ПРОМЫШЛЕННЫЙ КАПИТАЛИЗМ

Только по странному незнакомству с историей можно в промышленной революции отыскивать начало капитализма. Начало это отодвигается от нас все дальше в глубь времен, по мере того как мы изучаем его больше: быть может, оно так же старо, как торговля и монета или как различие между богатыми и бедными.

I Раньше капитал был либо результатом простого чистого накопления, либо плодом обмена на различных его ступенях. Он был либо земельным капиталом, либо финансовым, либо торговым. Если мы спросим, в чьих руках находилось богатство до конца XVIII в., то ответ приводит нас к трем отличным друг от друга группам людей. На первом месте стояли земельные собственники, владельцы светских или церковных земель; этот многочисленный класс пользовался преобладающим влиянием в стране, и экономическая мощь его, укрепленная вековыми привилегиями, была еще очень велика. Вслед за ним шел маленький отряд людей, орудовавших деньгами: менял, банкиров, откупщиков; благодаря своему богатству, своей энергичной деятельности, своим сношениям с правительствами, кредиторами которых они были, они занимали уже значительное место в обществе. Роль их, хотя еще очень специальная и проявлявшаяся лишь в ограниченной сфере, все больше теряла тот характер чего-то исключительного, который она имела раньше, Ьо времена крупных банкиров Флоренции или Аугсбурга. Наконец, третью группу составляли купцы, которые в своих ближних или отдаленных, единоличных или компанейских предприятиях часто употребляли и накопляли большие капиталы. Самые богатые из них составляли в торговых городах настоящую аристократию. В одной из предшествующих глав мы показали, как они постепенно забирали в свои руки промышленность.

В конце XVIII в. это разделение представляет уже свершившийся факт, разумеется, не абсолютно, точно так как мелкие мастерские не исчезли сразу перед фабриками. Но крупные промышленные предприятия, рудники и копи, металлургические заводы, прядильни, ткацкие фабрики уже многочисленны; каждое из них, со своим дорогим оборудованием, своим персоналом, доходящим нередко до нескольких сот рабочих, представляет большой капитал. Расстояние между человеком, который владеет этим капиталом и эксплоатирует его, с одной стороны, и наемными рабочими, труд которых он дешево покупает,—с другой; между человеком, управляющим предприятием сверху, и его маленькими сотрудниками внизу, которым отведены узко специальные роли,—это расстояние громадно, если не непроходимо. Поставленный настолько выше своих рабочих, промышленник оказывается на равной ноге с другими капиталистами—с денежным капиталистом и торговцем. Он, впрочем, нуждается в них, нуждается в кредите, доставляемом ему одним, и в покупателях, которых обеспечивает ему другой; последнему он доставляет товары, первому— помещение для денег. Но он не смешивается ни с одним из них: он имеет свою особую функцию, заключающуюся в организации промышленного производства, свои особенные интересы, на службу которым он сумеет скоро поставить политическую власть.

II Как образовался этот класс? Составные его элементы были, разумеется, весьма различного происхождения. Как к вновь открытой золотой россыпи, люди устремлялись к крупной промышленности со всех сторон. Пусть читатель представит себе состояние графства Ланкастер в годы, последовавшие за изобретением прядильных машин. Это были годы лихорадочной деятельности и беспредельных честолюбий. Развитие промышленности, совершавшееся с быстротою, которая казалась тогда прямо чудесной, происходило как бы скачками. После периода процветания, когда предприятия основывались и расширялись и когда большие состояния составлялись людьми в несколько лет, наступала катастрофа; затем остановившийся на минуту стремительный бег возобновлялся опять как ни в чем не бывало. Во время благоприятных периодов—одному из них положило начало аннулирование патента Аркрайта в 1785 г.—кто не попытал бы счастья? Все, располагавшие каким-нибудь капиталом, хотя бы самым скромным,—лавочники, извозопромышленники, трактирщики, становились прядильщиками1222. Некоторые добивались успеха и богатели, многие терпели неудачу и возвращались к своим старым профессиям или же увеличивали собою все более разраставшиеся кадры фабричного пролетариата.

