Очерк одиннадцатый ЭТНОСОЦИАЛЬНАЯ СТРУКТУРА ЧЕЛОВЕЧЕСТВА И ЕЕ ДИНАМИКА В ПЕРВОБЫТНООБЩИННОЙ ФОРМАЦИИ
На разных этапах истории человечества этнические процессы протекают, как мы уже отчасти могли убедиться, далеко не одинаково. Поэтому представляется целесообразным, хотя бы в самой общей форме рассмотреть их ход на протяжении всемирной истории. Только в таком случае можно выявить те черты этнического развития народов мира, которые характерны для разных исторических эпох, специфику этого развития на всех уровнях этнической иерархии. При этом, разумеется, необходимо учитывать, что этнические системы как совокупности людей характеризуются не только собственно этническими, но и многими другими присущими человеческим общностям свойствам. Определенная часть такого рода свойств имеет для этнических систем особое значение, выступая в качестве основного и непременного условия их существования. Это прежде всего социально-экономические и демографические показатели. Нет такой этнической общности (будь то малочисленная этническая группа или многомиллионный этнос), которая не обладала бы этими свойствами. Поскольку же этнические процессы в конечном счете детерминированы социально- экономическими, особое внимание, очевидно, следует уделить их взаимосвязи. Но, разумеется, при этом должны быть учтены и собственно этнические процессы; иначе мы неизбежно получим искаженную картину основных этапов этнической истории человечества. Что касается периодизации в целом этнических процессов во всемирно-историческом плане, то, поскольку имеется в виду прежде всего этносоциальная динамика человечества, в основу ео членения несомненно должна быть положена прогрессивная смена социально-экономическихтформаций. Рассмотрение основных этапов этносоциальной истории человечества следует, очевидно, начать с первобытнообщинной формации. При этом нельзя не коснуться прежде всего вопроса об основном этническом подразделении первобытного общества. Судя по всему, структура первой его социальной ячейки — стада (праобщины) архантропов отличалась текучестью, неустойчивостью: отдельные особи нередко переходили из одного стада в другое г. Вместе с тем для культуры нижнего палеолита было характерно относительное единообразие, точнее говоря, отсутствие тех отчетливых культурных различий, которые фиксируются в последующие археологические эпохи. Вопрос этот, как известно, имеет длительную историю 796, но в настоящее время считается установленным, что локальная вариативность нижнепалеолитической техники была еще нечеткой, расплывчатой и связывалась не с этнокультурной дифференциацией, а с особенностями исходного сырья и разным назначением орудий в разных областях ойкумены 797. Все это делает мало вероятным понимание стад архантро- пов как общностей, обладающих устойчивыми культурными чертами и четким самосознанием. Правда, недавно В. П. Алексеевым была вновь выдвинута гипотеза, согласно которой зарождение начальных форм этногенеза происходит еще в нижнем палеолите. В подтверждение он ссылается на различие отдельных соседних нижнепалеолитических памятников, считая такие различия достаточным основанием, чтобы предполагать, что соответствующие группы древних людей осознавали свое культурное своеобразие 798. Однако в свете современных археологических данных более основательным представляется мнение того же автора, что культурные различия между соседними стадами архантропов были весьма неопределенными 799. Как справедливо отмечают П. И. Борисков- ский, А. А. Формозов, С. А. Арутюнов и многие другие исследователи, еще слишком однородны были формы деятельности, еще слишком не развиты были ее орудия, чтобы между сообществами архантропов появились бы целые комплексы различий. Решающим является то обстоятельство, что имевшиеся почти с самого начала локальные различия в отдельных деталях даже самой примитивной культуры, в том числе и в речевых сигналах отдельных человеческих стад, в зачатках их языковой деятельности, были различиями в деталях, еще не сложились в устойчивые комплексы различий с четкими границами в. Они^были включены в цепь культурной и языковой непрерывности. Сама эта диффузность, непрерывность культуры, по мнению С. А. Арутюнова, «уже снимает вопрос о возможности каких-либо этнических делений в столь отдаленную эпоху»800. Заключение это, на наш взгляд, весьма осно- / вательно^И все же, видимо, было бы преждевременно полностью ! отрицать наличие у сообщества архантропов хотя бы элементов j группового самосознания и каких-то зачатков культурных разли- I чий. Разумеется, в силу указанных выше причин все эти группо- i вые особенности неизбежно должны были иметь неустойчивый ; характер. Соответственно самое большое, что можно допустить, — это существование у архантропов лишь весьма неустойчивых и аморфных подобий (прототипов) этнических общностей, которые условно могут быть названы протоэтносами. ( Дальнейшие шаги в развитии человечества с появлением палеоантропов-неандертальцев (археологическая эпоха мустье или средний палеолит) ознаменованы заметными сдвигами в области культуры: усовершенствованием орудий труда, изобретением жилища, возникновением первых эстетических и религиозных представлений 801. Эти изменения сопровождались не только значительным расширением ареала обитания людей, но и увеличением разнообразия локальных вариантов кремневой техники. Огромное значение для последующего прогресса человечества не только в социальном, но и в этнокультурном отношении имело возникновение экзогамии и родового строя, сопровождавшееся появлением племен. Как свидетельствуют этнографические данные, род не может существовать вне племени, хотя бы слабо оформленного 802. Именно племена в научной литературе обычно рассматриваются в качестве основного этнического подразделения первобытного общества. Однако в последнее время эта точка зрения нередко ставится под сомнение. В современной зарубежной литературе довольно распространено мнение, что племя — «вторичное» социальное явление, возникающее на поздних стадиях общественного развития в особых исторических условиях 803. Представление о сравнительно позднем возникновении племен встречается и в нашей научной литературе последних лет. В частности, как полагает А. А. Формозов, появление племени относится к мезолиту 804. Еще более радикальна точка зрения ВЛФ. Генинга, считающего, что племя вообще не является этническим формированием. При этом он ссылается на то, что в понятии племени «определяющей остается система организации власти» 805. Для племени действительно Характерно обуп!;ествлеййе функций власти. На этот широко засвидетельствованный этнографией факт обратил внимание Ф. Энгельс. Он, в частности, отмечал наличие у племени военачальника или верховного вождя, народного собрания, совета старейшин и т. п. 806 Этот аспект функционирования племени, как уже говорилось, условно может быть назван «социально-потестарным» 807. Но у племени есть и другая, важная и также отмеченная уже Энгельсом, сторона. По Энгельсу, племя характеризуется определенной общностью диалекта, общими религиозными представлениями (мифологией), обрядами и собственным именем 808. Очевидно, что перед нами собственно этнические свойства племени. Таким образом, племя одновременно и социально-потестарная и этническая общность. А это значит, что оно представляет собой этносоциальное образование. Необходимо, однако, сразу же подчеркнуть, что в данном случае речь идет о племенах развитого первобытного общества. Они охарактеризованы Ф. Энгельсом на материалах, относящихся к периоду непосредственно предшествовавшему возникновению классов у американских индейцев, древних греков, римлян и германцев. Но, как известно, в этнографической литературе племенем подчас именуют также общности, не обладающие необходимыми для социальных организмов атрибутами 16. Примером их могут служить австралийские племена. Представляя собой совокупность экзогамных родов или групп, связанных общими чертами культуры и сознанием общего происхождения, такие племена обычно не имеют единых органов власти 809. Ссылаясь на это обстоятельство, а также на некоторую неустойчивость подобных образований, отдельные исследователи предпочитают даже говорить в данной связи не о племенах, а лишь об этнических общностях 810. Действительно, перед нами этнические, а не поте- старные единицы. Но, думается, что все же нет оснований отказываться от наименования их племенами. Правда, это всего лишь племена-этникосы, не превратившиеся еще в племена-эсо. Однако в нашем распоряжении есть прямые этнографические свидетельства о возможности подобного превращения. Примером этого могут служить, в частности, австралийское племя диери и племена Западной Виктории. Так, у диери, в отличие от подавляющего большинства других австралийских племен, уже появились подобие общеплеменного совета из главарей отдельных родов и общеплеменной главарь, власть которого еще основывалась преимущественно на личном авторитете, но уже становилась наследственной 811. Таким образом, племена-этникосы, очевидно, представляют раннюю стадию племенной организации. Ио когда они впервые возникли? 