ГЛАВА ПЕРВАЯ КРУПНАЯ ПРОМЫШЛЕННОСТЬ И НАРОДОНАСЕЛЕНИЕ

Если бы промышленная революция исчерпывалась только несколькими техническими усовершенствованиями, если бы ее последствия не выходили из сферы оборудования и товаров, то она, в конечном счете, была бы фактом небольшого значения и занимала бы лишь немного места в общей истории.

I

Быстрый и непрерывный рост народонаселения не есть явление, отличающее специально нашу промышленную цивилизацию. Оно может иметь место и действительно происходит в совершенно различных обстановках: достаточно привести пример Китая, где мелкая земельная собственность и интенсивное земледелие прокармливают огромнейшее скопление людей, какое только существует на земном шаре. Можно было бы прибавить, что замечательное движение народонаселения, происходящее в течение последнего столетия в западноевропейских странах, нельзя приписывать только одной какой-нибудь причине: разве ему не благоприятствует все, что имеет-тенденцию увеличивать общественное благосостояние и индивидуальную безопасность? Но важно отметить один факт,—что оно не предшествовало режиму крупной промышленности. В наше время численно неподвижное население или население, медленно возрастающее, составляет предмет тревоги и скандала; полтораста или двести лет назад удивление вызывал бы противоположный факт.

Грегори Кинг был оптимистом. В течение всего XVIII в. было весьма распространено мнение, что народонаселение Англии все уменьшается1145. Об этой убыли народонаселения говорили, как о бесспорном факте; такие государственные люди, как Шельборн и лорд Чатам (старший Питт), публично выражали свои опасения по этому поводу1146. Это предполагаемое зло приписывалось самым разнообразным причинам: чрезмерному увеличению военных сил, войнам, эмиграции, слишком тяжелым налогам, вздорожанию пищевых средств, скупке ферм1147. Однако, по мере того как рост национального богатства становился более очевидным, складывалась противоположная теория, утверждавшая a priori, что численность народонаселения ^увеличивается в связи с экономическим прогрессом. Любопытные споры по этому предмету велись между 1770 и 1780 гг.,—в тот самый момент, как со всех сторон проявлялась созидательная деятельность нарождавшейся крупной промышленности. Возможность таких споров была обусловлена недостатком статистических данных, заслуживающих этого названия. Первая официальная перепись английского населения была произведена в 1801 г.1148 До этого времени приходилось довольствоваться более или менее правдоподобными вычислениями. Источником цифр, на кото- рых эти вычисления были основаны, являлись либо податные спискй, содержавшие число очагов или домов, либо приходские списки, куда заносились крещения, браки и погребения. Вычисляли эмпирически среднее число жителей на один дом или высоту рождаемости и смертности и делали умножение.

Читатель сразу заметит всю произвольность подобных вычислений. Самые цифры, служившие для них основанием, хотя и заимствованные из официальных документов, всего менее могли считаться надежными. В самом деле, даже те приходские списки, которые велись лучше других, могли дать лишь неполные сведения. Запись того, что мы называем теперь актами гражданского состояния, отнюдь не была тогда обязательной. Сверх того, она носила прежде всего вероисповедный характер. Англиканская церковь регистрировала в каждом приходе только крещения, браки и погребения своих членов: нонконформистами, весьма многочисленными во многих областях, часто даже более многочисленными, чем члены государственной церкви1150, она не интересовалась. Цифры, взятые из податных списков, также требуют осторожного обращения. Агенты фиска, которым поручалось их составление, становились на чисто практическую точку зрения: для них дома, не платившие очажного или оконного налога, не существовали; чаще всего они не давали себе даже труда сосчитывать их. Подобного рода документы, взятые в том виде, в каком они имеются, и обрабатываемые без критики, должны были приводить людей, пользовавшихся ими, к заключениям, которые всего менее можно считать обоснованными.

Именно на эти документы опирались те, которые доказывали, что население Англии убывает.

Однако представляется мало вероятным, чтобы на тезис об обезлюдении Англии стали нападать в силу одних только соображений О применяемом методе, если бы явные признаки общего процветании не составили сильных презумпций в пользу противоположного взгляда. Как, в самом деле, поверить, что страна слабеет и становится безлюдной, когда видишь, что с каждым днем ее деятельность и богатство возрастают? «Посмотрите,—писал в 1770 г. г. Юнг («North of England», IV, 404—406, 416),—на судоходство, на дороги, на порты: наблюдайте дух предприимчивости, проявляющийся в наших отраслях промышленности.

Все это было, без сомнения, только общим впечатлением: чтобы превратить его в доказанную истину, нужно было бы располагать такими средствами осведомления, какие в то время совершенно отсутствовали. И когда некоторые писатели, как Эден, ХоулетТ, Уэльс1156, имели неосторожность применять сами тот метод, который они подвергли справедливой критике, то они приходили к столь же мало убедительным результатам, как их противники1157. Другие авторы, за неимением фактических доказательств, опирались на абстрактные рассуждения—на манер экономистов, последователями которых они были,—и из того, что вначале было только мнением, создавали целую теорию.

