ФОРМЫ, УСЛОВИЯ И НОРМЫ ЗАКЛЮЧЕНИЯ БРАКА

Различные вопросы брака у ногайцев изучались С. Ш. Гаджие- вой (1979), Я. С. Смирновой (1979, 1983), P. X. Керейтовым (1973, 1983, 1988) и др. Вместе с тем выявлены новые документы, собраны материалы полевых изысканий.

Ногайцы в своей жизни практиковали несколько форм заключения брака. Одним из пережитков ранних форм брака был сговор родителей о сватовстве еще не родившихся детей - бел къу- да (букв, бел - поясница, къуда - сват). Смысл этой формы брака был в том, что двое друзей в знак особого уважения друг к другу, еще до рождения находящихся в утробе матери детей, сговаривались об их обручении, разумеется, если они будут мальчиком и девочкой (однополые становились названными братьями или сестрами). Подобная форма брака редко влекла за собой уплату калыма, а если и уплачивали, то чисто символически, ибо уже с детства сваты начинали обмениваться подарками.

Был известен у ногайцев и обычай сговора детей в младенческом возрасте - бесик къуда (букв, колыбельные сваты), называвшегося также нышан салув (букв, сделать отметку) [Архипов, 1858. С. 349]. Относительно такой формы брака есть следующее заключение: «Девочка еще в люльке продана. Отцы договариваются о браке своих детей. Это записывается муллой» [Schlatter, 1836. S. 229]. В народе о такой форме брака говорили еще бебей- иннен къуда (сваты с детства своих детей). При этих формах брака между родителями детей устанавливались особые свойственные отношения, характеризуемые взаимными подношениями подар

ков не только старшим, но и детям. При взаимном согласии на брак союз двух семей придавался огласке. Отец девочки получал особые подарки: серебряный пояс, кинжал и другие вещи в зависимости от зажиточности семьи жениха. Девочка считалась просватанной, и она на ноздре носа носила специальное кольцо (алкъа), а мальчику на спине бешмета пришивали специальный кармашек (тумар), впоследствии на шее его носили девочки и мальчики и назывался он мойын тумар (шейный амулет).

Сюжетную основу известной ногайской народной поэмы «Азавнур» составляет обычай люлечного сговора - бесик къуда. Герой поэмы Азавнур в люлечном возрасте был обручен с Алган- шык. Азавнура его господин Калмырза хочет заставить уйти с ним в поход на грабеж чужих земель. Отговаривая мужа, Алганшык говорит следующие слова:

Бесигимде сени минен бегистим,

Он ясымда сени минен таиыстым.

Он бесимде бир ястыкта бас костым.

[Айт дссспъиз, айтайым. Черкесск, 1971. К. 24].

В люльке обручили с тобой,

В десять лет познакомилась с тобой,

В пятнадцать лет на одну подушку легли с тобой.

Заключение колыбельного сговора не освобождало сторону жениха от уплаты калыма. Но в таком случае выплачивать калым становилось легче - семья мальчика могла накапливать и отдавать его частями. Поэтому данная форма брака была более удобна для низших слоев населения. Но колыбельное сватовство иногда оборачивалось трагедией для обвенчанных детей, которые, повзрослев, могли восстать против существующих порядков. В 1823 г. у ногайцев Северо-Западного Прикаспия произошла следующая драма. Бекбай Темиралиев на имя ачикулакского пристава писал: «Просватал я родную дочь мою в малолетстве за сына Лабы Бейса-

кова, Абдуллу. А как дочь моя ныне достигла совершенных лет... выйти за него в замужество не желает». Отец же жениха, требуя невесту для сына, далее объясняет, что он в течение 14 лет в счет калыма «отдал 40 штук рогатого скота и 100 рублей денег» [ГАСК. Ф. 249. Оп. 3. Ед. хр. 152. JI. 7-11]. Данный спор был решен главным караногайским приставом. Отец девушки вернул полученное количество скота и деньги. Разумеется, подобные случаи, когда отец девушки счи тался с ее мнением, были единичны. В основном обрученные в младенческом возрасте дети обязаны были выполнить волю родителей.

Существовала форма заключения брака, называемая в народе оьтелес или оьтелек. Смысл такой формы брака был в следующем. Жених за неимением средств па калым взамен него, по согласию со стороной невесты, мог предложить свою сестру за неженатого брата невесты. Таким образом получался обменный брак. Он больше практиковался среди бедных слоев населения.

На существование у поганцев древних но своему происхождению форм 'іакліочеппм брака левирата и сорората - указывают разные ипсьмеппыс источники и полевые материалы. По обычаю левира та вдова должна была стать женой старшего или младшего брага мужа, при их отсутствии - другого родственника умершего. «Если муж умрет, то жену должен взять к себе брат покойного, к нему же переходят и дети; в случае нежелания вдовы выйти за брата, дети все равно отбираются» [Пашин, 1912. С. 37]. Если вдова не имела детей, она могла уйти в родительский дом, но тогда ее семья должна была возвратить калым. А этого родители вдовы вряд ли хотели.

