ОСНОВНЫЕ ЧЕРТЫ РОДОПЛЕМЕННОЙ ОРГАНИЗАЦИИ У КОЧЕВНИКОВ СРЕДНЕЙ АЗИИ

Приступая к рассмотрению и характеристике некоторых черт родоплеменной организации у кочевых и полукочевых в прошлом народов Средней Азии, мы обязаны напомнить, что советские исследователи с разных точек зрения уже подходили к этим вопросам.

Наши взгляды в некотором отношении являются продолжением и развитием уже высказанных точек зрения, в их основу положены классические труды И. В. Сталина, указавшего на патриархальнофеодальные отношения как на основную особенность социального строя кочевых народов Средней Азии, Кавказа и т. д.

Следует прежде всего указать, что во многих работах на упомянутую тему, когда дело касается родоплеменной организации народов Средней Азии, мы встречаемся с тем, что авторы оперируют отвлеченной, абстрактной категорией — «род». Между тем путаница и противоречивость в употреблении этого термина, которые вынуждены признавать и этнографы, и даже такие исследователи, как Н. А. Аристов[195], очевидны и бросаются в глаза каждому, кто попытается разобраться в так называемых «родовых» делениях и связанных с ними генеалогических схемах. Неясность, неустойчивость, расплывчатость терминологии для самого понятия рода, племени, заставляют говорить о глубоко зашедшем процессе разложения патриархально-родовой организации. В самом деле, о каком же содержании понятия «род» можно говорить, если, например, в «поколении» Байулы (Младшего жуза) у казахов «родом» называется и подразделение байу- линцев Адай, и подразделение адаев Жеменей, и более мелкие деления жеменейцев Бегымбет-кедей, Кара-кедей, Ахша-кедей и Шолах[196]. Даже такой крупный историк, как М. П. Вяткин, располагающий богатейшим фактическим материалом, не раскрывает содержания понятия «род» у казахов и других народов Средней Азии.

Наличие тенденции к архаизации является, повидимому, следствием и того обстоятельства, что некоторые из современных этнографов некритически восприняли те эволюционные схемы, которые господствовали в сознании нескольких поколений исследователей и обязаны своим возникновением значительному влиянию буржуазных взглядов в этнографии.

То, что обычно формулируется как «род» у кочевников Средней Азии,, является, на наш взгляд, искусственной конструкцией, созданной либо лицами, описывавшими социальный строй этих народов, либо информаторами — в виде генеалогической схемы, отражавшей в большинстве случаев их классовую идеологию. Даже такой последовательный сторонник «родовой» теории, как Н. И. Гродеков, и тот признавал классовый характер информации, касающейся родовой структуры. Он писал: «Носители родовой идеи суть богачи и старейшины (аксакалы). Бедные не знают, кроме названий своих прямых предков и своего рода и колена, ничего об отдаленных разветвлениях родства»[199].

Таким образом, этнографы оказались причастными к тому, что разработка проблемы родоплеменной организации была фактически подменена совершенно безнадежными попытками реконструкции родоплеменной структуры на основании полулегендарных и оторванных от реальной жизни генеалогических схем. Было бы ошибочно, однако, считать, что генеалогические схемы и предания вообще не имеют никакой ценности. В известной своей части они, несомненно, отражают (хотя иногда и в искаженном виде) реальные события. Содержащиеся в них данные могут пролить свет как на некоторые процессы этногенеза данного народа, так и на пути расселения его предков. Наконец, материалы по этнонимике, которыми насыщены генеалогические предания, представляют собой важный источник для раскрытия отдельных явлений социальной истории и идеологии народа. Вместе с тем пользование подобными данными требует сугубой осторожности.

Ключом к правильному пониманию соотношения генеалогий и действительного содержания понятия «род» являются для нас прежде всего замечания К. Маркса, содержащиеся в его конспекте «Древнего общества» Л. Моргана. Он пишет: «...связь поколений, особенно с возникновением моногамии, отодвигается в глубь времен и минувшая действительность находит свое отражение в фантастических образах мифологии....»'[200].

Как мы увидим ниже, замечания К. Маркса целиком подтверждаются нашими материалами. Прежде чем перейти к их изложению, мы считаем необходимым в подтверждение наших взглядов привести также одно из краеугольных положений исторического материализма, с предельной ясностью раскрытых И. В. Сталиным: «Каков способ производства у общества,— таково в основном и само общество, таковы его идеи и теории, политические взгляды и учреждения.