812 В связи с этим вопросом^привлекают внимание данные, свидетельствующие, что еще в среднем палеолите (мустье) в пределах одной и той же довольно обширной территории вперемежку существовали различные виды инвентаря813. Последнее обстоятельство дало основание для заключения, что население стоянок с однотипным инвентарем представляло своеобразные единицы — «предплемена». При этом высказано предположение, что подобные «предплемена» обладали единым самосознанием 814. Предположение это, правда, вызывает определенные сомнения./ Не исключено, в частности, что «предплемена», занимавшие территорию до 200 км в поперечнике, возникли в результате расселения на одной и той же территории нескольких сегментировавшихся групп первобытных людей, каждая из которых обладала своеобразным обликом инвентаря. Длительное сохранение такого облика во всех соответствующих «сегментах», несмотря на их чересполосное размещение, могло обеспечиваться просто силой традиции, которая была столь велика, что делала «людей, живших по соседству в разных по материальной культуре общинах, социально чуждыми»815. Это предполагает, что соседние «сегменты» осознавали свои культурные различия, но не дает оснований для уверенного заключения, что все однотипные сегменты обладали сознанием общности 816. Следует вместе с тем учитывать, что у нас все же нет достаточных оснований и для того, чтобы полностью отвергнуть гипотезу о наличии общего самосознания у различных сегментов отдельных «предплемен». Между тем в свете этой гипотезы невольно напрашивается параллель, связывающая «предплемена» и племена- этникосы/ /Много четко очерченных археологических культур известно для верхнего палеолита, например, среднеднестровская на Рус- ской равнине, крепская, виллендорфская и павловская в Центральной Европе, группа памятников типа Париальо в Испании и т. д.817 И представляется заслуживающим внимания мнение, что, вероятно, каждая из этих археологических культур принадлежала одной этнической общности — племени, так как для общины территория такой культуры (50—150 км в поперечнике) слишком велика26. Но это были скорее всего лишь племена-этникосы. Видимо, племен как развитых социальных организмов, имевших четкую структуру, племенной совет, вождя и т. п., ни в верхнем, ни тем более в среднем палеолите не было 818. ^Важным общим аргументом в пользу возникновения племен при переходе к верхнему палеолиту, т. е. в процессе саписнтации, может служить отстаиваемый рядом исследователей (в первую очередь 10. И. Семеновым) тезис о существовании в этот период наряду с экзогамией дуально-родового группового брака 819. Наличие такой брачной системы, зарождение которой возможно, относится еще к эпохе палеантропов 820, в свою очередь предполагает возникновение племен. Интересные соображения по рассматриваемой проблеме были недавно приведены С. А. Арутюновым. Помимо ссылки на экзогамию/он в данной связи отмечает тот факт, что именно с сапиен- тацией совпал переход людей (по крайней мере, на значительной части территории Евразии) на относительно оседлый образ жизни. Обусловленная охотой на крупную дичь, эта оседлость и создала возможность для появления дислокального брака. Отметив вместе с тем типичность для обществ охотников и собирателей линейной схемы расселения, С. А. Арутюнов приходит к заключению, что «в таких условиях неизбежно должна была возникать коалиция двух соседних экзогамных, матрилинейных, дисло- кально-брачных коллективов» 821. При этом привлекает внимание его мнение (основанное на подсчетах археологов) 822, что расстояние между соседними коллективами в таких дуальных объединениях «можно ориентировочно оценить примерно в 40—50 км». Поскольку же это «и диаметр основной’охотничьей территории » за, постольку в целом данное^объединение^должно было охватывать площадь около 100 км в поперечнике,""т. е она была по своим масштабам близкой к средним показателям той территории, на которую простирались отдельные археологические культуры верхнего палеолита. Рассматривая указанные образования в качестве «единственных этнических единиц» того времени, С. А. Арутюнов полагает, что для их обозначения наиболее подходит название «предплемя» 823. О причинах такого обозначения этих единиц, однако, остается лишь догадываться 824. Вероятнее всего, что главный мотив — предположение об отсутствии у таких дуальных образований общих органов власти. Подобное предположение представляется весьма вероятным. Однако оно не дает еще оснований для отказа в данном случае от термина «племя», поскольку, как уже говорилось, для племени-этноса (в отличие от племени-эсо) потестарные функции не характерны. Представляется целесообразным такие племена именовать «первичными», не забывая, разумеется, об определенной гипотетичности их выделения. * При решении вопроса об этнических подразделениях эпохи мезолита весьма существенно учитывать те огромные перемены, которые "произошли в условиях жизни людей в эту эпоху. Уже в конце верхнего палеолита в Европе и Азии исчезли или резко сократились в численности мамонт, шерстистый носорог, гигантский о л еньги другие крупные животные. Это было обусловлено скорее"* всего климатическими изменениями, а, возможно, частично и деятельностью самих людей. Позднее, около 7 тыс. лет назад, под влиянием термальных изменений, вымерли гигантские сумчатые в Австралии и гигантские млекопитающие в Америке 825. В результате племена эпохи мезолита были вынуждены перейти к бродячей охоте на мелкую дичь. А это в свою очередь привело к существенным социальным сдвигам. В частности, именно с эпохой мезолита связывается появление небольших коллективов бродячих охотников и собирателей. Хотя каждый из них обычно насчитывал около 25 человек, однако нуждался при самых благоприятных условиях не менее, чем в 400—500 кв. км охотничьей территории, а чаще всего территории в 2—3 раза большей. Как справедливо замечает в данной связи С. А. Арутюнов, племя, состоящее из таких коллективов, хотя и могло насчитывать в среднем 500 человек, однако, в отличие от соседних этнических единиц развитого палеолита, представляло собой «лишь диалектно-культурное, но не социально-экономическое единство; входящие в него локальные группы слабо связаны между собой, оно легко дробится и рекомбинируется, более проницаемо, для внешних информационных связей» 826. / / В отличие от гипотетически реконструируемых этнических единиц палеолита племена эпохи мезолита имеют некоторые, хотя и условные, этнографические параллели./Правда, упоминавшиеся выше сомнения, касающиеся правомерности использования термина «племя» для обозначения крупных подразделений первобытного общества, весьма характерны для посвященной охотникам и собирателям современной зарубежной литературы, особенно австраловедческой 827. Однако при этом следует иметь в виду, что все этнографы, проводившие полевые исследования в 30—60-е годы XX в. среди австралийских аборигенов, а также других групп охотников и собирателей (бушменов, хадза, пигмеев, эскимосов, северных атапасков, алгонкинов, кубу и т. п.), имели дело с обществами, социальная организация которых претерпела серьезные изменения в результате воздействия капиталистического общества828. Не случайно этнографы XIX — начала XX в., как правило, не сомневались в существовании у объектов их исследования родо-племенной организации 829; к тому же новейшими ретроспективными исследованиями ее существование в прошлом неопровержимо подтверждено (в