ПРОИСХОЖДЕНИЕ БУРЯТСКИХ ОНГОНОВ С ИЗОБРАЖЕНИЯМИ ЖЕНЩИН

Среди онгонов XIX и начала XX века значительное место занимали онгоны с изображениями женщин. Это были небольшие кусочки белой или темносиней ткани с нарисованными на них одной или несколькими женскими фигурками, представлявшими собою крайне упрощенные линейные или контурные изображения человека, с круглой крупной головой и тонкими конечностями. Все они весьма походили одна на другую и являлись вполне канонизированными. О художественной стороне рисунков исполнители не заботилисьно материал для онгонов старались подбирать поценнее (парча, шелк, кусочки меха, шелковые нитки, мелкие серебряные монеты и т. п.).

Обращает на себя внимание тот факт, что онгоны с изображениями женщин нередко изготовлялись самими женщинами[168], им же принадлежали и, в соответствии с этим, помещались на женской половине юрты. Женские онгоны были весьма разнообразны и имели свои названия. Приведем некоторые из них: 1 — хойтохи («северный»); 2 — хойто («задний»); 3 — хэлхэ («всеобщий»), или Усайтан (Усэтень) онгон (Усайтан — имя собственное); 4 — эзиинхи (эзенхи) онгон («принадлежащие женщине онгоны»); 5 — монгол онгон («монгольский онгон»); 6 — хулбэриин узуурэйхи («находящийся у кончика каждой ноги»); 7 — хориин хойор хуухэд («хоринские две девушки»); 8 — Иамаган ижин («женщипа-мать»); 9 — Мэнгэлэн ба- саган («Мэнгэлэн девушка»); 10 — хойморойхи онгон («задней половины юрты онгон»); 11— хуугэн онгон («девушка» или «ребенок» онгон); 12 — муруй эрхэ эзии («искривленная, капризная баба»); 13 — хатан Мунгулэй («ханша Мунгулэй»); 14 — дэрын эзиинууд («подушечные бабы»); 15 — хугшэЬии онгон («старуха-онгон»); 16 — ухэхэ бурууги онгон («онгон

телят, обреченных на смерть»); 17 — тугал бурууни онгон («телят новорожденных и тех, которые постарше, онгон»).

Если к этому, далеко не полному, списку присоединить большую группу онгонов, на которых фигурируют «шаманки» под самыми разнообразными именами, «матери», «дочери» и просто «женщины», имена которых давно забыты, то число женских онгонов окажется весьма значительным[169].

В XIX и в начале XX века у бурят господствовали патриархальнофеодальные отношения, на первый взгляд исключавшие столь широкое распространение онгонов с изображениями женщин. Возникает вопрос: являлись ли эти онгоны пережитком идеологии материнского рода и чем в таком случае вызвана была устойчивость этих пережитков, или же в этих онгонах нашли свое отражение какие-то современные им общественно-экономические явления? Для того чтобы ответить на этот вопрос, необходимо прежде всего уяснить содержание тех религиозных идей, которые были связаны с женскими онгонами, и раскрыть социальный облик изображенных на них женских персонажей. Это поможет нам разобраться в том, какие явления общественного порядка нашли свое отражение в религиозной практике изготовления женских онгонов. Что касается названий онгонов, то они лишь в слабой степени говорят о содержании рисунков. Последнее гораздо ярче раскрывается в легендах и рассказах, имеющих непосредственное отношение к онгонам, а также данными об употреблении и назначении онгонов.

Бытовавшие в XIX и в начале XX века женские онгоны отражали в своем содержании различные этапы исторического прошлого бурят, от эпохи материнского рода до периода патриархально-феодальных отношений. Некоторые древние онгоны, дожившие до XX века, повидимо- му, неоднократно подвергались переосмыслению и были, так сказать,, «приспособлены» к современной им исторической обстановке, о чем весьма убедительно говорят связанные с ними представления. Другие онгоны, несомненно, появились в период отцовского рода, третьи — в период становления и развития патриархально-феодальных отношений. Однако попытка выделить среди онгонов вполне четкие по семантике группы,, в «чистом виде» отражающие идеологию бурятского общества на тех или иных исторических этапах его развития, наталкивается на серьезные препятствия и не всегда представляется возможной, поскольку содержание онгонов нередко образует пеструю смесь, сложное переплетение разновременных по своему происхождению идей и представлений.

