ГОСУДАРСТВЕННОЕ ВМЕШАТЕЛЬСТВО И LAISSEZ-FAIRE

Закон о бедных в том виде, в каком он функционировал, был лекарством, часто худшим, нежели самый недуг, против которого он был направлен. Но если бы он был даже лучше понят или лучше применялся на практике, то и тогда он оставался бы только паллиативом.

I В одной из предшествующих глав1525 мы указали на существенное различие между временными рабочими коалициями, которые образуются при тех или иных обстоятельствах для устранения той или другой частной обиды и исчезают после успеха или неудачи сделанной попытки, и коалициями постоянными, готовыми защищать во всех случаях интересы входящих в них рабочих.

Первые рабочие союзы образовались в шерстяной промышленности между 1700 и 1780 гг.: это были союзы чесальщиков, ткачей, чулочников1527. Такие же союзы возникли вскоре и в хлопчатобумажной промышленности. Когда в 1787 г. глазговские фабриканты кисеи захотели воспользоваться обилием рабочих рук, чтобы сообща понизить расценок сдельных работ, то они встретили организованное сопротивление. Рабочие отказались en masse работать за плату ниже известного минимума. Фирмы, не согласившиеся платить этот минимум, были подвергнуты бойкоту. Конфликт кончился актами насилия и уличной стрельбой, но методичность, с которой он был первоначально начат и поддерживался, доказывает, повидимому, что существовал рабочий союз, который отдавал своим членам пароль и налагал на них дисциплину1528. Аналогичный конфликт, вспыхнувший в 1792 г. между фабрикантами Больтона и Бэри и бумаготкачами, разрешился заключением договора, настоящего коллективного договора: хозяева обязались не менять нумеров пряжи, употребляемых для каждого сорта изделий, иначе как увеличивая одновременно плату пропорционально большей тонине ткани; в свою очередь рабочие отказывались от вознаграждения в 1х/2 пенни с шиллинга, которые они получали за ложившиеся на них дополнительные обязанности.

Движение, пример которого подали рабочие юго-запада, долго не перебрасывалось на один из самых важных центров шерстяной промышленности—на западный Йоркшир. Но по мере того как промышленность эта преобразуется,—а преобразование это начинаеіся именно в Йоркшире,—мы наблюдаем образование объединений, куда вместе с рабочими входят мелкие производители, встревоженные успехами машинного производства1534. Такова была так называемая «Community», или «Institution» рабочих шерстяной промышленности, основанная около 1796 г.1535 и скоро покрывшая своими разветвлениями весь север Англии: «Я думаю,—показал один свидетель перед парламентской комиссией 1806 г.,—что во всем городе Галифаксе и его окрестностях трудно было бы найти двух ткачей, которые оставались бы вне этого объединения1536». Общая касса, питаемая регулярными взносами, доставляла необходимые средства, чтобы в случае нужды обращаться к парламенту, предоставлять свидетелей, платить адвокатам.

Около того же времени образуются первые коалиции рабочих железоделательной промышленности. Шеффильдская промышленность, с ее многочисленными специальностями, которые и теперь еще придают ей совершенно особый характер раздробленности, долго оставалась распределенной между сотнями самостоятельных мастерских, под устарелым контролем цеха ножевщиков Галламшира. Но к концу столетия старые правила, покровительствовавшие мелкой промышленности, применяются менее строго или совершенно исчезают1539, открывая возможность свободного развития для капиталистических предприятий. Тотчас же рабочие объединяются, чтобы оказать сопротивление чрезмерным требованиям своих новых хозяев. В 1787 г. рабочие-ножевщики бойкотируют некоего Ваткинсона за То, что он хотел заставить их сдавать ему по 13 ножей за номинальную дюжину1540. В 1790 г. фабриканты обвиняют точильщиков ножниц, что те составляют нелегальные союзы с целью поднять цены на рабочие руки1541. Вследствие этого пять рабочих привлекаются к суду и осуждаются за участие в «заговоре»—преступление, предусмотренное уголовным законодательством задолго до того, как кому-нибудь приходило в голову принимать специальные меры против рабочих коалиций.

Те же факты повторяются в самых разнообразных отраслях промышленности и районах. Рабочие-писчебумажники графства Кент были в 1795 г.

Закон был приведен в парламенте с поспешностью, выдававшей озабоченность его авторов1552. В палате общин не было даже прений. В палате лордов петиция, представленная от имени ситцепечатников Лондона, явилась одиноким и безуспешным протестом1553. Закон прошел без всяких поправок1554. Он воспрещал рабочим всех промыслов взаимные соглашения, имеющие целью добиться повышения заработной платы или уменьшения продолжительности рабочего дня, заставить хозяев принимать на службу известных рабочих и не принимать других, устанавливать или навязывать какое бы то ни было правило— все это пэд страхом наказания минимум в 3 месяца тюрьмы или 2 месяца принудительных работ (hard labour). Та же кара угрожала всякому, кто попытается воздействовать на рабочих, чтобы не дать им поступить в известные мастерские или же откажется работать вместе с ними, равно как тем, которые будут присутствовать на недозволенных собраниях и принимать или вносить деньги на их организацию4. Ко всем этим преступлениям, прямо предусмотренным в законе, надо прибавить еще все те, которые в уме зложелательных судей охватывались расплывчатым и страшным термином «коалиция»: «Отныне,— писали ливерпульские рабочие в своей петиции парламенту,—ни один рабочий не может иметь с другим рабочим малейшей беседы о профессиональном вопросе, не подвергаясь опасности судебного преследования»1555. Пристрастный характер закона окончательно завершал содержавшееся в нем постановление, что обвиняемые предаются не суду присяжных, а мировому суду; мировые же судьи выбирались всегда из среды предпринимателей и землевладельцев и, следовательно, были заинтересованы сами в тех делах, которые отдавались на их решение1556. Рабочие чрезвычайно взволновались, когда увидели, какой удар наносится их зарождающимся организациям1557. Но жалобы их не были услышаны. Единственной серьезной поправкой к закону было добавление в 1800 г. нескольких статей, указывавших случаи, когда мировые судьи должны вмешаться в конфликт—по жалобе ли рабочего или предпринимателя1558.

Последовавшая четверть века оставила по себе в истории тред- юнионизма память, как эра гонений: то была полулегендарная эпоха тайных принятий в члены союза и ночных собраний, протоколы которых для гящшей безопасности зарывались в местах, известных одним только посвященным1559. Действительно, обвинительные приговоры были часты и суровы: «Законы против коалиций,—писал Френсис Плэс,—считались абсолютно необходимыми, чтобы поставить преграду пагубным претензиям рабочих, которые, если бы не навели в этом отношении доброго порядка, совершенно разорили бы британскую торговлю, промышленность и земледелие... Власть этой ложной идеи была так велика, что когда людей преследовали судом за то, что они пытались объединиться в целях урегулирования высоты их заработной платы или продолжительности их труда, то, как бы суров ни был выносимый приговор и как бы безжалостно он ни приводился в исполнение, никто не проявлял ни малейшего чувства сострадания к этим несчастным. Всякое соображение о справедливости исчезало: их защита редко выслушивалась судьей, а если и выслушивалась, то всегда нетерпеливо и с оскорбительными замечаниями... Если бы была возможность дать точный отчет о допросах и судебных прениях в четвертных сессиях и перед судом Королевской скамьи с их чудовищной пристрастностью, их грубой бранью и ужасными приговорами, выносимыми и дейстгительно приводимыми в исполнение, то никто не захотел бы поверить ему; но факты удостоверены стоящими вне спора свидетельствами...»1560. Тем не менее полностью помешать деятельности коалиций, не только временных, но даже постоянных, явившихся началом тред-юнионов, или совершенно уничтожить их оказалось невозможным. Гонение, очень несистематичное, не задело многих из них. Чтобы привести в движение судебный аппарат, требовалась чья-нибудь жалоба, которая часто отсутствовала. Некоторые коалиции находились даже в открытых и мирных сношениях с предпринимателями1561. Другие могли, если бы кто-либо стал угрожать им, призвать в свою защиту покровительство закона: они ограничивались, по крайней мере в принципе, использованием права подачи петиций в парламент и обращения за защитой к судам1562,— права, принадлежавшего всякому английскому подданному. Третьи, наконец, вынужденные к большей маскировке, принимали безобидный вид обществ взаимопомощи1563. Таким именно образом продолжали существовать и развиваться ассоциации бумагопрядилыциков, старейшие из которых, ольдгемская и стокпортская, основанные в 1792г., с самого начала носили характер «благотворительных клубов», выдававших пособия в случае безработицы или болезни1564. Свою дей- ствительную силу они показали во время большой стачки 1810 г. в Манчестере, в которой приняли участие тысячи рабочих; раздаваемые забастовщикам суммы доходили тогда до 1 500 ф. ст. в неделю1565.