частности, в отношении многих групп охотников и собирателей Северной Америки) 830. И все же было бы, наверное, неосторожно игнорировать новейшие этнографические наблюдения, касающиеся охотников и собирателей, прежде всего австралийских аборигенов. Наблюдения же эти в конечном счете не дают оснований отвергать сам факт существования у аборигенного населения Австралии крупных образований, насчитывающих, судя по всему, в среднем 450— 500 человек 831. Даже принимая во внимание взгляды наиболее осторожных современных австраловедов, оказывается возможным признание того, что при всей своей аморфности эти образования локализировались на определенной территории, хотя границы последней отличались относительной условностью и подвижностью 832. Относительным было и осознание их лингвистического и социокультурного единства 833. Главным консолидирующим фактором такого рода образований выступала вера в общих тоте- мических предков («одну кровь»), что реально выражалось в эндогамии таких образований: большинство браков заключалось внутри них 834. Вместе с тем они не имели централизованной системы управления: ни племенных вождей, ни постоянно функционирующего совета старейшин835. Иначе говоря, перед нами всего-навсего пле- мена-этникосы. Отсутствие развитых потестарных функций у таких племен охотников и собирателей, очевидно, послужило главным мотивом для того, чтобы рассматривать их в качестве «формирующихся этнических групп», «предэтнических общностей», «протоэтносов»836. Однако, если признать этникос в качестве одной из форм существования этноса, то основания для подобных заключений неизбежно отпадут. Лишь в сравнении с эсо племена- этникосы могут рассматриваться как «прото»- («пред»-) образования («протоэтносоциальные общности»). Признание того, что племена-этникосы существовали на начальных ступенях подлинно общественной организации, возникшей вместе с появлением вида Homo sapiens, однако, оставляет открытым вопрос о том, какое место в иерархии этнических общностей принадлежит этой разновидности этникосов. В данной связи нельзя не упомянуть о мнении, что «отдельное племя со свойственными ему социальными институтами представляет скорее одну из ранних форм социальной организации, а не самостоятельную этническую общность». Соответственно делается вывод, что «основными типами этнических общностей эпохи первобытнообщинного строя были, вероятно, группы родственных племен, живущих на смежных территориях, говорящих на диалектах одного языка и обладавших многими общими особенностями культуры». Это точка зрения Н. Н. Чебоксарова837, ее разделяет и С. А. Арутюнов838. Последний недавно несколько уточнил ее, подчеркнув, что все же на начальной стадий этнической истории человечества (в эпоху верхнего палеолита) была лишь единственная этническая общность839, которую он назвал «предплеменем», хотя, как уже говорилось, имеются достаточные основания для того, чтобы в данной связи использовать термин «первичное племя». Согласно уточненной концепции наличие групп родственных племен С. А. Арутюнов относит лишь к эпохе мезолита840, считая, что на их уровне в это время в основном и реализовывалась этническая специфика. Действительно, на данном этапе прослеживаются общности более широкие, чем племя-этникос 841. Каждую такую совокупность родственных племен предлагается именовать «соплеменностыо»842. Однако такое употребление термина «сопле- менность» представляется не вполне удачным. Сколь ни широк семантический аспект понятия «соплеменность» в русском языке, все же оно прежде всего ассоциируется со словом «соплеменник». Между тем это слово означает принадлежность к одному и тому же племени. Для обозначения же совокупности родственных племен представляется более приемлемым термин «семья племен»843. При этом следует сразу же подчеркнуть различие понятий «семья племен» и «союз племен». Если во втором случае перед нами — этносоциальная общность844, то в первом — этническая общность в узком значении слова. Но дело, разумеется, не только в терминах. Как бы мы ни называли рассматриваемые общности — совокупности «родственных» племен, — главное в интересующей нас связи заключается в том, что в развитом первобытном обществе, видимо, не они, а племена до заключительного этапа не только обладали большим единством, но и большей самостоятельностью. В этом контексте приобретают особое значение свидетельства о племенах в надгробных и посвятительных надписях балкано-дунайского региона начала нашей эры. Если в надписях до II в. н. э. преобладало указание на принадлежность к племени^в узком смысле этого слова (например, трибалл, мёз, бесс и т. д.), то со II в. н. э. в этих же документах указывается происхождение не по узкоплеменному подразделению, а по принадлежности к фракийской, иллирийской, паннонской совокупности племен, именуемой natio (например, в надписях из Мёзии: natione Thrax)845. Однйй Словбк, СуДя по всему, есть достаточные основания рас-* сматривать племена-этникосы в качестве основных самостоятельных этнических подразделений раннего и развитого первобытнообщинного строя: следовательно, семья племен имеет характер метаобразования, а это в свою очередь позволяет для ее обозначения использовать более компактный термин — «мстаплсмя». Племена-этникосы лишь со временем приобретают потестарные функции, становятся, так сказать, «классическими» и превращаются, как уже говорилось, в этносоциальные организмы. Важным рубежом в этом отношении явилась эпоха неолита, на начальных этапах которой у древних земледельцев, насколько можно судить по некоторым археологическим данным, продолжали существовать племена с дуально-фратриальной структурой846. Приобретение племенем социалыю-потестарных функций становится фактором, существенно влияющим на его дальнейшее этническое развитие, причем последнее в известной мерс определяется типом социальной структуры племени. В частности, эта структура может способствовать сохранению замкнутого характера данной этнической общности, ее автократичности. Примером подобной ориентации потестарной структуры могут служить так называемые сегментные общества, представляющие системы сегментных линиджей57. Иное воздействие на этнические процессы оказывает иерархическая организация на основе генеалогического старшинства, которую в западной этнографии обычно обозначают как «конический клан»58. Этот тип потестарной структуры, означающий начало расслоения общества и большей централизации власти, в то же время способствует интенсификации этнических процессов в таких общностях59. В еще большей степени этнообъ- единительные тенденции (как эндо-,так и экзогенного характера) присущи общественным организмам предклассовой стадии развития, когда «война и организация для войны становятся. . . регуляторными функциями народной жизни»60. Отнесение племен развитого первобытного общества к категории эсо в свою очередь выдвигает вопрос об этникосе на соответствующей стадии первобытнообщинной формации. Этническую общность подобного рода, на наш взгляд, составляют все члены каждого племени, независимо от того, находятся ли они в пределах или за пределами его территории. Именно эта общность, на наш взгляд, имеет достаточные основания претендовать на то, чтобы именоваться «соплеменностью»847. Ее члены остаются соплеменниками, даже если проживают за пределами своего племени, ибо они сохраняют не только общую с ним культуру, но и сознание принадлежности к нему (широкое распространение это, впрочем, получает лишь в конце первобытности). Яркие примеры несовпадения соплеменности и племени дают кочевые народы с их широко распространенной практикой адаптации отдельных иноплеменников и целых иноэтнических родоплеменных подразделений. Много таких фактов зафиксировано, в частности, у арабских кочевников на протяжении всего огромного периода времени—от первых веков хиджры до начала нынешнего столетия. Инкорпорируя в свой состав выходцев из других племен, арабское племя объявляло их своими членами «по крови и по имени», постепенно ассимилировало и даже как бы «привязывало» к себе вымышленной генеалогией. Но это, конечно, происходило далеко не сразу, и какое-то, часто весьма длительное время этнический статус инкорпорантов оставался двойственным: они были носителями этнических традиций и принявшей их новой и своей