Более древними являются племенные и родовые онгоны, позднейшими— семейные. Намечается также разделение женских онгонов на две группы по признаку положительного или отрицательного отношения к человеку, к обществу олицетворяемых ими «духов». Но и это деление не всегда строго выдержано, поскольку, по мнению бурят, доброжелательные духи при небрежном обращении с их онгонами могли причинять людям вред, в то время как явно отрицательные, вредные, злые духи, при соблюдении необходимых правил обращения с ними и с их изображениями, могли оказаться в роли «охранителей» человека, его имущества, дома, скота. Тем не менее представления о благожелательных или враждебных онгонах встречаются столь часто, что могут быть взяты за основу при разделении онгонов на группы. В первую группу (благожелательных) войдут онгоны с изображениями женских духов и божеств, считавшихся покровителями и защитникамиженщин, вовторую (враждебных)— онгоны с изображениями духов женского пола, якобы приносивших вред женщине или ее детям, а также домашнему скоту, преимущественно молодняку.

К первой группе могут быть отнесены следующие: 1) онгон хоринских девиц—предков по женской линии, якобы оказывавших покровительство хозяйке дома; 2) «задней половины юрты онгон», якобы способствовавший плодовитости женщины и «охранявший» ее детей и домашний скот; 3) «Дуде онгон», изображавший божество плодовитости; 4) «госпожа Маилга» — божество плодовитости, деторождения; 5) «находящийся у кончика каждой ноги» (т. е. в ногах постели); этот онгон изготовлялся с целью увеличения плодовитостиженщины, а также для «помощи» при трудных родах; 6) «великий», «всеобщий», или «северный», онгон, изготовлявшийся с целью прекращения бесплодия, и некоторые другие. В первую группу онгонов входили главным образом племенные и родовые онгоны, что свидетельствует об их древности. Персонажи «великого» онгона считались духами небесного происхождения. Среди них значилась и «многотысячная Усэ- тэнь» —¦ «создательница бурят и покровительница болготов».

Существование перечисленных онгонов в XIX и в начале XX столетия представляло собою, как можно предполагать, пережиток матриархально-родовой идеологии, которая, в условиях хозяйственной и культурной отсталости Бурят-Монголии в прошлом, кое-где еще продолжала удерживать свое значение, особенно среди женщин. В религии и мифологии сохранялись еще представления о существовании значительного числа женских божеств и духов занимавших в развитом шаманском пантеоне высокое положение. Так, например, хозяйкой земли считалась седовласая старуха, хозяйкой Байкала — богиня Аба-Хатан. Наверху, на 18-м небе, «жила» старуха Мойс-хара изин, о величине которой можно судить по тому, что она, будучи убита, «падает, простираясь через три пади». Тюрмас тэнгри, считавшийся главою западных небесных тэнгриев, имел бабушку Манзан- Гормо, к которой в трудных и опасных случаях он обращался за советом и молился ей, как своей покровительнице. Советы и наставления этой бабушки должны были беспрекословно исполнять и все прочие западные тэн- грии. Местопребыванием Манзан-Гормо считался «шов неба», т. е. Млечный Путь. Имеются также упоминания о культе «Бейин Хатун» — самой себя создавшей госпожи, якобы благорасположенной к человеческому роду. Весьма почиталась шаманистами женщина, возглавлявшая так называемых сатинских бурханов и т. п. Все эти примеры свидетельствуют об устойчивости представлений о высоком общественном положении женщины в прошлом.

Бурятский фольклор, легенды и предания богаты образами женщин. Даже в загадках, где речь идет о самых обычных предметах, животных, частях человеческого тела или явлениях природы, казалось бы ничего общего не имеющих с образом женщины, последняя тем не менее постоянно выступает в том или ином видех. У бурят обнаружено интересное сказание об амазонках, напоминающее античные легенды на ту же тему. Было такое царство девиц, говорится в этом сказании, где все войско состояло из одних женщин, где чиновники и подданные были

девицами. Управляла этим царством женщина.