Восходя корнями ко времени существования группового брака, левират к концу XIX в. у ногайцев бытовал главным образом у бедной прослойки населения. Одной из причин его сохранения оставался страх потери рабочей силы при уходе вдовы из семьи, а другой, по-видимому, главной, было естественное, подкрепляемое народным этикетом желание совместного проживания детей с родной матерью. Материнское чувство страха разлуки с детьми также побуждало вдову согласиться на брак с деверем. Были и другие причины существования этой формы брака [см. Керейтов, 1983. С. 118]. Левиратная форма брака называлась у ногай

цев кайынларына барув (букв, выходить замуж за родственников мужа). Это название калькированное, но само существование его позволяет сказать, что в древности имелось точное название, например как у туркмен, - дакылма [Васильева, 1954. С. 202].

Сорорат назывался балдызын алыу (взять свояченицу) или бал- дызына уьйленуьв (жениться на свояченице) и состоял в том, что вдовец был вправе жениться на младшей сестре жены.

Как форма брака существовал и брак отработкой - уьй киеу (букв, домашний зять). Уже у кочевых ногайцев Корнис отметил, что при подобной форме брака молодой человек для отработки калыма нанимался в дом тестя и тем самым закабалял себя [Корнис, 1836. С. 279]. Данной формой брака обычно пользовались бедняки, и, по-видимому, она была типична для периода постепенного разложения патриархальных устоев.

Брак у ногайцев был экзогамным. Экзогамия распространялась на всю фамилию до седьмого поколения. У кубанских ногайцев фамилии восходят к древним племенам и родам: Исуновы, Куп- чаковы, Наймановы, Керейтовы, Баисовы. У ногайцев Северо- Западного Прикаспия, Астраханской области и других фамилии в современном понимании вплоть до первых десятилетий советской власти образовывались от имен отцов, и экзогамия у них была менее определенной - вообще родственной [Фарфоровский, 1909. С. 27]. Но бывали родовые подразделения с разными тамгами, которые брали друг у друга невест. Так, юноша из рода мойнапа- найман у ногайцев Северо-Западного Прикаспия мог жениться на девушке из рода бакай-найман. Подобное явление встречалось и среди кубанских ногайцев. Если однофамильцы были далекими родственниками, то их родство должно было быть за пределами шестого-седьмого колена. Говорили: «Алты арка авыспай тукым- нан кыз алмага ярамай» (букв. «Нельзя жениться на однофамилице, не обменяв шестое колено»). Но в то же время четвертое

поколение по линии дочери могло выйти замуж за четвертое поколение по линии сына. Следовательно, обычное право ногайцев позволяло брак только вне своего рода или родового подразделения. У ногайцев Турции, куда их депортировали в середине XIX в., нами зафиксирована форма брака, когда в брак вступили дети двух сестер [ПЗ.

Браки были сословными, а в условиях развивающегося капитализма в России нормой стал брак по состоятельности. В высшем сословии браки служили укреплению династических связей.

2. М. Жирмунский писал, что «семейно-дипломатические связи ногайские властители старались завести и с другими мусульманскими династиями, прежде всего с крымскими ханами, нередко также с правителями Бухары и Ургенча» [Жирмунский, 1974.
3. 426]. В период усиления Ногайской Орды многие правители сопредельных государств старались посредством брака установить близкие дипломатические отношения с ее ханами и мурзами. Эта традиция зародилась еще в бытность хана Ногая. Чтобы спасти от разгрома столицу (Константинополь) от войск хана Ногая, византийский император Михаил Палеалог выдал свою дочь Ефросинью замуж за хана Ногая [Византийский, 1926. С. 348].

Известный академик Д. С. Лихачев подчеркивал следующее: «При всех войнах со степью, некоторые из которых носили не национальный, а феодальный характер, русские князья женились на знатных половчанках» [Лихачев, 1983. С. 79]. Одна их трех дочерей самого хана Ногая вышла замуж за великого князя Смоленского и Ярославского Федора Ростиславича [Карамзин, 1842. Т. IV. С. 70]. Княгиня Елена Глинская - мать Ивана ІУДГрозного) - была правнучкой ногайского хана Мамая [Глухов, 1993. С. 74]. А болгарский правитель Тертер выдал свою дочь за сына хана Ногая, которая, согласно народному обычаю, должна была «принять единую веру с мужем» [Веселовский, 1922. С. 41]. Известно, что Иван Грозный для укрепления дипломатических связей и для усиления в Кабарде своего влияния в 1561 г. женился на дочери кабардинского князя Темрюка Гошаней (по крещении Мария). Дальновидный политик Иван Грозный был свояком влиятельного ногайского мурзы Тинахмета (Дин-Ахмета. - Р. К.) - сына и преемника но

гайского правителя - бия Исмаила, умершего в 1563 г.