прежней общности. Так, с одной стороны, они должны были, следуя нормам племенной эндогамии, брать себе жен только из своего нового племени, мстить и отвечать за кровь в соответствии с обычаями этого племени и т. д. Но, с другой стороны, они подолгу сохраняли свои прежние диалектные особенности, генеалогические предания, знаки для клеймения скота, военные кличи, родо-племенные культы, особенности расцветки плащей, головных платков, орнамента, причесок и т. п. Это двойственное положение инкорпорантов не только фиксировалось этнографически, по и хорошо осознавалось как ими самими, так и их соседями. Известно, например, что в иорданском племени бану сахр в конце XIX — начале XX в. одно из его трех основных подразделений— каабна — считалось «ненастоящими» бану сахр, так как еще не изгладилось воспоминание о его включении на рубеже XV— XVI вв. в состав этого племени. По этой же причине в саудий- ском племени давасир «ненастоящими» соплеменниками считались так называемые абат давасир — четыре некогда присоединившиеся группы, еще сохранявшие собственные генеалогические традиции в2. *4 Соплеменность какое-то время, очевидно, сохранялась и после распада единого племени на части. Примером этого может служить славянское племя дулебов. Известно, что после того, как авары разгромили дулебов (602 г.), отдельные части этого племени, оказавшись на значительном расстоянии друг от друга, первоначально сохраняли свое прежнее наименование (об этом наглядно свидетельствует топонимика)848. Итак, на поздней стадии первобытного общества этносоциальным организмом было племя, обладающее потестарными функциями, а этникосом — соплеменность. Обладая определенной общностью культуры, племя-этнос (как этникос, так и эсо) отличалось в то же время в этом отношении от других подобных образований. При этом на протяжении первобытнообщинной формации наблюдалась тенденция к углублению такого рода различий. Если для нижнего палеолита, как уже отмечалось, характерно относительное единообразие орудий труда, то в дальнейшем различия возрастают и, по мнению некоторых исследователей, все более осознаются849, что не может быть не поставлено в связь с общими сдвигами в развитии духовной культуры, в частности возникновением первых эстетических и религиозных представлений850. Эти изменения сопровождались не только значительным расширением ареала обитания людей, но и увеличением разнообразия локальных вариантов материальной культуры, особенно возросшим в эпоху верхнего палеолита. В мезолитическую эпоху происходят дальнейшие существенные перемены в материальной культуре, выразившиеся, помимо совершенствования каменных орудий, в создании лука и стрел, а также одомашнивании собаки. Дальнейшее расширение культурного фонда первобытных людей происходит в эпоху неолита. Наиболее заметными достижениями этой эпохи были изобретение керамики, прядения, ткачества. Археология и этнография дают обильный материал, свидетельствующий о чрезвычайном многообразии у первобытных племен всех этих компонентов материальной культуры. Многие из такого рода различий обусловлены особенностями хозяйственной деятельности тех или иных племен. Поэтому представляется необходимым немного подробнее остановиться на данном вопросе. Для этого имеются тем большие основания, что успехи современной археологии и этнографии позволили существенно уточнить наши представления о ведущих формах хозяйственной деятельности этнических общностей первобытнообщинной формации, притом не только в диахронном, но и в синхронном плане. Поскольку такого рода ведущие формы хозяйственной деятельности обычно выступают в роли основного структурообразующего фактора целого культурного комплекса851 (относящегося главным образом к сфере материальной культуры), это, как уже говорилось, позволило советским этнографам выделить такую своеобразную разновидность общности людей, как уже упоминавшиеся выше хозяйственно-культурные типы 852. Все хозяйственно-культурные типы, сложившиеся до эпохи капитализма, могут быть разделены на три основные группы, которые отличаются друг от друга все более и более высокой производительностью труда, а вместе с тем и нарастающей величиной произведенного продукта. К первой группе относятся типы с преобладающей экономической ролью охоты, собирательства и отчасти рыболовства, ко второй — мотыжного (ручного) земледелия и животноводства, к третьей — плужного (пашенного) земледелия с использованием тягловой силы домашних животных при сельскохозяйственных работах. В пределах каждой из трех указанных групп хозяйственнокультурных типов у самых различных народов можно выделить несколько их конкретных вариантов (разновидностей), развившихся в определенных ландшафтно-климатических зонах. Так, в главных климатических поясах земного шара — теплом (тропическом и субтропическом), умеренном и холодном — отчетливо различаются разновидности хозяйственных типов, сложившихся в избыточно увлажненных и засушливых областях. Поскольку первые обычно богаты древесной растительностью, а вторые, напротив, бедны, то для влажных районов характерны большей частью «лесные» разновидности, а для сухих — «степные», «пустынные» и «полупустынные»88. Соответственно можно говорить, например, о «лесной» разновидности хозяйственно-культурного типа охотников и собирателей или, короче, лесных охотниках и собирателях, о степных мотыжных земледельцах и скотоводах и т. п. Разумеется, хозяйственно-экономические факторы далеко не всегда выполняют этнодифференцирующие функции. Во-первых, очень часто к одному и тому же хозяйственно-культурному типу (и даже к одной и той же его разновидности) принадлежит значительная часть непосредственно контактирующих этносов, а иногда и все такие этносы. Во-вторых, нередко один и тот же этнос одновременно относится к нескольким (чаще всего к двум) хозяйственно-культурным типам или их основным разновидностям. И все же ХКТ нередко играют немалую этнообразующую роль, особенно на ранних этапах пх формирования ®9. Зарождение первого хозяйственно-культурного типа, очевидно, относится к самым начальным этапам антропогенеза.^ В хозяйстве древнейших гоминид-архантропов, судя по всему, главную роль играла охота на различных крупных животных, наряду с которой определенное значение имело и собирательство. Поскольку сообщества архантропов обитали в раннем палеолите в сравнительно однородных экологических условиях, они могут быть отнесены к бродячим охотникам и собирателям жаркого пояса70. Архантропы и их непосредственные потомки — палеоантропы — расселяясь на протяжении раннего и среднего палеолита по поверхности земной суши, попадали в различные экологические условия. Это должно было неизбежно повлечь за собой некоторую дифференциацию их хозяйственной деятельности в соответствии с различиями ландшафтно-климатических условий ареалов их обитания, хотя все они оставались бродячими охотниками и собирателями. Дальнейшее углубление хозяйственных различий, правда в рамках того же типа, происходит с завершением сапиентации древнейших гоминид, у людей современного антропологического типа — в верхнем палеолите. Так, для приледни- ковой степной области Европы и Северной Америки были характерны полуоседлые охотники на крупных животных. В более южных засушливых степных и отчасти приморских областях умеренного и теплого поясов преобладала охота на более мелких животных, значительную роль играли собирательство и рыболовство. Во влажных тропиках и субтропиках сложился хозяйственно- культурный уклад лесных собирателей и охотников жаркого пояса. Своеобразный хозяйственно-культурный уклад сформировался к концу верхнего палеолита в горных областях теплого пояса, в частности в Передней Азии; для него характерен переход от охоты на крупных животных к охоте на самую разнообразную дичь и широкому собирательству71. Существенные хозяйственные перемены в жизни первобытных людей происходят на следующей за верхним палеолитом стадии каменного века — в мезолите. Уже упоминавшееся уменьшение в это время числа крупных животных потребовало в соответствующих регионах рассредоточения первобытных охотников и перехода их от оседлого или полуоседлого к преимущественно бродячему образу жизни 72. Вместе с тем в приморских областях и в некоторых южных засушливых областях на рубеже верхнего палеолита и мезолита начинается культурно-хозяйственная дифференциация, выразившаяся в выделении оседлых и полуоседлых приморских собирателей и рыболовов, с одной стороны, и подвиж- 70 Андрианов Б. В., Чебоксаров Н. Н. Хозяйственно-культурные типы и проблемы их картографирования. — СЭ, 1972, № 2, с. 9. 