Глава 1 МОНТЕСКЬЕ (1689-1755)

С педагогической точки зрения трудно решить, с чего начать изложение того, что в наши дни считается социально-антропологической мыслью. Можно восходить к Платону и Аристотелю или, пожалуй, еще дальше — в одно время я начинал свой курс лекций с Ибн Хальдуна- Однако же разрыв между эпохами слишком велик.

Вряд ли стоит много говорить о жизни Шарля Луи де Секонда, барона де Монтескье. Аристократ по рождению, о чем свидетельствует его имя, он изучал право сначала в Бордо, затем в Париже и позднее стал правоведом. Для своего времени он был очень образован и пользовался высокой репутацией в салонах вольнодумного Парижа времен регентства, где, по всей видимости, ему весьма нравилось проводить время. Некоторые называли его свободомыслящим. Себя он видел человеком светским; говорили, правда, что он был несколько скуповат. Он много путешествовал по Европе; два года, проведенные в Англии, произвели на него глубочайшее впечатление, особенно в политическом отношении. Он был очень терпим, можно сказать, почти либерален и порой даже несколько беспорядочен в своих взглядах на мир.

Монтескье был одним из первых писателей, кто стал настаивать на мысли, что все институты каждого общества образуют систему взаимозависимых составляющих. Отношения между ними могут быть выявлены путем сравнения наблюдений, полученных на материале большого числа различных обществ. «Законы в их самом общем значении являются необходимыми отношениями, проистекающими из природы вещей. В этом смысле все сущее имеет свои законы...» (Montesquieu [далее — М] 1750 [1748], 1). Под «необходимыми» Монтескье подразумевает здесь только то, что, как правило, в определенном типе социальной структуры мы не обнаруживаем институтов, находящихся в противоречии с ним. Существует своего рода согласованность между одним социальным фактом и другим, так же как и между типом общества и условиями окружающей среды, в которых оно находится.

Размер популяции, а следовательно политической общности, зависит от способа жизнеобеспечения. Народы, занимающиеся охотой, рассеяны на большом расстоянии друг от друга и живут компактными группами. Более крупные объединения мы находим у пастушеских народов и еще более крупные — у земледельцев. Граница, отделяющая дикарей от варваров, проходит между охотниками, которые бродят независимыми ордами, и пастухами и скотоводами, у которых уже создались объединения более совершенного типа. Для Монтескье это — «закон». Другой «закон» заключается в том, что характер и даже философия народа в значительной степени являются продуктом климатических условий. Так, например, индийцы — по натуре малодушный народ, и даже дети европейцев, рожденные в Индии, теряют смелость, присущую своим соотечественникам, будучи подвержены влиянию климата.

Хотя книга Монтескье посвящена законам, само это слово он употребляет в различных смыслах при указаниях на двойственную природу человека, а именно: он проводит различие между естественным законом, которому подчинены все животные, и определенным положительным (позитивным) законом, который характерен только для человеческих обществ.

Поскольку точка зрения Монтескье заключалась в том, что везде, где мы находим тот или иной фундаментальный общественный институт, все прочие институты должны ему соответствовать, он принялоя изучать и сравнивать различные образы социальной жизни в разных обществах — как в тех, которые были ему лично известны (Европа), так и в тех, о которых он только читал (Греция, Рим, Китай, Индия, Формоза, Мальдивские острова, Турция, Эфиопия, арабы, евреи, карфагеняне, франки, германцы, мексиканцы, американские индейцы и др.). В своем пространном исследовании, написанном, несомненно , под влиянием идей Аристотеля, он затронул широкий круг вопросов: устройство общества, образование, положение женщин, законы, обычаи, нравы, богатство, война, денежное обращение, торговля, экономика, налоги, климат, рабство, мораль, религия и тд. Немалая часть этих вопросов была поднята конкретно в связи с историей европейского феодализма. Это общее рассуждение о делах человеческих, выдержанное в благоразумном и вдумчивом тоне. Это также и наставление для правителей, указывающее, какой тип институтов им следует поощрять. Неудивительно, что Монтескье признавался в том, что труд, вложенный им в это сочинение, почти убил его.