Сословные браки сохранялись вплоть до XX в. В 1836 г. Корнис писал: «Мурзы или дворяне составляют род особого народа у ногайцев. Они соблюдают обычаи, не смешиваются бракосочетанием с простолюдинами» [Корнис, 1836. С. 277]. В одном из документов 1873 г. читаем: «Мурзы в брачные союзы вступали только между собою или с семействами султанов и кабардинских князей пши, карачаевских биев, а дочерей своих отдавали за кабардинских князей» [ГАКК. Ф. 348. On. 1. Д. 9. Л. 36, 41]. Источник 1880 г. гласит, что у ногайцев «браки совершаются большею частью между семействами одинакового состояния» [Народы России, 1880. С. 377].

Запрещался брак между названным братом и сестрой (кардаш окъынган, къарындас окъыпган). Брак же родных братьев на родных сестрах не только разрешался, но и поощрялся. Была поговорка: «Аьптели-синьли бар болса, куьпдсс излсп не керек» («Зачем искать соперниц, если есть родные сестры»).

Материал по ногайцам подтверждает высказывание известных ученых Я. С. Смирновой и А. С. Тер-Саркисянц, что «брачные запреты и ограничения предполагают исключение из брачного круга целых категорий брачных партнеров - неполовозрелых, родственных, не равных по социальному статусу, иноэтничных и т. д.» [Смирнова, Тер-Саркисянц, 1995. С. 33].

На некоторые из приведенных брачных норм у ногайцев и у части народов Северного Кавказа указала Я. С. Смирнова: «Свободу брачного выбора ограничивали также ещё сохранявшиеся обычаи утробного и молочного обручения, обменного брака и особенно левирата... Известны были и сороратные браки как в форме женитьбы вдовца на сестре умершей жены (осетины, карачаевцы, ногайцы и др.). Соблюдался принцип старшинства: младшим бра

тьям или сестрам не полагалось вступать в брак раньше старших, по крайней мере без их разрешения» [Смирнова, 1983. С. 46].

Обычное право ногайцев допускало полигамию (многоженство). При господстве полигамии благодаря многодетным семьям ногайский княжеский род в сравнительно короткое время необычайно разросся. У бия Мусы (умер ок. 1509 г.) было пять жён и около 30 детей [ПДРВ. Ч. VIII. С. 230]. Многоженство, которое требовало затраты больших средств, было типичным явлением лишь в среде богачей. За хороший выкуп и в конце XIX в. многие брали двух-трех жен [Фарфоровский, 1909. С. 20].

Практиковавшаяся в верхушечных слоях ногайцев полигамия, как и большинство отмеченных форм заключения брака, была прямым следствием существования брака покупкой. «Женитьба для магометанина немыслима без калыма, но известно: чтобы его приобрести нужно трудиться. Вот почему многие их них женятся нередко под старость, а в худшем случае век остаются неженатыми» | Беитковский, 1883. С. 111].

Патриархальным духом и связью с калымом были проникнуты обычаи, связанные с заключением брака. Минимальный брачный возраст для девушки был очень ранним. Дореволюционные авторы, народные песни и полевые материалы свидетельствуют, что девушка могла выходить замуж с 13 лет. Вот что гласит народная песня:

В год - по кибитке ходить я стала,

В два - говорить я с матерью стала,

В три - с подругами я играла,

В четыре - играть перестала,

В пять - меня золотом шить учили,

В шесть - красоту мою расхвалили,

В семь - степенной быть учили,

В восемь - я наряжаться стала,

В девять - первое горе узнала,

В десять - баю сквозь щель показали,

В одиннадцать - сваты его приезжали,

В двенадцать - калым прислали,

В тринадцать - кончилась моя песня.

[Песни ногайцев, 1949. С. 32].

Переход к оседлости повлиял на брачный возраст девушки. Исследования показали, что у кубанских ногайцев, например, хотя и не намного, но брачный возраст был выше [Керейтов, 1974. С. 224].

Каков был возраст жениха? Дело в том, что брак юноши зависел от наличия у него для уплаты выкупа за невесту - калынъ (калыма). В состоятельных семьях встречались случаи вступления в брак юношей в 16 лет [Фарфоровский, 1909. С. 20; Бентковский, 1883. С. 110]. Неимевшие средств для уплаты выкупа за невесту не женились иногда до 40 лет, а другие, как отметил И. Бентковский, и вовсе не женились.

По вопросу брачного возраста на Северном Кавказе отмечено, что у разных народов он был отличен. При этом, как справедливо заметила Я. С. Смирнова: «В царской России минимальный брачный возраст регламентировался не государством, а церковью. Однако установленный шариатом минимальный возраст вступления в брак (12 лет - для мужчин, 9 лет - для женщин) был не приемлем даже по меркам дореволюционного горского быта. Поэтому действовала обычно правовая регламентация. По адатам большинства народов Северного Кавказа минимальный брачный возраст мужчин составлял 15-16 лет, женщин - 12-14 лет. Но такие браки были нечасты, хотя и имели мссго» [Смирнова, 1983. С. 45].

