ЭКОНОМИЧЕСКОЕ И СОЦИАЛЬНОЕ ПОЛОЖЕНИЕ

I

На медали, выбитой в 1587 г., поразительно ярко передано изображение экономического положения Нидерландов так, как оно должно было представляться тогда ревностным кальвинистам \ Вокруг эмблем, символизирующих на ее лицевой стороне нищету католических районов, а на оборотной стороне благосостояние протестантских территорий, сделана двойная надпись, объявляющая первую наказанием, возложенным богом на нечестивых, а второе — наградой тем, кто остался верен ему.

Не лучше было положение в Брабанте. Произведенное в конце XVI в. обследование дает нам очень плачевные сведения об опустошенности страны679. За 20 лет число домов в Люббеке уменьшилось с 86 до 45, в Тильт-Нотр-Даме — со 177 до 39, в Гахте со 120 до 77, в Моленбеке, около Сихема, с 58 до 24, в Меерхоуте с 204 до 104 в Гауварте с 89 до 17, в Ра- коуре с 52 до 19, в Дормале с 73 до 42, в Линдене с 90 до 48, в Веземале с 94 до 17 и т. д. В Линдене мэр утверждал, что деревни вообще больше не существуют, так как дома сожжены были солдатами лувенского гарнизона. В очень многих местах большинство жителей беяшіо или погибло от голода. Чиновники, производившие обследование, констатировали почти повсюду, что луга затоплены, заводы и мельницы разрушены, а стада истреблены. Сдававшиеся в аренду фермы не находили арендаторов, и воN многих местах поля возделыва- лись лишь беженцами, явившимися из Кампина, ибо в этой пограничной области, через которую непрерывно проходили войска, запустение было еще большим. Голландские мародеры (vxij buiters) грабили страну, и, чтобы избавиться от грабежей, жители вынуждены были платить контрибуции неприятельской армии. К этому надо прибавить поборы, взимавшиеся с них со времени смерти Фарнезе испанскими или итальянскими мятежниками, засевшими в Тирлемоне и Сйхеме.

В городах нужда была так же велика, как и в деревне. В Граммоне в 1581 г. осталась лишь четверть домов, и пять шестых населения эмигрировало680. В Жамблу в 1594 г. внутри черты города осталось лишь 70 населенных домов из 170, а в предместьях 2ь из 157. Нужда была здесь так велика, что пришлось продать колокола и заложить даже дароносицу из приходской церкви681. Вздорожание предметов питания и прекращение всяких работ довели страдания бедных слоев населения до последних пределов. Ван ден Вивере ярко описывает нам, как в Генте бедняки питались несъедобными вещами, рылись в мусорных ямах, разыскивая какие-нибудь остатки пищи, и ели рыбные отбросы, выброшенные на свалочные места682.

Валлонские провинции, которых не коснулась война, испытали на себе лишь косвенное влияние бедствий, постигших Фландрию и Брабант. Эмиграция протестантов, покинувших после победы католицизма Валансьен, Лилль, Аррас, Армантьер и переселившихся на север, разумеется, нанесла чувствительный удар их промышленности. Кроме того они жестоко страдали от расстройства антверпенского рынка и закрытия Шельды. Но все же они продолжали пользоваться относительным благосостоянием. Вмешательство Филиппа II в дела Франции в 1592 г. заставило и их испытать на себе бедствия от потоков проходящих армий и военных бунтов. Но Вервенский мир (1598 г.) вернул им вскоре спокойствие, которое в течение 40 лет не было ни разу серьезно нарушено.

Шесть лет спустя взятие Остенде дало некоторую возможность вздохнуть также и Фландрии. Враг был изгнан из твердыни, которую он занимал так долго и из которой он терроризировал графство своими разбойничьими набегами и непрерывными угрозами нашествия в самое сердце страны. Правда, четырехлетнее пребывание во Фландрии осадной армии принесло ей новые опустошения. Но Спинола использовал свою победу для того, чтобы направить свои действия на отдаленный район Исселя. В связи с этим графство перестало служить полем битвы до периода войн с Францией; в течение последующих лет воюющие стороны ограничивались тем, что брали и отнимали назад небольшие укреплен- ные пункты по соседству с Шельдой, в области «Четырех ремесел» и в Ваасской области.

Тем не менее к моменту заключения 12-летнего перемирия (1609 г.) южные провинции являли собой еще очень печальное зрелище. Англичанин Овербюри, проезжавший по ним в это время, пишет, что когда он проехал Лилло, то нашел «опустошенную страну с отчаявшимся населением, которое в большей степени было недовольно своим собственным правительством, чем ожесточено было против врага, разоренное дворянство и купечество, и крестьян, обрабатывавших свои поля только для своего прокормления, без надежды улучшить свое положение, полуразрушенные города, словом, всеобщую нужду, несмотря на то, что налоги были здесь гораздо менее обременительны, чем в Соединенных провинциях» \

Годы спокойствия, наступившие благодаря перемирию, были энергично использованы для восстановления хозяйственной жизни страны.