Большинство этих импровизированных промышленников ничего не понимали в промышленности, от которой ждали своего обогащения. Во время обследования в 1803 г. Хлопчатобумажной промышленности был поставлен следующий вопрос: «Достаточно ли сведущи вообще хозяева в -технических вопросах, чтобы быть в состоянии решать споры относительно качества сырья?» Ответ гласил: «Нет, они не в состоянии судить об этих вопросах, и по той простой причине, что никогда ничего не знали о ткацком искусстве. Хозяин довольствуется тем, что приставляет к делу знающего ремесло человека; он вносит свой капитал, и раз он может продавать по рыночной цене, он смело идет вперед»1223. При таком понимании роль промышленника мало чем разнится от роли предпринимателя: она преимущественно коммерческая, и основное условие для успешного ее выполнения заключается в том, чтобы понимать толк в делах,—талант, которого не дает техническая компетентность.

Другой показательный факт: в этом первом поколении крупных английских фабрикантов мы, казалось, должны были бы найти в первом ряду людей, своими изобретениями создавших крупную промышленность.

Рассмотрим шерстяную промышленность. Районами, где особенно отчетливо выступало господство торгового капитала, были восток и юго-запад: графства Норфольк, Девон, Вильтс, Сомерсет. Казалось бы, именно там должны были вырасти первые шерстопрядильные и шерстоткацкие фабрики. Напротив, на севере, где производство оставалось попрежнему распределенным между значительным числом мелких предприятий, мы должны были бы ожидать, что эволюция будет более медленной. Между тем на деле произошло как раз обратное: впервые крупная промышленность появилась именно в Йоркшире, рядом с живучей еще домашней промышленностью коттеджей.

Таким образом, класс промышленников, хотя и столь родственный классу предпринимателей, вербовался не исключительно из их среды. Особенно в тех местностях, которые, подобно Ланкаширу и Йоркширу, перешли почти непосредственно от мелкой промышленности к крупной, приходится искать для него другого происхождения.

Лучший метод для получения точного решения разбираемой проблемы заключался бы в том, чтобы установить одну за другой родословные всех промышленников этой эпохи. Для некоторых, по край- ней мере, мы можем проделать такую работу. И тогда перед намне выступает один собирательный факт: большинство из них приходит из деревець; они происходят из того полу земледельческого, полупромышленного класса, который до тех пор составлял заметную часть, быть может, даже большинство населения Англии. И когда мы пытаемся подняться еще выше, то почти всегда доходим до крестьянского корня, до старой породы иоменов,—породы, исчезнувшей, но не угасшей.

Знаменитым примером является семья Пилей. Отец сэра Роберта Пиля, министра, был прядильщиком и фабрикантом набивных материй в Бэри (Ланкашир); он умер в 1830 г., оставив громадное состояние, нажитое исключительно в промышленности1226. Дед министра, родившийся в 1723 г.1227, был уже промышленником, одним из первых подражателей и конкурентов Аркрайта1228. Раньше чем взяться за прядильное дело, он продавал шерстяные материи и набитые от руки миткали, которые сначала выделывал сам, в своем собственном доме1229. В то же время он обрабатывал земли, принадлежащие его роду с XV в., ибо Пили в течение многих поколений были крестьянами-собственниками, зажиточными иоменами, «поставленными слишком высоко, 4Todbi исполнять функции констебля, если и недостаточно высоко, чтобы выполнять обязанности шерифа»1230. Сначала земледельцы, а затем земледельцы и ткачи, они мало-помалу перешли в промышленность. Лишь около 1750 г. Роберт Пиль, первый из семьи, носивший это имя, покинул деревню и переселился в город.