Калым в своей большей части исчислялся скотом. «За девку ногайскую, когда она хорошего рода и пригожа, дается от 30 до 40 коров, ценою в 20 рублей каждая, с доплатою еще деньгами от 200 до 300 рублей. Редко весьма случается, чтобы невеста отдавалась дешевле 20 коров и 100 рублей деньгами» [Корнис, 1836. С. 27]. А.-Х. Ш. Джанибеков и С. Т. Даутов определяют средний калым в 40 голов скота [Халк йырлары..., 1940. Б. 65]. Аналогичные цифры по ногайцам Северного Причерноморья и Приазовья приводит А. А. Сергеев: «...цена невесты колебалась от 30 до 40 голов и от 200 до 300 рублей» [Сергеев, 1912. С. 53].

Размер калыма зависел от многих обстоятельств. Самым главным среди них было социальное и имущественное положение сторон. В девушке ценилась ее красота, здоровье, знание народных обычаев, умение выполнять домашнюю работу. Вступал в действие закон о семейно-коленном узнавании предков невесты.

Сторона жениха проверяла, рождались ли у предков невесты до седьмого поколения дети с какими-либо умственными или физическими недостатками. При их наличии от невесты под каким-либо предлогом отказывались. В конце XIX в. у кубанских ногайцев «при определении размеров калыма до освобождения зависимых сословий плата взималась по разрядам: к первому принадлежали султаны, князья и уздени 1-й степени, второму - уздени остальных степеней и азаты; калым у первых был от 1000 до 2000 рублей, у вторых - от 500 до 1000 рублей, а у низших - от 200 до 300 рублей» [ГАКК. Ф. 454. Оп. 2. Ед. хр. 697. Л. 11].

В 70-е годы XIX в. «Кошсох Сунжева, урожденная Ахлова, по выходе в замужество за X. Сунжева, выговорила калым 1700 рублей, пару быков и лошадь без оценки» [ГАСК. Ф. 454. Оп. 2. Ед. хр. 720. Л. 133]. Документ также сообщает, что один ногаец отдал за дочь К. Алтыаякова калым: 30 коров с телятами, одного быка, кобылу и 260 рублей [ГАСК. Ф. 249. Оп. 3. Ед. хр. 1865. Л. 1]. В другом документе говорится, что едишкульский ногаец Ареали отдал в счет калыма 6 коров, 12 телят [ГАСК. Ф. 249. Оп. 3. Ед. хр. 1628. Л. 5]. Как видим, размер калыма колебался. Но в большинстве случаев его размер был высок. В состав калыма могли войти: сено, зерно, топливо. Это все переоценивалось на стоимость скота. Г. Ананьев о ногайцах Северо-Западного Прикаспия писал, что у них в счет калыма «приплачивать за невесту жених может одними деньгами или же рогатым скотом, лошадьми и другим образом» [Ананьев, 1908. С. 13]. При женитьбе бедняка, если он не может платить положенный калым, в действие вступал народный обычай родовой взаимопомощи. В данном случае всякий помогал чем мог. Иногда помогали и соседи. При просроченном сроке уплаты калыма отец невесты имел право выдать дочь тому, кто раньше внесет выкуп. Таким образом, уплата калыма иногда выходила за рамки семейных обычаев и принимала характер соседской и сельской взаимопомощи.

Во времена существования полигамии мужчина мог иметь от одной до четырех жен. Богатые часто пользовались предоставленной возможностью. Г. Ананьев отмечал, что «на возраст жениха не обращается никакого внимания, часто можно увидеть у 50- 60-летнего старика вторую или третью жену лет четырнадцати

пятнадцати. Одним словом, при выдаче замуж девушек более всего обращается внимание на количество калыма, а каков жених и скольких он лет, не принимается во внимание» [Ананьев,

1908. С. 12]. Поэтому встречались случаи, когда предприимчивый отец старался выгодно сосватать свою дочь. Если даже ее уже сосватали, то он мог потом отдать ее за того, кто уплачивал больший размер калыма. В 1843 г. А. Джумагельдиев писал приставу: «Я засватал у ногайца аула Аргин Джувутова дочь его за моего сына с отдачею ему в калым 15 штук скота, одной лошади и 100 рублей, но означенный сват мой дочь свою, вопреки нашего условия, просватал другому богатому ногайцу и уже взял задаток 100 рублей денег» [ГАСК. Ф. 249. Оп. 3. Ед. хр. 5142. Л. 6].