В первой части своей книги Монтескье, следуя Аристотелю, принимает форму правления за постоянную величину, по отношению к которой все остальные институты предстают как производные. Монтескье делит формы правления на три классических типа: республиканский (демократический или аристократический), монархический и деспотический; но, принимая аристотелевскую классификацию как таковую, применяет он ее по-своему (так как знания Аристотеля были в целом ограничены историей греческих городов- государств). Монтескье старается определить, какие законы, нравы, обычаи и т.п. соответствуют каждой конкретной форме правления, ибо то, что присуще одной форме, непригодно для другой. Вопрос о том, что «пригодно», а что «непригодно», разъясняется только после того, как четко определен принцип (этос) каждого типа правления. «Существует различие между природой и принципом правления, которое состоит в том, что природа правления — это то, что его собственно конституирует, а его принцип — то, каким путем оно приводится в действие. Одно является его частной структурой, другое — человеческими страстями, которые приводят ее в движение» (М 1750, 27). Принцип демократии — достоинство (или честность); аристократии — умеренность (или сдержанность), основанная на достоинстве; монархии — благородство (или величественность); деспотии — страх. Из этого не следует, однако, что в каждой конкретной республике люди действительно поступают только достойным образом, а в каждой конкретной монархии они движимы исключительно благородством (или, например, если это не так, то значит, что правительство «несовершенно»).

Другие институты государства подчиняются существующему виду правления. Так, формы образования, очевидно, должны соответствовать принципу правления — в республике, например, целью образования является воспитание самоотречения. Далее заявляется, что республикам следует «естественно» ограничиваться небольшой территорией; монархиям — умеренно большой территорией (если она будет меньше необходимого, то монархия станет республикой; если больше, то знать утвердит свою независимость и оградит себя от возмездий короны), а большая империя предполагает деспотическую власть, позволяющую быстро принимать решения, при этом страх удерживает отдаленных наместников от бунта. Дух государств меняется в зависимости от уменьшения или увеличения их территории. В монархиях, где между правителем и народом находится наследственная знать, благодаря майорату сохраняется имущество семьи, и потому майорат очень полезен; он не играет столь важной роли при других типах правления. При деспотических формах правления наказания должны быть очень суровыми; при умеренных режимах (монархическом или республиканском) стыд и чувство долга действуют как сдерживающее начало. Роскошь свойственна монархиям, и в них не должно быть законов, регулирующих расходы населения, так как если богатые не будут растрачивать свои состояния, бедные будут голодать. При демократии не может быть никакой роскоши. При монархии женщины незначительно ограничиваются в правах, при республиканской форме правления они свободны по закону, но ограничены нравами, при деспотической — они представляют собой движимое имущество. В монархиях приданое должно быть весомым, для того чтобы дать возможность мужьям поддерживать свое положение, в республиках же оно должно быть небольшим.

Впрочем, «этос» {esprit) народа определяется не только формой правления (хотя и проявляется яснее всего именно в ней), но и всем тем, что определяет образ жизни: «Различные причины влияют на людей — климат, религия, законы, указы правительства; все это направляет рост того общего духа, который формируется также и предшествующими условиями, моралью и обычаями». У различных народов разные влияния оказываются определяющими, и каждое отдельное условие играет свою роль в жизни каждого из народов. «Природа и климат почти абсолютно управляют жизнью дикарей; обычаи правят китайцами; законы господствуют в Японии; мораль некогда была всесильна в Спарте; принципы правления и древняя простота нравов господствовали в Риме» (М 1750, 418). Отсюда следует, что введение новых законов может изменить дух нации. Нам надо быть начеку!