Ланкаширские бумагопрядилыцики были рабочими крупной промышленности. Как таковые, они встречали особые трудности для организации—трудности, встречаемые еще в настоящее время поденщиками и чернорабочими. В большинстве случаев новички в своем промысле, без взаимной сплоченности, без общей традиции, лишенные возможности импонировать своим техническим умением и оказывать сопротивление губительной конкуренции женщин и детей, они находились в наихудших условиях, чтобы выдержать борьбу с капиталистическими предпринимателями: «Их эфемерные коалиции, их частые забастовки были не более как отчаянными попытками поддержать свою заработную плату на такой высоте, которая позволяла бы им прожить в обрез; внезапные вспышки, отмеченные разрушением машин и всякого рода насилиями, чередовались с периодом униженной покорности и слепой взаимной конкуренции...»1566. Тем не менее они начали ковать оружие для будущей борьбы.

II

Одною из целей, которую с наибольшим упорством преследовали рабочие, объединявшиеся в коалиции, одним из средств, которое они считали наиболее пригодным для улучшения своего положения, было сохранение или расширение старых регламентов1567. Тем более понятно, что когда им запретили объединяться для защиты своих коллективных интересов, то они апеллировали к реальной или призрачной защите, которую эти регламенты давали им против экономического угнетения.

Регламенты были двоякого происхождения. Одни имели государственный характер и вытекали из закона о ремесленниках (Statute of Artificers) 1563 г.—настоящего кодекса труда, где были резюмированы предписания муниципалитетов и гильдий, и вместе с которым сохранилась до самого порога нашей эпохи экономическая система

средних веков1568. Другие были регламентами корпораций, относившимися только к известным городам и ремеслам, где они имели обязательную силу. Те и другие составляли одно целое с предписаниями, касавшимися промышленной техники, и с одновременно благотворительным и тираническим институтом общественного призрения бедных. Все вместе они составляли характерный памятник многовекового законодательства. В середине XVIII в. этот памятник, хотя и обветшавший и с проломами во многих местах, продолжал еще стоять; вследствие натиска новых интересов, еще больше чем вследствие натиска новых идей, он рухнул вскоре со всех сторон, и рабочие тщетно пытались поднять его развалины. Пунктами, на которые направлялись главные их усилия, были правила об ученичестве и о законодательном установлении заработной платы1569. По закону 1563 г. никто не вправе был заниматься ремеслом в Англии, если не проделал 7-летнего ученичества, согласно надлежащим образом составленному договору (indenture), определявшему взаимные права и обязанности мастера и ученика1570. Сверх того, число учеников было ограничено или, по крайней мере, между ним и числом взрослых рабочих должно было соблюдаться известное соот- ношение1571. Эти предписания гармонировали с традициями ремесленников, гордых своим профессиональным искусством и устроившихся в своих ремеслах, как в собственных владениях. Желая воздвигнуть вокруг них сграду, они старались пойти еще дальше требований закона. Ножевщики Галламшира не разрешали мастеру иметь больше одного ученика зараз, разве если второй ученик был его сыном1572. Учеников, родители которых не принадлежали к промыслу, почти везде заставляли платить вступительные взносы, подчас довольно высокие1573. Дело шло не столько об обеспечении хороших кадров для данного ремесла, сколько о том, чтобы гарантировать его» членам своего рода наследственную монополию.

Ясно, какой интерес могли иметь хозяева в упразднении этих правил, как только они сами переставали принадлежа ь к ремесленному классу. Если бы правила применялись во всей своей строгости, то они чрезвычайно задержали бы подъем промышленности, и мы действительно видим, что они постоянно нарушаются. Жалобы по этому поводу начинают раздаваться уже очень рано: в 1716 г. ткачи Кольчестера изобличают проделки производителей, принимающих слишком много учеников, в 1728 г. глостерские ткачи протестуют против набора рабочих, не прошедших законного ученического стажа1574.- Иногда хозяева, чтобы раз навсегда положить конец всяким жалобам, решали просить у парламента о формальной отмене стеснявших их предписаний: так поступили, в частности, шляпники, красильщики^ набойщики ситцев. Эти последние сами признавались, что среди персонала их мастерских прошедшие ученичество составляют едва одну десятую, и вот как они объяснили причину этого факта: «Наше ремесло не требует, чтобы все занимаемые в нем рабочие готовились к нему с детства: для дела достаточны простые подручные»1575. Применение должно было сообщить вскоре этому аргументу особую силу. Довольно интересно наблюдать позицию, занятую парламентом ввиду этих противоположных ходатайств. Он ничуть не думал отказываться от своего права контроля над промышленностью: доказательством может служить закон 1768 г. о заработной плате и продолжительности рабочего дня рабочих портняжного промысла1576, затем— Спиталфильдский акт 1773 г.1577 Парламент не находился еще под влиянием новых экономических учений, члены его не читали еще Адама Смита, и по понятной причине1578. В 1753 г., за 23 года до появления в свет «Опыта о природе и причинах богатства народов», парламент отменил устав Общества чулочно-вязалыциков, «как противный разуму и посягающий на свободу английских подданных» г. Тенденция к политике невмешательства проявилась постепенно и в частных случаях, раньше чем выступить при ярком свете дня и оправдать себя общей теорией. Она гармонировала ие только с интересом хозяев, но и со столь же очевидным интересом растущей промышленности.

Промышленная революция должна была нанести вскоре решительный удар правилам об ученичестве и в то же время создать для рабочих новые мотивы, чтобы крепко держаться за них. Усовершенствование оборудования и прогресс разделения труда делали все более ненужным продолжительное профессиональное обучение. Между тем число учеников в текстильных промыслах, в особенности же в хлопчатобумажной промышленности, не переставало возрастать. Прядильни были полны ими. У ситцепечатников они часто были так же многочисленны, как рабочие, а иногда их было даже гораздо больше. Около 1800 г. приводили пример некоторых мастерских, где на 2 рабочих приходилось до 55 и 60 учеников2. Заслуживали ли они действительно овоего названия учеников? На самом деле это были подростки, возраст которых служил предлогом для того, чтобы платить им возможно меньше и подчинять их грубой дисциплине. Часто их нанимали без договоров, или же хозяин, хотя и считая их прикрепленными, оставлял за собою, однако, право в любой момент рассчитать их. Иногда, наоборот, он оставлял их у себя на 8 или 10 лет вместо 71579. В продолжение всего этого времени они зарабатывали от 31/2 до 7 шилл. в неделю, тогда как плата взрослых рабочих составляла 25 шилл. и больше. Последние, естественно, склонны были видеть в этом одну из причин, быть может, даже главную причину своей частой безработицы: это множество учеников вытесняло их из мастерской1580. Что касается -самих учеников, то их положение, когда они достигали совершеннолетия, было в высокой степени критическим: они, в свою очередь, оказывались безработными, если не соглашались продолжить на 5 или 7 лет свое обязательство на тех условиях, которые хозяин заблагорассудит предписать им1581.