Во время закончившейся наконец войны Соединенные провинции благодаря своему военному флоту блокировали устье Шельды и прибрежные порты. Флиссинген, Миддель- бург и Амстердам присвоили себе теперь торговые связи Антверпена. Этому городу, благосостояние которого было уже и без того подорвано, после завоевания его Фарнезе нанесен был смертельный удар. Иностранные банкирские дома, находившиеся здесь еще в 1584 г., поспешно переселились на север или оказались обреченными на банкротство В 1609 г. в городе оставалось только два купца из Генуи, один из Лукки и ни одного из Флоренции; немногие сохранившие ему верность португальцы и англичане вскоре покинули его ради его счастливых соперников684. Для его оживления Фарнезе тщетно надеялся на поддержку Ганзы, которая сама клонилась к ушдку 685. Городские власти с своей стороны носились с безнадежным планом сделать его опять складочным местом английской суконной промышленности686. Но как можно было надеяться на успех теперь, когда закрытие Шельды превратило этот приморский город в «континентальный» 687. Под сводами биржи, где некогда можно было слышать все европейские наречия, царила отпугивающая тишина; в 1648 г.

Ничего подобного конечно не представляли себе в 1609 г. В договоре о перемирии провозглашалось просто, что между обеими частями Нидерландов восстанавливается полная свобода торговли и что население каждой из обеих частей будет пользоваться правами наибольшего благоприятствования. Но как можно было думать, что экспортеры Амстердама и моряки Зеландии добровольно согласятся как раз тогда, когда Испания вынуждена была капитулировать перед Соединенными провинциями, на отказ от драгоценных выгод, приобретенных ими благодаря войне? Восстановление свободной навигации по Шельде — разве это не равносильно было в действительности новому оживлению Антверпена к выгоде католического короля, возвращению в него купцов и фабрикантов, покинувших его и обосновавшихся на севере, и наконец со- зданию опасного конкурента для портовНидерландской республики? 689 В действительности в течение 12-летнего перемирия Шельда оставалась так же плотно запертой, как это было и продолжалось в дальнейшем во время войны. Суда, направлявшиеся в Бельгию, доляшы были останавливаться в Зеландии и перегружать свои транспорты на внутренние суда, доставлявшие их к месту назначения. Связанных с этим задержек и лишних расходов достаточно было, чтобы помешать возрождению Антверпена. Окончание в 1621 г. перемирия вряд ли ухудшило положение, а когда согласно Мюнстерскому миру в 1648 г. провозглашено было окончательное закрытие Шельды, то этим было лишь официально закреплено то положение вещей.

Таким образом причиной экономического упадка Бельгии, начиная с конца XVI века, было давление Соединенных провинций, а отнюдь не ослабление национальной энергии. Разумеется, во время религиозных смут множество ремесленников, капиталистов и деловых людей эмигрировало на север и значительно содействовало процветанию Голландии, достигшему таких размеров, которые вызывали в XVII в. удивление всего мира. Но последствии этой эмиграции отнюдь не следует преувеличивать. Как ни благодетельна была она для северных провинций, но она лишь ускорила, а не породила расцвет торговли и промышленности в них. Гвичардини изображает нам их в цветущем состоянии еще до начала внутренних беспорядков, и порт Амстердам не нуяедался для своего развития в притоке антверпенских купцов. С другой стороны, Бельгия легко оправилась бы от последствий экономической эмиграции, если бы по окончании религиозных распрей она попрежнему являлась, как некогда, необычайно выгодным полем действий для людей, проникнутых предпринимательским духом. В непрерывно происходящей борьбе за богатство скорее всего захватываются незанятые еще места, при условии, что это хорошие места. Но именно те места, которые могли еще предлояшть католические провинции в конце XVI в., не в состоянии были никого соблазнить. Вернувшись опять иод испанское иго, Бельгия потеряла возможность свободно распоряяхаться протекавшими по ее территории реками и морем, омывавшим ее дюны. Несмотря на то, что она обладала превосходными естественными способами сообщения и торговли, она должна была отказаться от использования их. Успешная политика Соединенных провинций лишила ее всех преимуществ ее необычайно благоприятного географического положения, и хозяйственная энергия, направлявшаяся в течение столь продолжительного времени на нее, перенеслась теперь на Нидерландскую республику, так что католическим провинциям ничего больше не оставалось, как молча покориться своей участи.

Уже Рекезенс отлично понял, что для того чтобы справиться с Голландией, следовало подорвать основы ее существования, лишив ее доступа к морю, и эта мысль постоянно повторялась затем до середины XVII в. в отчетах и брошюрах, занимавшихся вопросом о положении южных Нидерландов \ Но Филипп И использовал свой флот лишь против Англии, и гибель непобедимой Армады нанесла испанскому флоту удар, лишивший Испанию надолго возможности решиться на какие-нибудь новые предприятия на севере. Правда, в царствование Филиппа III пытались по крайней мере непрерывно беспокоить торговые суда противника. Галеры, приведенные в Слейс Фредериком Спинолой, наносили серьезный ущерб судоходству Зеландии вплоть до взятия этого города Морицем Нассауским в 1604 г. Еще опаснее были в течение первой половины XVII в. дюнкирхенские пираты, являвшиеся кошмаром для судовладельцев и рыболовов Соединенных провинций. При этих условиях ваяшее всего было — и этого непрерывно требовала страна — создать военный флот, который способен был бы смело атаковать неприятеля и прорвать блокаду запертых им фландрских портов.