Эта теория содержится в скрытом виде (implicite) в только что цитированных нами строках Юнга. В других местах той же книги он развивает и объясняет ее. Увеличение богатства и рост народонаселения представляют собой, по его мнению, два факта, неразрывно связанные между собою. Везде, где люди зарабатывают на жизнь, они быстро размножаются. «Труд вызывает к жизни население. На всем земном шаре нельзя найти примера ленивого народа, который был бы многочислен по отношению к площади его территории. Наоборот, страны трудолюбивые очень населены, и тем гуще, чем больше в них работают. Когда работы достаточно и она хорошо оплачивается, тогда семья не есть бремя, и браки заключаются ранние и многочисленные.

К тому же экономический прогресс был бы невозможен, если бы он не сопровождался, по меньшей мере, соответственным ростом народонаселения: если бы земледелие или промышленность могли располагать только числом рабочцх, строго необходимым для их немедленных нужд, то можно было бы опасаться, что это число станет скоро недостаточным. «Народонаселение должно возрастать быстрее, чем количество работы, которое требуется выполнить; в противном случае предложение оказалось бы ниже спроса. Возьмем пример. Пятьсот человек заняты земледелием. Но вот в стране предпринимаются работы, которые, согласно среднему количеству труда, выполняемому поденщиком, должны занять 300 человек. Так как повышение заработной платы вызывает своего рода общий упадок усердия, то работы не могли бы продолжаться, если бы явилось только триста новых рабочих. Таким образом, для выполнения работы трехсот человек нужно, чтобы повышением заработной платы было, так сказать, создано население в 350 или 400 рабочих»1161. Читатель обратит внимание на эту формулу: народонаселение увеличивается быстрее, нежели количество работы, подлежащей выполнению. Следует ли видеть в ней только конечный вывод логической дедукции? Не находим ли мы в ней как бы предчувствие состояния вещей, которое пока еще едва только обозначалось, но которое дальнозоркие глаза уже различали? Этот избыток населения, рассматриваемый одновременно и как результат и как необходимое условие экономического развития, есть дменно то, что Маркс назовет столетием позже «резервной армией крупной промышленности».

Споры о народонаселении Англии продолжали вестись дальше, когда в 1798 г. появилась пресловутая книга Мальтуса1162. В ней речь идет не об одной лишь Англии: принцип народонаселения, на установление которого претендует Мальтус, есть принцип общий, имеющий силу для всех времен и всех стран1163. Следует отметить даже, что из фактов, которыми Мальтус подкрепляет свою теорию, лишь весьма немногие взяты в самой Англии: он хотел обозреть все народы, все состояния цивилизации, дабы показать, что закон его оправдывается— или как будто оправдывается—в самых различных случаях. Однако мы не можем забыть, что книга эта была написана в Англии, в последние годы XVIII в. Идеи рождаются не из одних только идей, и мысль Мальтуса сложилась в такой же мере под влиянием среды и обстоятельств, как под влиянием чтения Адама Смита, Кондорсэ или Годвина. В 1798 г. строй крупной промышленности уже сложился: промышленные центры начинают расти, появляется фабричный пролетариат. В то же время страна переживает один из серьезнейших кризисов: вследствие ряда неурожаев, действие которых усиливается влиянием морской войны, цены пищевых продуктов поднялись в 1795 и 1796 гг. до голодного уровня1164. О росте нужды можно судить по увеличению налога в пользу бедных: с 2млн. ф. ст. он за 8 лет поднимается почти до 4 млн. Реформа законодательства о призрении бедных, уже подвергшегося изменению в 1782 г.1, становится очередным вопросом. Среди этого-то быстрого роста населения и этой массовой нужды Мальтус пишет свою книгу, где стремится доказать, что одна есть следствие другого. Страх обезлюдения Англии сменяется теперь страхом, что она будет перенаселена, что она будет обречена на пауперизм не столько вследствие дурного распределения богатства, сколько из-за чрезмерной многочисленности ее населения.