Или, говоря грубее: каков образ жизни людей,— таков образ их мыслей» *.

Образ жизни кочевников в прошлом, вынужденных пребывать в постоянном, за редкими исключениями, напряжении, в условиях необходимости охранять свое имущество от покушений со стороны враждебных (хотя иногда и родственных) племен и соседних государств, и в то же время организовывавших военно-кочевые группировки для захвата чужих территорий и богатств,— этот образ жизни приводил к естественным и необходимым общественно-политическим союзам, к объединениям разного количественного, племенного и родового состава.

Этот же образ жизни, связывавший кочевников в коллективы, объединяемые известными общими целями (в том числе и по некоторым' условиям производства, например, совместный выпас скота и пользование общими пастбищами), порождал определенные генеалогические предания и легенды, идеальные родословные схемы, призванные обосновать существование данного союза, связь между его частями, иногда весьма далекими по своему происхождению. Существование сходных по своему характеру кочевых союзов, вступавших в непрерывные связи друг с другом, приводило к разрастанию родословных схем и к их взаимной увязке, к «пригонке» отдельных преданий к общей схеме, к созданию всеобъемлющих генеалогий для целых групп в той или иной мере родственных племен.

Говоря о кочевых и полукочевых обществах Средней Азии, уместно вспомнить слова Энгельса, сказанные им при характеристике ирокезского рода: «Как мало до сих пор понимали сущность рода, показывают прежйие сообщения о дикарях и варварах, где различные объединения, из которых образуется родовой строй, без понимания и без разбора смешивают в одну кучу под названиями: племя, клан, тум и пр...»[203].

Близкую к этой картину можно, к сожалению, наблюдать и в литературе по этнографии Средней Азии. Ученые прежних поколений (а нередко и современные), писавшие, например, о казахах, изображали дело приблизительно таким образом: имеется три жуза (или «орды»), каждый из них делится на племена, или поколения, далее следуют в нисходящем порядке: род, подрод, или отделение (иногда еще колено), подотделение, наконец, аул. Обычно не указывалось, какие термины у самих казахов соответствуют этим подразделениям и существуют ли они вообще. В большинстве случаев не приводилось никаких доводов, почему принята данная терминология и почему именно этот, а не другой термин употреблен исследователем в данном случае. К одной и той же единице разные авторы применяли иногда различные термины.

Казахи и киргизы представляли себе свой «род», вернее родословную, как цепочку предков по мужской линии («ата»), начиная от близких («берки ата») и кончая отдаленными («аркы ата») во главе с родоначальником («туп ата»). Близкие предки и, может быть, некоторая часть отдаленных предков во многих случаях являлись действительными предками, остальные же должны быть признаны легендарными. Киргизы и казахи часто объявляли своими предками остатки или, что чаще, наименования древних племен или племенных союзов (Кыпчак, Найман, Канглы и др.), представляя их, как отдельные личности.

То же самое убедительно показал в отношении киргизов А. Соколов[205]. Последний отмечает, что именем известного манапа Джангарача называла себя и вся «букара», жившая вместе с подлинными потомками Эшкожо и его сына Джангарача. Эти потомки составляли всего 19 хозяйств, но джангарачами называли себя 132 хозяйства, причем «родовой» состав этой «букары» был самый пестрый. Такое причисление себя к «роду» известного предводителя было в прошлом распространенным явлением. Не только крупные «роды», но и более мелкие подразделения представляли собой довольно часто конгломерат частей различных родовых союзов, объединившихся вокруг того или иного предводителя, имя которого превращалось в «родовое» имя всей группы.

Столь широко представлявшийся киргизами и казахами «род» имел для них самих более или менее жизненное значение далеко не в полном •объеме, а лишь в ограниченных пределах известного числа ближайших предков. По мере роста населения и нарождения в связи с этим новых звеньев в родственной цепи, более отдаленные звенья отмирали, теряя какое-либо реальное значение, а иногда и вовсе забывались. Таким образом «род» разрастался, и одновременно происходило постоянное перемещение пределов «живой» его части, если иметь в виду прежде всего отношения родства. Отмирание звеньев «рода» совершалось не сразу, одни проявления общности (например, уплата выкупа за кровь — «куна», участие в поминках, взаимопомощь и тому подобные атрибуты категории «рода») отмирали ранее, другие — позже.