К несчастью у Испании совершенно не было таких колоссальных денежных средств, которые нужны были для осуществления подобного плана. Она ограничивалась изданием новых постановлений для адмиралтейства690, но посылала ему всегда далеко недостаточно средств, значительная часть которых к тому же тайком тратилась на содержание сухопутной армии \ Вся морская сила Бельгии состояла из нескольких старых деревянных фрегатов, гнивших в доках Остенде и Дюнкирхена. Ни к чему была грамота, выданная в 1624 г. торговой фирме «Альмирантазго» и предусматривавшая создание эскадры для охраны торговли законопослушных про- винций691. Напрасно генеральные штаты убеждали в 1632 г Филиппа IV создать в Остенде Вест-индскую компанию, которая могла бы конкурировать с голландскими судами692; и наконец напрасно бельгийские министры и сочинители проектов неустанно направляли мадридскому двору более или менее практические предложения о создании фламандского торгового и военного флота. Не будучи в состоянии предпринять что бы то ни было, Испания пребывала в таком полнейшем бездействии, что вызывала обвинение в том, будто она не хочет допустить опять своих бельгийских подданных к морю693. Однако, когда возведенный в герцогское достоинство граф Оли- варес реорганизовал испанский флот, монархия не колеблясь обратила его против Соединенных провинций. Но теперь было уже слишком поздно, чтобы она могла справиться с противником, которому она не внушала больше уважения, и поражение, понесенное ею в битве при дюнах (1639 г.), привело к окончательному утверждению голландского господства на Северном море. Если стоявшие на якорях в рейдах Остенде и Дюнкирхена военные суда Нидерландской республики не в состоянии были помешать фламандским каперским судам, искусно обходя отмели, смело выходить в открытое море, то все же их постоянное наблюдение за этими портами лишало последние всякой возможности вести регулярную торговлю, так что в конечном счете они оказались блокированными694. Будучи совершенно бессильным на море, правительство надеялось нанести чувствительный удар мятежным провинциям, заперев свои границы для их торговли. Уже герцог Альба прибегал к этому средству, и к нему неоднократно возвращались впоследствии, в частности в начале правления Альберта и Изабеллы. Но попытки эти всякий раз кончались одинаково неудачно695, ибо борьба между Бельгией и Соединенными провинциями была неравной. Торговые сношения со всем миром позволяли Соединенным провинциям легко обходиться без одного из их рынков сбыта. Бельгия же, наоборот, не могла обходиться, не обрекая себя на голод, без зерна, покупавшегося ею у Нидерландской республики®. По- этому запрещения ввоза никогда не достигали цели. Герцог Альба вынужден был мириться с провозом товаров, облагая их оплатой «лицензий», которые сохранились и после него и которые надо считать началом таможенной системы в Бельгии.

Бельгийцам отлично известно было кроме того, что голландские и зеландские моряки свободно заходили в испанские порты, и это терпимое отношение к врагам причиняло им ущерб, на который они не переставали жаловаться. Их недовольство пытались смягчить в Мадриде проведением некоторых мероприятий в пользу их экспортной торговли на Пиренейском полуострове. Так, в 1603 г. им была обещана монополия на продажу всех их изделий696, и в 1606 г. «veedor» Антонио де Хауреги был послан в Дюнкирхен для создания конторы по выдаче провозных свидетельств на товары местного производства, отправлявшиеся в Испанию с тем, чтобы их можно было отличить от голландских товаров697. Наконец, в 1624 г. решено было создать в Севилье под названием «Альмирантазго» своего рода привилегированную компанию, составленную из бельгийцев, проживавших в Испании и принадлежавших к торговому товариществу из Сент- Андрэ, в руках которой сосредоточена была бы торговля с законопослушными провинциями698. Компания, находившаяся иод наблюдением королевского чиновника, должна была пользоваться правом взимать однопроцентный налог с ценности всех вывозившихся ею товаров и содержать для охраны своей торговли флот из 24 военных кораблей с экипажем в 6—7 тыс. чел. В 1623 г. возник даже план привлечь к этому предприятию Ганзу, но попытка эта не была впрочем осуществлена699. Вообще же Испания не проявляла никогда никакого интереса к хозяйственному возрождению католических Нидерландов. В то время как Испания вынуждена была предоставить голландцам вести торговые сношения с Ост- и Вест-Индией, она лишь в 1640 г. сняла "запрет торговать с ними, введенный для бельгийцев, и эта уступка, сделанная так поздно и при подобных обстоятельствах, могла с полным правом сойти скорее за насмешку700.

Можно удивляться тому, что при этих крайне неблагоприятных обстоятельствах промышленность Бельгии не была совершенно уничтожена в конце XVI в. Как только в провинциях водворилось спокойствие, бельгийская промышленность подобно сильному и цепкому растению, прибитому бурей к земле, но не вырванному с корнем, снова оправилась, нашла в своей собственной земле источники новой силы и еще раз совершенно неожиданно пережила период блестящего расцвета. В течение всей первой половины XVII в. она играла в общем значительную роль в экономической жизни Европы. 12-летнее перемирие позволило стране опять притти в себя, снова приняться за работу и восстановить в несколько лет потери, причиненные во время смут и гражданской войны.

Если этого процветания Бельгии совершенно нельзя было сравнить с благоденствием, пережитым ею гюлвека назад, если оно казалось очень незначительным по сравнению с необычайным торговым расцветом в Соединенных провинциях, то тем не менее оно было по сравнению с разорением в конце XVI в. в высшей степени утешительным явлением. Оно про- деряалось даже в течение нескольких лет после окончания перемирия, и лишь со времени вторя^ений французов,, которым Бельгия подверглась начиная с середины XVII в., она опять подпала под действие кризиса.