Проблема, которую Мальтус, как ему казалось, разрешил, остается открытой еще теперь. Истинный закон народонаселения,—разумеется, если столь сложными явлениями управляет только один закон,— неизвестен и может быть обнаружен лишь в результате терпеливых исследований, произведенных согласно методам положительной науки. Что касается исторического вопроса об увеличении народонаселения Англии в XVIII в., то он был решен переписью 1801 г. Англия и Уэльс имели в 1801 г. 8873 тыс. жителей, а Соединенное королевство—14 681 тыс. Если принять для начала XVIII в. довольно правдоподобное исчисление Грегори Кинга, то надо допустить, что за сто лет население возросло в Англии на 60%, а во всем королевстве оно почти удвоилось. Впрочем территорию Великобритании и Ирландии всего менее можно было считать перенаселенной: плотность населения, втрое меньшая, чем теперь, не доходила в среднем даже до 47 человек на 1 кв. км. Результаты переписи подтвердили впечатление, произведенное теорией Мальтуса. Уже не Ставился вопрос об обезлюдении Англии, в которое многие верили, не зная хорошенько почему. Именно с этого момента равномерный рост народонаселения начинает рассматриваться как нормальный закон обществ, и его замедление или остановка—как признак болезненного состояния. Идея эта получила в наши дни прочность догмата, и нигде она не пользуется таким всеобщим и полным признанием, как в Англии. На ней основываются самые грандиозные надежды и мечты англо-саксонского империализма. Первый член империалистического символа веры, имеющего, как мы знаем, своих апостолов и фанатиков, гласит, что богатство и могущество империи будут расти вместе с ее населением, что Канада, Австралия, Южная Африка будут кормить некогда -сотни миллионов жителей, целое новое человечество, говорящее на

» 1795 г 4 ф. ст. 11 ш. В п.

» 1796 » 4 » » 10 » 4 »

» 1797 » 3 » » 9 » 9 »

» 1798 » 3 » » 9 » 9 »

» 1799 » 4 » » 5 » 1 »>

» 1800 » 7 » » 2 » 10 »

Abstract of the answers and returns /to the population Act 11 Geo. IV, I, 211. Цифры записей Итонской школы, опубликованные Туком в его «Hist, of Prices», II, 389, ниже приведенных цифр приблизительно на 10%.

1 В законе, известном под именем Gilbert's Act. «Во время реставрации английским приходам давали оружие для защиты от бедняков; накануне революции им дают средство распределения помощи беднякам». W. Cunningham Orowth of English industry and commerce, II, 578

английском языке и живущее под сенью английского флага. Конечно, нет ничего невозможного в том, что движение народонаселения, начало которого видел XVIII в., будет продолжаться еще долго. Однако не следует забывать, что это факт недавнего времени, связанный с известными историческими условиями, которые не всегда существовали и которые вполне могут еще измениться или исчезнуть в будущем.

Что касается прошлого, то, повидимому,—особенно категорическим на этот счет нельзя быть, дело идет скорее о догадке, нежели о фактах—народонаселение Англии возрастало до 1750 г. чрезвычайно медленно. Мы приведем, не ручаясь за их правильность, цифры, предложенные Рикманом в его предисловии к таблицам переписи 1831 г.1165: в 1600 г. Англия и Уэльс имели 5 млн. жителей, около 1650 г.—5х/а млн., в 1700 г.—6 млн., в 1750 г.—6х/2 млн. Таким образом, за полтораста лет население возросло как будто едва на 1^/2 млн. За следующие полвека* с 1750 до 1801 г., оно увеличилось на 2гІ2 млн. жителей: процент его прироста был вчетверо больше, чем в предшествующий период.

II

Одновременно с увеличением народонаселения перемещался его центр тяжести; уже одного направления этого движения почти достаточно, чтобы привести к отгадке его причин. Приведем на карте Англии (в собственном смысле) поперечную линию от устья Гумбера до устья Северна, почти вдоль юрского склона лондонского бассейна. Обе разделяемые ею области почти равны по площади1166. Одна, северозападная, обнимает теперь почти все крупные центры английской промышленности: каменноугольные бассейны средней Англии, Йоркшира и Ланкашира, Нортумберленда и Доргема, скопления фабрик, теснящиеся вокруг Манчестера, Ливерпуля, Лидса, Шеффильда, Ныокестля. Юго-восточная область представляет театр менее активной и менее концентрированной хозяйственной жизни. Вне Лондона, безмерный рост которого соответствует росту британской мировой империи, в ней мало больших городов. Она изобилует, напротив, старыми историческими городами, которые гордятся своими колледжами, замками и соборами, но остались маленькими и словно заснули, съежившись за оградой своих вековых стен. Эта противоположность, о которой достаточно напомнить, выступает весьма ясно в статистике. Семнадцать северо-западных графств имели в 1901 г. 16 718 тыс. жителей, между тем в 24 юго восточных графствах жителей было всего 14254тыс., из которых почти треть,—а именно 4 536 тыс.—приходилась на одно Лондонское графство1167. Первая группа имела 21 город с населением не менее 100 тыс. каждый, причем в трех городах насе- ление превышало 500 тыс. человек, а в 12 городах число жителей превышало 200 тыс.1168 Вторая группа содержала лишь восемь таких городов, причем в эту цифру входят уже Лондон и два его предместья— Вестгэм и Кройдон1169. Средняя плотность населения составляла на северо-западе 270 человек на 1 кв. км, на юго-востоке—только 199, а если выделить Лондонское графство, то всего 135.