Эта семья Пилей была особенно удачлива. Она подвигалась правильным шагом к богатству и могущественному социальному положению, не зная тех невзгод, которые оторвали от земли и вековых привычек наибольшую часть иоменри. Многим иоменам промышленная революция дала возможность подняться опять после трудного, критического периода. Вильям Радклифф, родившийся в 1761 г. в деревне Меллор, происходил из семьи землевладельцев, принадлежавшей некогда к числу самых богатых в приходе. Гражданская война 1642—1649 гг. положила начало ее разорению, которое было закончено огораживаниями и последовавшей за ними усиленной скупкой земель1231. Чтобы заработать себе средства к существованию. Радклиффы сделались ткачами. Еще будучи совсем ребенком, Вильям научился чесанию и прядению в семейной мастерской, где его отец и братья ткали; его посадили за станок, как только его ноги стали достаточно длинными для этого1232. О своих первых шагах на поприще крупной промышленности он рассказывает сам1233: «Я извлек пользу из технического прогресса, совершившегося в годы моего отрочества1234: в момент своей женитьбы—мне было тогда 24 года, дело происходило в 1785 г.—я располагал некоторыми сбережениями и был знаком практически со всеми деталями фабрикации, с того момента... когда кипа хлопка поступает в склад, и до того момента, когда она превращается в кусок материи; я умел чесать хлопок, вручную и на машине, прясть на самопрялке и на дженни, наматывать катушки, набирать основу и шлихтовать ее, ткать на обыкновенцом станке с помощью самолетного челнока. Я был поэтому в состоянии начать работать за свой счет и уже с 1789 г. стоял во главе хорошей фирмы, занимавшей много рабочих как для прядения, так и для ткачества1235. В 1801 г. он раздавал работу больше чем тысяче ткачей1236.

Надо ли приводить еще другие примеры? Джошуа Фильден жил <еще в 1780 г. как крестьянин в своем родном селе Тодмордене (между Рочделем и Галифаксом)1237. Он владел еще наследственным полем и обрабатывал его, но главную часть своего дохода извлекал от двух или трех станков, поставленных в его доме; чтобы продать сработанное сукно, он от времени до времени отправлялся на рынок в Галифакс. Между тем успехи хлопчатобумажной промышленности заставляли уже много говорить о себе во всей округе. Фильден купил несколько дженни и устроил в трех небольших коттеджах мастерские, весь рабочий персонал которых составляли одни его дети, числом девять. Еще не успело кончиться столетие,и этот зародыш прядильни превратился в 5-этажную фабрику1238. Джедидья Стретт (Strutt), один из первых компаньонов Аркрайта, был сыном мелкого земледельца и, раньше чем основаться как производитель чулок в Дерби, занимался сельским хозяйством1239. Давид Дэль был в детстве пастухом в Стюартоне, в гр. Эйршир1240.

От прядильщиков перейдем к металлургам. Исаак Вилькинсон, отец Джона Вилькинсона, был земледельцем в так называемом Озерном крае, а затем поступил надсмотрщиком на соседний железодела- тельный завод с жалованием в 12 шилл. в неделю1241. Ричард Кроушэй7 тот самый, которого впоследствии называли «железным королем», также происходил из семьи земледельцев*. Очевидно, ДОХОД ОТ ИХ ферм в Нормантоне, близ Лидса, был недостаточен для прокормления всех детей, потому что молодого Ричарда рано отослали в ученье к одному лондонскому торговцу скобяным товаром1242. Джон Дерби, предок кольбрукдельских железозаводчиков, был около 1670 г. фермером в одной деревне Вустершира1243. Наконец, Больтоны происходили из графства Нортгемптон, местности преимущественно земледельческой. Видя, что доходы их все уменьшаются, они переехали сначала в Личфильд, а затем в Бирмингем, где занялись промышленным делом1244.