Рис. 1 и2 дают представление о двух онгонах из описанной группы. На первом (рис. 1) изображены хоринские девушки. Они нарисованы на куске материи размером 30 X 31 см. Верхняя часть онгона белая, нижняя красная. Онгон носит название «зултани зураг», т. е. «имеющих светильник рисунок». В центре помещены фигуры трех девиц, головы которых нарисованы на белом фоне, а туловища — на красном. Две из них — хоринские •сестры, третья (средняя) —их подруга. К ушам фигур пришиты свернутые из медной проволоки серьги с бусинкой и небольшие косы из шелковых ниток и красного бисера. Над фигурами девушек нарисованы два лебедя, представляющие собою двух «небесных богинь — девушек». В лице этих лебедей представлены те же хоринские девушки; мы видим здесь один и тот же образ, выявленный в одном случае в более древней зооморфной, в другом — в позднейшей антропоморфной форме. В фигурах птиц нельзя не видеть отражение известной легенды о происхождении племени хори, согласно которой предок хоринцев Хоредой женился на девушке, спустившейся с неба в образе лебедя*. Описываемый онгон имеет, таким образом, ближайшее отношение к древним тотемистическим представлениям бурят. В верхней части онгона изображено небо в виде двух красных полос—длинной, концы которой опущены вниз и частично окаймляют боковые стороны онгона, и короткой, расположенной под первой чертой. Изображения солнца (слева) и луны (справа) имеют вид лучезарных кругов, внутри которых помещено по одной человече- ской фигурке, повидимому женской. Правая фигурка держит в руке ведро, рядом с ней изображено дерево.

Под светилами нарисовано еще по одному дереву, имеющему вид елочки. На красной (нижней) части онгона нарисованы различные животные — три коня (очевидно, принадлежащие девушкам), рыбы и пресмыкающиеся.

На рис. 2 изображен онгон под названием «Находящийся у кончика каждой ноги». Его, как уже указывалось, изготовляли женщины для увеличения плодовитости, а также для помощи при трудных родах. Рисунок изображает мать и новорожденного ребенка. Фигуры нарисованы красной краской на красном шелке и украшены пухом степного орла (над головой). Под ногами женщины помещена фигура, изображающая ширээ (жертвенный стол), к груди прикреплена маленькая медная фигурка женщины («душа»). Фигура женщины-матери украшена, кроме того, шестью узкими полосками цветного коленкора, почти целиком закрывающими изображение и поэтому на нашем рисунке не показанными.

Персонажи онгонов этой группы объсняются по-разному. Согласно одной версии, на онгоне изображена молодая бурятка Тахай, дочь шамана, умершая во время родов. По другой версии, это — Архан, молодая женщина, дочь шамана, имевшая любовника ив период беременности выданная замуж за другого человека. Жених и его родня, увидев невесту, будто бы осмеяли ее; молодая женщина, родив ребенка, не вынесла позора и удавилась около своей постели. Рассказ этот представляет собой, несомненно, позднее истолкование легенды о матери и ребенке, так как в старину женщину не осуждали, если она имела ребенка до брака. Скорее можно предполагать, что первоначально сюжет рисунка должен был изображать женского духа плодовитости или благополучные роды и тем самым магически содействовать разрешению женщины от бремени. Обращает на себя внимание тот факт, что фигуры, рисуемые на онгоне, изображают не богов, а лиц, когда-то живших на земле.