Совершенно иная картина представлялась в XVIII в. Мы попытались изобразить на трех картах состояние народонаселения в 1700г 1750 и 1801 гг. Документы, приложенные к переписи 1801 г., позволяют нам сделать эту попытку, не вызывающую тех возражений, которые возбуждают лишенные серьезного базиса исчисления XVII и XVIII вв.; метод предположений становится законным, когда он основывается на сравнениях с надежными и полными данными официальной переписи1170. При рассмотрении первой из этих трех карт поражает прежде всего незначительная средняя плотность населения сравнительно с нынешней. Вне Лондона и его ближайших окрестностей ни одно графство не имеет 60 жителей на 1 кв. км. Что касается распределения, то оно чрезвычайно ясно: наиболее населенные графства группируются в почти непрерывную полосу от Бристольского канала до побережья Сэффолька. Эта узкая полоса содержала более трех пятых всего населения Англии. Северные графства были населены слабо; Ланкашир, Западный Йоркшир имели не более 30—40 жителей на 1 кв. км.

В 1750 г. начинает обозначаться движение к северу. Население как бы передвигается к Атлантическому океану, куда его привлекает развитие морской торговли, возрастающее богатство Ливерпуля и Бристоля. Наиболее населенная зона образует треугольник, широкое основание которого лежит на западе и тянется к северу до графства Доргем. Наконец, в 1801 г. вид карты полностью изменился. Лондонское скопление людских масс образует в обращенном к континенту углу Англии обособленное пятно, между тем как густо заштрихованная полоса, расширяясь к северу, тянется через центральные и западные графства к югу, оканчиваясь у подножья Кумберлендских гор и у подступов Уэльского массива. Если бы не Лондон, с его 900 ^Тыс. жителей, то северо-западная группа уже в эту эпоху сравнялась бы с юго-восточной: население первой составляло 3 895 тыс. душ против 4 711 тыс. второй. Еозьмем теперь карту, изображающую распределение населения Англии в 1901 г.: мы находим в ней, бесспорно, резче выраженные, но те же ясно распознаваемые характерные особенности. С 1801 до 1901 г. совершается одно и то же дви- жение, не меняющее своего направления; между тем в 1700 г. оно еще не начиналось

Что означает это перемещение населения на север и на запад? Чтобы понять его смысл, надо изучить его ближе и в деталях. Возьмем, например, одно из южных графств—Вильтшир. Это одна из типичных областей старой промышленности, с ее домашними ма- егерскими, разбросанными по деревням, с ее маленькими городами, местожительством-предпринимателей и торговцев. В 1700 г. Вильт-

шир занимал по плотности населения третье место, после Миддль- секса и Сэррея: она составляла в нем более 50 жителей на 1 кв. км. В течение XVIII в. плотность населения возрастает, но очень медленно, она ие поднимается выгпе 55—в 1750 г. и 62—в 1800 г. В чисто земледельческих графствах, как Гентингдон или Линкольн, прогресс еще более медленный: за сто лет плотность населения поднимается лишь с 37 до 41 и с 25 до 30 жителей. Рассмотрим теперь районы, в

которых развиваются новые отрасли промышленности, где появляются машинное производство и крупные предприятия. Уорикшир и Стаффордшир, на границе которых находится металлургический и горный округ Бирмингема, считали вместе 214 тыс. жителей в 4700 г., 300 тыс.—в 1750 г., 462 тыс.—в 1801г. Здесь население лишь немногим более чем удвоилось, но в Ланкашире оно возросло более чем в 4 раза; со 166 тыс. жителей—до 695 тыс. И—факт

многозначительный—три четверти этого огромного прироста приходятся на вторую половину века.

Действительно, именно тогда крупная промышленность породила в местностях, где развитие ее встретило наиболее благоприятны© условия, те мощные скопления людских масс, чудовищный рост которых продолжается еще на наших главах. Вначале скопления эти были еще несколько разбросанными, как и самые отрасли промышленности, вокруг которых они образовались; окончательно установились и упрочились они лишь после введения паровой машины.— Первые фабрики, машины которых приводились в движение водяными колесами, были обычно расположены вне городов. Между тем они не могли устраиваться иначе, как поблизости от какого-нибудь города. Им нужен был не слишком отдаленный рынок для закупки материалов и продажи своих изделий ввиду довольно большой еще трудности сообщений и транспорта. Им нужны были рабочие руки не только для работы, выполнявшейся в их мастерских, но и для той раздаваемой на сторону работы, которая была необходимым дополнением первой. Как известно, в период, предшествовавший изобретению механического ткацкого станка и пока он не вошел еще во всеобщее употребление, хлопок и шерсть, спряденные на машине, приходилось ткать на ручных станках; деревенские ткачи были слишком разбросаны, чтобы справиться со всей этой работой. Вот почему центры крупной промышленности могли, даже до появления паровой машины, установиться в определенных местах и развиваться с быстротой, предвещавшей их будущую грандиозность.