В промышленных районах иоменри не имело надобности переселяться: оно преобразовалось на месте. Ольдгем был окружен до середины XVIII в. фермами, принадлежавшими семьям фригольдеров, которые сами обрабатывали их. 50 годами позже мы находим те же семьи во главе главных мануфактур города. Клегги и Уайтхеды, ставшие фабрикантами шляп; Ли, Бродбенты, Хильтоны, Тайлоры, ставшие прядильщиками; Бутсы и Джонсы, эксплоатирующие каменноугольные копи,—все они—иомены или дети иоменов1245. Мы наблюдаем здесь непосредственно движение, о котором во многих других случаях можем лишь с большей или меньшей уверенностью догадываться.

Выше мы показали, как преобразования в земельном строе, раздел общинных угодий и скупка ферм изменили положение сельских классов. Мы пытались объяснить, как исчезло иоменри; теперь мы начинаем понимать, что с ним сталось: оно дало, так сказать, материалы для формирующегося общества. Когда вековое совмещение мелкого земледелия с мелкой промышленностью, на котором покоилось существование иоменри, оказалось в опасности, то это последнее инстинктивно двинулось в сторону, где представлялись наибольшие ресурсы. Промышленная революция открыла для не находившей себе приложения энергии новое поприще, и наиболее предприимчивые или удачливые иомены бросились к нему, как завоеватели.

Разбогатев, многие из них спешили вновь сделаться землевладельцами. Они скупали земли того самого дворянства, которое еще недавно смотрело на них сверху вниз, они устраивали себе дачи из его старых исторических усадеб или же строили себе напротив них барские хоромы, монументы своего недавно нажитого богатства и своей старой гордости1246. Подобного рода преобразование совершается не без труда: оно может осуществиться лишь путем очень жестокого отбора, который оставляет в живых только наиболее приспособленных. Чтобы преуспеть, все эти земледельцы, эти кузнецы, эти ткачи, эти деревенские цирюльники, образовавшие первое поколение английских крупных промышленников, должны были обладать в самой высокой степени известными качествами, подходящими к их новой задаче,— качествами, которые придают им всем известный отпечаток родственности. Они выделялись не изобретательскими талантами, а умели, прежде всего, эксплоатировать чужие изобретения. Не все они были так удачливы или дерзки, как Аркрайт, чтобы присвоить себе эти изобретения целиком и получить на нгіх монополию. Но они неустанно работали над тем, чтобы в соответствии со своим интересом свести к нулю законные права изобретателей. Об этой склонности, бесспорно более естественной, нежели похвальной, свидетельствует поведение прядильщиков по отношению к Харгревсу и Кромптону1247, железозаводчиков—по отношению к Корту1248, свидетельствуют также бесчисленные процессы, которые пришлось вести Уатту и Больтону против лиц, применявших их машины1249. Не надо, однако, преувеличивать некомпетентность промышленников в технических вопросах: она была далеко не всеобщим явлением. Некоторые из них были авторами если и не особенно крупных изобретений, то, бесспорно, практически ценных усовершенствований. Стретт ввел в вязальный станок специальный механизм (ribbing-machine) для фабрикации фасонных чулочных изделий1250; Джон Вильсон из Энсворта придумал новые способы крашения и аппретирования хлопчатобумажных тканей1251; Вильям Радклифф вместе с одним из своих рабочих, Томасом Джонсоном, изобрел шлихтовальную машину (dressing-machine)1252. Самому Аркрайту нельзя отказать в заслуге, что он искусно скомбинировал найденное другими и достиг, таким образом, практических результатов, которых те не сумели получить. Но в особенности специальный талант промышленника проявляется в организации предприятий. Прежде всего нужно было собрать необходимые капиталы: люди, не имевшие надобности просить их у вкладчиков, как, например, Мэтью Больтон или Робек, сыновья богатых уже промышленников,—такие люди составляли исключение. И найти денежных компаньонов было делом нелегким, особенно вначале, когда машины и фабрики считались подозрительным новшеством с сомнительным будущим. Аркрайт был мастером по этой части: читатель припомнит товарищеские договоры, послужившие для него последовательными ступенями к достижению богатства. Впрочем, он все-таки давал лицам, снабжавшим его капиталами, нечто взамен, а именно—свои патенты, ценность которых обнаружилась вскоре с не допускающей сомнений ясностью. В более трудном положении находились те, которые не имели ни патента на изобретение, ни капитала. Они начинали дело мизерно, без всяких иных ресурсов, кроме своих крохотных сбережений. Так обосновался, например, в 1785 г. Радклифф при помощи денег, которые он отложил из своей заработной платы ткача1253; таким же образом Кеннеди, бывший первоначально учеником у одного манчестерского прядильщика, открыл в 1791 г. мастерскую, где работал сам, пользуясь только помощью двух рабочих1254. Эти более чем скромные первые шаги не были редкостью в текстильной промышленности. Они облегчались здесь чрезвычайно простым характером оборудования. В первом попавшемся помещении можно было поставить без больших расходов несколько мюлей или несколько дженни, приводимых в действие рукою. Более сложные машины, water-frames или Механические станки, появлялись позже, как только реализованные барыши позволяли приобрести их. Вместе с ними появлялся гидравлический двигатель или паровая машина, появлялось тяжелое и мощное оборудование фабрики в собственном смысле этого слова. Таким образом, совершался в течение нескольких лет в одном и том же предприятии переход от строя мелкой промышленности к строю мануфактуры и от мануфактуры к крупной промышленности.