Иной характер имел ехэ онгон, т. е. «большой (великий) онгон», носивший у балаганских бурят название «хойтохи», или «хэлхэ онгон», т. е. «северный», или «всеобщий», а у аларцев — «Усайтан». Он состоял из серии изображений, соединенных вместе. Особое внимание, которое оказывали этому онгону хозяева дома и их многочисленные родственники и соседи, говорит о том, что он был одним из главных и почитаемых онгонов. О том же свидетельствуют обряд его изготовления и связанные с онгоном представления. Делался онгон по совету шамана для молодой хозяйки дома, после свадьбы. Поводом для его изготовления служили бесплодие женщины, болезнь ее или большая смертность детей. В дореволюционное время смертность детей среди бурятского населения достигала значительных размеров, что объяснялось отсутствием медицинской помощи, тяжелыми условиями существования бедняцких семейств и антисанитарным состоянием жилищ. Но местное население объясняло смертность детей вмешательством злых духов. В целях охраны ребенка родители в течение полугода не допускали в юрту посторонних людей и ставили, около жилища особые знаки (березки с протянутыми от них к стене юрты нитками или лентами), увидев которые люди проходили мимо[171].

В изготовлении ехэ-онгона принимало участие целое селение, главным образом старики и старухи: мужчины делали ящик для хранения изображений, женщины шили и украшали онгоны. Пока люди были заняты этой работой, хозяйка дома носила на руках специально сделанную для этого- обряда куклу и делала вид, что «кормит» ребенка. В честь изготовленных онгонов закалывали жертвенных животных, и шаман призывал к себе различных духов неба. Обряд заканчивался съедением жертвенного мяса и сожжением костей животных, после чего онгоны складывали в ящик и подвешивали к стене юрты на женской стороне. При освящении онгона присутствовало много народа, в том числе молодежь обоего пола и даже дети. Духи ехэ-онгона считались «великими духами» небесного происхождения. Одно из главных мест среди них принадлежало онгону хорюкшут, который представлял собою семь вырезанных из жести женских фигурок, пришитых к лоскутку ткани, украшенному перьями. Эти семь (или девять) «дев», как их называли буряты, повидимому, представляли собой дочерей старика Эсэгэ Малаан тэнгри (персонификация неба), игравших важную роль в религиозном мировоззрении шаманистов. В пользу этого предположения говорит указание Хангалова: «У бурят Уигинског© ведомства во главе хойтохи онгонов находятся девять дочерей Эсэгэ Малаан тэнгри; иные говорят — три дочери»[172]. К онгону ехэ, или хойтохи, обращались со следующим призывом: «Многотысячная Усэтень (ха- мык) — тысячная Хайсэтен, создательница бурят, правительница болго- тов!»[173]. Упоминание о женщине-предке, прародительнице бурят, позволяет рассматривать описываемый онгон как племенной. В пользу такого

предположения говорит также коллективное изготовление изображений присутствие на освящении их большого числа людей.

Многочисленные образы женских духов, представления о которых сложились задолго до становления отцовского рода, не исчезли окончательно и на последующих ступенях общественного развития бурят но многие из них приобрели иное осмысление. Первоначальная семантика этих женских персонажей сохранилась лишь частично, нередко в завуалированной форме. Вновь возникшие представления отражали новые общественные отношения, сложившиеся в период отцовского рода, а возникшие позже — патриархально-феодальные отношения. Свобода, независимость и авторитет, которыми пользовалась женщина прежде, были ею утрачены. В связи с этим и идеи о ее важной общественной роли, отраженные в семантике старых онгонов, оказались в явном противоречии с существовавшими общественными порядками. Эти идеи стали не более как пережитком далекого прошлого и лишь частично удерживались в замкнутой женской среде.