III

Среди городов, название которых встречается на каждой странице настоящей книги и которым крупная промышленность обязана столько же, сколько они обязаны ей, города хлопчатобумажной промышленности представляют пример наиболее замечательного и раннего роста. В ряду их первое место занимает важнейший и прославленнейший из них всех, остающийся поныне классическим типом большого промышленного города: я разумею Манчестер. Не надо думать, что город Манчестер—современного происхождения. Напротив, он очень старый город: это Mancunium римлян1171. Он господствовал над проходом между крутыми склонами Пеннинских гор и непроходимыми торфяными болотами, тянувшимися со стороны моря1172. Его положение на берегу реки Ирвелль, недалеко от ее слияния с Мерсеем, и среди амфитеатра холмов, окружающего южную часть Ланкашира, предопределяло его роль местного менового центра. Крутой скат водных потоков, спускающихся со всех сторон к естественному бассейну, в глубине которого лежит Манчестер, был одной из причин его промышленной карьеры. Тканье полотна и грубых шерстяных материй, называемых cottons, которые долго были специальностью района, принесли Манчестеру к концу средних веков благосостояние, о котором свидетельствуют еще теперь один-два памятника, сохранившиеся среди нового города1173. В эпоху крупных суконщиков времен Возрождения слава его была выше его действительного значения1174: о нем говорили как о значительном городе, между тем как, по правде сказать, это была лишь богатая деревня1175. В XVII в. появляется хлопчатобумажная промышленность. Манчестер именно тогда становится городом, но официально не признается и еще долго не будет признаваться таковым. Он не имеет городской думы и не посылает депутатов в палату общин1176. Вот почему де Фоэ называет его еще в 1727 г. «одним из самых больших, если не самым большим селом Англии»1177. Далекий, впрочем, от желания изобразить его как незначительный поселок, де Фоэ исчислял его население в 50 тыс. человек—цифра, смехотворно преувеличенная; на самом дел& оно составляло максимум 9—10 тыс. человек1178. Обстоятельством, которое могло вызвать иллюзию насчет численности его населения,, была оживленная деятельность всей округи. Манчестер был рынком для промышленного района, раскинувшегося на 10—15 миль кругом. В нем выделывали шерстяные материи, грубые холсты, фетровые шляпы, в особенности же всякого рода и всяких сортов хлопчатобумажные ткани, миткали, бумажные бархаты, ситцы ярких цветов, которые вывозились ливерпульскими купцами в Африку и колонии1179. После критического периода запретительных за? оно в хлопчатобумажная промышленность развивается равномерно и без перерывов. Рост населения следует параллельной кривой. В 1753 г. две церкви Манчестера перестают быть достаточными для населения и возбуждается ходатайство о разрешении на постройку новой церкви1180. В 1757 г. другое ходатайство свидетельствует о новых нуждах увеличивающегося населения: жители просят, чтобы их освободили от обязательства отдавать свое зерно для помола в School Mill, старую господскую мель- ницу, давно уже ставшую недостаточной для нужд местного потребления; городская перепись, произведенная для подкрепления этого ходатайства, дает для Манчестера и Сальфорда цифру населения приблизительно в 20 тыс. душ1181. Площадь, занятая домами, была еще очень ограничена, если сравнить ее с огромной площадью, которую занимают теперь эти два города-близнеца. Несколько узких и мрачных улиц сгруппировались вокруг Cannon Street, где жили главные торговцы, и возле старой дороги в Честер; обе эти улицы сходились у единственного моста через р. Ирвелль. По другую сторону моста, внутри большой излучины, образуемой рекой, весь Сальфорд занимал не намного больше места, чем теперешний большой вокзал у Биржи. Королевская больница, постройка которой относится к 1753 г., была расположена за городом. Кругом тянулись везде поля, и в пересекающих их речках Ирке и Медлоке, ныне более загрязненных и черных, чем Бьевра в Париже, ловили еще тогда форелей1182.