Метод интерпретации, принятый Монтескье, лепсо понять, взяв несколько типичных примеров из его книги. Все они иллюстрируют его основной тезис законы следует объяснять законами, а историю — историей, так как любой социальный факт может быть объяснен только с точки зрения совокупности других социальных фактов, частью которой этот факт является. В Афинах, например, мужчина мог жениться на единородной сестре (т.е. полусиблинге по отцу), но не мог жениться на единоутробной сестре. Это правило возникло в республиках, где требовалось не допустить, чтобы две линии наследования переходили к одному человеку. Человек, женившийся на дочери своего отца, мог наследовать только имущество отца, но если бы он женился на единоутробной сестре (т.е. полусиблинге по матери), то могло бы случиться, что отец последней, не имея мужского потомства, оставил бы ей свое состояние и ее мрк мог бы получить два состояния. Домашний сервитут (в отличие от рабства) объясняется тем, что в жарком климате девушки выходят замуж в возрасте от 8 до 10 лет и старятся, достигнув 20 лет, из-за чего детство и замужество проходят одновременно, определяя этим самым зависимое положение женщины в доме. О полигамии Монтескье говорит следующее: в Европе больше юношей, чем девушек, а в Азии больше девушек, чем юношей, — отсюда в Европе моногамия, а в Азии полигамия; но в холодных областях Азии, где, как и в Европе, мужчины количественно преобладают, «...появляется, как говорят ламы, основание для закона, который разрешает одной женщине иметь мною мужей», т.е. для полиандрии (М 1750, 361). Далее нам сообщается: «В племени наяров на Малабарском берегу мужчины могут иметь только одну жену, тогда как женщины, наоборот, могут иметь много мркей. Происхождение этого обычая, я полагаю, выяснить нетрудно. Наяры — племя благородных, поставляющее солдат всем родственным народам. В Европе солдатам запрещено жениться; на Малабарском берегу, где климат требует большего снисхождения, их удовлетворяют заключением как можно менее обременительного брака — одна жена дается нескольким мужчинам, что соответственно уменьшает привязанность к семье и заботы о содержании дома и предоставляет солдатам возможность полностью отдаваться военному делу» (М 1750, 362). У татар самый младший мальчик в семье всегда является наследником, потому что, как только старшие сыновья становятся настолько взрослыми, для того чтобы стать пастухами, они забирают скот, который им дает отец, и покидают дом, для того чтобы основать свое собственное жилье. «Последний из мальчиков, который продолжает жить в доме с отцом, становится таким образом его естественным наследником Я слышал, что сходный обычай (право младшего сына на наследование, или минорат) наблюдали также в некоторых небольших округах Англии. Это был, вне сомнения, скотоводческий закон, занесенный туда какими-то бретонскими племенами либо установленный германцами. Цезарь и Тацит сообщают нам, что эти последние очень мало занимались сельским хозяйством» (М 1750, 401). Некоторые из этих толкований могут показаться нам сегодня довольно наивными, но они несомненно представляют собой пробы социологического взгляда на вещи, даже в тех случаях, когда они целиком или по большей части не подкрепляются доказательствами.

Существует связь между формами семейного и политического управления. Равноправному статусу граждан республики соответствует высокое положение женщин в доме. Когда климат требует, чтобы женщины находились в подчинении, это лучше согласуется с монархической формой правления. К тому же это одна из причин, почему на Востоке всегда было трудно установить народное правление. Однако в наибольшей степени принижение женщин свойственно духу деспотических правительств, которые жестоко обращаются со всеми. «Так, мы видим, что в Азии домашнее рабство и деспотическое правление шли рухса об руку во все времена» (М 1750, 365). «Одно явление тесно связано с другим: деспотическое могущество правителя естественным образом связано с порабощением женщин, свобода женщин — с духом монархии» (М 1750, 428).

Монтескье имел отчетливое представление об интегрирующей функции обычая (и наверное, мы можем сравнить его с Конфуцием): «Укажем теперь на отношение, которое вещи, с виду совершенно незначительные, могут иметь к фундаментальным установлениям китайского государства. Империя эта основана по типу управления семьей. Если вы преуменьшите авторитет отца или хотя бы ограничите церемонии, которые выражают почтение к нему, вы ослабите уважение к должностным лицам, к которым относятся как к отцам; ослабнет также и забота должностных лиц о народе, который они должны почитать своими детьми; наконец, и сами связи, существующие между правителем и его подданными, постепенно будут утрачены. Устраните хотя бы один из этих обычаев — и вы уничтожите государство. То обстоятельство, поднимается ли невестка каждое утро, чтобы исполнить свои обязанности по отношению к свекрови, — факт, сам по себе не имеющий важного значения; но если мы примем во внимание, что эти несущественные обычаи непрерывно воскрешают во всех умах определенную идею, а именно идею, на которой покоится „дух" империи, — то мы убедимся, что исполнение тех или иных действий является необходимым» (М 1750, 433).