Нетрудно указать причины этого нового экономического подъема в период правления эрцгерцогской четы; это были прежде всего многовековая привычка населения к промышленному труду, дешевизна рабочих рук, естественные богатства страны (уголь и железо в валлонских областях, лен во Фландрии), отсутствие таможенных границ между различными провинциями, которые, несмотря на их местный сепаратизм, составляли в торговом отношении единое экономическое целое, и наконец старания, прилагавшиеся центральным правительством, помочь городам и провинциям в восстановлении промышленности. Возобновление враяедебных действий с 1621 г. не повлекло за собой роковых последствий, которых можно было бы ояшдать. Военные действия в общем били лишь по интересам пограничных областей северной Фландрии и Брабанта, в связи с чем они, чтобы избавиться от грабежей со стороны неприятеля, обязывались добровольно выплачивать ему контрибуции, позволявшие им жить в относительной безопасности. Надо кроме того принять во внимание, что с 1620 г. солдатские бунты почти совершенно прекратились и что предпринятая к этому времени либо за счет городов, либо за счет правительства постройка казарм поло- жила конец злоупотреблениям и всякого рода беспорядкам, вызывавшимся до этого расквартировыванием войск.

Кроме того следует еще раз подчеркнуть, что валлонские провинции, лишь слегка задетые волнениями XVI в., избегли также и ужасного кризиса, порожденного во Фландрии и в Брабанте господством кальвинистов и походами Александра Фарнезе. Несмотря на эмиграцию множества рабочих во время католической реакции в 1579 г., в Валансьене, в области Турнэ, в кастелянстве Лилля, в Армантьере и в Гондскоте продолжалось производство шерстяных изделий, выделка шерстяной пряжи и производство легких сукон. Шерсть, которую нельзя было больше привозить из Брюгге или Антверпена пока эти города находились в руках мятежников, доставали из Руана. Филипп II сделал даже Сент- Омер складочным местом для шерсти в период внутренних волнений \ Лилль переживал в это время необычайный расцвет. Поэма, написанная в 1597 г., прославляла его богатства и оживленную деятельность и называла его «маленьким Антверпеном»701. Словом, валлонские области продолжали быть и в самые плохие времена XVI в. рассадником ремесленников, купцов и капиталистов, значительно содействовавших после отвоеваиия фламандских провинций оживлению в них промышленности. Мы видим действительно, что в начале XVII в. северные города привлекали под свои стены валлонских рабочих и предпринимателей702. Однако не следует преувеличивать влияния, оказанного южными провинциями на их соседей. В действительности, как только взятие Антверпена Александром Фарнезе положило конец религиозным войнам, различные отрасли чромыгн- ленности начали опять процветать в тех самых местах, где они развивались в течение XVI в. Во фламандских деревнях снова широко развилось льноткачество. В Антверпене возродилась красильная промышленность. Оденард и Брюссель вернулись опять к выделке ковров, Мехельн — к литыо меди, множество городов к выделке лент, тисненых кож и изготовлению игрушек. В Генегау, в графстве Намюрском и Люксембурге под благотворным влиянием общего экономического подъема стали быстро развиваться добыча угля, литье железа и обработка металлических изделий. В течение XVII в. некоторые отрасли промышленности, развитие которых только началось в предыдущем столетии, достигли необычайных успехов. Так было например с производством шелковых тканей, начавшимся в Антверпене и доставившим здесь работу сотням ремесленников, и в особенности с кружевной промышленностью, успехи которой со времени правления эрцгерцогской четы росли с каждый годом и изделия которой явились одним из главных предметов экспорта страны.