Среди фактов, наиболее способствовавших росту города, следует отметить прорытие Ворслеевского канала, позволившего жителям Манчестера дешево запасаться отныне каменным углем, и проведение Мерсеевского канала, которое сделало более легкими и правильными торговые сношения с Ливерпулем. В последующие годы были приняты важные меры для улучшения улиц и освещения их, для организации помощи в случае пожаров1183,—явные признаки заметного, хотя еще только начинающегося развития. Новая перепись, предпринятая в 1773 г. группою частных лиц, во главе которых стоял Джон Уитекер, первый историк Манчестера, измерила достигнутый прогресс. Результаты ее были следующио: Манчестер—3 402 дома и 22 481 житель, Сальфорд—866 домов и 4 765 жителей; в общем итоге— несколько больше 27 тыс. душ, следовательно, в среднем, 6—7 человек в одном доме1184. Статистика эта особенно интересна в том отношении, что она была собрана как раз в тот момент, когда начала меняться техника текстильной промышленности. Употребление дженни распространялось уже в Ланкашире и в соседних графствах, но кром- фордская фабрика Аркрайта была основана всего за каких-нибудь два года перед тем, и в Манчестере не было еще пока ни одной прядильни. Таким образом, если население этого города за 50 лет утроилось, то причиною, скажут, было здесь не машинное производство. Разумеется, но причиною были силы, подготовившие машинное производство и склонявшие уже всю экономическую эволюцию в том направлении, в котором ему предстояло вскоре стремительно двинуть ее. И когда машинное производство, наконец, появилось, то непосредственно предшествовавшее ему движение народонаселения пошло вперед показательно-ускоренным темпом: в 1790 г. Манчестер имеет 50 тыс. жителей, в 1801 г.—95 тыс., включая население предместий1185.

В то же время меняется внешний вид города. Крупные фабрики устраиваются в нем во все большем числе, особенно с того момента как паровая машина начинает заменять собою гидравлический двигатель. В 1786 г. над городскими домами возвышалась, по словам одного современника, только одна фабричная труба—прядильни Аркрайта1186. Пятнадцатью годами позже в Манчестере было уже около 50 прядилен, большинство которых имело паровые машины1187. Кругом них, образуя словно пояс вокруг старого города, тянулись рабочие кварталы, построенные наспех и слишком тесные для скучившегося в нем населения. В их почернелых от копоти и сырых уличках господствовали эндемические лихорадки1188. Напротив, центр, где были расположены магазины, стал красивее: в нем проложили широкие улицы, окаймленные с обеих сторон высокими каменными домами1189. Наконец, совсем за городом, в направлении к юго-востоку, появились изящные виллы, окруженные садами: там жила новая аристократия, вновь народившийся очень богатый класс «хлопчатобумажных лордов» (cotton lords)1190. Манчестер еще долго сохранял эти характерные черты, которые в XIX в. повторились во всех больших промышленных городах Англии. Современный прогресс в способах сообщения изменяет их лишь в том смысле, что все более резко подчеркивает их.

Определить, как образовалось население Манчестера, задача довольно трудная, по крайней мере для описываемой эпохи. Несомненно, что рост его был преимущественно результатом иммиграции. Многие рабочие пришли из соседних графств, привлеченные сравнительно высокой заработной платой в хлопчатобумажной промышленности1191. Притягательная сила ее сказывалась на далеком расстоянии: не только в Манчестере, но и во всем Ланкашире появляется уже ирландский элемент1192.

Историю Манчестера повторяет—в меньшем, разумеется, масштабе—большинство окружающих его городов. Ольдгем был около 1760 г. селом, имевшим от 300 до 400 жителей1193. В нем ткали шерсть к хлопок, пользуясь при этом недавно введенным в употребление самолетным челноком. Первые фабрики были основаны в нем между 1776 и 1778 гг.1194 В 1788 г. их было на территории прихода двадцать пять, и село превратилось в город, предместья которого образовала густо населенная сельская округа1195. В 1801 г. township содержал 12 тыс. жителей, а весь приход—20 тыс. Больтон состоял в 1753 г.— год рождения Самюэля Кромптона—из очной кривой и плохо вымощенной улицы, вдоль которой тянулись в два ряда деревенские хижины, окруженные садами. Ткачи из окружных деревень приносили сюда для продажи свои куски материй «в мешках на одном плече, а на другой руке висела часто корзинка со свежим маслом»1196. В 1773 г. население его превышало уже 5 тыс. жителей; в 1789 г. оно дошло до 12 тыс.1197, в 1801 г.—до 17 тыс. То же самое происходит в Рочделе? в Бэри, Блакберне, Престоне, Вигане, Стокпорте, Аштоне, Стэли- бридже; во всех пунктах этой бедной местности благодаря приливу одной и той же жизненной силы вырастает за немногие годы густой ряд городов1198.