Не без основания поэтому рабочие ситценабивных предприятий стали волноваться в 1803 и 1804 гг., чтобы добиться закона, который реорганизовал бы в их промышленности систему ученичества и ограничил бы число учеников. Им удалось вызвать парламентское обследование и они истратили более тысячи фунтов стерлингов, собранных по одному пенни во всей Великобритании, чтобы доставить в комиссию по обследованию своих свидетелей1582. Шеридан поднял свой красноречивый голос в защиту «этих бедных людей, взявших на себя такие жертвы, чтобы искать покровительства закона», и против их угнетателей, «группы чудовищно богатых людей, богатство которых извлекается из их труда»1583. После долгих проволочек был внесен билль, принятие которого удовлетворило бы рабочих. Однако, несмотря на новое и энергичное заступничество Шеридана1584, билль не пошел дальше второго чтения. Палата общин присоединилась к мнению сэра Роберта Пиля, являвшегося как бы естественным представителем промышленников; она полагала, что служит, таким образом, делу промышленного прогресса против невежества и рутины.

Столь же мало удачи имели ткачи шерстяных материй, когда они попытались не то что добиться издания новых правил в желательном им духе, но просто соблюдения закона 1563 г. об ученичестве. Они начали с того, что возбудили судебное преследование против «нелегальных» ткачей и их хозяев. Суконщики парировали удар, потребовав полной отмены устарелого закона, который «создает препятствия для более широкого набора рабочих, затрудняет, таким образом, увеличение их числа и поддержание той субординации, от которой зависит самое существование промышленности»1585. Некоторые фабриканты были выслушаны палатой: они единогласно заявили, что со времени изобретения самолетного челнока можно научиться ткацкому делу в один год и даже в несколько месяцев; что, сверх того, рабочие, прошедшие 7-летнее ученичество, составляют незначительное меньшинство. «Я очень затруднился бы сказать вам,—заявил один брадфордский фабрикант,—ткут ли они лучше других, ибо я никогда не видел ни одного такого ткача»1586. Эти объяснения побудили парламент приостановить действие «Статута о ремесленниках»1587—мера, возобновлявшаяся из года в год, пока он не был окончательно отменен1588.

Между тем движение, несмотря на испытанную неудачу, охватывало все рабочее население; там где сохранилась мелкая промышленность, к нему присоединились, из ненависти к капиталистическим предприятиям, даже хозяева. Когда в 1813 и 1814 гг. была сделана последняя попытка в пользу старой системы ученичества, то петиции, поступившие из всех районов и от всех ремесленных цехов, со- брали около 300 тыс. подписей1589. Большая парламентская комиссия, в которую вошли Гескиссон и Каннинг, не решалась высказаться, настолько представленные факты поколебали ее предвзятое мнение. Ее председатель, м-р Роз, заявил, что он переубежден и присоединяется к тезису рабочих. Но на этот раз интерес промышленников нашел опору в идее экономической свободы, возведенной мало-помалу на высоту догмата. В 1814 г. предписания закона 1563 г., касающиеся ученичества, были отменены во имя «здравых принципов коммерции», которых царствование Елизаветы, «хотя и славное», еще не знало1590,

III

Годом раньше исчезла другая статья того же закона, уполномочивавшая мировых судей определять ставки заработной платы1591. Среди многоразличных компетенций этих судей, бывших по преимуществу проводниками системы вмешательства, указанное полномочие не было наименее интересным, и сверх того в литературе оно хорошо изучено1592. Надо ли признать вместе с Кеннингемом, что в начале XIX в. оно фактически перестало существовать и представляло только «юридический паритет»1593. Совершенно верно, что установление заработной платы (assessment of wages) путем прямого применения закона Елизаветы давно прекратилось1594. Но более поздние статуты, оставшиеся в силе в тех промыслах, для которых они были специально изданы, поддерживали традицию вмешательства. Миддльсекские мировые судьи и муниципальные власти Лондона продолжали устанавливать заработную плату ткачей шелка на основании Спиталфильд- ского акта, подтвержденного в 1792 г.1595 Плата лондонских и вестминстерских портных определялась одними лишь муниципальными властями—простая разница формы, не менявшая принципа. Принимая свою знаменитую резолюцию, спингамлендские судьи спешат первым делом заявить, что они ничуть не думают возрождать регламентацию заработной платы. В этом отношении они выказали себя верными интересам своего класса и идеям своего времени. Но что такое, в сущности, составленная ими таблица, как не базис для регламентации обходным путем? Вместо того чтобы устанавливать заработную плату, определяли прожиточный минимум, который необходимо гарантировать поденщикам, и переносили на приходы то обязательство, которого не хотели возлагать на хозяев. Разве это не значило вдохновляться тем самым принципом, который хотели устранить?

При бедственном положении, переживаемом тогда народными массами, принцип этот нашел опять многочисленных сторонников. Что они создавали себе иллюзии насчет его благодеяний в прошлом, это весьма вероятно, ибо не подлежит сомнению, что в былые времена им пользовались чаще против рабочих, чем в их пользу1596. Те, которые требовали законодательного установления заработной платы, понимали под этим определение минимума, гарантируемого законом и изменяющегося вместе с ценами жизненных припасов. Идея получила особенное распространение в сельских округах, жестоко страдавших от кризиса, который переживала тогда страна1597. Как мы видели выше, она послужила основанием для зачатков организации среди земледельческих рабочих1598. По этому поводу Артур Юнг открыл в своих «Annals of Agriculture» анкету; как и следовала ожидать, его корреспонденты, бывшие либо землевладельцами, либо фермерами, отнеслись в общем враждебно к мере, которую они считали направленной против их свободы1599. Вопрос был поставлен перед парламентом, но билль, внесенный в 1796 г. Самюэлем Уитбрэдом и поддержанный Фоксом, встретил живейшую оппозицию. Сам автор как бы извинялся в таком прегрешении против здравой доктрины, оправдать которое могут-де только исключительные обстоятельства1600. Тщетно Фокс требовал, чробы бедным дали возможность зарабатывать себе средства к жизни, не прибегая к общественной благотворительности. Питт высказался от имени правительства против билля, который и был отвергнут. Несколько лет спустя Уитбрэд возобновил свою попытку, но со столь же малым успехом2. Ко всем соображениям,, которые могли иметься у имущих классов, чтобы воспротивиться искусственному поднятию заработной платы, прибавлялся еще страх г как бы это не усилило косвенно дороговизну и против действительного недуга не было пущено, таким образом, в^ ход призрачноо средство1601.

Но это еще не был конец. Благодаря курьезной превратности судьбы, системе, брошенной и осужденной во имя учения, приобретавшего с каждым днем все более абсолютное признание,—этой системе предстояло вскоре получить новое и-важное применение. Ткачи хлопчатобумажных изделий, у которых шла беспрерывная распря с фабрикантами из-за заработной платы, не перестававшей падать с 1792 г.. и которым мешал в их попытках сопротивления закон о коалициях, обратились в 1800 г. к парламенту с просьбой притти им на помощь. Они просили установления какого-нибудь скорого и дешевого третейского суда для разбирательства споров, ежеминутно возникавших между рабочими и хозяевами, «и для установления от времени до времени и сообразно обстоятельствам цены рабочих рук»4. Некоторые предприниматели, желая прложить конец вечным пререканиям, поддержали это ходатайство; быть может, это обстоятельство и побудило палату рассмотреть его, невзирая на прецеденты.