Взятая в целом бельгийская промышленность XVII в. является продолжением, можно даже сказать, восстановлением промышленности XVI в. Отсюда, естественно, следует, что она отличалась теми же характерными особенностями, что и последняя. Действительно, подобно ей, она развивалась под эгидой капитализма. Она держалась лишь благодаря оптовым торговцам, которые экспортировали ее изделия и без которых она не могла бы существовать. Разумеется, экономический партикуляризм не исчез. Города отнюдь не отказались от устаревших средневековых традиций. С ревнивой заботливостью они сохраняли свои цеховые организации, зорко следили за соблюдением своих промышленных монополий и старались оградить их от внешней конкуренции. В некоторых городах наблюдалось даясе усиление протекционистских тенденций. Так например в Антверпене маклеры и грузчики, профессии которых были легко доступны всем в достославные годы XVI в., объединились, как только порт пришел в упадок, в привилегированные организации703. Разумеется, каждый город заботился лишь об интересах своих граждан. Местные власти неспособны были понять, что общее благосостояние народа неминуемо должно было оказывать влияние на благосостояние каждого из его членов. Узколобые консерваторы, они видели единственное спасение в установленном порядке, внушали себе, что «всякое новшество всегда ненавистно» 704, что оно моя^ет слуяшть в ущерб общему благу лишь для обогащения некоторых отдельных лиц, и уігорно держались за устаревший протекционизм. Их идеалом было сохранение того класса независимых ремесленников, на котором покоилось некогда могущество средневековых городов. Но они не могли или не хотели видеть, что их поведение было в конечном счете во вред городскому населению. Действительно, в результате этого в местных отраслях промышленности несколько дес ятков ремесленников-мастеров брали по своему усмотрению непомерные цены со всей массы городских потребителей благодаря монополии, которой они пользовались; наоборот, в отраслях промышленности, работавших на вывоз, занятые в них ремесленники, несмотря на препятствия, чинившиеся свободе производства, влачили самое ягалкое существование, так как они не в состоянии были избавиться от власти купца, «который распоряжается, закупает товары и заключает сделки» \ Впрочем, корпоративный дух совершенно исчез у цехов, столь заботливо охранявшихся городскими властями. Хотя они и продолжали из чувства чести и из преданности старинным традициям иметь для каждого цеха свой «дом» и особую часовню в какой-нибудь церкви, но у них нельзя было встретить уже больше тех чувств товарищества и солидарности, которые составляли их силу в средние века. Между мастерами и подмастерьями произошло резкое и окончательное размежевание. Первые, сделавшись фактически наследственными по своему положению, полностью захватили в свои руки руководство цехами, подмастерья же составляли класс наемных рабочих, правда, до некоторой степени слабо защищенных от конкуренции иностранных рабочих, но строго подчиненных власти мастеров, у которых они работали. В действительности они не пользовались больше никакими правами в цеховой организации, выступавшей по отношению к ним в роли союза работодателей. Они не только не принимали никакого участия в заседаниях цеха, по не получали ничего из остатков преяччіих благотворительных учреждений, выгодами которых пользовались лишь мастера и их ученики705. Обучение должны были проходить только будущие мастера; связанные с этим расходы делали его недоступным для простых рабочих. Последние, почти всегда работая в мастерских с детства706, получали просто свою выучку на практике. Их роль сведена была к роли простых орудий труда, и общественные власти помогали мастерам-ремесленникам устранять всякие совместные выступления и всякое единение между отдельными подмастерьями. Стачка считалась преступлением, и если рабочим удавалось где-либо создать союз подмастерьев, то это происходило без ведома властей и в окружении глубокой тайны, придававшей их объединению характер тайного общества \

Таким образом цеховой строй выгоден был только меньшинству мелких хозяйчиков, которым он приносил в жертву как интересы массы потребителей, так и рабочего класса. Защита, которой пользовались эти привилегированные люди, лишь усиливала их дух исключительности. Между различными цехами велись нескончаемые споры о значении и размерах их взаимных привилегий, так что необходимо было постоянное вмешательство городских властей для примирения их путем «соглашений» и «компромиссов». Дело доходило иногда до того, что заинтересованные стороны отказывались признавать распоряжения властей, и тогда был только один способ заставить их повиноваться, а именно та угроза, к которой вынуждены были, например, прибегнуть брюссельские эшевены в 1647 г. по отношению к пивоварам, объявив, что они разрешат всякому свободно заниматься данной профессией3. Подобные способы в достаточной мере доказывали всю непрочность строя, державшегося лишь благодаря привилегиям, и тем не менее власть традиции была так сильна, что даже само центральное правительство неукоснительно выступало в ее пользу. Конечно, оно делало ЭТО HQ. с целью усиления ее, но во всяком случае оно не решалось отнять у цехов преимуществ, которые они считали своими благоприобретенными правами. Как ни велики были для общественного блага невыгоды, вытекавшие отсюда, но правительство все же признало Гент ссыпным пунктом для зерна8, а в 1590 г. опять сделало Брюгге складочным местом для шерсти, заставив таким образом занимавшиеся производством сукон районы южной Франдрии обеспечивать себя сырьем ценой ненужных и дорогих накладных расходов по перевозке4. Оно утверждало также патенты многих цехов. При случае оно запрещало в интересах цехов применение механических процессов, невыгодных для ручного труда. В 1664 г. оно запретило по просьбе позументщиков Брюсселя, Антверпена и Гента применение новых ткацких станков, благодаря которым один рабочий мог выполнять в день работу 16 человек6.

При этих условиях вряд ли нужно указывать еще рсобо, что привилегированные ремесленники крупных городов принимали ^ крайне незначительное участие в экономической жизни, резко несоответствовавшее тем заботам, которыми их окруясали. Хотя им удалось сохранить за собой монополию на те отрасли промышленности, которые предназначались для удовлетворения потребностей внутреннего рынка, но зато они были в стороне от огромной промышленности, работавшей на экспорт. Городское производство сукон окончательно прекратилось во Фландрии в течение первых лет XVII в. В 1613 г. оно настолько упало, что Гент уступил в это время помещение суконной биржи фехтовальному братству св. Михаила. Аналогичным образом, несмотря на признание их привилегий, были «окончательно разорены» в 1643 г. ковачи меди Динана, Бувина и Намюра707. Исключение из общего правила составляли лишь производства предметов роскоши — вроде выделки ковров в Брюсселе и .шелковых тканей в Антверпене — или такая совсем особая отрасль промышленности- как литье пушек и колоколов в Мехельне2. Помимо их в XVII в. была лишь еще одна единственная отрасль внутренней промышленности, сохранившаяся при городском строе в подлинно цветущем состоянии, а именно производство легких шерстяных изделий в Лилле.