Не следует забывать, что промышленность отнюдь не была сосредоточена вся в городах, а захватывала довольно большой район вокруг них. Рост населения в этих промышленных пригородах происходил часто еще энергичнее, чем в самих городах. Деревушка Тильдсли, к югу от Больтона, состояла в 1780 г. из двух ферм и 8—9 коттеджей; в 1795 г. в ней насчитывалось не менее 162 домов, одна церковь и 976 жителей, в том числе 325 ткачей. Все это—благодаря почину некоего Джонсона, построившего здесь шестиэтажную фабрику, состоявшую из прядильни и красильни и снабженную новейшим механическим оборудованием1199. Когда видишь эти примеры, то получается такое впечатление, что благодаря промышленности люди, согласно энергичному выражению Юнга, действительна «вырастают из-под земли». В тех районах, где преобладала шерстяная индустрия, промышленная революция наступила позднее и совершалась медленнее; то же замечание относится к росту их населения и образованию в них больших городов. Лидс был в начале XVIII в. более значительным городом, чем Манчестер1200, но в 1775 г. население его составляло всего 17 тыс. человек1201, тогда как население Манчестера доходило до 30 тыс. или превышало эту цифру. Настоящее развитие его начинается только около 1780 г., когда в Йоркшире появляется дженни, и становится быстрым лишь с 1793 или 1794 г., когда открываются первые фабрики. Лишь тогда Лидс становится местопребыванием концентрированной промышленности, вместо того чтобы оставаться попрежнему как бы главным городом обширного округа, по которому было разбросано мелкое производство,—рынком, куда несколько тысяч ткачей являлись еженедельно, чтобы продать куски материи, сотканные их собственными руками. Но эта концентрация еще далеко не закончена. Рядом с немногочисленными еще пока фабриками продолжает существовать множество домашних мастерских. Из 53 тыс. жителей, которые приход имел в 1801 г., более 20 тыс. жили в коттеджах, за пределами города в тесном смысле слова.

Если от Лидса, где влияние машинного производства, хотя и слабое еще, все-таки ощущалось уже, мы перейдем к соседнему приходу Галифакса, то перед нами раскрывается совершенно противоположная картина. Здесь никакого глубокого изменения не произошло. Мелкое производство, мелкая собственность, работа на дому—все это сохранилось и существует почти нетронутым3. В зависимости от этого мы видим, что население, издавна довольно густое на всем пространстве этого большого прихода, растет лишь медленно: с 50 тыс. жителей в 1760 г.4 оно поднимается в 1801 г. едва до 63 1ыс* Что касается самого города, то он развивается еще меньше: он сохраняет свои старинные каменные дома, тесно скучившиеся вокруг его готической церкви; он остается тем, чем не переставал быть в течение нескольких столетий, т. е. местом встречи для окрестных ткачей, которые собираются в его большом суконном рынке, выстроенном в 1779 г.1202

В промышленных центрах востока и юго-запада мы присутствуем не только при замедлении роста, но при настоящей остановке его. Норвич, недавно еще третий в королевстве город, после Лондона и Бристоля, опускается в 1801 г. до десятого места1203. Но он остается, по крайней мере, и всегда оставался с тех пор значительным городом. Иное мы видим в юго-западных графствах: здесь упадок полный и безнадежный. Времена их процветания миновали навсегда: конкуренция севера разоряет их. Тщетно производители Тивертона, Фрома, Эксетера пытаются бороться, вводят в своих мастерских механическое оборудование, пробуют даже акклиматизировать у себя хлопчатобумажную промышленность рядом с шерстяной1204. Города их, считавшиеся накануне промышленной революции среди самых богатых в королевстве, словно осуждены отныне на прозябание. В Тивертоне население падает с 9 тыс. жителей до 7 тыс.1205 Фром, каким Эден описывает его в 1795 г., производит жалкое впечатление рядом с большими городами севера: отсутствие новых зданий, старые кривые улицы, грязные, немощеные, зарастающие травой1206. Это картина упадка, за которым последуют скоро полная заброшенность и тишина—грустное запустение всех былых городов, из которых ушла жизнь.

IV

Города железа выросли не с такой быстротой, как города хлопка, но быстрее городов шерсти. Если они не извлекли пользы из возникновения и развития новой отрасли промышленности, подобно первым, то, по крайней мере, их старые промыслы преобразовались быстро и без затруднений. Правда, это преобразование совершилось вне городов и далеко от них. Большинство крупных металлургических заводов—Дерби в Кольбрукделе, Робека в Карроне, Вилькин- сона в Берсгеме и Брадлее, Гомфрея и Кроушэя в Уэльсе—все они были основаны в стороне от старых центров. И разве мы не видим, наоборот, что в таких городах, как Бирмингем и Шеффильд, вместе с множеством мелких специальностей, сохранились традиционные формы производства1207. Бесспорно так, но, тем не менее, влияние крупной промышленности не замедлило проникнуть и сюда. Доставляя мелким мастерским необходимое им сырье, они изменили если не способ, то, по крайней мере, размеры производства. Употребление кокса в доменных печах, пудлингование, гентсмановский способ производства стали—все они, если и не изменили тотчас технических привычек бирмингемских производителей мелких металлических изделий и шеффильдских ножевщиков, то чрезвычайно способствовали расцвету их предприятий и росту их городов.