71 Андрианов Б. В., Чебоксаров И. Н. Хозяйственно-культурные типы. . ., с. 10—11; Чебоксаров Н. Я., Чебоксарога И. А. Народы, расы, культуры, с. 174—175. 72 Кларк Дж. Г. Д. Доисторическая Европа. М.: Изд-во иностр. лит-ры, 1953, с. 45 и* сл.; Замятии С. Я. Некоторые вопросы изучения хозяйства в эпоху ралсолита. — ТИЭ, Новая серия, 1960, т. IV, с. 95 и cjj. т них охотников на степных животных и крупных птиц — с другой 853. Новый важный этап в развитии хозяйственной деятельности первобытных людей представляет относящийся к эпохе неолита переход от присваивающего хозяйства к производящему, выразившийся в возникновении мотыжного земледелия и доместикации животных 854. Следствием этой так называемой неолитической революции было возникновение хозяйственно-культурного типа мотыжных (ручных) земледельцев. Со временем на мировой карте выделился целый ряд очагов древнейшего земледелия. Первичными среди них можно считать Переднюю Азию (не позднее VII тыс. до н. э.), Юго-Восточную Азию (V тыс. дон. э.), бассейн Хуанхэ и Дальний Восток (IV тыс. до н. э.), Месоамерику (V—IV тыс. до н. э.) и Перу (VI—V тыс. до н. э.)855. В каждом из этих, а тем более во вторичных очагах земледелия хозяйственно-культурный тип мотыжных земледельцев южного пояса, разумеется, имел свою специфику, распадаясь в свою очередь на отдельные локальные варианты. Асинхронность процесса возникновения всех этих очагов примитивного земледелия неизбежно влекла за собой дальнейшую хозяйственно-экономическую дифференциацию этнических общностей. Усилению хозяйственно-экономического многообразия человечества немало способствовало и появление в неолите такой новой отрасли хозяйства, как скотоводство. Возникнув, по мнению одних исследователей, одновременно с земледелием, а других — на его основе, оно, однако, развивалось иными темпами — то обгоняя земледелие, то отставая от него7С. В эпоху неолита и бронзы уже отчетливо проявилась^неравно- мсрность хозяйственно-экономического развития разных частей ойкумены. Это выражалось прежде всего в том, что за пределами основных очагов земледелия и скотоводства сохранялось присваивающее хозяйство — охота, собирательство, морской промысел. Более того, у ряда этнических групп, в особенности у тех, что живет на окраинах ойкумены в неблагоприятных природных условиях (у аборигенов Австралии, огнеземельцев, некоторых малых племен Юго-Восточной Азии, бассейна Амазонки и т. п.), переход к производящему хозяйству так и не совершился. Они до недавних пор продолжали или продолжают и до сих пор добывать средства производства к существ0ванию охотой, рыболовством и собирательством 856. Общие типичные черты, стадиальные различия и вместе с тем определенное многообразие присущи также и духовной культуре первобытнообщинной формации. Не ставя перед собой задачи специального рассмотрения общих закономерностей духовной жизни первобытных людей 857, необходимо, однако, напомнить о ее синкретизме, нерасчлененности различных функций (религиозных, эстетических, утилитарных и т. п.)858. Это обстоятельство, несомненно, накладывало свой отпечаток на всю духовную культуру каждой этнической общности той эпохи. В интересующей нас связи представляется также существенным подчеркнуть внутреннюю однородность культуры отдельных племен. Как свидетельствуют этнографические данные, все члены каждого племени или, по крайней мере, составляющих его поло-возрастных групп обладают в основном стереотипными знаниями, навыками, нормами поведения и т. п. Все их действия четко регламентированы и любое отклонение от стереотипов строго карается 859. «Как ни импозант- Л5, — писал Энгельс, — вь!глядят в наших глазах люди этой эпохи, они неотличимы друг от друга»860. Для обеспечения устойчивой межпоколенной трансмиссии культуры существовал особый институт — так называемые инициации. Инициируемого подростка посвящали в нормативную и религиозно-мифологическую жизнь общины и проверяли его зрелость, обычно испытывая посредством ряда мучительных процедур — голодовки, нанесения ран, прижигания огнем, вырывания волос, выбивания зубов и т. п. Во многом сходной была и культура соседних племен. И это относится не только к утилитарным функциям культуры, но и даже к эстетическим. В данной связи, в частности, показательно удивительное сходство наскальной верхнепалеолитической живописи, обнаруженной как на Западе, так и на востоке Европы. Как правило, не было, видимо, существенных различий между соседними племенами и в языковом отношении. Основание для этого предположения дает теория так называемой лингвистической непрерывности. Такого рода непрерывность, судя по всему, возникала не столько в результате генетического родства языков, сколько вследствие интенсивных контактов их носителей и процессов «лингвистического обмена» 861. Вместе с тем племя не всегда обладало языковой и диалектной гомогенностью, хотя представления первобытных людей о «своем» языке выступало важнейшим показателем такой этнической общности 862. В то же время на протяжении многих тысячелетий существования первобытнообщинного строя у этносов-племен сложилось немало специфических черт духовной культуры, отличающих каждое из них даже от ближайших соседей. Такого рода специфика, в частности, весьма заметно проступает в религиозных верованиях. И это относится к самым различным видам их (магии, тотемизму, анимизму, культу предков и т. д.) и формам проявления, в том числе и к соответствующим религиозным представлениям, и к религиозному поведению 863. В доклассовых обществах и, как правило, в античности религии имели преимущественно локальное значение. «Боги, созданные таким образом у каждого отдельного народа, были национальными богами, и их власть не переходила за границы охраняемой ими национальной области, по ту сторону, которой безраздельно правили другие боги», — так характеризовал Ф. Энгельс дохристианские религии древнего мира864. Видная роль в осознании групповой общности первобытных людей принадлежала мифам, представляющим своего рода результанту их духовной культуры. Удовлетворяя потребности первобытных людей в целостной картине мира, мифы в ходе социализации формировали их миропонимание. Хотя мифологическое сознание не требовало практического подтверждения и далеко не всегда адекватно отражало объективную реальность, в том числе историческое прошлое, тем не менее оно всегда воспринималось как несомненная правда. Поскольку при этом в мифах особое место обычно отводилось обоснованию той или иной родо-племен- ной общности, их передача из поколения в поколение оказывалась одним из решающих психологических факторов стабильности таких общностей 865. При этом осмысление внутриплеменного единства чаще всего сводилось к идее существования общего мифического предка 866. Немалую объединяющую функцию выполняли общеплеменные обычаи и обряды. В этом же направлении в рамках племен- этносов действовали и нормы, в силу которых личности не оставалось места для свободного выбора линии поведения, хотя абсолютного ее слияния с социальной средой также не было: случались и нарушения обычаев./ Существенным интегрирующим фактором выступало и выполнение самим коллективом процессуальных функций, связанных с разбором преступления и осуществлением наказания. Хотя в племенах со сходным уровнем развития шкала санкций обычно была тоже во многом сходной, однако в целом нормы (или, как их предложено называть в силу их не- расчлененности, — мононормы) каждого племени обладали своей спецификой, что в значительной мере проявлялось в их религиозно-мифологическом обосновании 867. Словом, все эти характерные для отдельных племен черты духовной культуры выступали и как этнодифференцирующие признаки. Однако при контактах представителей различных племен это проявлялось далеко не сразу, лишь после сравнительно длительного непосредственного общения. Между тем у первобытных людей нередко имелась потребность установить племенную принадлежность человека за короткий срок или на расстоянии. Поэтому существенная