Когда вопрос о капитале и оборудовании удавалось благополучно решить, то вставал новый вопрос—о рабочих руках. Где набрать их и как управлять ими? Рабочие, привыкшие к работе у себя на дому, шли в общем крайне неохотно на работу по найму. Персонал фабрик состоял вначале из самых разношерстных элементов: из крестьян, вынужденных уйти из своей деревни вследствие расширения крупных земельных владений, из отставных солдат, из бедняков, получивших пособия от приходов, из отбросов всех классов и профессий1255. Этот неопытный персонал, мало подготовленный к совместному труду, промышленник должен был обучить делу, вышколить, в особенности же—дисциплинировать: он должен был превратить его, так сказать, в человеческий механизм, который обладал бы столь же равномерным ходом, был бы столь же точен в своих движениях, так же отчетливо целеустремлен, как деревянный или металлический механизм, помощником которого он становился. На место непринужденности, господствовавшей в мелких мастерских, становится самое строгое, непреклонное правило: приход рабочих, их еда, уход—все это происходит в строго определенный час, по звону колокола1256. Внутри фабрики каждый имеет свое определенное место, свою тесно ограниченную, всегда одинаковую задачу; каждый должен работать равномерно и без остановок, под надзором мастера, который принуждает его к повиновению угрозою штрафа или увольнения, а иной раз даже при помощи средств более грубых1257. Эта дисциплина не была, правда, чем-то абсолютно новым: она давно существовала в небольшом числе мануфактур, где доведенное до крайности разделение труда имело своим необходимым дополнением сильное общее управление1258. Но только машинное производство сообщило ей ее строгий характер и возвело ее в общее правило. Если английские крупные промышленники XVIII в. и не являются ее творцами, то во всяком случае они сумели организовать ее с замечательным умом и энергией. Здесь опять-таки надо привести, в первую голову, пример Аркрайта1259. Порядок, который он сумел установить в своих прядильнях, был самым оригинальным его изобретением. Он был вездесущ, зорко смотрел за своими рабочими, требовал от них самой прилежной и аккуратной работы. Грубый по своим замашкам и языку, безжалостный к тем, которых он считал неспособными или нерадивыми, он не прибегал, однако, к ошибочной системе—надрывать силы своего рабочего персонала чрезмерным трудом: в его мастерских работали только 12 час. в день1260, тогда как в предприятиях, основанных после его фабрик, среднее рабочее время доходило до 14 час. и превосходило эту цифру1261.