Что же представляли собою новые идеи, связанные с женскими онго- нами, и какие обстоятельства вынуждали прибегать к их «помощи»? Ответ на этот вопрос частично содержится в самой семантике онгонов. Внимательное изучение ее показывает, что хотя по своему составу эта группа онгонов и не однородна, все персонажи ее относятся к категории лиц, ставших жертвами социальной несправедливости, угнетения, классовых противоречий, обнищания, голодовок, лишений и т. п. О многих из этих лиц говорится, что они в порыве отчаяния покончили жизнь самоубийством или были убиты во время военных столкновений. Другие были замучены своими хозяевами, родственниками или мужьями. Чрезвычайно характерно, что женщины, изображенные на онгонах, представляют собою чужеродок, рабынь, батрачек, служанок, пастушек, сирот, безродных, падчериц, старух, оставшихся на склоне лет одинокими и лишенными помощи и т. д. Безотрадное, во многих случаях трагическое, положение, в котором, согласно легендам, оказались эти обездоленные, могло иметь место только в условиях разложения рода и в период раннеклассовых отношений. Особенно тяжело приходилось сиротам и детям бедняков. Бедные родители, будучи доведены до крайней нищеты, вынуждены были продавать своих детей, чаще всего девочек, богатым родственникам или чужеродцам, которые жестоко эксплуатировали малолетних и создавали для них невыносимые условия жизни. Вот почему в легендах, относящихся к женским онгонам, так часто попадаются указания на то, что те или иные женщины, превратившиеся после смерти в «духов», при жизни испытывали крайние лишения. Их заставляли жить в хлеву, всячески издевались над ними, мучили, подвергали постоянным насмешкам, наказывали за малейшие проступки. За все эти лишения духи «мстили» своим бывшим угнетателям, а заодно и их сородичам, наводили на них страх, «насылали» болезни, несчастья. В этих легендах нашел яркое отражение глухой протест социальных низов бурятского общества против власти кулаков и феодалов. Социальную неоднородность бурят XVII века достаточно отчетливо раскрывают отписки русских казаков, упоминавших о князцах, «лучших людях» (под которыми подразумевались братья князцов, их племянники и дяди), улусных людях (рядовых свободных членах рода), рабах и киштымах (данниках из числа соседних племен). Рабами владели как князья, так и «лучшие люди». Известны случаи (1658 г.), когда «девку» продавали за куяк (панцырь). Рабство носило патриархальный характер. ¦Надо полагать,— пишет по этому поводу А. П. Окладников,— что...

в XVII веке рабы были нужны для ухода за скотом, для домашних услуг»[174]. Это вполне подтверждается содержанием многочисленных легенд о так называемых «телячьих онгонах», известных по материалам XIX—XX веков. В этих легендах рассказывается о женщинах — рабынях или служанках, которым поручен был уход за скотом, в частности за телятами. За тяжелые условия при жизни эти женщины после смерти «мстили» своим хозяевам, «насылая» болезни и порчу на скот. Значительное число женских онгонов с отрицательным значением, еще существовавших в прошлом столетии, находит свое объяснение и в том, что позорный обычай продавать детей дожил среди бурят до конца XIX столетия. В газете «Казанский биржевой листок» за 1891 г., в № 1, в статье «Торговля людьми в Иркутской губ.» сообщается, например, что «в некоторых инородческих ведомствах до сих пор еще бывают случаи продажи и покупквг детей — исключительно девочек». Среди последних фигурируют дочери, сестры, племянницы. Далее говорится, что «продают детей по большей части люди бедные; преимущественно продаются сироты... Возраст продаваемых от 6 до 15 лет; обыкновенно покупают девочек 8-—10 лет, они могут уже служить помощницами в домашних работах. Продажная цена ¦— от 4 до 100 рублей; более взрослые ценятся дороже»[175].

Такова была исторпческая действительность в XVII—XIX веках, с ее формами эксплуатации чужого труда внутри семьи. В условиях этой действительности в народе создавались представления о том, что рабыни, служанки, сироты, лица, доведенные до самоубийства, и т. д. после смерти должны превратиться в «злых духов», ищущих случая отомстить людям, в первую очередь своим хозяевам или родным, за все обиды, притеснения и страдания, испытанные ими при жизни. Естественно, что таких «духов» боялись, особенно те семьи, которые осознавали вину перед ними. Такого рода представления широко отражены в легендах, записанных по поводу тех или иных онгонов рассматриваемой категории. Анимистические представления, вера в духов, могущих причинить вред людям и их имуществу, наличие шаманов, поддерживавших в народе эти представления, способствовали сохранению культа женских онгонов почти до Великой Октябрьской социалистической революции. Таковы были причины появления многочисленных женских изображений на поздней стадии общественного развития бурят.

