. Я. Петрухин). Это единичное и выбивающееся из общего контекста свидетельство, на наш взгляд, говорит не столько об ошибке памяти информантки, сколько проецирует ее личный опыт, опыт отдельной семьи (отец Доры Иосифовны был учителем в школе, и в семье был принят именно русский язык) на общую ситуацию местечка. Более молодые информанты владеют лексикой этнических соседей уже пассивно, осознавая ее «иноязычность» и «непонятность»: «На вэрбовэцких, значыть, на местечковых казалы — „хабэ“. „Хабэ“ каза- лы. Цэ еврэи, то есть „мэстные еврэи“, мол, „хабэ“. Слово есть такэ, можэ, вы чули такэ слово чи нэ чулы? Я сам нэ знаю, шо воно означае. Еврэи сами, „ты шо, — говорать, — ты хаба!“ А шо воно означае? „Куда ты полизла, хаба!“ [так и сейчас в селе окрикивают непослушную скотину, корову]. А „пййду на готу“? Дид Пэтро кажэ мэнй: „Чо прилйз, габэл?“ — А шо „габэл“? — А я шо, знаю? Цэ еврэйске слово. Алэ я звйдки знаю — „габэл“, „хаба“» (Н. А. Ковальский, 1951 г. р., Вербовец Муровано-Куриловецкого р-на Винницкой обл., 2001, зап. О. В. Белова, В. Я. Петрухин). Рассказывает женщина-украинка, долгие годы прожившая по соседству с двумя сестрами-еврейками: «Воны учили [дочь Е. Е.] по-еврэйски говорыти. Вона знала окрэми слова, а так, рэчью нэ могла говорыть, шэ була мала, може шо дальше проучйлася, то научылась бы. [На каком языке говорили старшие евреи?] Тильки по-еврэйски миж собой. [Украинцы знали еврейский язык?] Я, напрйклад, не знала. [А люди постарше?] Ну, може и так! Хто долго прожыу з ными, то конечно. Той чоловик уже помэр коло нас, то вин всэгда з нимы по-еврэйски говорыу. [Он украинец был?] Да. И всегда с ними по-еврэйски говорил» (Е. Е., 1950 г. р., Черневцы Могилевского р-на Винницкой обл., 2004, зап. О. В. Белова, Т. В. Величко). Владение несколькими языковыми кодами значимо для такого фольклорного жанра, как анекдоты об этнических соседях. Смысл таких текстов — подчеркнуть возможность разного лексического выражения одного и того же значения. Возникающее при этом непонимание — только внешнее. На самом деле речь идет о диалоге, который могут оценить рассказчики и слушатели, владеющие как своим наречием, так и наречием «чужих». Именно по этой схеме построен разговор украинца («мужика») с евреем, основанный на использовании лексических параллелей. Еврей потерял саночки и спрашивает мужика: «Загубило я Гринджало, на Гринджалi ричка, в ричщ ричиня i им корсашв i меетр i польовий виторопень». Мужик отвечает: «Знайшов саночки, на саночках торба, в торбi торбинка i с'1'м коржiв жидiвськоi маци, i шж, i защ». Получив такой ответ, еврей успокоился: «То не мое, Бог з тобою!» («гринджало» — «саночки», «ричка» — «торба», «мешр» — «нож», «польовий виторопень» — «защ») (Шимченко 1895: 13). Аналогичная ситуация представлена в разговоре «хохла» и «москаля» из Купянского у. Харьковской губ.: «Раз москаль смеялся над пословицами хахла (sic!) и говорит: „Вот сказано, хохол мазница (мазница — традиционное прозвище украинцев, многие из которых занимались извозом и имели дело с тележным дегтем. — О. Б.), говорит сегодня на улице так: був та нема, та пойихав до млина, запр^ пыньки, та пойихав по быкы“. Нада говорить: „Был да нетути, да поехал на мельницу“. Потом опять говорит хахол: „Забув рукавищ в хата на по- лищ“, а нада так говорить: „Забыл рукавицы в клете на палици“» («млын» — «мельница», «хата» — «клеть» и т. п.) (АИЭА, кол. ОЛЕАЭ, д. 121, л. 6 об.-7; собирателем отмечено, что в слободе Ново-Николаев- ке, где сделана запись, проживает 2434 малоруса и 272 великоруса). На фонетических созвучиях построен диалог русинки и мадьяра в шуточной истории из Угорской Руси. Русинка, считая, что она хорошо «знает по-мадьярски», покупает на базаре обувь и спрашивает: «Годь йа рара, чiжмарара? [годь — венг. hody 'как; как дорого’; чiж- мi — венг. csizma 'черевик, обувь’]» Мастер не понял и спросил: «М^, руска, м^? [мт — венг. mi 'что, как’]» Русинка решила, что он обвиняет ее в краже мыла (мiдло), и бросилась бежать. Призывы обувщика: «О не саладь, руска, не саладь [саладь — венг. szaladi 'убегать’]», — не остановили ее, потому что она подумала, что ее обвиняют еще и в краже сала (созвучие саладь — садло) (Гнатюк 1911: 292). Судя по всему, анекдотические ситуации такого рода часто «списывались с натуры». Лариса Терентьевна Кузевич (1929 г. р.) из п. Сатанов Городокского р-на Хмельницкой обл. рассказывала: «Ешшо хочу вам сказаты, тут в кожном сили свий акцент быу мовы. Вот, примерно, в Иванькивцах — у нас село було [4 км от Сатанова] — поросе-а, теле-е, поте-е [звук [т] произносит подчеркнуто очень мягко]. Цэ значит порося, тэля и поця. То они так, у них быу акцент. А вот, примерно, в Западной [Сатанов стоит на левом берегу р. Збруч, исторически разделяющей По- долию и Галицию] я раз пришла, тожэ в Западной було: „У вас гаци е?“ — „Шо за гаци?“ — „Мэшты у вас е?“ Я не знаю, шо такэ, ну не знала и всё! Оказываеца, цэ выходыт — трусы. А потом казали, выбачте, „гаци — в них насраци“. А мэшты, то выходит обувь, туфли. Но я не знала. А там „путня“. „Путня“ — цэ вэдро. Вот тоже я не знала, шо таке. В кожном буу якось сили даже акцент розмовы. То й так, то й так, то й так, а то й так. Вообще, короче говоря, чэсто (чисто) украинска мова дуже важка. Чэсто. А у нас нэма чэстой» (2001, зап. О. В. Белова, В. Я. Петрухин). Проблема языковых взаимоотношений и лингвотолерантности среди этнических соседей еще ждет своего детального исследования. Однако уже сейчас представляется очевидным, что в языковой сфере (как в сфере непосредственных контактов) смягчаются наиболее конфликтные мотивы «фольклорной этнологии» и корректируются традиционные стереотипы, формирующие этнолингвистический портрет «чужого».