Руководить фабрикой—это то же, что отправлять правительственные функции. Промышленник является, в самом строгом смысле слова, промышленным начальником. На заводе в Сохо Больтон добился от своих рабочих такой регулярности, что достаточно было,, говорят, диссонанса в привычной гармонии колес и молотов, чтобы тотчас же дать ему знать о происшедшей остановке или несчастном случае1262. Босвелль, посетивший Больтона в 1776 г., был поражед его властным поведением; ему казалось, что он видит перед собою, употребляя его выразительные слова, «железного капитана среди своих войск». Когда посудный фабрикант Веджвуд захотел ввести в своих мастерских строго регулированное разделение труда, то ему пришлось выдержать борьбу со злой волей и даже открытой враждебностью своих рабочих; тем не менее он добился своего и сломил всякое сопротивление1263. Превосходное качество его изделий, сделавшее его марку знаменитой во всем мире, было достигнуто только благодаря его неутомимой деятельности, его постоянному бдительному надзору за самыми маленькими своими сотрудниками. Он всюду бегал на своей деревянной ноге, собственноручно разбивал неудачные изделия и писал мелом на столе провинившегося рабочего: «Такие вещи не проходят у Джосии Веджвуда»1264. Наконец, перед промышленником встает вопрос, над которым его предшественникам, мелким производителям, не приходилось особенно ломать себе голову: мы разумеем вопрос о рынках. Он не может, подобно им, отправиться в соседний город и там продать свои изделия; чтобы доставить ему покупателей, потребление которых отвечало бы беспрерывно возрастающей продукции, местный рынок с самого начала недостаточен, а национальный рынок едва достаточен. Если он не обладал уже раньше качествами коммерсанта, то он должен приобрести их теперь, он должен обнаружить умение завязать коммерческие связи во всей стране и даже за ее пределами. Мы имели случай ознакомиться с корреспонденцией одного крупного промышленного предприятия XVIII в., завода в Сохо: она свидетельствует о коммерческой деятельности, которая может выдержать сравнение с деятельностью современной первоклассной фирмы. Больтон и Уатт находились в деловых сношениях со всеми промышленниками своего времени; они продавали машины владельцам копей в Корнваллисе и железозаводчикам Уэльса, прядильщикам Манчестера, Дерби и Глазго и фабрикантам фарфора в Стаффордшире; они получали многочисленные заказы из Франции, Нидерландов, Германии, Испании и России. Правда, начиная с известного моментаг им не было больше надобности употреблять большие усилия для привлечения покупателей; последние являлись сами и, не торгуясь, принимали их условия. Но вначале дело обстояло иначе: читатель припомнит войну, которую им пришлось вести в Корнваллисе, и услуги, оказанные им их агентом, верным и неутомимым Вильямом Мердоком1265. Больтон и сам Уатт, легко падавший духом и потому довольно робкий в делах, бывали часто вынуждены не только брать на себя самое заключение договоров, но и следить лично за их выпол- нением1266. Самая форма этих договоров, ставившая барыши изобретателей в зависимость от экономики, достигаемой покупателем благодаря употреблению паровой машины, была очень ловко придумана; успех Больтона и Уатта был, таким образом, не только успехом технического изобретения, но и успехом коммерческой системы.

Одновременно капиталист, организатор труда на фабрике, наконец, коммерсант, и притом крупный коммерсант,—промышленник является новым, законченным типом дельца. Часто он ничего другого и не представляет. Роберт Оуэн лучше, чем кто-либо знавший этих, по его словам, «хлопковых лордов», судит о большинстве их довольно неблагоприятно: «Вне непосредственного круга их профессиональных занятий познания их были почти равны нулю, идеи их—ограничены»1267. Однако некоторые из них соединяли с практической ловкостью и энергией еще качества высшего порядка. Среди этой денежной аристократии они составляли как бы умственно избранную часть. Будем ли мы смотреть на них как на оригинальные и исключительные личности или как на самых выдающихся представителей своего класса, в том и другом случае они заслуживают более внимательного изучения.

