КУЛЬТУРА

I

Великий кризис XVI в. явился большим потрясением для гуманистов, приведшим в замешательство их ряды. Действительно, ничто так не противоречило религиозной исключительности, как идеал эпохи Возрождения, так, как его понимал и сформулировал Эразм.

Карл V ограничивался преследованием ереси как преступления против божеской и человеческой верховной власти, но не чинил никаких препятствий успехам гуманизма. Однако такое положение не могло долго продолжаться. Было более чем очевидно, что при все усиливавшихся разногласиях между обеими религиями не оставалось больше места ни для научной свободы ни для веротерпимости. Они были одинаково подозрительны как протестантам, так и католикам, и если первые наносили им менее чувствительные удары, чем вторые, то объяснялось это просто менеё разработанным уставом их церквей, меньшей суровостью их догматов и большим числом их сект.

В царствование Филиппа II в Нидерландах проведены были первые полицейские мероприятия в уьіственной жизни, имевшие целью защиту ортодоксии. Именно такой характер носило изданное в 1570 г. запрещение студентам учиться в заграничных университетах757. Оба национальных университета должны были отныне пользоваться исключительным пра- ' вом распространения среди них науки, и государство строго следило за тем, чтобы ни одно подозрительное учение не проникло в предметы преподавания. В 1568 г. герцог Альба по приказанию короля писал ректору лувенского университета, запрашивая у него, «как ведет се<5я и выполняет ли каждый профессор...

Вспыхнувшая вскоре после этого гражданская война дезорганизовала университетскую жизнь, рассеяв в разные стороны учителей "и учеников. Но уже в начале XVII в. одной из главных забот правительства было восстановить университет и навязать ему в то же время устав, который навсегда предохранил бы его от проникновения ереси. Новые статуты, предписанные ему правительством в 1617 г. и согласованные с папой Павлом V, отнимали у университета автономию, которой он до того пользовался758. Факультетам была предписана официальная программа; исчезла свобода научных занятий и вместе с ней исчезло и свободное развитие научно-ис- следовательсрюй мысли. Факультеты превратились в профессиональные школы. «Школа трех языков» отказалась от своих эразмовских традиций. Она прекратила изучение высшей филологии, и преподавание древних языков было отныне приспособлено к практическим нуждам или должно было играть роль пустых литературных побрякушек.

Стареющий и вновь вернувшийся в лоно католицизма Юст Липсий привлек, правда, с 1592 г. последний раз к лувенскому университету всеобщее внимание, придав ему особый блеск, являвшийся как бы последней вспышкой угасавшего ренессанса. Несмотря на свое обращение, Липсий все же принадлежал к поколению гуманистов. Он не хотел становиться на сторону какого-нибудь учения, какой-нибудь партии.

Разумеется, Лувен и Дуэ долгое время еще имели выда- ющихся преподавателей.

?

овью над всей духовной деятельностью, система инквизиции, рименявшаяся к книгопечатанию и книжному делу, парализовала всякую духовную инициативу, расходившуюся со строго католическим духом. Всякое научное исследование вскоре прекратилось ввиду той осторожности, которую приходилось соблюдать при этом. Известно, как поплатился ван Гельмонт за опубликование в 1617 г. наблюдений, сделанных им над животным магнетизмом. Иезуит Роберти написал на него донос епископскому суду в Мехельне, обвиняя его в ереси; он вынужден был принести торжественное отречение, и лишь через 2 года после его смерти его родным удалось добиться его реабилитации.

Однако было бы ошибочно думать, что эрцгерцогская чета была принципиально враждебна науке и распространению высшего образования.

Надо кроме того отметить, что почти все они принадлежали к католическому духовенству. И это тоже чрезвычайно характерно. В строго конфессиональном государстве XVII в. католическая церковь поглощала все духовные силы народа. Ее победа придала ей веру в себя и оптимизм, необходимые для развития научной деятельности. Она чувствовала себя совершенно свободно, не испытывала никаких стеснений в рамках ортодоксии, которые светский человек постоянно боялся перешагнуть. Так как она была тесно связана с государством, то ей нечего было бояться его. И, наконец, она была кроме того защищена от цензуры, так как она осуществляла ее сама. Поэтому в Бельгии XVII в. она опять заняла в умственной жизни почти такое же положение, как и в средние века. Да и как мог- ла она, руководя всем просвещением страны, не руководить одновременно и высшим образованием?