Если внимательнее присмотреться к этим «злым духам», то нетрудно- заметить, что злы и кровожадны они не только из приписываемого им чувства мести. Корни этой «озлобленности» следует искать в тех социальных условиях, которые сложились в описываемый период в самом бурятском обществе. Не малую роль играли и представления о душах умерших и о судьбе покойников. Буряты, как и многие другие народы, постоянно заботились о своих умерших, снабжали их всем необходимым, полагая, что в противном случае души покойников, лишенные пищи, будут мстить оставшимся в живых, насылать на них болезни, портить скот. Но кто же мог взять на себя заботу о душах многочисленных безродных, сирот, работниц, одиноких, неизвестных и забытых людей? Согласно религиозным представлениям бурят, эти лица, оказавшись в тяжелом положении и после смерти, должны были сами напоминать о себе. Они «искали» случая обратить на себя внимание своих бывших хозяев или одноулусииков и тем самым добиться от них необходимой «помощи». С этою целью они «вызывали» падеж скота или «вредили» членам семьи, «насылая» на них болезни. Особенно часто они «нападали» на скот. Возникновение этих представлении объясняется тем, что скот у бурят постоянно находился под угрозой заболевания. В дореволюционное время эпизоотии, особенно сибирская язва, принимали иногда внушительные размеры п сильно разоряли население. Ветеринарная помощь отсутствовала, своими силами с этим злом бороться не умели, а анимистическое мировоззрение и поддерживавшие его шаманы подсказывали, что болели животные оттого, что их преследовали и беспокоили «духи». Буряты думали, что эти духи были душами людей, умерших неестественной или преждевременной смертью. Среди них видели в первую очередь указанных выше лиц женского пола. При заболевании скота или людей немедленно изготовлялся соответствующий онгон (изображение). Его «одевали», «кормили» и «поили», наделяли тем или иным названием и помещали на женской половине юрты. Шаман в этом деле никакого участия не принимал. Все это делалось исключительно женщинами, на обязанности которых лежал уход за скотом. Женщина наблюдала за перегоном скота на пастбище, пасла скот, доила коров и кобыл, ухаживала за телятами и жеребятами. На нее же возглагалась и забота

о              здоровье скота. Предполагалось, что после изготовления онгона и соответствующих действий над ним духи переставали вредить людям и даже, при соблюдении правил обращения с онгонами, становились охранителями скота, жилища, семьи.

Из онгонов этой серии следует упомянуть: 1) эзенхи онгон, представлявший собою изображение двух девушек-рабынь, ставших после смерти избранницами духов и «помогавших» при болезнях телят; 2) ухэхи буруги онгон — онгон двух служанок, матери и дочери, проливших однажды при доении коров молоко и из страха перед хозяевами удавившихся; изи онгон — онгон женщины-пастушки, которая однажды заблудилась, попала к эвенкам и, следовательно, лишилась помощи сородичей; после смерти стала «вызывать» в своем улусе эпизоотии; 4) туггал буруи онгон, изготовлявшийся при падеже скота (телят и жеребят) в честь четырех сестер, погибших вместе со своими родителями от насильственной смерти; сестры «сделались» вредными бохолдоями и стали губить телят и жеребят; 5) боронхи баранхи онгон — против падежа телят, изготовлялся в честь четырех дочерей, погибших во время одного из военных столкновений.

Ухэхи буруги онгон состоит из двух соединенных вместе лоскутков сукна, красного и черного цветов, на которых нарисовано по одному женскому изображению. Как и на предыдущих онгонах, оба рисунка очень схематичны и строго линейны. Голова изображена в виде круга, глаза — точками, нос.в виде прямой черты; такой же прямой чертой отмечен рот. Ступни и кисти рук опущены. Онгон изображает мать и дочь, бывших при жизни служанками. Однажды, совершив мелкий проступок, они, из боязни гнева хозяина, удавились и, согласно легенде, сделались онгонами — покровителями коров и телят. Хранилось это изображение над полками с молочной пищей[176].