В действительности ходатайство преследовало две отличные друг от друга цели, которые рабочие имели, однако, интерес смешивать: с одной стороны, улаживание индивидуальных споровпо поводу выполнения рабочего договора, с другой—более решительный способ вмешательства, который мог бы изменить самые статьи этого договора. Свидетельские показания, представленные бумаготкачами в подтверждение своей петиции, выяснили злоупотребления, от которых они страдали. «Часто бывает следующее: хозяин дает вам соткать известное количество материи, допустим, 5 или 6 кусков; он условливается с вами о цене, когда вы уносите работу. Эту цену он, может быть, уплатит вам за первый кусок, но за другие он заставит вас согласить- ся на большую или меньшую сбавку»1602. Рабочие всегда имели право обратиться в подобных случаях к мировому судье, и для этого не было нужды в особом законе1603. Но они жаловались на некомпетентность судей в очень специальных часто вопросах, подлежащих их рассмотрению, на волокиту, с которой была сопряжена апелляция в четвертные сессии1604,—волокиту, которая часто истощала терпение и ресурсы бедных жалобщиков. В особенности они хотели бы, чтобы трибунал, компетенции которого они будут подлежать, не ограничивался рассмотрением жалоб отдельных рабочих, а мог также высказываться об их коллективных требованиях; чтобы он был облечен властью требовать не только уплаты следуемого рабочим вознаграждения, но и увеличения недостаточной оплаты; чтобы он был, одним словом, облечен полномочиями, которые закон предоставил мировым судьям, но которых последние не хотели осуществлять.

Момент для представления таких ходатайств был выбран как будто неудачно—билль Уитбрэда был незадолго перед этим вторично отвергнут. Питт, все более и более переходивший на сторону учения ЭКОНОМИСТОВ, был принципиальным противником всякого государственного вмешательства. Но он понял, что надо все-таки что-нибудь сделать для удовлетворения жалоб, вполне обоснованных и поступавших не от одних только рабочих. Закон о третейском разбирательстве 1800 г. отмечает тот крайний предел, дальше которого он не хотел итти1605. Отныне всякий спор, касающийся заработной платы, вознаграждения за добавочные расходы рабочего, сдачи или качества товаров, должен был отдаваться на рассмотрение двух третейских судей, указываемых каждою из спорящих сторон. Если арбитры не могли столковаться, чтобы в течение трех дней вынести решение, то их должен был рассудить мировой судья, который ни в коем случае не мог, однако, быть промышленником или лицом, заинтересованным в промышленности. Третейское разбирательство было обязательно: если одна сторона отказывалась указать арбитра, то она подлежала штрафу в 10 ф. ст., который шел в пользу противной стороны. Если судить по внешности, то эти предписания могли вызвать мысль о самых недавних и самых смелых законодательных опытах. Слова «третейский суд» способствуют такой иллюзии. Но не следует обманываться на этот счет: третейское разбирательство, установленное законом 1800 г., мало походит на арбитраж, функционирующий теперь в Австралии и Новой Зеландии, а похож скорее на тот, который в более узкой сфере и с более скромной компетенцией осуществляют французские conseils des prud'hommes (промышленные суды). И это не было началом нового законодательства, а частичным д временным возобновлением системы, которая перестала фактически применяться и воскрешения которой было твердо решено не допускать. Хотя этот закон не дал полного удовлетворения требованиям бума- готкачей, тем не менее они оказали ему хороший прием, как минимуму гарантий против экономического угнетения. О популярности его можно судить по усилиям, сделанным рабочими Пэйсли и Глазго, чтобы добиться издания аналогичного закона специально для Шотландии1606; желание это было удовлетворено в 1803 г.1607 Значительное число споров, отданных на третейское рассмотрение, получило быстрое разрешение, с незначительными при этом издержками1608. Большинство решений было вынесено в пользу рабочих, жертв всяких непростительных надувательств и злоупотреблений властью1609. Меньшие основания быть довольными имели фабриканты: закон, ограничивавший дх всемогущество, стал им скоро ненавистен, и они не останавливались в выборе средств, чтобы избавиться от него. То они придумывали разные уловки, чтобы помешать его функционированию: обязанные указать арбитра, они тянули это дело, умышленно назначая лицо, от которого следовало ожидать отказа или которое жило на расстоянии 300 миль от места спора1610; то они брали на себя задачу исправить сами действие произнесенных против них решений, отнимая у рабочих на следующий день все, что вынуждены были дать им днем раньше1611. И так как при всем том они не имели возможности совершенно уклониться от действия закона об арбитраже, то они повели кампанию за его отмену1612.

Умонастроение их весьма точно отражается в памфлете, вышедшем в 1804 г. в Манчестере под заглавием «Observations on the cotton weavers'Act». Все аргументы, на которые опирается в настоящее время оппозиция против законодательства об охране труда, предвосхищены здесь и защищаются с необычайной страстностью. Вот, прежде всего, хорошо знакомые нам фразы о коноводах, которые поддерживают, мол, среди рабочих искусственную агитацию: «Все дело было подготовлено с самого начала кучкой недовольных, людьми сомнительной репутации, которые созывали митинги, составляли порядки дня, устраивали тайные денежные сборы... Поведение их вдохновлялось принципами, весьма сходными с принципами якобинства. Что касается массы ткачей, то они оставались бы счастливыми и довольными, как они были раньше, не будь махинаций некоторых зачинщиков беспорядков»1613. А вот классическая теория свободы договоров: «Дозволять кому бы то ни было становиться между хозяином и рабочим при заключении ими договора,—это мало отвечает, конечно, общепризнанным идеям. Если они приходят к соглашению относительно цены, то рабочий становится на работу; если нет, то он так же волен искать другого хозяина, как хозяин—нанять другого рабочего. Или же, если он полагает, что может заработать больше другим родом труда, то ему достаточно переменить для этого занятие»1614. Автор ни словом не заикается о том случае, когда хозяин не считает нужным выполнять взятые на себя обязательства. Но еще более не допустимым, чем самый принцип третейского суда, кажется ему признание за рабочими права назначать одного из своих вкачестве арбитра. «Этим самым,—говорит он,—хозяин оказывается в зависимости и под контролем слуги 1615. Ничто не может претить в большей степени чувствам хозяина и ничто не противоречит в такой мере духу старых законов нашей страны, как учреждение подобного рода судов, состав которых вербуется из самых продувных представителей породы ткачей,—людей, умеющих, как успел уже показать опыт, устраиваться комфортабельно при помощи своего нового ремесла. Нельзя ожидать, чтобы люди солидные и почтенные соглашались заседать в качестве арбитров со стороны хозяев, раз они вынуждены при этом встречаться на равную ногу с этими пройдохами»1616. Обвинительная речь имеет, по крайней мере, заслугу откровенности. При таком враждебном отношении к закону о третейском решении споров—отношении, разделявшемся самими судьями, обязанными наблюдать за его исполнением1617, закон осужден был стать мертвой буквой. Поправки, внесенные в него в 1804 г. и имевшие целью устранить возможность его систематического нарушения1618, остались безрезультатными. Предложение декретировать минимум заработной платы было встречено как ересь1619. Уставшие бороться и доведенные до крайности дороговизной жизненных припасов и частыми кризисами в их промышленности, ткачи стали апеллировать к закону 1563 г- Но им не поздоровилось от этого, так как парламент только и ждал случая, чтобы отменить его. Тщетно больтонские ткачи умоляли в своей петиции палату не лишать их этого последнего средства защиты: «Внесение билля об отмене указанного закона повергло пети- ционеров в величайшее уныние. У них не осталось больше никакой надежды: раз законы, изданные раньше в их защиту, становятся недействительными, ничто не защищает больше их единственного имущества, которым является их труд»1620. Мера, которой они так боялись, была принята, не встретив ничьей оппозиции, кроме их собственной1621. Так сошел со сцены один из характернейших Институтов старого социального законодательства Англии. В Шотландии упразднение его подало повод к памятной борьбе. Ткачи добились здесь, после продолжительных и дорого стоивших им ходатайств, установления расценка сдельных работ, одобренного Эдинбургским высшим гражданским судом (Court of sessions). Но мировые судьи объявили, что этот расценок не обязателен, и хозяева отказались применять его. Выведенные из терпения, все рабочие текстильной промышленности забастовали: тысячи людей прекратили одновременно работу. Но стачка принадлежала к числу тех случаев, когда государственная власть не видела для себя ничего зазорного во вмешательстве в отношения между рабочими и хозяевами. Вместе с арестом и осуждением вождей сопротивление сразу же рухнуло1622. Это была последняя попытка возродить регулирование заработной платы.