Литературная деятельность католического духовенства не была одинаково оживленной во всех организациях этой огромной корпорации. Ее нельзя правильно оценить, если не отметить с самого же начала, что вся она была проникнута влиянием иезуитов и что именно в недрах иезуитского ордена она нашла свое высшее выражение. Незачем возвращаться к тому, что мы уже говорили по этому поводу. Подобно тому как иезуиты были главными воспитателями католических Нидерландов, точно так же они стояли там во главе литературного и научного движения. У Возрождения, с принципами которого они вели столь решительную борьбу, они тем не менее заимствовали его внешний блеск и его методы. В своих школах они объясняли своим ученикам языческих авторов, а в своем грандиозном предприятии «Acta Sanctorum» они применяли научную критику источников священной истории, которую они очистили от наслоения легенд, с тем чтобы затем предоставить заниматься ею в очищенном и углубленном виде католическим ученым. Не было таких отраслей знания, которые остались бы незатронутыми ими: Лессий занимался моралью и правом, Скрибаний — экономическими вопросами, болландисты — историей, Эгильон — физикой, Григорий Сен-Венсан и его ученики Оараза, Айнском, Гезий, Таке — математикой. И это были лишь вожди подлинной армии теологов, полемистов, педагогов, риторов, грамматиков и всякого рода других ученых! Литературная продукция бельгийских иезуитов с 1600 и примерно до 1650 г. может действительно повергнуть в изумление. Ее плодовитость напоминает плодовитость гуманистов XVI в., и она объясняется в общем теми же причинами. Воодушевление идеалами Возрождения, так же как и воодушевление идеалами католицизма, должно было породить как там, так и тут, одинаковое пламенное рвение и одинаковую жажду действовать и обращать. На фоне необычайной плодовитости иезуитов еще ярче выделяется крайне жалкая скудость светской литературы. Но нет ничего более понятного, чем упадок фламандской и французской литературы в Бельгии после окончания религиозных волнений XVI в. Ведь светским людям было отныне запрещено заниматься главным, волновавшим тогда всех вопросом, а именно религиозным. Область веры была для них закрыта, точно так же как и область политики. Кальвинисты и республиканцы, в течение стольких лет наводнявшие страну потоком брошюр, «апологий» и манифестов, среди которых еще до сих пор выделяются сочинения Марникса, перекочевали теперь в Голландию. Именно здесь — в обстановке рели- гиозных разногласий и политических споров, расцвета торговли и национальной гордости, поощряемой победами и благосостоянием, — нидерландская литература переживала теперь, при ближайшем участии протестантских эмигрантов из Бельгии, начало своего золотого века. На юге, наоборот, воцарилось глубокое молчание. Народ предоставил духовное руководство собой католической церкви, а светское руководство монархическому государству. Он примирился со своей участью: у него не было больше желания, чтобы голос его был услышан. Правда, в среде духовенства сохранился живой интерес к умственной деятельности. Но именно благодаря этому светская литература была окончательно задавлена, ибо церковь пользовалась исключительно латинским языком, и это еще более упрочивало и усиливало пренебрежительное отношение к народному языку, созданное приверженцами Эразма и гуманистами. Только одна латынь, которая была столь же универсальной, как религия и разум, казалась достойной величия мысли. В 1653 г. Гейлинкс высокомерно заявил, что фламандский язык должен ограничиваться только «кухней и пивной» \ Таким образом национальные языки были изгнаны .из серьезной литературы. Последняя однако не только почти целиком поглощена была католической церковью, но она, если можно так выразиться, облеклась еще в римские одежды. Она осталась верна научным традициям XVI в., и светские люди, посвятившие себя ей, т. е. университетские профессора или высшие гражданские чиновники, покорно мирились с установившимся обычаем.