Из сказанного следует, что нужно было ясно различать «живую» часть родовой организации от «мертвой» и постоянно помнить, что «род» в понимании казахов и киргизов не был чем-то постоянным и неподвижным, укладывавшимся в раз навсегда придуманную схему терминов, что если отпадали «высшие» звенья родовой организации, то одновременно происходило нарастание новых звеньев. Часто выяснялось, что браки запрещаются в пределах такого-то «подрода», а раньше запрещались в пределах такого- то «рода». В чем тут дело? Это объясняется тем, что единица, которую какой-либо ученый назвал в свое время «родом», успела утратить свое прежнее социальное значение, которое перешло ныне уже к следующей единице, которую тот же ученый когда-то назвал «подродом». К затронутому здесь вопросу об экзогамии мы вернемся позднее. Наиболее близко эту систему построения родовой структуры отражал термин «ата» (отец, предок). Единственно с помощью этого термина казахи и киргизы обозначали все те звенья родовой системы, для которых мы привыкли пользоваться искусственно притянутыми и сбивчивыми терминами «подрод», чютделение», «подотделение», «колено» и т. п. Простота и удобство термина «ата» заключалось в том, что, пользуясь им, кочевники отмечали последовательность звеньев родовой цепочки, обозначая их передвижными номерами, причем счет велся от ближних предков к дальним. Когда нарождалось новое звено, т. е. возникала новая молодая «родовая» единица, все восходящие номера при «ата» увеличивались на единицу; не приходилось заменять термин «подрод» термином «отделение» и т. п. Система счета по «ата» не ограничивалась пределами «живой» части «рода», а проводилась и дальше, из чего следует, что казахи и киргизы все же не устанавливали резкой грани между двумя частями «рода» — «живой» и «исторической» .

При таком положении дела трудно согласовать представление о «роде» у казахов и киргизов с тем содержанием, которое вкладывают в понятие рода специалисты-этнографы. Это противоречие проистекает из тоге, что мы оказываемся перед своеобразной системой «генеалогического» рода.

Именовав вышеуказанным образом разные подразделения «генеалогического» рода в соединении с соответствующими номерами, казахи и киргизы обозначали кроме того понятие «род» еще несколькими терминами, имевшими притом и другие значения. Так, известны термины «ру», или «уруу», «урук», «эль», «сбок», «топ», «туп» и др. Большая часть этих терминов носила крайне расплывчатый характер и не может служить для нас критерием при определении «живой» части рода.

Чтобы закончить эту часть работы, приведу лишь одну характерную иллюстрацию. В колхозе «Орто-кууганды» (Джумгальский район, Тянь- шаньской обл.) Качканак Боркоков, 70-летний старик, рассказал нам, что он принадлежит к группе Чапкынчы. Эта группа делится на пять подразделений, по именам сыновей предка: Кочкор-уулу, Кучук-уулу, Араке-уулу, Кудаке-уулу и Чулдокб-уулу. Качканак относил себя к Араке-уулу, причем Араке являлся для него прапрадедом. Другой информатор, более молодой, Касымалы Токтомамбетов, принадлежащий к той же группе, вел себя уже не от Кудаке — брата Араке, а от сына Кудаке Ырыскула, и свою родственную группу назвал «Ырыскул-бал- дары» («дети Ырыскула»). Таким образом, уже в пределах сравнительно небольшой группы Чапкынчы мы видим передвижку счета поколений.

Из этого следует тот логический вывод, что и вся родоплеменная структура находилась в состоянии непрерывного движения и изменения, что и создает огромные трудности при попытках «уловить» границы различных родовых группировок.

К сказанному о легендарной, «мертвой» части генеалогических схем остается добавить, что вскрытый С. П. Толстовым у туркменов и оказавшийся присущим и другим кочевым обществам Средней Азии дуальный характер генеалогической структуры, отражавший древнейшую стадию развития общества, подчинил себе и легендарную часть родословных стволов. Это также подчеркивает фантастичность «высших» звеньев родоплеменной структуры.