Для бедной части населения уплата калыма была очень затруднена. В случае невозможности уплаты калыма юноша мог одолжить соответствующие средства на калым и жениться. При этом он вынужден был окончательно разориться, ибо отработка долгов требовала много времени и усилий. Думается, что уплата калыма была одной из тех многочисленных причин возникновения среди ногайцев и такого явления, как «казакование» [Бартольд, 1968. С. 535]. Народные песни ногайцев, известные как казак йырлары (песни казаков), подтверждают, что молодые люди из-за неимения средств в уплату калыма часто вынуждены были уходить на заработки. Уход в «казаки» надолго отрывал их от родного места и родителей. О такой трагедии двух молодых сердец сказано в поэме «Карайдар ман Кызыл-Гуль» [Ногай халк..., 1969. Б. 33—47].

Для «высших же классов» калым служил надежным средством сохранения в «чистом виде» так называемой княжеско-дворянской крови. Большие размеры калыма за невесту из привилегированного сословия могли платить только представители из этого же сословия, а для крестьянского сословия калым служил своеобразной преградой для вступления в брак. Калым и другие связанные со свадьбой расходы вели к тому, что многие мужчины из небогатых семей должны были надолго откладывать женитьбу. И такая картина наблюдалась не только в среде ногайского населения на Северном Кавказе. Изучая данный институт брачных церемоний в этом регионе, Я. С. Смирнова заключает, что «брачно-свадебные платежи были заметным фактором повышения преобладающего

возраста вступления в брак. Из-за них нередко создавался большой возрастной разрыв между мужем и женой, в частности, известные у всех народов края браки между стариками и совсем молодыми девушками» [Смирнова, 1983. С. 52].

Институт калыма оставил в памяти народа много печальных воспоминаний. О тяжелой доле девушки, выданной замуж без ее согласия, но за хороший калым, рассказала нам в 1972 г. Э. Най- манова: «События произошли в а. Нижне-Мансуровском (ныне а. Эркин-Халк). У одного богатого ногайца умерла жена. Он в жены захотел взять девушку. Однако местные богачи не очень-то хотели выдать за вдового, хотя и за хороший калым, своих дочерей. Тогда он присмотрел в одной бедной семье симпатичную девушку. С отцом данной девушки сваты за солидный калым быстро нашли общий язык. Сыграли свадьбу. Жена с первого дня невзлюбила мужа. В отместку за это муж часто ее бил. Доведенная до отчаяния молодая женщина хотела покончить жизнь самоубийством и бросилась в глубокий колодец. Соседи едва успели вытащить ее из колодца и принесли домой. Придя в себя, поняв, что ее теперь ждет наказание за совершенный проступок, молодая женщина убежала в дом своих родителей. Отец в это время ухаживал за скотом. Увидев дочь, он спросил, почему она так взволнована и одежда на ней мокрая. Дочь, всхлипывая, рассказала о своей тяжелой жизни и о совершенном ею поступке. Отец возмутился со словами: «Калынъ бол- маса, эткен хайырынъ йок, оны да алдыраяк боласынъма?» («Кроме калыма ты мне ничем не помогла, хочешь, чтобы и его отобрали?») - и с вилами кинулся на дочь. Еле убежала она от разъяренного отца. Бедной женщине пришлось смириться с тяжелой долей и жить с нелюбимым человеком».

О другой трагедии повествует рассказ, который знают почти все старожилы а. Кумлы Ногайского района Республики Дагестан. У одного старика была дочь - красавица Сылув. Она любила юношу из такой же бедной семьи, как и сама. Юноша хотел жениться на ней. Но отец девушки желал «выгодно сбыть» дочь. Поэтому он дал согласие давно сватовшемуся к его дочери старику, который сулил большой калым. Отец же, зная, что дочь не выйдет замуж за старика, обманул ее. Он сказал дочери, будто ее засватали за любимого. Поскольку жених уже не имел возможности увидеться

с невестой, то Сылув поверила отцу. Её повезли на свадебной арбе в дом жениха. Согласно обычаю, навстречу свадебной процессии выехали всадники, среди которых должен был быть и жених. Невеста, не видя среди встречающих любимого, спросила о нем у сопровождающих. Те показали на действительного жениха - старика. Сылув, увидев его, упала в обморок. После того как ее привели в себя, не найдя никакой возможности поправить создавшееся положение, она воткнула себе в сердце нож. Это произошло рядом с одним курганом, поэтому в народе он называется Сылув-Тюбе.

Подобные случаи не могли пройти мимо царской администрации, и она вынуждена была обратить внимание на некоторые стороны обычного права горцев и особенно на калым. В 1893 г. начальник Кубанской области в своем письме атаманам Екатерино- дарского, Лабинского, Баталпашинского и Майкопского округов отмечал, что калым вреден и преступен. Он писал, что «требование калыма, притом в крупных суммах, противно закону и шариату, прошу предложить аульным обществам обсудить при участии почетных стариков и духовенства» [ГАКК. Ф. 454. Оп. 2. Ед. хр. 697. Л. 15]. Но, кроме Майкопского округа, вопрос о калыме так нигде и не обсуждался, и никакие меры против калыма не были приняты. В 1902 г. к теме о калыме обратилась газета «Северный Кавказ». На ее страницах было опубликовано постановление собрания доверенных лиц от местных сельских общин. В нем говорилось, что «поскольку уплата калыма влечет за собой ряд пожертвований, зачастую доводящих жениха до нищеты, то устанавливается единая цена - 500 рублей» [Северный Кавказ. 1902. № 2]. Однако и это постановление не было выполнено. Дело в том, что решение приняли чисто бюрократическим путем, и оно не могло повлиять на обычай. Даже если бы он выполнялся, то и беднякам было бы не по карману уплатить 500 рублей. Калым продолжал существовать. Правда, уже в начале XX в. его размер начинает уменьшаться. В среднем для крестьянской семьи калым ограничивался уже 100 рублями, 2-А коровами, а для богатых семей - 600-800 рублями, шестью коровами, двумя быками и конем.