сигнификативная и этномаркирующая роль в первобытном обществе принадлежала внешне наглядным, подчас специально созданным отличительным чертам культуры: одежде, украшениям, татуировке, прическе 868 и т. п. Показательна в этом отношении, например, характеристика, данная Геродотом одному из современных ему племен Северной Африки — макам. Для него достойные внимания особенности этого племени сводятся к тому, что «они стригут волосы на голове, оставляя чубы: на макушке они отращивают волосы, а по сторонам сбривают до самой кожи. На войне они носят для защиты страусовую кожу»869. В том же ряду стоит и его характеристика ливийцев- пахарей, известных под именем максии. Отметив, что у них «есть уже постоянные жилища», Геродот пишет: «Они отращивают волосы на правой стороне головы и стригут их на левой, а свое тело окрашивают суриком» 870. О том, насколько типично было подобное восприятие племенных общностей представителями классовых обществ, свидетельствует и китайский трактат «Лицзи». В нем варвары, окружающие китайцев, характеризуются так: «Живущие на востоке называются гг, они не расчесывают волосы и татуируют тело; некоторые не пользуются огнем для приготовления пищи. . . Живущих на западе называют жуп. Они ходят с распущенными волосами и одеваются в шкуры; некоторые из них не употребляют в пищу зерно»871. Весьма своеобразным было и этническое сознание членов племенных общностей. Одна из его особенностей состояла в том, что в нем (как об этом, в частности, свидетельствуют материалы, относящиеся к австралийским аборигенам) своя группа трактовалась как нечто высшее по сравнению со всеми окружающими общностями. Даже при дружеских отношениях с соседями и взаимных браках члены племени гордились своими отличиями от них, питали к ним в душе вражду, а иногда приписывали им неэтичные поступки 872. Соответственно для такого непременного компонента этнического самосознания, как антитеза «мы — они», было характерно причисление только «нас», т. е. членов своего племени, к «настоящим» людям. Этим объясняется тот факт, что у многих отставших в своем развитии народов самоназвания этимологически восходят к словам — «люди», или «свои»873. При этом типичное явление такой этнонимики — ограничение термина «человек» не общеродовым его значением, а более узким («человек», или «люди», такой-то местности, с такими-то чертами культуры и т. п.). Основанием для этнонимов могли служить самые различные компоненты культуры, в том числе материальной. В такой роли нередко выступали, например, хозяйственно-культурные типы в тех случаях, когда они отличали данный этнос от сосед них. Таковы многочисленные этнонимы со значением «люди леса», «люди гор», «люди степи», «люди моря» и т. п.874 Значительная роль в этнической идентификации принадлежала также имеющемуся у каждого племени представлению (обычно в форме мифа) о своем происхождении и сопряженных с этим представлением культам (в том числе племенным тотемам). Прежде всего в такого рода представлениях и связанных с ними экзогамно-эндогамных запретах выражалась вера в родство всех членов племени, выступавшая важнейшим системообразующим фактором. Именно осознанное родство875 и было тем особым видом социальных связей 876, в котором воплощалась групповая общность интересов всех членов племени, обусловленных в первую очередь производственными отношениями. Особенно большое значение эти связи имели, разумеется, для племени-этникоса, ибо для племени- эсо важную объединительную роль играли уже присущие ему потестарные отношения. Вместе с тем одна из отличительных черт этносоциальных организмов первобытного общества заключалась в том, что хотя каждый из них занимал определенную территорию, однако (в отличие от эсо классовых обществ) обладал значительной самостоятельностью по отношению к ней; это особенно наглядно выражалось в способности такого образования к передвижению как единого целого 98. Представление, что племя в первобытном обществе выступает в качестве основного этнического подразделения (в качестве этникоса и эсо), в свою очередь неизбежно выдвигает вопрос о месте в этнической иерархии этого времени такой социальной ячейки, как род. Казалось бы, ответ на этот вопрос напрашивается сам собой: если племя — этникос, то род — эсо. По существу именно такое причисление рода к этносоциальным общностям и подразумевают встречающиеся в нашей литературе случаи, когда им открывается перечень основных типов этих общностей («род, племя, народность, нация»)877. Однако весьма показательно, что данная схема все же не получила у нас признания и перечень основных типов исторических (фактически этнических) общностей обычно ограничивается лишь тремя основными единицами (племя, народность, нация). И то что в ней отсутствует род, на наш взгляд, не случайно. Дело в том, что функции рода в сфере культуры црин^йпиаЛьйо отличны от айало^ичных функций плеМенй, йа- родности и нации. Существование каждого из :гшх образований в качестве этнических общностей неразрывно связано, как мы могли убедиться, с сохранением определенной культурной целостности, с определенной замкнутостью (так сказать, с автаркич- ностью) в культурном отношении, включая в себя эндогамность. Между тем для рода, напротив, характерна экзогамность: именно она выступает в роли важнейшего для него структурообразующего фактора. Соответственно основная функция рода — смешение, притом не только биологическое, но и культурное. И в этом смысле род — фактически антипод этнических общностей, так сказать, «антиэтнос». Не так обстоит дело с родовой общиной. В отличие от рода она не экзогамна, хотя и складывается не без участия фактора родовой экзогамии. Больше того, если такая община является не однородовой, а, как это особенно часто случается в развитом первобытном обществе, многородовой (гетерогенной), то она может быть и более или менее эндогамной. В последнем случае в ней постепенно аккумулируются свои черты культурной специфики. Поэтому с известной долей условности родовая община может быть отнесена к субэтническим подразделениям иерархического ряда этносоциальных организмов. Так оно нередко и бывает на деле, например, у аборигенов Австралии, где неоформленность племенных организмов привела к тому, что родовая община характеризуется определенными этносоциальными функциями. Поскольку, как мы знаем, иерархия этнических общностей не исчерпывается подразделениями основного и субэтнического уровня (в рассматриваемом случае племенем и родовой общиной), вернемся к вопросу о метаэтнических общностях развитого первобытного общества. В этой связи прежде всего нельзя не напомнить, что мнение Мовиуса, будто археологические материалы позволяют говорить о возникновении обширных культурных ареалов еще в эпоху нижнего палеолита 10°, оказалось полностью несостоятельным ш. Вопрос о культурных различиях в нижнем палеолите, их масштабах и характере в настоящее время является предметом споров. Но как бы то ни было, в данном случае мы имеем дело с древнейшими и древними людьми, а не с людьми современного вида. Что касается более поздних (верхнепалеолитических) материалов, относящихся уже непосредственно к виду Homo sapiens,, то они обнаруживают существование крупных (вплоть до охватывающих подчас целые субконтиненты) культурных ареалов; многие из них сохраняются и в мезолите — неолите, на протяжений которых появляется и ряд новых образований подобного рода 878. Представляется, однако, совершенно очевидным, что население столь обширных регионов не могло обладать в то время сознанием своего единства. Это были по существу историко-этнографические провинции879. Они, как об этом, например, свидетельствует материал по неолиту Сибири, были ограничены крупными орографическими и гидрографическими рубежами, т. е. находились в индивидуальных физико-географических рамках, а не соотносились с ландшафтно-климатическими зонами880. Появление же культурных общностей, сопряженных с ландшафтно-климатическими зонами, было уже связано с зарождением общественного разделения труда. Последовавшее за ним возникновение специализированного хозяйства и массовые миграции 881 существенно расширили возможности населения в отношении хозяйственной специализации и адаптации к определенным ландшафтно-климатическим условиям 882. Но складывавшиеся при этом