Политика laissez-faire торжествовала. В судах, как и в законодательных собраниях, она не встречала больше Противников. Вначале чисто эмпирическая и исполненная непоследовательности, она опиралась отныне на абсолютные формулы экономистов, в которых находила свое теоретическое оправдание, подобно тому как она находила свой raison d'etre и свою практическую силу в интересах класса капиталистов. Теория и интерес, в союзе друг с другом, были неодолимы. Если же они приходили в столкновение между собой, то надо ли спрашивать, кто из них одерживал верх? Закон о коалициях выдает нам истинный смысл принципа экономической свободы, как его понимали тогда правящие классы. Вместе с тем начиналась уже, однако, работа другого двигателя, чем интерес, других принципов, чем принципы политической экономии, и в то время как старое здание средневековой регламентации рушилось, они закладывали начало нового рабочего законодательства.

IV

Развитие гуманитарных идей относится к актам совершенно иного порядка, чем те, которые мы подвергли изучению в настоящей книге. Но великие движения, направляющие материальную, моральную и умственную жизнь какой-нибудь эпохи, как бы различны они ни были по своей природе и своему происхождению, всегда смешиваются до некоторой степени или, по крайней мере, задевают друг друга, сталкиваются и в точках соприкосновения воздействуют друг на друга. Достаточно сопоставить некоторые даты, чтобы напомнить, среди каких событий и в какой атмосфере жили основатели современной крупной промышленности. В то время как Харгревс и Хайс изобретали прядильные машины, а Уатт овладевал колоссальной силой, скрытой в паре, Жан-Жак Руссо гостил в Вуттон-Холле у Давида Юма. Между тем моментом, когда Аркрайт основался как прядильный фабрикант в Ноттингеме, и моментом, когда он умер богатым и титулованным человеком, оставив своим наследникам княжеское состояние, разразились одна за другой американская и французская революции. Несколькими месяцами раньше него угас много проработавший на своем долгом веку апостол методистской церкви Джон Веслей, мощная проповедь которого также произвела великую бесшумную революцию. Дух реформы, пробужденный в Англии философскими спорами и религиозной пропагандой, находит себе выражение одновременно в писаниях и в действиях, В области теории его смелость не имеет границ: Пэн выступает поборником эгалитарной демократии. Годвин и Спенс доходят до коммунизма и анархизма. На практике дух этот суживает свои честолюбивые стремления и приноравливает их к консервативным тенденциям английского общества: этический и сентиментальный, прежде всего, он сливается с филантропией. Человеколюбивые усилия Говарда смягчить участь заключенных в тюрьмах, страстные филиппики Борка против тирании и вымогательств Уоррена Гастингса, парламентские предложения Вильберфорса об уничтожении работорговли относятся к тем самым годам, когда в центральных и северных графствах появляются первые фабрики. В то же время основываются филантропические общества, вроде Общества борьбы с преступностью, Общества улучшения участи бедных классов, занимавшихся, правда, больше воспитанием, нежели благотворительностью. Влияние их идей уже проникает в законодательство. Оно способствует внесению большей гуманности в практику общественного призрения бедных путем отмены ненавистного закона об оседлости. С полной очевидностью оно сказывается в принятии закона 1788 г. о защите маленьких трубочистов от опасностей их ремесла и грубого обращения хозяев1623: дело, как бы созданное для того, чтобы тронуть «чувствительные сердца», которые во второй половине XVIII в. давали полную волю своим излияниям в Англии, как и во Франции. Что избранная часть промышленников испытала на себе это влияние,—это не подлежит сомнению. Среди них были люди с восприимчивым умом и возвышенным характером. Некоторые, как Больтон, Веджвуд, Вилькинсон, исповедывали в области политики и религии самые либеральные мнения; многие принадлежали к диссидентским сектам, особенно к секте квакеров, пуританское воспитание которых наложило на них свою неизгладимую печать. Разумеется, они принадлежали к своему классу и к своей эпохе: они не знали того, что было красноречиво названо в наши дни социальным угрызением совести, они ни минуты не сомневались в своем праве на богатство и властвование. Но среди мира грубых и черствых выскочек они составляли исключение сознанием своей обязанности оказывать благодеяния людям вообще и своим рабочим в частности. Иногда они даже возвышались до представления об особом, лежащем на них долге, исполнение которого давало удовлетворение столько же их гордости, сколько совести,—долге господина по отношению к своим слугам или сеньора к своим вассалам. Мы видели, как Больтон в Сохо и Веджвуд в Этрурии основывают кассы вспомоществования для больных рабочих, открывают диспансеры и школы1624. Ричард Рейнольде, который во время недорода 1795 г. посылает бедным Лондона крупное пожертвование в 20 тыс. ф. ст., заботится в Кольбрукделе о благосостоянии своих многочисленных служащих и рабочих и сам руко- водит «рабочими прогулками»1625. Ясно, что это только разрозненные и не имеющие большого значения факты, свидетельствующие скорее о доброй воле людей, совершивших их, нежели об их взглядах на способы улучшения участи трудящихся классов. Но они послужили отправной точкой для более систематических усилий: социализм Роберта Оуэна ведет свое начало от филантропии Давида Дэля. Давид Дэль был нонконформистом, членом строгой секты инде- пендентов, притом членом весьма ревностным, произносившим каждое воскресенье проповеди в храме своей общины в Глазго1626. В то же время это был энергичный, толковый делец, сумевший основать и привести в цветущее состояние одно их крупнейших промышленных предприятий во всей Великобритании; его религия и практический ум нисколько не входили в столкновение друг с другом, и благотворительность находилась у него часто в союзе с интересом. Когда в 1784 г. он устроил у водопадов р. Клайд прядильню при содействии Аркрайта, настолько пораженного выгодами местоположения, что он предсказывал Нью-Ланарку будущность шотландского Манчестера1627,— то главная трудность заключалась в приискании рабочих. Вся окрестная местность была слабо населена, и крестьяне, еще больше, чем в Англии, не поддававшиеся фабричной дисциплине, упорно отказывалась итти на фабрику1628. Чтобы привлечь их, Дэль возымел мысль воздать рядом со своей прядильней образцовую деревню, дома которой, построенные по правильному плану, должны были сдаваться в наем по очень дешевой цене. Расчет удался: довольно большое число семейств, в особенности из бедных горных районов Шотландии, поселились в Нью-Ланарке. Вместе с тем Давид Дэль, следуя примеру других промышленников, обратился к приходам Эдинбурга и Глазго € предложением отдать ему в ученичество на фабрику несколько сот призреваемых детей. В 1792 г. деревня имела 2 тыс. жителей1629. Выгоды, которыми они пользовались, делали честь щедрости владельца еще больше, чем его ловкости дельца. Они не только имели дешевое помещение, но по молчаливому уговору им было обеспечено постоянное занятие, и когда один из фабричных корпусов сгорел, то занятые в нем 250 рабочих продолжали получать свою обычную плату, пока продолжалась их вынужденная безработица1630. Еще больше заслужи- вал похвалы порядок, примененный к ученикам, которых так отвратительно надрывали работой на других фабриках. Дэль абсолютно запретил своим мастерам оставлять детей в мастерских позже 7 часов вечера; он очень заботился об их пище и одежде, помещал их в просторных и опрятно содержимых спальнях, доставлял им отдых на открытом воздухе в соседнем поле. Десяти школьным учителям поручено было обучать их; разумеется, закон божий занимал в их преподавании большое место. Нью-Ланаркская фабрика, не будучи еще знаменитой, стала вскоре известной лицам, интересовавшимся вопросами воспитания и призрения. Ее посещали, и Давид Дэль получал выражения восторга, быть может и преувеличенного, но оправдывавшегося новизной его почина и великодушием его намерений1631. К несчастью, он не жил сам в Нью-Ланарке: поглощенный управлением своими многочисленными предприятиями, он довольствовался тем, что наезжал туда из Глазго три-четыре раза в год1632. Этого было недостаточно для действительного надзора и верного суждения о результатах. В 1797 г. Роберт Оуэн, поставленный во главе фабрики в качестве директора, присмотрелся к делу ближе и остался чрезвычайно недоволен тем, что он увидел. Оказалось, что хотя с детьми обращаются гораздо более гуманно, нежели на всех других фабриках, однако их принуждают к чрезмерному труду: начиная уже с 6-летнего возраста, они работали по 111/2 и 12 часов в день и это отражалось, конечно, гибельно на их физическом и умственном развитии1633. Что касается взрослых рабочих, которые вербовались среди наиболее неустойчивых, наименее «респектабельных» элементов сельского класса, то их нравственность оставляла желать многого: «Большинство,—говорит Оуэн,—были ленивы, нечестны, привыкли ко лжи и воровству1634. Поставив себе задачей исправить их, Оуэн хочет сначала только продолжать дело Дэля, преемником которого он становится вскоре: и в глазах современников и в собственных глазах он пока еще—только человеколюбивый промышленник. Когда он реорганизует школы Нью-Ланарка, когда он распространяет на весь свой персонал школьную систему отметок за поведение и работу или когда он покупает оптом предметы первой необходимости, чтобы перепродавать их рабочим по себестоимости1635, то он делает все это не в силу какой-нибудь новой доктрины: он применяет только в социальной области те нравственные уроки, которые вынес, подобно Дэлю, из своего религиозного воспитания. Но в течение его филантропических опытов в уме его складывается мысль, которая станет скоро краеугольным камнем всей его системы: мы разумеем теорию образования человеческого характера. По этой теории люди ответственны за свои пороки или преступления не в большей степени, чем за свое невежество или свою бедность; они являются продуктом социальной среды, и чтобы сделать их более добродетельными и более счастливыми, надо изменить именно среду1636. Здесь нетрудно узнать мысль революционного XVIII в., мысль Руссо. Мы подходим к решительному моменту, когда теория должна вступить в союз с практикой и воплотиться в ней. Когда впоследствии Оуэн набрасывает план лучшего общества, то он вдохновляется делом, в котором уже сотрудничал раньше и которое мало-помалу стало его собственным делом. Промышленные и земледельческие общины, долженствующие служить кадрами возрожденного человечества, это—идеальные Нью-Ланарки; оригиналом для них послужил первоначально действительный Нью-Ланарк, который принято обыкновенно считать их несовершенной копией.