Известно, что калым - это и возмещение рабочей силы семье невесты, и продажа рабочей силы на сторону. Но в конце XIX в. и до

30-х годов XX в. у кубанских ногайцев существовал другой обычай, связанный с калымом. Он назывался калынъ алдынъма - тий- исли муьлк эт (получил калым - верни равноценное имущество). Дело в том, что, согласно обычному праву, приданое невесты считалось ее собственностью и при разводе с мужем оставалось у нее. Оно не входило в общее имущество ее новой семьи. При разводе с мужем жене из общего имущества ничего не давалось (если развод был по вине жены, а он почти всегда устраивался так, что виновницей выступала женщина). К тому же семья женщины возвращала и полученный ранее калым.

По институту приданого в архиве мы обнаружили интересный документ 1893 г., где говорится, что ногайцы «убивают на подарки не только задатки полученного калыма, но и гораздо большую часть затрачивают из собственных средств» [ГАСК. Ф. 454. Оп. 2. Ед. хр. 697. Л. 12]. Г. Бонч-Осмоловский в 1926 г. писал, что у всех турецких народностей приданое «строго эквивалентно». «В первый день свадьбы в доме невесты, на видном месте, раскладывается се имущество. Приходящие с подарками посланцы жениха подробно осматривают его и удостоверяются в точном соответствии наличности с обусловленным в брачном договоре» [Бонч-Осмоловский, 1926. С. 101-102]. Изученные нами материалы говорят о следующем. У степных ногайцев взамен полученного калыма отец невесты должен был отдать своей дочери эквивалентное стоимости калыма приданое. По словам 3. Кайбалиева из а. Кара-Тюбе, приданое называлось уьйтурман. В него входило полностью убранство комнаты: сундуки, матрацы, пуховые подушки, стеганые одеяла, паласы, ковры, кухонные принадлежности. Несомненно, количество вещей зависело от богатства семьи невесты. Данные вещи не входили в число кийита (подарки родным жениха). Здесь следует заметить еще вот что. Кийит и уьйтурман приданое, вместе взятые, были равноценны полученному калыму. Часть вещей для кийита и уьйтурмана приносили приглашенные. Лучшие вещи: ковры, паласы, шубы и т. д. - давали в основном родственники. Они же рассчитывали на то, что в обмен на принесенное получат хорошее вознаграждение из числа скота, приведенного на калым. Также полученный стороной жениха кийит раздавался родственникам.

Относительно кийита необходимо понять следующее. Кийит этимологизируется: кийим - одежда + эт - сделай. То есть невестка собственными руками с определенного возраста готовила для будущего свекра и свекрови, ближайших родственников мужа рубашки, вышивки, предметы туалета и т. д. Наблюдатель быта кумских ногайцев в середине XIX в. сообщал, что «девицы сами себе приготовляют приданое» [Кавказ. 1859. № 89]. Таким образом проверялась способность невесты к содержанию семьи, ее мастерство по рукоделию. Данный обычай у ногайцев Российской Федерации забыт. Но у ногайцев Турции, вынужденных переселиться туда 150-200 и больше лет назад, кийит сохраняется. В этом мы убедились, будучи в ногайских аулах Турции в марте 1995 г.

Из приданого и кийита, к сожалению, родителям и молодоженам ничего не оставалось. Ни та, ни другая сторона ничего не выигрывала. «Родители невесты дают им в приданое платья, тюфяки, наряды и пр., а богатые и много разных дорогих вещей, так что приданое равняется всем издержкам жениха» [Корнис, 1836. С. 272].

Существовал обычай вознаграждения матери невесты - суьт акы (букв, стоимость молока). Сторона жениха делала ей подарки отрезами на платье и украшениями за то, что она вскормила своим молоком дочь.

Тяготы калыма были одной из причин сохранившегося насильственного похищения девушек (разылыксыз акашув) [Смирнова, 1979]. Нормами обычного права похищение каралось. Оно могло повлечь за собой убийство похитителей. Все же, если юноша увозил девушку и ставил ее родителей перед свершившимся фактом, то дело обычно кончалось миром. Но если девушку возвращали домой, то это считалось позором для жениха, и он на долгие годы уходил на чужбину.