После того как совершился разрыв между серьезной литературой и народными языками, на долю последних осталась одна лишь область занимательной литературы и назидательных популярных изданий. Но даже и эти жанры благодаря условиям, в которые они были поставлены, вскоре неминуемо должны были утратить свою свежую непосредственность и творческое воодушевление. «Камеры реторики», эти литературные клубы, сделавшиеся в XVI в. центрами смелого, свободного слова и здорового, грубоватого веселья фламандских писателей, считались теперь опасными как с точки зрения религии, так и с точки зрения нравов. Против них опять были приняты меры, примененные Маргаритой Пармской во время первого кальвинистского восстания. Указом 1593 г. предписывалось не допускать возобновления их деятельности во Фландрии, «так как их представления являются оскорблением для невинных ушей»764. В 1601 г. другим указом предписало было подвергать цензуре все театральные пьесы, чтобы не допустить легкомысленного трактования священных сюжетов765. Распущенность нравов «камер» была осуждена Изабеллой в 1631 г. и гентским епископом Триестом в 1650 г.766

Тем не менее не удалось совершенно искоренить эти «камеры». Наоборот, число их оставалось довольно значительным в XVII в. Но их репертуар не внушал уже действительно никому никаких опасений. В крайнем случае очень щепетильных в нравственном отношении людей шокировала вульгарность их Kluchtspelen, которыми интересовались только простой народ и мелкая буржуазия. Они ничего не знали о новых направлениях, которые драматическое искусство приняло в Голландии, ибо религиозный разрыв, происшедший между севером и югом Нидерландов, сделал невозможным всякое духовное общение между ними. Этим объясняется устаревший архаический стиль в прозябавшей фламандской литературе. До 1670 г., как и в средние века, писались лишь пьесы о страстях господних и религиозные мистерии Однако среди авторов встречались также некоторые утонченные от природы и оригинальные умы, острые и проницательные наблюдатели народных нравов, которые, несмотря на свое пристрастие к грубоватым шуткам, проявляли вкус к высокому и тонкому юмору. К ним принадлежал например Вильгельм Ожье, талант которого несомненно развился бы, если бы он жил в менее душной и затхлой атмосфере и среди более понимающей и более требовательной публики, чем та, которой он должен был довольствоваться в Антверпене XVII в.

Правда, время от времени в Бельгию приезжали труппы иностранных актеров, совершавшие турнэ по стране и знакомившие ее с более высоким драматическим искусством, чем грубоватые шутовские приемы Kluchtspelen. Но и в эту область вмешивались духовные власти, эти блюстители чистоты нравов. Гентский епископ советовал в 1611 г. городскому управлению не давать разрешения играть в городе труппе английских комедиантов, игравших в Геверле у герцога Арен- берга767. Он возражал также в 1670 г. против спектакля, кото- рый хотели дать французские актеры768. Словом, театр — все равно национальный или иностранный — был поставлен под контроль суровой цензуры, и «почтенные люди» должны были довольствоваться за неимением лучшего трагедиями, которые ученики иезуитов периодически ставили в своих школах в день раздачи наград или по большим ежегодным праздникам769. В тот момент, когда на подмостках Франции появились первые пьесы Корнеля, в Бельгии серьезное драматическое искусство сводилось к школьной драматургии, писавшейся учителями-монахами для детей.

Влияние церкви на светскую литературу проводилось не только через драму. Разве поэзия не была для католической религии лучшим способом назидания и обращения инакове- рующих? В связи с этим появляется совершенно новый тип писателя, священника-поэта, проповедующего в стихах о радостях божественной любви, о мерзости порока и ереси, стремящегося склонить души к мистицизму, «приправляя блюда вкусным соусом и посыпая их сахаром». Это был по существу тот же прием, какой применял Франциск Сальский, оживлявший священное красноречие красотами своего цветистого стиля, «совершенно так, как подают для возбуждения аппетита шампиньоны». Но Франциск Сальский писал главным образом для высшего общества, а через 20 лет иезуит Пуартэ (1605—1674 гг.), отдавший служению вере все воодушевление, всю силу и чистосердечие своего фламандского темперамента, обращался, наоборот, к простому народу и городскому населению. Несмотря на погрешности против хорошего вкуса, его сочинения в смысле оригинальности и живости принадлежат к лучшему из того, что было в нидерландской литературе того времени. Они так же поднимались над банальностью, пошлостью и скучным однообразием, свойственным произведениям благочестивой поэзии того времени, как сочинения Марникса превосходили общий уровень писаний памфлетистов XVI в.770.,