На рис. 3 представлен эзенхи или хбкшихи онгон, т. е. женский или старушечий онгон. На нем изображены две девицы-рабыни, будто бы ставшие после смерти избранниками духов и оказывавшие, по мнению хозяев онгона, помощь при заболевании телят и ягнят. Фигуры нарисованы красно-оранжевой краской на темносиней материи. Вверху изображены солнце и луна, а на луне дерево и девушка с ведром в руке[177]. Онгон делали женщины, они же совершали перед ним соответствующие обряды[178]. Хранилось изображение в берестяной коробочке на женской половине юрты[179].

Подробные сведения об изи онгоне сообщает П. Т. Хаптаев. Когда-то, в глубокой древности, гласит легенда, молодая девушка Урьмаха ушла

   со стадом телят в соседнюю степь, затем забралась далеко в тайгу и заблудилась. Пробираясь вместе со своим стадом через лесные дебри, она встретила эвенка и вышла за него замуж. С тех пор прошло много времени, о судьбе девушки никто ничего не знал, и родные постепенно забыли о ней. Но вот однажды в улусе, где она когда-то жила, появилась эпизоотия. Позвали шаманку, и она рассказала о судьбе Урьмахи, ее тяжелой доле, о смерти и о возвращении ее души (и души мужа) в родной улус. Эти души, по словам шаманки, «давили» телят и овец. Для прекращения падежа она потребовала принесения жертвы покойным и обращения к ним с просьбой о прекращении мора. Шаманка вырезала при этом две человеческие фигурки из желтой материи, изображавшие Урьмаху и ее мужа, и сказала, что они представляют собою олицетворение этих злых духов. После обрызгивания онгона тарасуном (водкой) и жирным супом, шаманка взяла в руки кусок мяса жертвенного барана и обратилась к онгону со следующим заклинанием:

«Хозяйства не трогай,

Скота не уменьшай,

Вреда не неси,*

Живущим телятам Тяжесть не неси,

Онтхог, Урьмаха, помилуйте!»

С тех пор, говорит легенда, буряты стали почитать этих духов и делать их онгоны при заболевании скота[180].

Таким образом, значительное число онгонов с изображениями женщин находит свое объяснение в особенностях социально-экономических отношений бурят на различных этапах их исторического развития. Лишь незначительная часть женских онгонов XIX и начала XX века представляла собой пережиток идеологии эпохи материнского рода. Большинство других онгонов возникло в период отцовского рода и последующих стадий общественного развития, и существование их было вполне закономерным явлением на всем протяжении патриархально-феодальных отношений. Если преобладание женских персонажей в первой группе онгонов можно объяснить стойкостью представлений о высоком общественном положении женщины в прошлом, то появление женских духов второй группы вызвано совершенно другими причинами: обилие именно женских, и притом злых, духов явилось своеобразным отражением тяжелого положения женщины в условиях патриархального рабства, феодального гнета, бесправия, забитости и нищеты.

Выше мы видели, что женские онгоны, время возникновения которых с достаточным основанием может быть отнесено к эпохе материнского рода, считались по своей природе доброжелательными. Это были предки по женской линии, антропоморфизированные тотемы (девушки-лебеди), духи — покровители женщин, духи плодовитости и т. п. Сюда же относились некоторые духи природы, например духи солнца и луны. Естественно напрашивается вопрос, были ли в те отдаленные времена онгоны с изображениями женских духов, считавшихся недоброжелательными по отношению к людям? Поскольку, как уже говорилось выше, среди современных онгонов не всегда удается выделить строго очерченные группы, восходящие к эпохе матриархата, а древние материалы этого рода нам неизвестны, прямой ответ на поставленный вопрос дать трудно. Но некоторые признаки онгонов позднего времени как будто позволяют ответить на этот вопрос утвердительно. Если благожелательные онгоны, будучи родовыми, считались обязательными, то вторые изготовлялись, повидимому, лишь при известных обстоятельствах. Женщины, жизненный путь которых по тем или иным причинам отклонялся от обычного, от норм материнского правопорядка, должны были после смерти внушать к себе страх. Такие лица, будучи в глазах членов общины опасными, легко могли быть причислены к числу злых духов. К этой категории следует, по нашему мнению, отнести древние онгоны с изображениями женщин, нарушавших запреты употребления в пищу мяса тотемных животных,

онгоны женщин, бывших при жизни злыми, недоброжелательно относившихся к членам общины, онгоны женщин, нарушивших установленные обществом нормы брака, и т. п. Женщины, преждевременно умершие от болезней, от неудачных родов, погибшие насильственной смертью, также должны были рассматриваться как духи враждебные, опасные для окружающих.