По поводу запрещения браков между близкими родственниками Монтескье говорит, что брак сына со своей < матерью «нарушает порядок вещей: сын должен питать безграничное уважение к матери, а жена обязана безгранично уважать мужа, поэтому брак матери с сыном подорвал бы естественное взаимоотношение обеих сторон» (М 1750, 205). Запрещение браков между двоюродными братьями и сестрами вызвано тем, что в прошлом, после вступления в брак, дети имели обыкновение оставаться в доме родителей: «Сыновья двух родных братьев, или двоюродные братья, почитались всеми, так же как и друг другом, за братьев» (М 1750, 207). Посему брак не дозволялся. Такой запрет на кровосмешение был универсальным: «Эти принципы столь сильны и естественны, что их влияние распространилось по всему миру. Вовсе не римляне подсказали жителям Формозы, что браки между родственниками в четвертом колене кровосмесительны; так же как не римляне передали подобное отношение арабам; не римляне научили этому и обитателей Мальдивских островов» (М 1750, 207). Впрочем, религия иногда разрешает и даже поощряет браки с матерями и сестрами, например у ассирийцев, персов и египтян.

Точка зрения Монтескье весьма напоминает взгляды появившихся позже функционалистов, и, возможно, это яснее всего проявляется в его рассуждениях о религии. Даже если религия и ложна сама по себе, она может выполнять чрезвычайно полезную функцию. Кроме того, она всегда будет подходить тому типу управления, при котором мы ее находим. Христианство лучше всего сочетается с умеренным типом правления, ислам — с деспотическим. Северная Европа избрала протестантство, а Южная Европа осталась верна католической церкви: «Причина этого очевидна — жители Севера обладают и всегда будут обладать духом свободы и независимости, которого не имеют жители Юга, и поэтому религия, которая не имеет видимого главы, более склонна к независимости духа, чем та, у которой такой глава есть» (М. 1750, 149). «В тех странах, где утвердилась протестантская религия, революции совершались в соответствии с особыми задачами политического управления. Лютер, заручившись поддержкой князей, никогда не смог бы склонить их принять духовную власть, не освященную знаками социального превосходства; в то время как Кальвин, имея дело с людьми, жившими при республиканском правлении, и с недовольными гражданами монархий, смог избежать установления титулатуры и знаков превосходства» (М 1750, 150).

Даже народы, у которых религия не обнаружена, имеют нечто, соответствующее морали (разве не убеждал нас в этом более столетия спустя Леви-Брюль?). Все они одинаково учат, что человек не должен убивать, красть, что он должен помогать своим соседям и тд. Философские учения древних (как, например, секты стоиков) являлись в сущности такой же разновидностью религии. Религия и гражданские законы повсюду должны быть в гармонии. «Следуя самым справедливым и святым идеям, можно прийти к самым плохим последствиям, если идеи эти не будут находиться в единстве с общественными принципами; следуя самым ложным и ошибочным доктринам, можно прийти к блестящим последствиям, если сфабриковать доктрины так, как будто они соответствуют общественным принципам» (М 1750, 161). Ни Конфуций, ни Зенон не верили в бессмертие души, как говорит Монтескье, но их учения оказали замечательное воздействие на общество. Вместе с тем даосы и буддисты, утверждавшие, что душа бессмертна, пришли к самым пугающим выводам, например, поощряли самоубийство. Священные книги персов советовали верующим иметь детей, потому что толковалось, что в судный день дети станут мостом, по которому те, у кого детей нет, пройти не смогут. «Такие доктрины были ошибочными, но чрезвычайно полезными» (М 1750, 163). Религия любого народа соответствует его образу жизни. В Индии трудно разводить скот (опять же, по мнению Монтескье), и поэтому религиозный закон, охраняющий скот, представляется уместным. В Индии лучше выращивать рис и бобовые, и потому полезными должны быть религиозные законы, разрешающие данный вид пищи. Мясо животных не имеет вкуса (что бы Монтескье ни имел в виду, говоря это), стало быть, закон, запрещающий есть мясо, небезоснователен. «Из всего этого следует, что при перенесении религии из одной страны в другую часто возникает множество несоответствий» (М 1750, 167). Ведь, например, свинья редко встречается в Аравии, но повсеместно распространена в Китае, и в известной мере свинина является там необходимым продуктом питания. В Индии самым похвальным делом считается обращаться к Богу, стоя в проточной воде. Можно ли представить себе такую молитву в нашем климате, да еще зимой!