Подъем, начавшийся в XVI в. под влиянием капитализма и свободы торговли, прекратился в XVII в. Почти вся промышленная деятельность, свободному развитию которой мешали городской партикуляризм и протекционизм, широко распространилась в деревнях. Только здесь труд, освобожденный от цеховой регламентации, от опеки общественных властей, от ограничений производства, от традиционной рутины, мог сообразоваться с потребностями рынка, применяться к переменам вкуса и приспосабливать свои цены к требованиям момента. Здесь промышленная деятельность не стеснена была, как в городе, союзами близоруких мелких хозяйчиков, а находилась под руководством смелых предпринимателей-коммерсантов, вывозивших ее изделия во все европейские страны. Они проникнуты были чисто капиталистическим духом. Капиталист далеко не довольствовался, как городской ремесленник, продажей по наиболее высокой цене, он знал, что богатства составляются только «если продавать большие массы товаров по дешевым ценам» 708. И тот и другой, разумеется, стре- мились к богатству. Но в то время как ремесленник пытался достигнуть этого, накапливая по копейкам прибыли, извлекаемые им из его небольшой мастерской, капиталист стремился добиться этого путем крупных операций, каждая из которых должна была давать ему в результате вложенный капитал вместе с значительной прибылью. Первый занимался главным образом ручным трудом, т. е. специализировался технически в единственной области, между тем как второй являлся организатором предприятия, спекулянтом, занятым исключительно заключением сделок по покупкам и продажам. Его отличительными чертами были деловой дух и опытность в делах, подобно тому как у ремесленника такой отличительной чертой было его профессиональное искусство. Наконец, ремесленник был тесно связан с местом своего жительства, он не мог найти себе применения вне пределов города, гаранти- ривавшего ему его полоясение. Капиталист—предприниматель, наоборот, избегал всякой оседлости; его местожительство в том или другом городе определялось исключительно его делами; это был чужеземец, человек, «не пускающий корней», искатель экономических приключений, одинаково чуждый городскому партикуляризму и патриотизму местной колокольни.

Но именно за это их и ненавидели городские ремесленники. Они отлично понимали, что новая экономическая система, представителями которой они являлись, угрожала разрушить их привилегии и превратить их самих «в рабочих и рабов» капитализма \ То, чего они боялись, они видели фактически осуществленным в деревне. Здесь пе было и. следа той независимости, обеспечение которой для кучки мастеров было главной задачей цехов. Деревенский рабочий полностью зависел от предпринимателя, на которого он работал. Он работал лишь на крупного скупщика либо по договору с ним и получая непосредственно от него сырье, либо добывая сам в кредит это сырье для изготовления из него изделий, спешно сбывавшихся им этим купцам. Таково было положение, которое можно было легко наблюдать в производстве шерстяных изделий, в деревенском производстве сукон в валлонской части Фландрии и в Генегау, а также в производстве льняного полотна. Шло ли дело о крестьянах, занимавшихся промышленным трудом лишь во время зимнего досуга, или о простых поденных рабочих, весь год работавших на своих ткацких станках, деревенские рабочие имели единственную возможность сбыта — капиталистам-экспортерам. То же происходило и с работницами круясевной промышленности, боль- шинство которых работало лишь на заказ, получая от торговцев необходимые им нитки и образцы, которые они неустанно копировали. Оловом, все производство деревни поглощалось оптовыми складами капиталистов. Для них с утра до ночи шумели в деревнях станки, для них каждую неделю привозились в Гент для продажи на Пятницком рынке сотни кусков полотна и, наконец, благодаря им столько незначительных захолустных углов — вроде Армантьера, Гондскота, Рубэ, Туркуаия, Вервье — превратились в мануфактурные центры. Большинство городов в XVII в. отказывалось бороться с конкуренцией деревни, превратившейся в серьезную опасность вследствие дешевизны ручного труда. Лилль был почти единственным городом, который упорно старался сохранить в нетронутом виде в своем кастелянстве монополию своих ткачей. Но правительство, к которому он обращался, ие соглашалось пожертвовать для него деревенской промышленностью. Хотя оно и закрепило за ним в 1609 г. исключительное право на производство некоторых тканей высшего качества, но оно одновременно разрешило деревням выделку материй «под бархат», из смеси шелка с шерстью и бумазеи. Кроме того деревенской текстильной промышленности удалось благодаря отсутствию цеховых стеснений начать производитъ новые неизвестные дотоле яштелям Лилля ткани, как например различные сатинеты на манер дамасских; благодаря вмешательству правительства ей удалось сохранить за собой исключительное право на это производство, несмотря на объединенное противодействие Лилля и Турнэ \ 0 этого времени от экономической независимости, которую цехи своими постановлениями всячески старались удержать за городскими ткачами-мастерами, осталось скорее одно лишь название. В действительности большинство их влачило очень жалкое, ненадежное существование. В 1603 г. они сами заявляли, что «часто бедные и честные ткачи вынуждены за отсутствием спроса на их товары закладывать свои собственные одежды, а также одежду своих жен и детей владельцам ломбардов вышеназванного города Лилля, а некоторые вынуждены даже снискивать себе пропитание милостыней; кроме того большинство указанных ткачей так нуждается, что если они не продадут своих товаров на другой же день после изготовления их, то им не на что купить ниток для выделки новых разноцветных тканей, и поэтому они обречены оставаться без работы и жить в такой нищете»709. Таким образом регламентация цехов не избавляла их от необходимости подчиняться тем же УСЛОВИЯМ, которым должны были подчиняться все отрасли промышленности, работавшие на экспорт. Они • вынуждены были также волей-неволей обращаться к торговцам и подчиняться их требованиям.