Практиковалось также похищение невесты с ее согласия (разы- лыкпан акашув). К нему прибегали при несогласии родителей девушки на брак по причинам материального или иного характера. Существовавшие у ногайцев формы умыкания подтверждают следующие выводы Я. С. Смирновой: «У всех народов Северного Кавказа существовали три существенно различные формы

умыкания: 1) похищение без согласия девушки и вопреки воле ее родни; 2) похищение с согласия девушки, но против воли ее родни; 3) фиктивное похищение по согласию всех заинтересованных лиц и сторон. Эти три формы могут быть также названы соответственно насильственным умыканием, уводом и уходом» [Смирнова, 1983. С. 53-54].

У ногайцев вплоть до первых десятилетий XX в. существовали различные формы брака: колыбельный сговор детей - бесик къу- да, поясное сватовство - бел къуда, обменный брак - оьтелес, брак отработкой - уьй киеу, левиратная форма брака - кайынларына барув, сороратная форма брака - балдызын алыу. Эти формы брака были обусловлены экономическими соображениями. Необходимость уплаты калыма и стремление избежать или облегчить расходы для семьи жениха заставляли население прибегать к этим формам брака.

Поясное сватовство с названием бел къуда встречается у родственных ногайцам народов: казахов, узбеков, киргизов, каракалпаков, у которых отмечен и колыбельный сговор под термином «бешик къуда». Г. П. Васильева описала колыбельный брак у т^?кмен ^Васильева, 1954. С. 194-197]. Считается, что «обе эти формы были в той или иной степени связаны с преобладавшим «калымным» браком» [Абрамзон, 1971. С. 223]. О наличии колыбельного сговора у таджиков указано в исследовании Н. А. Кисля- кова [Кисляков, 1959. С. 76]. Такие формы брака распространены и у соседей ногайцев на Северном Кавказе, например, осетин [Калоев, 1971. С. 217]. У абазин был сговор (агара.йшылу йхівайра) [Абазины, 1989. С. 164], но в то же время он не отмечен у адыгов [Калмыков, 1974] и карачаевцев [Карачаевцы, .1978. С. 239-243].

С. Ш. Гаджиева, исследовавшая обычай сговора малолетних детей у народов Дагестана, считает, что «...согласно свидетельствам наших информаторов, такой сговор не был широко распространен ни в одном из районов Дагестана. К тому же этот обычай бытовал преимущественно среди состоятельных слоев населения. Родители при этом преследовали цель обеспечить детям выгодные, с их точки зрения, партии, установить близкие родственные отношения с состоятельными семьями, с сильными и влиятельными тухума- ми. Кроме того, на ранний сговор порой шли отцы, находившиеся

в долголетней дружбе, чтобы еще более укрепить эту дружбу, или родственники, чтобы «чужие не посягали». На связь такого сговора с побратимством указывалось еще в середине XIX в.» [Хаджиева, 1985. С. 162]. Интересно то, что такое тюркское название люлечного сговора, как бешик кертма, наблюдается и у аджарцев- грузин [Бекая, 1966. С. 10]. На этот момент также обратила внимание и С. Ш. Гаджиева.

Мы отметили, что люлечное обручение могло привести к трагическому исходу или же вообще не способствовало крепости семейных отношений. В этой форме брака переплетались разные мотивы. Ученые пришли к выводу, что такая форма брака возникла в эпоху материнского права, в период парной семьи. Но в условиях патриархальной семьи она приобрела новый смысл, ее использовали для облегчения уплаты калыма, ибо время, отведенное со дня помолвки до свадьбы, было большим - вполне хватало на то, чтобы собрать условленное или минимальное количество калыма. Поэтому, все-таки, утробная и люлечная формы брака, скорее, были привилегиями бедных прослоек общества. Но в то же время С. М. Абрамзон на основе анализа значительного материала по формам брака народов Средней Азии и Казахстана пришел к выводу, что «в историко-социологическом аспекте между формами заключения брака, носившими название «бел куда» и «бешик куда», и кузенными браками может быть установлена определенная связь. Имеются все основания рассматривать первые как дериваты древнейших форм брака - кузенных браков» [Абрамзон, 1971. С. 226].

Левиратная форма брака указывала на бытование некогда группового брачного права братьев на девушек-сестер из другого рода. Уплата за девушку калыма делала ее позднее собственностью уже всей семьи мужа, поэтому после смерти мужа жена становилась собственностью деверя (кайниниси). Объяснение информаторов того, что в данном обычае присутствовала боязнь не только потери рабочей силы, но и потери детей - выходцев из данного рода, тоже небезосновательно. Следует сказать, что в конце XIX в. к левиратной форме брака прибегали не всегда. Возможно, сказывалась уже расшатанность патриархальных устоев. Вплоть до наших дней встречается женитьба деверя на вдове умершего

брата. При этом особой разницы - на вдове умершего старшего или младшего брата - нет. В этом вопросе ногайский левиратный брак имеет больше аналогий с казахским - видимо, сказались не только древние этногенетические корни, но и множество сходных форм семейно-брачных отношений, национальной психологии.