V

То самое чувство, которое внушало индивидуальные усилия, вроде начинаний Давида Дэля и Роберта Оуэна, нанесло также первый удар бесчеловечному софизму laissez-faire. Положение учеников в бу- магопрядильнях составило уже в 1784 г. предмет врачебного доклада «судьям графства Ланкастер; ознакомившись с ним, последние решили не разрешать больше приходам отправлять детей на фабрики, где производятся ночные работы1637. Но это решение осталось, повидимому, безрезультатным или было скоро забыто, и промышленники, с каждым днем становившиеся все более многочисленными, все более богатыми и влиятельными, находили попрежнему сколько угодно учеников и продолжали обращаться с ними, как им было угодно. 25 января 1796 г. один манчестерский врач, д-р Персиваль, составил новый, весьма энергично формулированный доклад от имени манчестерского санитарного бюро, учрежденного незадолго перед тем для рассмотрения вопросов, касающихся санитарного состояния города. Его заключения часто цитировались и вполне заслуживают этого, как предисловие ко всему фабричному законодательству. Они гласят буквально «следующее: «1. Установлено, что дети и другие лица, занимаемые работами в больших бумагопрядильннх, особенно подвержены заразным горячкам и что когда вспыхивает одна из этих болезней, то она быстро распространяется не только среди лиц, тесно скученных в одних и тех же помещениях, но и в семьях, к которым они принадлежат, как и во всей округе. 2. Большие фабрики вообще оказывают гибельное влияние на здоровье работающих в них лиц, даже когда там нет никакой эпидемии. Причины: вынужденное пребывание в тесном помещении; расслабляющее действие горячего или нечистого воздуха; недостаток физического упражнения—того упражнения, которое природа предписывает в детстве и отрочестве, как существенное условие для укрепления организма и надлежащей подготовки человека к исполнению работ и выполнению обязанностей зрелого возраста. 3. Ночной труд и чрезмерно продолжительный рабочий день детей, подрывая силы и разрушая жизненную энергию подрастающего поколения, имеют не только тенденцию уменьшить сумму жизни и деятельности, на которую рассчитывает будущее, но они слишком часто благоприятствуют также лености, расточительности и порокам родителей, которые, вопреки естественному порядку, живут эксплоата- цией своих детей. 4. Занимаемые на фабриках дети лишены по общему правилу всякой возможности учиться и получать нравственное и религиозное воспитание. 5. Превосходные правила, принятые на некоторых бумагопрядильнях, показывают, что большинство этих зол в значительной мере устранимо. Таким образом, на основании опыта и уверенные в содействии либеральных людей, управляющих этими прядильнями, мы предлагаем, чтобы, в случае если сочтено будет невозможным достигнуть цели другими средствами, перед парламентом было возбуждено ходатайство об издании законов, которые установили бы на всех этих фабриках разумный и человечный режим»1638.

Именно этот последний параграф придает цитированному документу его историческое значение. В самом деле, он содержит недвусмысленный призыв к вмешательству государства. Усилия частной благотворительности признаются бессильными перед злоупотреблениями, сопровождающими развитие крупной промышленности. Выдвигается требование, чтобы государство сделало обязательным для всех то, что составляет еще пока не более как благотворительность со стороны некоторых. Манчестерское санитарное бюро удовольствовалось выражением мнения или пожелания: оставалось перейти к действиям. Эту задачу взял на себя промышленник. Обходя свои собственные мастерские, сэр Роберт Пиль был поражен болезненным и хилым видом учеников; он был взволнован нездоровыми условиями. в которых они жили, их невежеством и порочными наклонностями1639.

Зная, что на других фабриках положение еще хуже, он понял, что для борьбы со злом необходима мера общего характера. В качестве члена парламента он мог добиваться ее принятия, предложив ее сам палате общин. Он и сделал это в заседании 6 апреля 1802 г.