Характерные для прошлого бурят представления о социальных причинах появления описанных выше «злых» духов известны и некоторым другим народам Сибири и Дальнего Востока. Приведем несколько примеров. Удэгейцы полагали, что человек, погибший насильственной смертью, неминуемо превращался в чорта, способного навлечь на людей неисчислимые бедствия, если душа убитого оставалась неотомщенной. Поэтому за смерть сородича удэгейцы всегда мстили его убийцам[181]; неотомщенный, по представлениям удэгейцев, не мог попасть в загробный мир, т. е. к своим умершим сородичам, оставался «вне общества» и за эту несправедливость жестоко «мстил» людям. Сходные представления мы находим и у нанайцев. Нанайцы видели в душах людей, по которым не устраивалось больших поминок (а последние представляли собой не что иное, как «проводы» души в загроблый мир), злых духов садка, причинявших людям вред и всячески мстивших за несовершение над ними положенного обряда. Как правило, поминки не устраивались по умершим рабам, поэтому последние чаще всего и зачислялись в разряд злых духов[182]. По другим данным, в злых садка превращались люди, нарушившие при жизни закон экзогамии. Эти садка, по мнению нанайцев, причиняли своим сородичам болезни и даже смерть и поэтому считались очень опасными духами[183]. По представлениям эвенков Маньчжурии, голодные, истощенные, а потому жадные и злобные духи-предки нередко покидали мир мертвых, приходили к людям и требовали жертвы (пищи). Особенно опасными считались те из них, которые по тем или иным причинам не могли достигнуть мира мертвых нормальным путем и оставались жить среди живых людей или постоянно возвращались в их среду[184]. У маньчжуров наиболее опасными считались казненные, которым отрубали голову[185]. Представления о причинах возникновения некоторых категорий злых духов, весьма близкие к бурятским, были распространены среди китайцев еще в конце XIX века. Согласно их верованиям, душа умершего, получая все ей необходимое, пользовалась покоем и благодетельствовала живым людям; но если она по вине своих родственников терпела лишения, то превращалась в бродячего злого и мстительного духа, способного насылать на людей болезни и несчастья. Такие странствовавшие голодные духи назывались ю-хунь. В особенно тяжелом, в смысле отсутствия какой-либо помощи, положении оказывались, по мнению китайцев, души воинов, павших на поле битвы, души бедняков, одиноких, нищих, а также утопленников. Поэтому еще в древности установлено было почитание таких душ. Ежегодно им приносили в жертву одежду, рис, овощи и деньги[186]. У китайцев мы также находим представление о злых духах женского пола, которые якобы ведут свое происхождение от женщин, доведенных своими близкими до болезни. Среди них мы находим женщин, живших честно, но обманутых и соблазненных молодыми людьми; не выдержав брани и упреков со стороны родителей, родственников и соседей, эти женщины покончили самоубийством или же преждевременно умерли от болезней. Подобно бурятам, китайцы видели в них духов злых и мстительных, готовых в любую минуту причинить людям вред за свою гибель.

Во всех рассмотренных случаях отчетливо выступают социальные или социально-экономические причины, обусловившие в конечном счете возникновение представлений о некоторых категориях духов, в частности духов женского пола. Эти примеры могут служить наглядной иллюстрацией положения о том, что «...источник формирования духовной жизни общества, источник происхождения общественных идей, общественных теорий, политических взгляд,оз, политических учреждений нужно искать не в самих идеях, теориях, взглядах, политических учреждениях, а в условиях материальной жизни общества, в общественном бытии, отражением которого являются эти идеи, теории, взгляды и т. п.»[187].