Сороратный брак (балдызын алыу) позволял жениться вдовцу на~Тлладшей сестре жены-покойницы. Здесь были свои правила. Если свояченица была молода, вдовец ждал обычно достижения ею брачного возраста. А если умерла сосватанная невеста, за которую был уплачен определенный калым, то сторона невесты старалась подыскать другую кандидатуру. И в этом случае наиболее схожий обычай наблюдался у казахов, у которых «если невеста умирала до брака и до совершения праздника, связанного с первым посещением ее женихом, то обычно ее отец должен был отдать жениху за небольшую приплату вторую дочь или вернуть калым; если у отца невесты следующая дочь была несовершеннолетней, то просили жениха подождать, иногда же договаривались о том, что младшая сестра невесты выйдет за младшего брата жениха» [Кисляков, 1969. С. 91]. Данный пережиток древних форм брака был известен и каракалпакам и назывался, как у ногайцев, балдыз- га уйлениу [Есбергенов, 1975. С. 43].

Известный у многих народов брак обменом существовал у ногайцев и назывался оьтелес. Термины, обозначающие этот брак, в основном известны у народов Средней Азии и Казахстана: карсы къуда - у казахов, гарша - у туркмен, карши куда - у узбеков и т. д. Брак обменом облегчал уплату калыма или вообще ни одна из сторон не платила калыма, а каждая сторона по возможности старалась сделать приданое. У казахов выражение «карсы куда болганда калынмал алыспайды» означает, что «когда обменный брак, то калым не платят» [Аргынбаев, 1973. Б. 247]. Представленные данные о браке свидетельствуют и о браке, который назывался покупным. Он был распространен не только в Средней Азии и Казахстане, но и в других местах. В частности, «брак у всех народов Северного Кавказа был покупным. За невесту давался выкуп, называвшийся у чеченцев там, у осетин - ирэ- ед, у адыгских народов - уасэ, у карачаевцев и балкарцев - калын. В кавказоведческой литературе его обычно называют тюркским

словом «калым». Исторические корни калыма достаточно хорошо исследованы в советской этнографии; он возник главным образом как возмещение, дававшееся некогда сородичам за потерю рабочей силы девушки, а позднее - трактовали калым по-разному: адаты - как выкуп родителям невесты, шариат - как предбрачный дар самой жене, ее обеспечение на случай вдовства или развода» [Смирнова, 1983. С. 48].

Таким образом, брак путем уплаты калыма у ногайцев показывает, что размер калыма, как и у некоторых соседних народов, находившихся на стадии развития патриархально-феодальных отношений, был большим. Зачастую из-за невозможности уплаты калыма многие оставались неженатыми. Но другие факты говорят о том, что калым был зачастую эквивалентен приданому или его часть обязательно расходовалась на приданое.

Таким образом, установленные нормы, условия и способы заключения брака позволяют судить об их древних и пережиточных элементах. Интересы молодых людей при вступлении в брак редко принимались во внимание. Существование обычая выплаты калыма - классического атрибута брака периода патриархальных отношений - само говорит о бесправном положении вступающих в брак. Ф. Энгельс писал, что «в бесчисленном множестве случаев заключения брака до самого конца средних веков оставалось тем, что оно было с самого начала, - делом, которое решалось не самими вступающими в брак. ...А когда с торжеством частной собственности над общей и с появлением заинтересованности в передаче имущества по наследству господствующее место заняли отцовское право и моногамия, тогда заключение брака стало целиком зависеть от соображений экономического характера» [Энгельс, 1973. С. 85].

Покупной брак неизбежно порождал ситуацию, когда сваты не хотели дать лишний калым (артык калынъ шыкпасын), а родственники невесты не хотели «продешевить товар». Однако к концу XIX в. величина калыма постепенно уменьшается. Видимо, это было следствием не столько тех решений, которые бюрократическим способом принимали местные власти относительно калыма, а скорее, было связано со все большим распадом патриархальных общин. Большая семья, имея хорошую

экономическую базу, располагала лучшими возможностями выплатить богатый калым. А у образовавшихся к концу XIX в. семей-сегментов, а далее у малых семей материальный базис был менее устойчив, что влекло и меньший размер калыма. Изучив материал о таджиках, Н. А. Кисляков пишет, что «вместе с гибелью патриархальной общины, с разложением патриархальнонатуральных условий жизни, другими словами - с.появлением товарно-денежных отношений и пришедшей на смену патриархальной общине моногамной (индивидуальной, малой) семьи, отмирает и калым» [Кисляков, 1959. С. 179]. К концу XIX в. все четче выступал обычай выдачи невесте приданого, равноценного калыму. Все эти моменты тяжело отражались в конечном итоге на молодой паре. Редко когда брак заключался по взаимному согласию и любви молодых. Регулятором брака выступало, имущественное и сословное положение вступающих в брак.