Население Бирмингема было, повидимому, в течение всей первой половины XVIII в. многочисленнее населения Манчестера. В 1740 г. оно доходило, вероятно, до 25 тыс. жителей, в 1760 г.—до 30 тыс.1208Но в то время как население Манчестера возросло с 1760 до 1800 г. вчетверо, население. Бирмингема только удвоилось и составляло по переписи 1801 г. 73 тыс. человек. Город, застроенный самым неправильны^ образом,—он оставался, впрочем, таким до больших строительных работ, произнеденных в течение последних тридцати лет,—был уже довольно велик: он занимал около одной квадратной мили, причем границами его были Вольвергемптонский, Вустерский и Уорикский каналы1209. Именно у пристаней этих каналов, по которым прибывали каменный уголь и руда, выросли новые кварталы; поблизости от четвертого канала, который шел к Тамворту и к Grand Trunk, возвышался несколько к северу от города большой завод Сохо. Несмотря на свою мало привлекательную внешность, на уродливость своих маленьких кирпичных домов, скучившихся как попало на неровной местности, Бирмингем уже в то время был одним из самых богатых городов королевства. Видимыми для всех свидетельствами его богатства были его два театра, его библиотека, основанная по общественной подписке1210. Богатство это распределялось, впрочем, весьма неравномерно: из 8 тыс. домов, переписанных, в 1780 г. администраторами налога в пользу бедных, только 2 800 были обложены1211.

Группировка населения вокруг Бирмингема представляла уже тогда свое характерное расположение. К северо-западу от города, в южном углу Стаффордшира, тянулся очень населенный округ, богатый залежами каменного угля, оглашавшийся в продолжение всего дня стуком молотов, а ночью освещенный отблеском огней в кузницах. Это так называемый «черный край» (Black Country) между Додлеем и Вольвергемптоном, уже тогда заслуживавший своего названия. Сведеншерна насчитал здесь в 1802 г. на небольшом пространстве около 40 доменных печей1212. Напротив, во всех других направлениях путешественник попадал из очень густо населенного промышленного центра прямэ в степь, усеянную редкими деревнями, над которыми высились вдали стройные колокольни Ковентри и зубчатые стены Уорикского замка, отражающиеся в тихих водах Авона.

Шеффильд развивался медленнее Бирмингема. Произошло ли это потому, что его промышленность, распределенная, как в Бирмингеме, между большим числом мелких, специализировавшихся мастерских, застыла еще, сверх того, в своих устарелых традициях благодаря регламентации, на страже которой стоял цех ножевщиков Гал- ламшира? Или же это было следствие его географического положения, не столь выгодного, как положение Бирмингема, так как оно менее центрально? Так или иначе, но Шеффильд был скоро опережен своим соперником: в 1760 г. его население равнялось приблизительно только 20 тыс. жителей, а в 1801 г.—45 тыс.1213 Но сколько городов с 45-тысячным населением имела Англия одним столетием раньше? Чтобы произвести сравнение, нет даже надобности перенестись назад на целое столетие. До 1750 г. большим городом называли уже поселение, имевшее более 5 тыс. жителей. Описывая графство Девон, де-Фоэ мог сказать: «Это—край, полный больших городов»1214. Фактически масса населения жила в деревнях и местечках, имевших менее 300 очагов. А сколько среди этих «больших» городов—по понятиям, господствовавшим 150 или 200 лет назад,—сколько найдется таких, которые оправдали бы возлагавшиеся на них в свое время надежды? Напротив, города, рост которых ведет свое начало от промышленной революции, не переставали разрастаться. Судьба их была связана с судьбой крупной промышленности. Не только их местоположение, но и структура и физиономия их определились сразу. Последние годы XVIII в. видели их такими же, какими мы знаем их теперь: безобразными и черными, окутанными дымной атмосферой, простирающими во все стороны, словно бесформенные щупальцы, свои плохо построенные предместья, но в то же время исполненными бьющей через край энергии, богатыми и богатеющими с каждым днем все больше, поддерживающими уже сношения со всей Европой, в которую они выбрасывали избыток своего беспрерывно возрастающего производства. В этих городах нового типа, в которых развивается новая городская жизнь, неизвестная старой Англии, образуются на протяжении одного или двух поколений новые люди, новые классы, можно сказать,—новый народ: с одной стороны, огромная, разношерстная толпа рабочего пролетариата, наполняющая промышленный муравейник своим дисциплинированным движением; с другой—над ним и управляя, в интересах получения себе прибыли, всем механизмом крупной промышленности, промышленная аристократия, могущественный класс капиталистов, основателей и владель- цев фабрик. Охарактеризовав движение народонаселения, вызванное промышленной революцией, мы должны теперь перейти к описанию созданных ею социальных групп, потребности, стремления и конфликты которых наполняют собой историю современного мира.