Но если, несмотря на наличие нескольких крупных произведений. фламандская литература XVII в. была уже на пороге упадка, который обнаружился совершенно ясно после смерти Пуартэ, то по сравнению с нею французская литература производила впечатление еще более безжизненной. Это может показаться на первый взгляд странным, так как употребление французского языка сделало в тот период новые значительные успехи. И не потому, что он проник глубже в гущу народных масс или занял более важное место в административном аппарате страны. У мелкой буржуазии, занимавшейся своим ремеслом, сидя на одном и том же месте во Фландрии, не было нужды изучать французский язык, и вряд ли нуяшо особо отмечать, что он не преподавался детям бедняков в воскресных школах. Кроме того во фламандских областях общинные управления, провинциальные штаты и судебные коллегии вели свои заседания и переписку на фламандском языке771. Судопроизводство велось на фламандском языке; нотариусы писали здесь свои протоколы тоже на фламандском языке772, и наконец все постановления и указы издавались здесь на фламандском языке. Французский был лишь официальным языком центрального правительства, Большого мехельнского совета, счетных палат, которые впрочем не имели никакого соприкосновения с народом. Что касается армии, то она пользовалась французским лишь поскольку не применялся испанский. Наконец во второй половине XVII в. король не порвал еще с традицией назначать во фламандские диоцезы лишь епископов фламандского происхождения 773.

Однако так как французский был языком центрального правительства, то естественно, что знание его требовалось от всех тех, кто хотел занять государственную должность774. Но в особенности значительные непрерывные успехи он делал среди дворянства и в силу этого среди всех разбогатевших семей, стремившихся добиться дворянского звания. Установленная в государстве социальная иерархия предназна- чала французскому роль языка аристократии. Он принадлежал теперь подобно шпаге и гербам к числу отличительных признаков дворянина. К тому же расцвет французской литературы и культуры со времени .царствования Генриха IV значительно содействовал распространению знания французского языка. Далее, в то (время как религиозный разрыв привел к духовному размежеванию между Бельгией и Голландией и в связи с этим обрек фламалдский на роль провинциального языка, католической Франции нетрудно было оказывать свое влияние на католические Нидерланды. Однако она не пользовалась в них популярностью. Ее опять стали считать исконным врагом, в особенности с 1637 г. В том же положении, как и Янсений, ставший более чем наполовину французом и написавший все же против Франции свое сочинение «Mars Gallicus», находилось множество его современников. Но как могли они противостоять многовековому влиянию, которое оказывала эта страна? Даже такие истинно испанские по своим обычаям и взглядам государи, как Альберт и Изабелла, вынуждены были проявлять уважение к традиции и допускать, чтобы при их дворе говорили на языке Генриха IV. Кроме того, разве этот язык не был родным языком валлонского дворянства, оказавшего такую большую помощь в деле возвращения назад южных Нидерландов под власть Филиппа II и в лоно истинно католической веры? Но главное, не считался ли он официально «бургундским языком» и не служил ли он в качестве такового для подчеркивания перед Испанией независимости страны? \

Таким образом как раз в разгар борьбы между бур- бонской и габсбургской династиями дворянство и примыкавшая к нему богатая буржуазия во фламандских частях Бельгии окончательно склонились в пользу французского языка2. Сверций яшювался в 1620 г. на презрение, выказывавшееся его соотечественниками их родному языку3. Популярность французского языка непрерывно росла по мере усиления значения аристократии. Особое желание изучить его проявляли женщины. Это объяснялось тем, что школы урсулинок, прибывших из Франции, вскоре сумели привлечь 1

См. выше, стр. 333. Ср. (г. Kurth, ^fotre nom national, Bruxelles, 1910,

p. 16. 2

Приведем несколько примеров. В Брюсселе в 1638 г. иезуиты проповедовали три раза в неделю на фламандском и два раза на французском языке. В Куртрэ примерно в это же время на проповедях на французском языке присутствовали «totius urbis honestiores» (виднейшие граждане го-

Г

;а). Wal'dack, Historia Provinciae Flandro-Belgicae Societatis Jesu, p. IX, 24.