Явление переселения промышленности из города в деревню можно было наблюдать с такой же отчетливостью в металлургической промышленности, как и в текстильной. В то время как в городах совершенно прекратилась обработка металлов, железоделательные заводы, кузницы и доменные печи, начавшие уже в XVI в, распространяться в деревнях Генегау, Намюрского графства и Льежского духовного княжества, непрерывно росли в первой половине XVII в. Оо времени Вер- венского мира область Шимэ покрылась железоделательными и гвоздильными заводами710, а мастерские, занятые сверлением, руя^ейных - стволов, распространились из Льеяеской области в Намюрское графство711. Огромные леса этих областей обеспечивали необходимое топливо, а их бурные реки — необходимую движущую силу. Уже в 1625 г. было установлено, что растущие потребности промышленности вызывали сильное вздорожание лесных материалов712. В связи с промышленным подъемом происходил такой наплыв рабочих из соседних областей, что уже в 1624 г. многие из них, страдая от снижения заработной платы и недостатка работы, нанимались голландскими «посредниками» на работу в Швецию, где в это время началась разработка ее минеральных богатств713.

Огромное значение приобрела добыча угля, который легко можно было вывозить по течению Оамбра и Мааса во Францию и в особенности в Соединенные провинции. Приходилось строить мельницы, чтобы ускорить работу откачивающих воду насосов, значение которых увеличивалось по мере того, как работа шахт происходила все на большей глубине714. По- всюду шли разведки новых залежей каменного угля715, и одновременно увеличивалось число железных и свинцовых рудников, квасцовых каменоломен и ломок мрамора.

Подобно деревенской текстильной промышленности все эти минеральные или металлургические производства тоже носили явно выраженный капиталистический характер. Действительно, они ведь требовали огромных расходов по оборудованию, а такясе большого числа рабочих; надо кроме того заметить, что всякая установка по использованию воды, всякая разведка копей требовали уплаты регалий правительству и часто очень обременительной ежегодной арендной платы. В 1632 г. считали, правда с некоторым преувеличением, что каменноугольные копи в окрестностях Мастрихта приносили ежегодно правительству 300 тыс. ливров 716.

Разумеется, не следует думать, что заводчики валлонских областей были крупными предпринимателями Большинство их было выходцами из рядов состоятельной буржуазии, и мы знаем также, что они очень часто искали себе компаньонов для создания своих предприятий 717. В одном почти только гвоздильном производстве моя?но было встретить небольшую семейную мастерскую, руководимую главой семьи, которому помогали его жена и дети. Но даже и эти мелкие предприниматели находились под властью капитала Железные брусья, которые они обрабатывали, доставлялись им купцами, по отношению к которым они занимали в точности такое же положение. как и деревенские ткачи Фландрии по отношению к предпринимателям, от которых они получали сырье. Кроме того эти оптовые торговцы обеспечивали сбыт продуктов металлургической и минеральной промышленности. Многие из них были также пайщиками по эксплоатации заводов -или в предприятиях добывающей промышленности718. Так как предприниматели-капиталисты были заинтере- сованы в низких ценах производства, то они вводили различные усовершенствования. Последние были особенно многочисленны в XVII в. в металлургической промышленности, составляя особенно резкий контраст по сравнению с традиционной рутинной техникой городских цехов. Уже в 1616 г. вальцевание железа производилось в Льежской области по неизвестному больше нигде механическому способу \ Далее, в 1627 г. одно изобретение, примененное в производстве пистолетов, увеличило сбыт льеясской оруясейной промышленности719. В 1608 и 1620 гг. в Намюрском графстве введены были немецкие и английские способы в производстве медных и ору- яеейных изделий720.

Инициативный дух предпринимателей проявлялся также в создании ряда новых отраслей промышленности во всех частях страны. Стекловаренные заводы были созданы в Генте Антверпене, Льеже, Генегау и в Намюрском графстве. Бумажная промышленность разместилась в области Гюи. Производство яеелезных горшков, быстро вытеснивших прежнюю медную посуду, распространилось в Льежской области. Немецкие рабочие, поселившиеся в Намюрском графстве, насадили здесь гончарный промысел721. Производство жести тоже было заимствовано из Германии722. Повсюду открывались мыловареные заводы, поташные фабрики и винокуренные за- .воды. Начавшееся распространяться употребление табака вызвало появление многочисленных фабрик по изготовлению трубок 723. Новые отрасли промышленности не ограничивались только распространением в деревне. Наоборот, многие предприятия открывались в городах. Цехи не заинтересованы были в вытеснении их из городов, так как им нечего было бояться какой бы то ни4 было конкуренции со стороны заводов, занимавшихся такими специальными производствами, которых они совершенно не знали. Таким образом в устаревшей городской экономике была пробита брешь. Область традиционных отраслей промышленности полностью осталась попрежнему в руках цехов, но наряду с ними стали развиваться фабричное капиталистическое производство и свободный труд. Две противоположные формы хозяйственной эксплоатации противостояли теперь друг другу в стенах городов. Современная организация производства развивалась здесь параллельно со средневековой, не проникая однако в нее. В то время как цехи продолжали ограничивать производство своих членов, предписывать им количество и качество их орудий труда, капиталисты начали уже создавать настоящие фабрики, т. е. предприятия, где как сырье, так и слуясащие для обработки его средства производства принадлежали хозяину предприятия. Действительно, настоящими фабриками были стекольные заводы, шелкопрядильные фабрики и фабрики по выделке бархата и дамасских тканей и т. д., созданию которых благоприятствовали многие города всякого рода привилегиями, вроде освобождения от налогов, выдачи субсидий и т. д. \ В городах находились также оптовые склады предпринимателей, на которых работали деревенские ткачи. Аппретура, требовавшаяся для готовых кусков шерстяных тканей,—окраска, валяние, беление — производилась в мастерских, принадлежавших либо предпринимателям, либо самим торговцам, так что последние приобретали таким образом характер предпринимателей и приближались к фабрикантам.