Нам кажется, что в связи с рассмотрением вопроса о формах родоплеменной организации следует подвергнуть пересмотру установившуюся точку зрения на «экзогамию» как на важный признак существования этой организации у ряда кочевников Средней Азии. Наличие внешне сходных с подлинной экзогамией явлений способствовало укреплению того взгляда, что действительно существовал в недалеком прошлом какой- то коллектив, который был экзогамен и, следовательно, мог быть назван родом. По нашему мнению, у кочевых и полукочевых в прошлом народов Средней Азии никакого реального рода за «экзогамией» не скрывалось. По крайней мере материалы казахской и киргизской этнографии говорят о том, что эта «экзогамия» не носила характера родовой экзогамии, а скорее может быть названа (если применять неточный в данном случае термин «экзогамия») «поколенной» экзогамией; она была очень близка по характеру к встречающейся у некоторых племен в Индии и построенной по тому же типу системе регулирования брачных отношений, называемой «сапинда» (на последнее нам любезно указал Д. А. Ольдерогге). Этот тип «экзогамии» в каждом отдельном случае связан с тем или иным генеалогическим преданием, цель которого — обосновать запрет на вступление в брак потомков одного предка по мужской линии в определенном поколении. Поскольку, как мы знаем, в Средней Азии род уже давно не существовал как определенное единство, постольку там не могла существовать и родовая экзогамия. Имеются все основания считать, что «экзогамия» у казахов и киргизов являлась социальной нормой, выработанной в условиях развития патриархальной семьи и имевшей целью естественное регулирование брачных отношений. Эти нормы превратились в нормы моральные, этические, в сами собой разумеющиеся брачные запреты. Важно подчеркнуть то обстоятельство, что эти брачные запреты имели явно выраженную тенденцию к непрерывному сокращению числа поколений, которое должно пройти для того, чтобы брак стал возможен.

Не говоря уже о том, что у якутов и у бурят, например, действовал

принцип «девятиколенной» экзогамии[206], а у киргизов «семиколенной», мы знаем, что в пределах даже одного общества, в зависимости от уровня социально-экономического развития отдельных его частей, степень действия этого принципа была различна. У тех же киргизов, на Тянь-пгане, например, фактически браки совершались иногда между потомками в шестом и даже в пятом поколении, в Чуйской долине часто встречались браки не только в пятом, но и в четвертом поколении, а в некоторых районах южной Киргизии, где был более высок уровень экономического развития и где к тому же больше сказывалось в прошлом влияние ислама, мы встречались иногда с полной утратой ранее существовавших брачных запретов и приспособлением их к нормам шариата. Сильная ослабленность, а чаще полное отсутствие «экзогамии» у туркменов, у которых, как правильно это раскрыл С. П. Толстов, брачные запреты носили главным образом строгоиндивидуальный характер и касались определенных категорий родственников[207], служит еще более ярким показателем глубокого распада рода, поскольку у туркменов не сохранялся даже принцип «поколенной» экзогамии, не говоря уже о родовой. У них даже наблюдалась своеобразная «родовая» эндогамия, как это установила Г. П. Васильева.

Из сказанного не следует, что у названных народов не сохранялось никаких следов подлинной экзогамии. Они выражались хотя бы в бесспорно существовавшей у киргизов практике предпочтительных браков € дочерью брата матери, с сестрой матери, а также, в более редких случаях, и с дочерью сестры отца, в обычае «возвращения домой» («кайтарма») у туркменов[208] и т. д.

Что же представляла собой родоплеменная организация у кочевников Средней Азии в XIX— начале XX века?

Ответ на этот вопрос не может быть одинаков не только для всех в прошлом кочевых или полукочевых народов Средней Азии, но не может быть общим и для одного народа, поскольку развитие этих обществ в различных районах их расселения было неравномерным и обусловливалось многими социально-экономическими и политическими факторами. На территории, освоенной казахами, туркменами, киргизами и каракалпаками, мы встречаем в прошлом множество различных форм общественной организации, начиная от чисто кочевых общин, носящих еще внешние признаки родовых, хотя их классовая природа более чем очевидна (таковы некоторые группы Младшего жуза казахов), и кончая уже типичными соседскими общинами земледельцев (группы казахов в долине Сыр-Дарьи, киргизов в Ферганской долине и т. п.). Между этими крайними формами существовало множество переходных. Достаточно, например, познакомиться с «Материалами» Переселенческого управления, касающимися различных областей Казахстана и Киргизии, чтобы увидеть крайнюю пестроту, множество вариаций и градаций форм родоплеменной структуры, сведение которых к определенным закономерным рядам потребовало бы специального и очень большого времени.