Уже 13 марта1640 другой депутат обратил внимание палаты на скандальные сделки между промышленниками и приходами. Дети, раз они были сданы своими хозяевами, словно столько-то голов скота, исчезали из обращения; часто невозможно было узнать, где они находятся. Легко понять, сколько преступных злоупотреблений могло совершаться безнаказанно, благодаря этой системе нарочитого мрака. Предложение, требовавшее, чтобы администраторы налога в пользу бедных были обязаны вести список имен и местонахождения детей, отдаваемых в учение, было единогласно одобрено. Таким образом, почва была подготовлена для предложения Пиля, которыибыл к тому же влиятельным членом большинства в палате общин и авторитетным представителем крупной промышленности. Во всякой другой стране, кроме Англии, показалось бы удивительным, что столь важный принципиальный вопрос—вопрос о праве государства на надзор за частными предприятиями—возбудил столь короткие дебаты. Правда^ вопрос принципа стушевался перед частным вопросом, о котором шла здесь речь, и господствующим у всех мотивом был мотив гуманности, вне всяких соображений юридического порядка. Внося свой законопроект, Пиль настаивал в особенности на нравственной деградации юношества, занимаемого работами на фабриках: «Нетрудно сообразить, что если в каком-нибудь месте большое число лиц обоего пола живет скученно и вперемежку, то туда должны проникнуть распущенность, а вслед за нею и болезни». Устранить это смешейие обоих полов было первой задачей закона; второй его задачей было—уничтожить последствия такого смешения при помощи воспитания, «ибо отсутствие обучения,—сказал Пиль,—породило много безнравственности»1641,—аргумент, который должен был тронуть даже наименее чувствительных людей, так как он обращался к cant'у— специфическому британскому лицемерию, которое относится к жестокому поступку менее строго, чем к поступку неприличному. Лорд Бельграв, взявший слово, чтобы поддержать предложение, расширил дебаты, обрушившись на все злоупотребления фабричной системы: «грубое обращение, жертвами которого являются эти дети, их страдания, их лишения представляют нечто чудовищное». Закон должен был распространить свою защиту не на одних только учеников и не^ на учеников одной только отрасли промышленности. «Он должен был бы обеспечить им необходимый отдых, как и опрятность и образова- ние. Погоня за богатством происходит в этой стране с такой страстностью, перед которой все стушевывается; она приводит к эксцессам, 4>пособйым навлечь на страну мщение небес»1642. Этот голос аристократа, поднимающийся против преступлений промышленного капитализма, как бы возвещает за одно поколение вперед о великодушном движении, возглавляемом благородной фигурой лорда Шефтсбери. В прениях принял также участие Вильберфорс, потребовавший, чтобы в самом заглавии закона содержалось указание, что предписания его распространяются на все фабрики и мануфактуры1643. Пиль, восхваляемый со всех сторон за «свою гуманность и преданность общественному делу»1644, был героем заседания, и билль, пройдя без затруднений во втором и третьем чтении, а затем в палате лордов, получил королевскую оанкцию 22 июня 1802 г.1645 Закон содержал, прежде всего, санитарные предписания. Стены т. потолок мастерских предписывалось белить известкой два раза в году. Каждая мастерская должна была иметь достаточно большие окна и в достаточно большом количестве, чтобы обеспечивалось надлежащее ее проветривание. Каждый ученик должен был получить два полных костюма, обновляемых, по меньшей мере, по одному в год. Для детей обоих полов должны были устраиваться отдельные спальни с достаточным числом кроватей, так чтобы никогда не класть более двоих детей на одну кровать. Затем следовали предписания относительно продолжительности рабочего дм, который ни в коем случае не должен был превышать 12 часов, не включая в это число времени для трапез. Работа не должна была никогда затягиваться позже 9 часов вечера и начинаться ранее 6 часов утра. Обучение •было признано обязательным в течение первых четырех лет ученичества: все ученики должны были учиться чтению, письму и счету, причем время, посвящаемое ежедневно урокам, должно было вщчиты- ©аться из разрешенных часов труда. Уроки закона божия, также обязательные, должны были даваться по воскресеньям, и детей предписывалось водить на богослужение либо в самой фабрике, либо вне ее. Для надзора за применением закона мировые судьи графства должны были назначать ежегодно двух ревизоров, выбранных—один из среды местных судей, а другой—из священников государственной церкви. Эти ревизоры имели право входа в фабрики в любой час и могли спешно вызвать врача, если они констатировали наличность заразной болезни в предприятии. Они обязаны были представлять ^отчеты четвертным сессиям мировых судей. Затем следовал перечень наказаний: всякое нарушение закона каралось штрафом от 2 до 5 ф. ст., отказ впустить инспекторов и всякое вообще препятствование им в исполнении их миссии—штрафом от 5 до 10 ф. ст. Текст закона надлежало вывесить во всех промышленных предприятиях, на которые он распространялся, дабы все заинтересованные лица имели воз- можность ознакомиться с ним и, в случае надобности, потребовать его применения.

Изложенный закон, принятие которого прошло почти незамеченным1646, заслуживает всяческого внимания истории. Он положил основание институту, сыгравшему в Англии значительную роль в течение XIX в. и заимствованному также всеми цивилизованными странами: мы разумеем фабричную инспекцию. Он установил начало обязательности в вопросах, касающихся гигиены мастерских, обучения учеников, ограничения числа рабочих часов. Ограничив, хотя бы и в самой небольшой степени, произвол промышленника, он отметил собою первый шаг по пути, двумя крайними пунктами которого являются абсолютное невмешательство и государственный социализм.

Но практическое его действие, надо признать, было почти равно нулю. Во-первых, он применялся только к большим фабрикам, в частности—к прядильням. Маленькие и средние мастерские, где с учениками обращались часто не на много лучше1647, ускользали от всякого контроля. Даже там, где контроль существовал, хозяева,—заявив сначала протест против посягательства, совершаемого якобы на их свободу и на интересы промышленности1648, сумели скоро сделать его призрачным. Формулировка закона отличалась туманностью, установленные им кары были недостаточны. Самый простой способ для его обхода заключался в том, что юных рабочих набирали, не подписывая договора об ученичестве: в этом случае они, не будучи по букве закона учениками, переставали пользоваться его покровительством, и можно было безнаказанно заставить их работать день и ночь1649. Этот прием стал почти всеобщим, когда паровые машины заменили собою гидравлические двигатели; имея отныне возможность устраивать свои фабрики вблизи больших городов, промышленники не имели больше надобности для приискания рабочих рук вступать в сделки с приходами1650. Закон предусматривал назначение инспекторов, но последние не слишком торопились выполнять свои обязанности, а главное боялись поссориться с хозяевами, которые часто были их соседями и друзьями. По прошествии нескольких лет в некоторых округах не давали себе даже бслыне труда назначать их. Наконец, обязательное вывешивание закона в мастерских никогда не соблюдалось: ученик Роберт Блинко, о страданиях которого мы рассказали выше, впервые прочел текст закона лишь через 11 или 12 лет после его опубликования1651. Злоупотребления, которые закон устранил бы лишь в слабой степени, даже если бы он тщательно применялся, про- должались еще много лет, и обследование 1816 г., обнаружившее всю серьезность их, не повлекло за собою никаких решительных мероприятий1652. Для того чтобы с ними решились, наконец, начать борьбу, понадобилось настоящее возмущение общественного мнения, вызванное энергичным и страстным вмешательством некоторых благородных людей, вроде Ричарда Остлера и Майкеля Садлера.

По мысли людей, вотировавших закон 1802 г., он не должен был составить прецедента. Они смотрели на него как на исключительную меру, оправдываемую соображениями чисто сентиментального свойства. Даже инициатор его, сэр Роберт Пиль, был и оставался всю свою жизнь одним из убежденнейших приверженцев laissez-faire. И до и после 1802 г. он боролся всеми силами против сохранения или восстановления старых правил об ученичестве, вообще—против всех мероприятий, налагающих какое бы то ни было стеснение на промышленность1653. Он заботливо постарался, впрочем, ограничить очень узкими пределами сферу действия своего закона так, чтобы отметить его исключительный характер. «Я очень хорошо припоминаю,—говорил он позже,—что в момент его обсуждения мне пришлось приложить большие усилия, чтобы не дать пострадать промышленникам так же, как ученикам. Многие лица настоятельнейшим образом просили меня установить для рабочего дня гораздо более низкий предел, чем тот, который я считал уместным. Меня просили распространить действие закона на самые мелкие коттеджи Англии—мера, которая на мой взгляд была бы настолько неразумна, что я был проникнут решимостью совершенно бросить руководство этим делом, если оно не будет предоставлено мне одному»1654. Но хотел этого Пиль или нет,— он установил все-таки принцип, из которого предстояло развиться потом всему современному рабочему законодательству. Тенденция, которой он уступил, хотя и пытаясь бороться с нею, должна была вскоре развернуться одновременно с противоположной тенденцией. Та и другая почерпали свою силу в промышленной революции, ибо, вто время как последняя своими экономическими последствиями ускоряла крушение старой регламентации, она своими социальными последствиями создавала необходимость или долг ввести новую регламентацию.