обширные общности, первоначально представляли собой не что иное, как конкретные формы существования отдельных культурно-хозяйственных типов. Вообще, очевидно, на раннем этапе развития первобытнообщинного строя широкие культурные общности, охватывающие несколько племен, как уже говорилось, не обладали сознанием своего единства и, следовательно, представляли собой лишь этнографические или хозяйственно-культурные образования. Не исключено, однако, что уже у австралийских аборигенов имела место тенденция к превращению «иадплеменных» объединений из этнографических в этнические общности. Хотя для этих объединений характерны языковые различия и отсутствие достаточно четкого сознания единства, однако их связывала общая мифология 883. Более уверенно можно говорить о существовании «надплемен- ных» этнических общностей лишь применительно к заключительной фазе первобытнообщинной формации. На этом этапе отдельные совокупности «родственных» племен несомненно приобретают представление о своей общности. Это, в частности, было убедительно показано на примере раннесредневековых славян884. Немалая роль в осознании «родственными» племенами своей общности принадлежала их контактам с другими, более развитыми этническими образованиями 885. Характеризуя по этнографическим материалам развитие этнического самосознания «на первой стадии распада первобытного общества», В. Ф. Генинг не без основания приходит к выводу, что именно в данный период появляются представления об общпо- сти, выходившей за рамки племени; при этом процесс этнической консолидации сопровождается распространением единого имени для каждой такой этнической общности886. Эти совокупности племен, обычно родственные в генетическом отношении, как уже говорилось, можно именовать «семьей племен» или метаплеменем. Вместе с тем необходимо учитывать, что рассматриваемые совокупности племен являлись, как правило, этнолингвистическими общностями, т. е. образованиями, обладающими не только самосознанием, но и языковым «родством». Однако, как известно, подобные образования обычно сохраняются и в классовых обществах. Стало быть, мета(меж)племенные этнические общности, или семьи племен, — лишь одна из стадиальных разновидностей так называемых этнолингвистических общностей. ' Следует, однако, иметь в виду и то, что метаплеменные общности (семьи племен), как и этнолингвистические общности вообще, по своим основным параметрам представляли не столько единство, сколько сходство, основанное на диахронных связях, в частности, у них нередко не было одного общего для всех составных частей языка. В роли же социально-этнических макроединиц (метаэтносо- циальных общностей) развитого первобытного общества выступают, на наш взгляд, союзы племен. В самом деле: с одной стороны, они представляют собой относительно автономные потестар- ные единицы, с другой — обычно обладают, если не целиком, то, по крайней мере, в большей своей части определенной культурной общностью и сознанием единства. В то же время союзы племен, очевидно, не могут рассматриваться в качестве основных этносоциальных подразделений (эсо), поскольку они, как правило, характеризуются значительно меньшей целостностью, чем входящие в их состав племена. Представляется не лишним еще раз напомнить о различии понятий «семья племен» и «союз племей>>: во втором случае перед нами — этносоциальная общность; в первом — этническая общность в узком значении слова, притом выражающая не столько этническое единство, сколько этническую близость. Отличаются семьи племен от их союзов также масштабами; обычно такой союз охватывал лишь часть семьи племен. А главное, хорошо известно, что союз племен мог включать племена разных семей. Иначе говоря, союзы племен могли быть неоднородными в этническом отношении; в таких случаях их, очевидно, следует рассматривать как своеобразные федерации нескольких этносоциальных общностей. Различие между понятиями «семья племен» и «союз племен» можно, в частности, проиллюстрировать на материалах, относящихся к североамериканским индейцам. Например, в XVII в. ирокезоязычные племена (т. е., по нашей терминологии, ирокезская семья племен) образовали три союза: 1) Союз ирокезов, состоявший сначала из пяти (сенека, каюга, онондага, онейда, могауки), а затем шести (+тускарора) племен; 2) Союз гуронов и 3) Союз нейтральных племен. В XIX в. индейцы прерий образовывали несколько союзов племен, которые состояли как из одной, так и из разных семей племен. Так, Союз дакотских племен, известный под названием «Семь костров племенных советов», состоял только из дакотоязычных племен; Союз команчей включал представителей трех семей племен: шошоноязычных команчей, сиуязычных айова и атапаскоязычных кайова; Союз черноногих включал две семьи племен: алконкиноязычных черноногих и ацина и атапаскоязычных сарси 887. \ Итак, нами намечены основные подразделения и макро(мета)- э^цические единицы первобытности. ^1а очереди вопрос о микроэтнических подразделениях доклассовых обществ. И в этом случае мы, разумеется, должны различать два аспекта: собственно этнический и этносоциальный. Поскольку предел делимости этникоса, при котором в основном сохраняются его свойства, представляет отдельный человек, очевидно, таковой и является этнической микроединицей, притом не только в первобытности, но и во всех других формациях. Иначе говоря, если придерживаться термина специально предложенного для обозначения человека в роли носителя этнической информации, предел делимости этникоса — этнофор. Несколько сложнее вопрос о микроэтносоциальной единице первобытного общества. В таком качестве с известной долей условности можно рассматривать родовую общину888. Однако она, как уже говорилось, скорее субэтнос, так как не является пределом делимости первобытных этносоциальных образований на отдельные ячейки. В этой роли выступает парная семья 889 — образование, правда, весьма неустойчивое, ибо основано на парном браке. На стадии разложения первобытнообщинной формации на смену этим микроединицам, очевидно, приходит архаическая форма большой семьи 890. Наличие единой в типологическом отношении иерархии этнических подразделений в первобытной формации не исключает, однако, того, что в разных природных и конкретно-исторических условиях такие подразделения не только могли быть представлены различными локальными вариантами, но и сочетаться с переходными формами. Так, есть основание полагать, что в конце среднего и начале верхнего палеолита наряду с общностями, состоящими из родовых общин, продолжали существовать общности из неэкзогамных локальных групп, сформировавшихся на основе первобытных стад. Отличаясь менее четкой и устойчивой структурой, нежели родовые общины, такие локальные группы под влиянием соседства с первыми постоянно изменялись, распадались или же сами оформлялись в род пб. Косвенным свидетельством такого сосуществования родовых и локальных групп может служить появление, начиная со среднего палеолита, четко очерченных и занимающих ограниченную площадь культур и существования рядом с ними обширных зон со сравнительно однообразным каменным инвентарем 11в. Одним словом, вероятно, в течение довольно длительного времени (в среднем и даже части верхнего палеолита) сосуществовали разные коллективы: одни пытались установить внутренний мир лишь посредством нормирования половой жизни в своей среде, другие уже в среднем палеолите перешли к экзогамии. Первые или распались или вымерли, так как на них отрицательно подействовали вредные последствия инбридинга, вторые — его избежали, перейдя к родовой экзогамии 891. Известно также, что уже упоминавшееся уменьшение в конце верхнего палеолита в Европе и Северной Азии числа крупных животных потребовало рассредоточения первобытных охотников и перехода их от оседлого или полуоседлого к преимущественно бродячему образу жизни. В результате здесь крупные и устойчивые родо-племенные коллективы распались на мелкие семейные группы. Но в некоторых других ареалах обитания первобытных людей, где в это время сохранялись прежние хозяйственные условия, очевидно, продолжали существовать крупные родоплеменные общности. Одним словом, сосуществование в условиях верхнего палеолита различных форм основных этнических подразделений представляется весьма вероятным. Не могло не привести к