В отношении казахов и киргизов можно сказать следующее. Показания источников, относящихся к последним столетиям, свидетельствуют

о              сильном разрушении родоплеменной структуры, о сохранении главным образом лишь явлений надстроечного порядка. Мы можем весьма условно говорить об остатках племенных группировок — племен и их конфедераций. Устойчивых признаков для этих общностей нет, и если эти общности выступали в истории под определенными именами и на определенной территории, то для нас нет никаких сомнений в том, что это были политические группировки, возглавляемые ханами, султанами, биями, манапами и связанной с ними вассальными отношениями феодальной верхушкой и лишь маскируемые оболочкой генеалогического родства (хотя с этой оболочкой и с этим родством была спаяна целая система патриархально-родовых отношений). Такими же социально-политическими объединениями были и более дробные составные части этих крупных группировок, выступавшие в форме определенных звеньев многоступенчатой генеалогической лестницы.

Несмотря на ошибочность ряда положений, выдвинутых Н. А. Аристовым в его трудах[209], нельзя не признать того, что он очень близко подошел к правильному пониманию существа родоплеменной структуры у казахов и киргизов. Развивая точку зрения Аристова, а также Загряжского,

А.              Соколов (в упомянутой статье «О кара-киргизах») высказал некоторые ценные общие соображения о путях образования различных звеньев родоплеменной структуры. Он писал, что исторически современные родовые группировки являются не кровнородственными союзами, а сообществами, возникшими на основе общих хозяйственных (мы добавим, и политических) интересов. Они, по его словам, образовались «в героические времена» из общественно-политических групп, в которых ядро состояло из нескольких родственных семей, во главе с умным и талантливым руководителем, около которого и концентрировался более или менее значительный круг подчинившихся ему других разнородных групп, объединенных общим стремлением к взаимной защите. «Когда пропадала ^та спайка,— указывает А. Соколов,— род распадался на части и вступал в союз или сливался с другими общественно-политическими организациями» [210]. Иное положение мы могли наблюдать в туркменском обществе. В нем племенной строй сохранялся в XIX столетии во вполне отчетливых формах, что было обусловлено специфическими историческими условиями, в которых развивалось туркменское общество. Этнически и политически туркмены могли сохранить себя только с помощью хорошо слаженной военной организации, для которой племенная структура явилась наиболее- приспособленной формой. Промежуточное положение между туркменским обществом, с одной стороны, и казахским и киргизским обществами, с другой, занимало каракалпакское общество, стоявшее тем не менее по своим экономическим особенностям (преобладание оседлого земледельческого быта) ближе к большинству туркменских племен. Однако и у туркменов, и у каракалпаков мы находим те же черты, которые были характерны для родоплеменной организации казахов и киргизов: генеалогическую связь племен и племенных подразделений, ярко выраженный политический характер племенных группировок, крайне пестрый родовой и этнический состав некоторых племен и т. п.

Выяснив в общих чертах характер родоплеменной структуры кочевых и полукочевых народов Средней Азии на рубеже XIX и XX вв, (к рассмотрению этого вопроса нам придется еще вернуться ниже), мы должны остановиться на тех явлениях, которые, сохраняясь в той

или иной степени в' условиях патриархально-феодальных отношений, восходят к глубокой древности. Открытые С. П. Толстовым следы дуальной организации у туркменов, в основе которой лежала двухфратриальная структура племени, были позднее обнаружены и у киргизовх, и у каракалпаков, и у казахов[211]. В связи с пережитками этой дуальной организации стоит и другое явление, отмеченное Т. А. Жданко у каракалпаков, а именно, определенные отношения под названием «куда», устанавливавшиеся между двумя брачущимися группами и имевшие аналогию у монголов. К этому необходимо присовокупить открытые Г. И. Карповым у туркменов пережитки аналогичных отношений, которые прямо указывают на двухфратриальную структуру племени как на первичную форму экзогамии. Все члены племени гоклен у туркменов называли всех членов соседнего племени йомут без различия возраста «дай», т. е. братья по матери, а все йомуты называли всех гокленов «еген», т. е. племянники по материнской линии. Это связывалось с тем, что гоклены в прошлом брали себе жен именно у йомутов. При этом родственники по матери—йомуты считались старшими, а берущие жен гоклены — младшими. Мало того, в Тедженском районе Туркмении подразделение племени теке, под названием Серге, являлось дай, т. е. дядьями, по отношению к подразделению Аманша того же племени.