В годы, до которых нас довело наше исследование, т. е. в начале XIX в., промышленная революция еще далеко не закончена. Область машинного производства ограничена еще известными отраслями промышленности и в самих этих отраслях—только известными специальностями или известными округами. Рядом с такими металлургическими заводами, как заводы Сохо или Кольбрукделя, существуют и долго еще будут существовать небольшие мастерские производителей мелких металлических изделий в Бирмингеме и ножевщиков в Шеф- фильде. Рядом с бумагопрядильнями Ланкашира и шерстопрядильнями Вест-Райдинга тысячи ткачей продолжают еще работать до&а на своих старых ручных станках. Царство пара, которому предстоит довести действия всех предшествующих изобретений до их высшего могущества, еще едва только начинается. И, однако, современная крупная промышленность уже существует: она образовалась в своих существенных элементах, и можно уже выделить характерные черты только что совершившегося преобразования.

С технической точки зрения промышленная революция состоит в изобретении и применении на практике приемов, позволяющих постоянно ускорять и увеличивать производство: приемов механических, как в отраслях текстильной промышленности; приемов химических, как в отраслях металлургической промышленности; при их помощи подготовляется материал или определяется форма товаров, и обильное разнообразие их лишь несовершенно Еыражается термином «машинное производство». Эти приемы, по крайней мере вначале, не были результатом приложения теоретических научных открытий. Первые изобретатели всего менее были учеными; факт этот как будто достаточно твердо установлен; это были профессионалы, которые, будучи поставлены лицом к лицу с какой-нибудь практической задачей, употребляли для ее разрешения свой природный ум и глубокое знание привычек и потребностей промышленности. Таковы были: Хайс, Кромптон, Харгревс, Додлей, Дерби, Корт. Иногда это были также искатели, работавшие в силу инстинкта или из любознательности, без научного и профессионального образования; примерами их могут служить Уайатт, Картрайт. Подталкиваемые какой-нибудь непосредственной необходимостью и работая над вполне конкретными данными, они брались за дело без установленного метода и достигали цели лишь путем нащупываний. В их лице представлена экономическая потребность, оказывающая на людей свое глухое и могучее действие, преодолевающая препятствия и создающая для себя самой орудия. Наука вмешивается позже; начавшемуся уже движению она приносит содействие огромных сил, находящихся в ее распоряжении. Одним и тем же ударом она объединяет частные успехи разных отраслей промышленности и сообщает им общее направление и общую скорость. Наиболее поразительным образом эта роль науки выступает на примере Уатта и паровой машины. Мы имеем здесь дело с двумя сходящимися потоками, берущими начало из разных источников; если промышленная революция своим конечным размахом и силою обязана их слиянию, то все же она не от него произошла и еще раньше него дала свои первые результаты.

С экономической точки зрения промышленная революция характеризуется концентрацией капиталов и образованием крупных предприятий, функционирование которых, вместо того чтобы быть фактом исключительным, имеет тенденцию стать нормальной формой промышленности. Эта концентрация, не без некоторого основания рассматриваемая часто как следствие технических изобретений, до известной степени предшествует им. Она представляет по существу явление коммерческого порядка. Она соответствует постепенному распространению власти торгового класса на область промышленности. Она не только сопровождается расширением торговли и кредита: расширение это предшествует также ей. Необходимыми условиями ее существования являются внутренняя безопасность, развитие путей сообщения и развитие мореходства. Исторически промежуточным звеном между мастером-ремесленником былого времени и нынешним крупным промышленником является «купец-промышленник»f первоначально занимающий место, так сказать, на границе промышленности и занятый исключительно связыванием производителей с рынками, которые стали слишком обширными или слишком отдаленными. Затем, так как капитал, которым он располагает, и нужда производителя в его заказах делают его хозяином производства, то он постепенно забирает в свои руки сырье, мастерские, оборудование и низводит самостоятельных производителей до положения наемных рабочих. Концентрация, совершающаяся, таким образом, в руках капиталистов, остающихся больше коммерсантами, нежели промышленниками, составляет факт существеннейшей важности. Мануфактура с ее многочисленным рабочим персоналом, с господствующим в ее мастерских очень развитым разделением труда, с ее тысячами черт сходства с современной фабрикой, быть может, больше бросается в глаза, но на самом деле она занимала в эволюции промышленности гораздо меньшее место. Это этап на пути, проделанном промышленностьюу но этап, скоро пройденный, причем время остановки было едва заметно. Люди, изучавшие эту эволюцию как экономисты, поняли и определили ее как простой прогресс, стадии которого следуют друг за другом подобно элементам геометрической кривой. Глазам историка она представляется по-иному сложной: она походит на большую реку, которая не течет все время с одной и той же быстротой, но то замедляет свое течение, то стремительно мчится вперед, суживаясь в одних местах, широко разливаясь в других, делясь иной раз на многочисленные, расходящиеся в разные стороны рукава, образуя подчас такие извилины, что получается впечатление, будто она возвращается вспять. Чтобы описать такую реку, недостаточно составить список пунктов, через которые она прошла: нужно следовать за нею в ее движении, неравномерном, извилистом, и, тем не менее, непрерывном, как непрерывен уклон, увлекающий ее к конечному ее пункту. С точки зрения социальной промышленная революция имела столь обширные и глубокие последствия, что было бы самонадеянностью пытаться обнять их одной короткой формулой. Если она и не изменила юридической формы общества, как это делали политические революции, то она обновила его в самом его существе. Она породила общественные классы, развитие и антагонизм которых наполняют собою историю нашего времени. Было бы нетрудно, опираясь нв» некоторые из приведенных нами же фактов, пытаться доказать, что здесь совсем не было революции, что эти социальные классы существовали уже раньше, что борьба их началась уже давно и не изменила своего характера. Действительно, мы все время старались показать непрерывность явлений даже среди самых быстрых перемен. Мы не нашли ни одного явления, которое возникло бы впезапно, как бы чудом, ни одного явления, которое не подготовлялось бы задолго, которое не было бы задолго возвещено и намечено в общих чертах. Поверхностное рассмотрение оставляет эти зачатки в тени или извлекает оттуда лишь для того, чтобы смешать их с тем, что за ними последовало. Мы хотели избежать этой двойной ошибки. Мы знаем, что существовали машины до машинного производства, мануфактуры—раньше- заводов, коалиции и стачки—раньше пришествия промышленного капитализма и образования фабричного пролетариата. Но в столь медленно приходящей в движение массе социального организма действие какого-нибудь нового элемента не ощущается с самого момента его появления. Мы должны считаться не с одним лишь присутствием его, а с местом, которое он занимает по отношению к окружающие фактам, с его историческим, так сказать, объемом. Промышленная революция именно и есть расширение сжатых раньше сил, внезапное распускание и пышный рост зародышей, остававшихся до тех пор? в скрытом или дремлющем состоянии.

С начала XIX в. рост крупной промышленности виден уже всем. Она оказывает уже решительное влияние на распределение народонаселения, как и на его материальную жизнь. Именно ею объясняется процветание и важное значение, сразу приобретенные областями, которые еще надавно причислялись к самым бедным областям Великобритании, как Ланкашир, южный Уэльс и некоторые низменные части Шотландии. Именно она, ЯВИЕШИСЬ после перестройки И захватов земельной собственности, ускоряет отлив сельских классов в промышленные мастерские. В момент переписи 1811 г. в четырех графствах: Миддльсекс, Уорик, Иорк и Ланкашир, 60—70% населения заняты уже в торговле и промышленности, а в графствах Честер, Лей- стер, Ноттингем и Стаффорд—по меньшей мере 50%1655. В новых центрах, театре напряженной деятельности, в контрасте между крайним богатством и крайней бедностью, ЕырисоЕываются элементы социальной проблемы в том виде, в каком они и теперь еще стоят перед нами. Близок день, когда Роберт Оуэн первый сформулирует их в своем «Письме к промышленникам Англии» и в «Замечаниях о последствиях фабричной системы». И он будет говорить не для одной только Англии, а для всех народов Запада. Ибо пока на родине крупной промышленности развитие ее продолжает подвигаться дальше, она начинает уже свое успешное продвижение по всему миру. Она появляется на континенте: ее история перестает быть английской, чтобы стать европейской, а затем всемирной.