определенному полиморфизму структуры и масштабов этнических общностей также появление различных хозяйственно-культурных типов в эпохи мезолита и неолита 892. Не случайно этнографическими исследованиями у отдельных проживающих в экстремальных условиях отсталых племен (многих австралийских племен, аэта, семангов, сеноев, бушменов, части огнеземельцев и кубу, акитов и др.) зафиксированы и выдающаяся роль мужчин в хозяйственной и общественной жизни, и заметное обособление парной семьи, и существование отцовской или билатеральной филиации. Все это, по-видимому, было связано с определенными природными и социально-историческими условиями, способствовавшими известной атомизации общества. В частности, ранний переход австралийцев к отцовскому роду мог быть вызван особенностями местной фауны, обусловившими развитие индивидуальной охоты на мелкую дичь 893. Со спецификой хозяйственно-экономических условий, очевидно, связано и отсутствие у некоторых отстававших в прошлом в своем развитии народов (например, чукчей и коряков) каких-либо следов родовой экзогамии 894. В рассматриваемой связи нельзя не упомянуть и о том, что на стадии разложения первобытного общества между отдельными эсо в зависимости от природно-исторических условий наблюдались существенные различия в соотношении тех или иных форм при- Митивной эксплуатации ш. При этом такие различия имели как сшшэонный, так и диахронный характер. Ведь процессы разложения \первобытнообщинных отношений у ряда изолированных народов, проживающих к тому же в экстремальных условиях, затянулась вплоть до XX в. Соответственно на эти процессы оказывал^ воздействие все типы классовых формаций. Этническим процессам первобытнообщинной социально-экономической формации, как и в других формациях, присущи две основные тенденции — дифференциации и интеграции. Однако на разных стадиях первобытного общества их соотношение и конкретные формы не оставались неизменными. На стадии, непосредственно предшествующей возникновению человека современного вида, судя по всему, преобладала тенденция дифференциации человечества, притом «еще не только и не столько культурной и социально-этнической, сколько биологической, что и отражалось в огромной пестроте известных нам неандертальских форм» 895. Интеграционная тенденция в сфере культуры выразилась преимущественно в распространении на довольно больших территориях «общих черт, свойственных отдельным пока еще очень простым культурным достижениям» 896. С переходом к верхнему палеолиту биологический аспект интеграции человечества проявился прежде всего в самом процессе его сапиентации, определившим принципиальное единство вида Homo sapiens. Рассматривая же социокультурный аспект этого процесса, следует иметь в виду, что сопровождавшее его преобразование праобщины в родо-племенную общность было одновременно и интеграцией (стяжением парных сочетаний родов в племя) и дифференциацией (возрастанием различий между племенами)897. Существенное значение для этнических процессов в эпоху верхнего палеолита имели пространственные перемещения этносов-племен, во многом обусловленные разделением этих общностей в результате увеличения их размеров и истощения естественных ресурсов в пределах племенной территории. Все эти перемещения и привели к расселению современных людей (Homo sapiens) из области (или областей) их формирования по всему земному, шару, включая американский континент. При этом сложились крупные, охватывающие подчас целые субконтиненты культурные ареалы. Существенно, что их контуры, как уже говорилось, не совпадали с ландшафтно-климатическими зонами, а определялись значительными оро- и гидрографиче- сними рубежами 898 т. е. очевидно, были прежде всего связаны с факторами, ограничивающими передвижения людей. Весьма возможно, что в пределах таких естественно-географических культурных провинций и существовала так называемая лингвистическая непрерывность, подобная той, что зафиксирована этнографами у папуасов Новой Гвинеи, у которых друг друга понимают жители непосредственно соседствующих селений 120. В связи с уже упоминавшимся изменением фауны в конце палеолита и в мезолите Евразии подвижность населения, судя по всему, увеличилась. При этом этнодифференцирующая тенденция выразилась в дроблении относительно крупных и относительно оседлых племен эпохи верхнего палеолита (коллективов охотников на крупную дичь) на мелкие бродячие коллективы охотников на мелкую дичь. В то же время совокупности таких мелких коллективов, восходящие к общему предковому племени или к нескольким близко родственным племенам, говорящим на нескольких диалектах, представляли уже начальную форму группы родственных племен 899 или метаплемен. В неолите процесс адаптации первобытных людей к ланд- шафтно-климатическим условиям выразился в распространении новых хозяйственно-культурных типов 900 освоении земледелием и скотоводством как ранее недоиспользованных ландшафтовых зон, так и новых, прежде не обитаемых человеком пространств. При этом происходило пространственное укрупнение этносов- племен как за счет демографического роста, так и путем аггло- мераций соседних коллективов, в том числе поглощения малочисленных общностей охотников и собирателей 901. В результате возникали новые более крупные «вторичные» племенные образования, которые, судя по археологическим данным, сохраняли дуально-родовую структуру 902. Этноинтегрирующая тенденция выражалась также в укрупнении диалектов, гомогенизации культуры 903. Такой рост основных этносоциальных единиц происходил до тех пор, пока экономикой каждой из них не был достигнут максимально возможный в данных условиях уровень хозяйственного развития. Значительное превышение этого минимума вновь вело к отпочкованию новых общин, сопровождавшемуся культурной дифференциацией 182. Интеграционные и диф- февенциационные процессы шли также на уробйе метаэтйических общностей. Можно, в частности, предположить, что взаимодействие основных этнических подразделений в рамках метаплеменных образований вело к повышению их культурной гомогенности, получйвшей отражение в обширных археологических культурах земледельцев эпохи неолита. С другой стороны, есть основания считать, ^то освоение метаэтническими общностями земледельцев новых обпщрных территорий сопровождалось их языково-культурной дивергенцией, вело к ослаблению метаплеменного самосознания 904. Одна из характерных черт этнических процессов в эпоху неолита — взаимодействие этносов разного хозяйственно-культурного типа, прежде всего земледельцев и скотоводов, с одной стороны, охотников и собирателей, с другой. Как свидетельствуют этнографические материалы, чем выше при этом в экономике данного этноса развиты черты производящего хозяйства по сравнению с присваивающим, тем выше способность этой общности к ассимиляции других 905. Однако даже после перехода к производящему хозяйству у бывших охотников и собирателей долгое время сохранялись прежние черты духовной культуры. Если до такого перехода они противопоставляли себя более развитым соседям, прежде всего делая упор на образ жизни и окружающую природную среду, то в новых условиях на первый план выступали такие детали культуры, которые ранее в данном отношении не имели существенного значения: манера держаться, походка, прическа и т. п.906 В результате поглощения земледельческими этносами многих племен охотников и собирателей в поздней первобытности произошли существенные изменения этнической карты на великих низменностях Евразии — восточноевропейской, индо-гангской и китайской. Большое влияние на происходящие здесь этнические процессы оказало взаимодействие оседлых земледельцев и кочевых скотоводов. В первичной номадизации — отпочковании возникающих скотоводческих обществ от исходных земледельческих — уже отчетливо проявилась тенденция этнической дивергенции. В дальнейшем для развития этнических процессов важнейшее значение имели миграции кочевников, в одних случаях приводившие к их растворению в оседлом земледельческом населении, в других — к ассимиляции ими значительной части этого населения, правда, нередко «ценой» собственной седентаризации. Эти процессы приняли, однако, особенно значительные масштабы в условиях взаимодействия кочевых этносов с раннеклассовыми обществами, о чем пойдет речь в следующем очерке.