Антверпене в XVII в. существовала «Gallica sodalitas», «Imago primi saeculi», p. 774. 3

Rerum Bclgicarum, «Annales», Frankfurt, 1620, p. 2.

к себе всех молодых девушек из буржуазных семей И хотя во фламандских провинциях все продоляеали говорить на фламандском языке, но на нем больше не читали и, находясь в хорошем обществе, старались изъясняться непременно по-французски. Некоторые «снобы» даже до того офранцузились, что делали вид, будто не понимают родного языка775. Если в частных библиотеках наряду с книгами благочестивого содержания или специальными сочинениями попадались и кое-какие беллетристические произведения, то это были французские8. Наконец в суде адвокаты ссылались на французское право, на французских юристов, на французские законы776.

Однако это офранцужение господствующих классов не получило выражения в какой бы то ни было литературной деятельности, которая действительно заслуживала бы названия псевдофранцузской. Немногие литературно-бесформенные мемуары777 и несколько вымученных и скучных творений иезуитов, капуцинов или священников, писавших для высшего общества — вроде например «Трелей благочестивого жаворонка» («La pieuse alouette avec son tirelire») иезуита де л a Шоссе, «Магдалины» («La Magdeleine») капуцина Реми, «Удела христианского рыцаря» («Apanages d'un chevalier chretien») иезуита Мартина — достаточно красноречиво свидетельствуют об уровне французской литературы в Бельгии в первой половине XVII в. О некоторых наивных попытках привить в Бельгии вкусы французской академии или дух отеля Рамбулье или изысканного искусства итальянской литературы свидетельствует «Поэтическая скамья» («Le Banc poetique») барона Кэнси в конце XVII в., «Флемальская академия» («Academie de Flemalle»), основанная около 1641 г. французским священником Брегиэ де ла Круа, «Триумфаль- ный кружок мадемуазель Виньякур» («Triomphante baade de M-lle de Vignacourt») в Генегау778 и наконец в самом сердце Фландрии, в замке Ронселе созданный Андрианом Госпи- ццем Адорном779 «Суд по любовным делам короля Лендра» («Cour cTamour du roi de Lindre»).

По сути дела эта скудость и эта незрелость не могли никого удивить, ибо все препятствовало дворянству принимать участие в литературной жизни или хотя бы даже тому, чтобы оно было подходящим читательским кругом для настоящих писателей. Так как оно было отстранено от участия в важных государственных делах, то оно не оказывало влияния на политическое руководство страны и совершенно перестало интересоваться им. Оно сплотилось на несколько лет вокруг двора Альберта и Изабеллы, но какое глубокое влияние мог оказать этот двор, сгруппировавшийся вокруг иностранных государей? В полную противоположность парижскому двору он в действительности не имел никакого влияния. Он способен был ввести в заблуждение пышными празднествами780, но это не могло скрыть того факта, что он не имел решительно никакого значения. К тому же он распался тотчас же после смерти эрцгерцогской четы, и окружавшие его придворные вернулись в глушь своих провинций продолжать свое спокойное и монотонное существование, посвященное отчасти заботам о своих хозяйствах, отчасти же о делах местного управления. У них не было там почти никаких других развлечений кроме охоты. Почти все они довольствовались литературными познаниями, приобретенными в .каких-нибудь иезуитских школах. Наиболее любознательные дополняли их путешествиями в Италию и многие и? них коллекционировали по возвращении древности, картины и монеты. Они прочитывали или пробегали научные сочинения, но при той духовной спячке, в которую они были погружены, литература была — и не могла не быть для них — лишь освежающим отдохновением, светским и благородным препровождением времени, предлогом для галантных собраний и средством понравиться дамам.