Итак, я повторяю снова, бблыная часть подобных рассуждений была попыткой ответа на вопросы с помощью блестящей идеи, интересного логического хода, практическое обоснование которых часто не подтверждалось фактами и по сути оказывалось всего лишь наивной догадкой. Впрочем, возможно, именно поэтому идеи Монтескье так близки современному социологическому мышлению. Необходимо напомнить, что исследования социального поведения как в литературе, так и в жизни долгое время почти полностью ограничивались знаниями Монтескье, а знания его были недостаточны. Несчастьем XVIII в. была общая тенденция к морализаторству, но тем не менее в трудах Монтескье представлена попытка хладнокровно расчленить общественный организм и объяснить функционирование его частей, а также вера в то, что принципы социальной жизни могут быть познаны не путем догадок, почерпнутых из философских сентенций и аксиом, а единственно путем наблюдения, индукции и сравнительного изучения. Если мы говорим, что Макиавелли создал трактат по социальной психологии, то нам следует признать, что трактат Монтескье имел характер социологический. В нем мы находим ббльшую часть составляющих социологической (или социофилософской) мысли, особенно в том виде, как она развивалась во Франции за время от Монтескье до Дюркгейма и позже. Эти положения: настойчивое требование научного, сравнительного изучения общества с использованием сведений о возможно большем числе обществ; рассмотрение простейших обществ как примеров определенных типов социальных систем; необходимость начинать исследования с классификации, или таксономии, обществ, основанной на фундаментальных критериях (как, например, начинали свой научный путь зоология и ботаника); идея взаимной согласованности между социальными фактами (или социальными системами) и то положение, что любой факт может быть понят только при сопоставлении его с другими социальными фактами и другими условиями окружающей среды, как часть сложного целого; и, наконец, идея, что сама эта взаимная согласованность носит функциональный характер. В трактате «О духе законов» мы находим также отчетливо изложенную идею о структуре общества и основных ценностях, которые проявляют себя через эту структуру. Мы находим и мысль о прикладном характере науки о социальной жизни: сведения, которые мы узнаем из сравнительного изучения человеческих обществ, помогают нам лучше организовать наше собственное. Единственное, что отсутствует в сочинениях Монтескье (возможно, что и к счастью для него) и что будет считаться важным среди социологов более позднего времени, — это мысль, что человеческие общества являются такими же естественными системами, как системы, изучаемые экспериментальными науками; т.е. мысль о том, что социологические законы подобны законам, установленным в естественных науках с их утверждениями о неизбежных и неизменяемых закономерностях и связанной с ними идеей о неизбежном и согласованном поступательном развитии. Как указывал Конт, у Монтескье вообще не было представления о прогрессе. Однако, несмотря на то что сегодня мы знаем гораздо больше о человеческих обществах, чем Монтескье, и понимаем, что некоторые из его положений были наивными, нам все же не мешало бы допустить, что в отношении метода и теоретических знаний со времен Монтескье мы продвинулись ненамного. Даже если это допущение и не бесспорно, то по крайней мере нельзя не признать, что большинство авторов, имеющих дело с социальной философией, социальной исто рией и социологией (включая сюда социальную антропологию), вплоть до наших дней испытывают его влияние, прямое или косвенное, которое отчетливо запечатлено на страницах их работ. Как великолепен его трактат «О духе законов» и каким языком это сочинение написано! В конце жизни Монтескье сказал: «За мной осталось только два дела: научиться заболеть и научиться умереть».