Правительство, подобно областям и городам, всячески старалось поощрить успехи отечественной промышленности. Во время 12-летнего перемирия Альберт и Изабелла приказали изучить, каким путем возможно восстановить производство сукон724 и устранить причины непорядков, от которых страдало денежное обращение725. Они пытались установить денежный курс ; и помешать отливу драгоценных металлов за границу. Вдохновившись планами, развивавшимися Оливье де Серром, они старались насадить во Фландрии культуру тутового дерева с целью поднять производство шелковых тканей726. Они запретили вывоз льняной и шерстяной пряжи в интересах развития отечественной текстильной промышленности727. В 1618 г. они запретили ввоз французских шелковых изделий728. Однако всеобщее недовольство населения различными мероприятиями, направленными ,к повышению цен на предметы продовольствия, помешало государству решительно стать на путь протекционизма729. Вместо этого оно пыталось путем всяких льгот привлечь в страну новые отрасли промышленности730. Кроме того оно старалось также путем создания новых путей сообщения с заграницей смягчить гибельные последствия закрытия Шельды к блокады бельгийских портов. Уже в 1581 г. Александр Фарнезе весьма благосклонно отнесся к проекту пфальцграфа Георга Ганса о соединении каналом Рейна и Шельды®. Во время правления Изабеллы опять вернулись к этому плану и начали даже работы, которые однако вскоре были прекращены из-за противодействия льежце,в и в особенности голландцев, а также йз-за расстройства государственных финансовв. Провинциальные штаты с своей стороны производили множество работ, по прорытию или углублению многочисленных водных путей. Штаты Фландрии предприняли в 1614 г. углубление канала из Брюгге в Гент, одобрив в следующем году субсидию В 200 тыс. ливров на проведение этих работ7. С 1635 по 1639 г. шли работы по сооружению канала из Брюгге в Ипр8. Примерно в это же время велись работы по исправлению русла Дандры731, а в 1636 г. был план соединить Брюссель и Генегау шлюзным каналом, осуществленный лишь в XVIII в. \ Наконец, медленно продолжались работы по сооружению канала из Брюгге в Остенде, и только в 1665 г. гавань Брюгге была открыта для навигации.

Из всего этого ясно, что в Бельгии в первой половине XVII в. существовала еіце поразительно оживленная промышленная деятельность. Однако для обеспечения благосостояния страны необходимо было, чтобы правительство в состоянии было защитить ее от ее двух могущественных соседей — Соединенных провинций и Франции. Но мы уже видели, что оно было бессильно по отношению к первому соседу и точно так же оно не в состоянии было бороться с середины XVII в. и со вторым соседом как на полях сражения, так и в экономике. Покровительственные тарифы Франции нанесли в середине XVII в. чувствительный удар бельгийской промышленности. Кроме того 30-летняя война, разорив Германию, положила конец довольно значительному вывозу в эту страну732. Правда, испанский рынок был всегда открыт для ваяшейших специальных промышленных изделий католических провинций. В частности сбыт в Испанию бельгийских полотен был настолько велик, что даже в туземной торговле различные сорта их носили испанские названия. Однако легко понять, до какой степени эта торговля с отдаленными странами тормозилась отсутствием туземного флота и как обременительны должны были быть фрахты, взимавшиеся с бельгийских предпринимателей голландскими судовладельцами, к которым они вынуждены были обращаться.

Подъем сельского хозяйства происходил одновременно с ростом промышленности и торговли и еще более содействовал прочному подъему народного благосостояния. С первой половины XVII в. господствовавшая во Фландрии и в Брабанте система сельского хозяйства считалась образцовой за границей 733. Легкий чернозем и арендное хозяйство, повсеместно распространенные в этих краях, заставляли крестьян вести необычайно интенсивную систему хозяйства. Удобрение они легко получали по многочисленным водным путям, пересекавшим в различных направлениях страну. Это давало им возможность быстро восстанавливать плодородие почвы и снимать после легкой жатвы еще один урожай брюквы для скота734.

Потребности отечественной промышленности стимулировали культуру льна, на который заграница также предъявляла усиленный спрос, если случалось, что производство его превышало потребности внутреннего рынка. Хмель из области Алоста считался лучшим в мире и в больших количествах экспортировался в Соединенные провинции735. Непрерывный рост земельной ренты привлекал капитал, поощряя осушительные работы и распашку новых земель. В 1617 г. Венце- слав Кобергер создал компанию по осушке «тоегеп», т. е. обширных болот, тянувшихся от Фюрна до Дюнкирхена; и уже в 1632 г. насчитывалось не менее 140 ферм на жирных наносных землях, отвоеванных у моря736. Наконец, благодаря свободному, беспошлинному провозу зерна из одной провинции в другую культура хлебных злаков — ржи и пшеницы — широко развилась в Артуа и в Генегау.