Мы можем отметить эти пережитки как довольно обычные и среди киргизов. Напомним, что две крупные группировки у киргизов носили название Тагай (т. е. также дядя по матери) и Адигене. И между более мелкими (довольно часто родственными по составу) группами у киргизов существовали такие же отношения дядьев и племянников. Так, группа потомков Байкозу (подразделение «рода» Боркемик) называла всех членов «рода» Ойдочекти «тай-аке», т. е. дядя по матери, так как первая жена самого Байкозу (она является «матерью» для всех байкозунцев) была взята из. ойдочектинцев. И в дальнейшем байкозунцы чаще всего девушек брали из ойдочектинцев.

Здесь же мы должны коснуться вопроса о том типе отношений у киргизов, выступавших в форме опять-таки брачных связей, которые носят название «куда-соок» или «соок-тамыр». После работ В. В. Радлова (особенно его «Aus Sibirien») и Н. А. Аристова-укрепилось мнение, что у киргизов, как и у южных алтайцев, существуют действительно кровнородственные группы под названием «cook». Вполне вероятно, что когда-то такие группы и существовали. В последнее же время, как это правильно было отмечено Ф. А. Фиельструпом 3, этим термином «cook» обозначались отношения по свойству, т. е. те же отношения, что и «куда» у каракалпаков. Семейно-родственная группа, из которой была взята моя мать или моя жена, была бы для меня и моих родственников cookom. В том случае, когда умирала моя жена, или жена брата, или нужно было женить сына, желательно было брать новую жену или невесту для сына из того же соока, откуда происходила мать, жена и т. д., т. е. необходимо было «обновить» cook («cook жангыртуу керек»).

Если моя жена умерла, то cook, из которого она была взята, становился для меня старым cookom («эски cook»), а тот cook, из которого взята новая жена (если даже она из старого соока), становился для меня новым cookom («жангы cook»). Покойника обмывали не его родственники, а свойственники из нового соока (не повсеместно). Таким образом, для

меня сббком была та группа людей, из которой была взята моя мать (или жена). В свою очередь моя группа была сббком для той группы, куда была выдана замуж любая моя родственница, и т. д. Эта система отношений представляла собой то же самое, о чем мы говорили выше, касаясь племен дядьев и племен племянников.

Мы можем из сказанного сделать тот вывод, что пережитки двухфрат- риальной системы браков прослеживались у всех кочевников Средней Азии.

Ко всему изложенному следует добавить, что и у киргизов, и у казахов, и у каракалпаков, и у туркменов в генеалогических преданиях получили отражение следы счета родства по материнской линии, а некоторые группы киргизов еще недавно, называя свою родовую принадлежность, указывали имя своего предка-женщины (Куручпек — у саяков, Мамаш — у солтинцев).

С. П. Толстову мы обязаны открытием у туркменов древнейшей формы военной организации, связанной с существованием возрастных классов. У туркменов существовали группы молодежи «ак-бйлу», обязанностью которых была охрана границ племени[212]. Из материалов В. Л. Вяткина о каршинских узбеках видно, что весьма близкая по характеру повинность «ак-уйли» существовала и у узбеков[213]. Киргизский эпос «Манас» также содержит некоторые указания на существование отрядов из молодежи, охранявших границы кочевий[214].

Все это вместе взятое, не говоря уже о многочисленных древних элементах в свадебном и других обрядах, свидетельствует о мощном пласте доклассовых, вернее допатриархальных институтов, которые сохранялись у кочевых народов Средней Азии с исключительной стойкостью, несмотря на многовековое господство патриархально-феодальных отношений. Объяснить это можно только тем, что эти общества пережили такой бурный процесс перехода от доклассового к классовому обществу, при котором материнская родовая организация претерпевала свой постепенный распад уже в условиях быстро складывавшихся и затем укрепившихся классовых отношений. Возможность такого перехода от материнского строя к классовому, минуя промежуточные этапы, была широко аргументирована С. П. Толстовым [215].