IV

Наиболее интересные—это те, которых самое занятие своей профессией приобщило к научному или художественному движению своего времени. Проблемы техники, хотя и поставленные вначале в чисто конкретные рамки, приходят в конце рассматриваемого века в соприкосновение с теоретическими изысканиями науки. С другой стороны, известные продукты—например, изделия керамической промышленности—представляют не только предметы пользования: они имеют также эстетическую ценность или, по крайней мере, могут получить ее. Некоторые промышленники поняли это обстоятельство; в связи с этим расширилось и преобразовалось представление, которое они составили себе о своей собственной роли. Для них промышленность перестала быть только средством обогащения: она представляет дело, к которому они привязываются и в котором стремятся осуществить известное совершенство. Если они хотят усовершенствовать свое оборудование, улучшить свое производство, то делают это не с одной лишь целью одержать верх в борьбе с менее добросовестными или менее сведущими соперниками, а потому, что технический прогресс, связанный с прогрессом наук и искусств, представляется им целью, желательной самой по себе. И эти заботы—более высокого порядка, чем заботы подавляющего большинства их конкурентов,—придают своего рода благородство их характеру и жизни.

К описываемому типу промышленников принадлежит Мэтью Больтон. Раньше чем стать дельным сотрудником Джемса Уатта, он обнаружил уже редкие качества, объясняющие его удачную карьеру. Когда он в 1765 г. взялся за производство художественной бронзы, то перед глазами его были шедевры французского декоративного искусства. Он поставил себе задачей сравняться с ними, хотя бы ему пришлось пойти для этого наперекор вкусам публики, привыкшей к более вульгарным изделиям1268. Он ничем не пренебрег для достижения своей цели: он выписал себе из Италии копии самых красивых античных моделей, посещал частные коллекции покровительствовавших ему знатных лиц1269. Он считал для себя вопросом гордости не пускать в продажу ни одной вещи, которая не была бы одобрена раньше самыми требовательными знатоками; читатель припомнит, что Веджвуд был одно время встревожен перспективой увидеть его своим конкурентом. Двадцать пять лет спустя он обнаружил ту же тщательность в своих работах по чеканке монеты при помощи изобретенного им самим способа: «Если бы м-р Больтон,— писал по этому поводу Джемс Уатт,—ничего другого не сделал во всю свою жизнь, то уже по одной этой причине имя его заслуживало бы быть спасенным от забвения. А если мы примем во внимание разнообразие и важность работ, которыми он должен был одновременно руководить, и огромные затраты для достижения сомнительного еще результата, то мы не знаем, чему больше удивляться, изобретательному ли его таланту, его настойчивости или его широкому размаху. Он вел это предприятие скорее на манер государя, чем промышленника; стремление к славе имело на него всегда более сильное влияние, нежели стремление к наживе»1270.

Больтон был человеком образованным. Он водил дружбу с некоторыми из самых видных умов своего времени: с д-ром Дарвином, врачом, ботаником и поэтом; с астрономом Вильямом Гершелем; с Пристлеем, передовые религиозные и политические взгляды которого он разделял; с сэром Джозефом Банксом, который был президентом Лондонского королевского общества; затем—с другими, менее известными лицами, как химик Смолл, типограф Баскервилль, Люк, ученый человек и библиотекарь королевы1271. Больтон любил собирать их в своем доме, выстроенном рядом с его заводами в Сохо, «приюте дружбы в Гандсвортской степи», как он называл его в своей переписке с близкими людьми. Эти собрания стали периодическими: они происходили ежемесячно в полнолуние, что облегчало поездку степью, туда и обратно вечером; отсюда название Лунного общества (Lunar Society), которое присвоила себе в шутку эта маленькая группа друзей1272. Иногда приезжал туда и Веджвуд из Берслема или

Этрурии1273. Уатт был, разумеется, одним из самых аккуратных членов в те годы, когда он жил в Бирмингеме. Беседы, подготовляемые заранее, вращались почти всегда вокруг научных тем. Больтон оказывался достойным принимать в них участие рядом со своими гостями. Его завод был обширной лабораторией прикладной механики, где он работал как ученик Уатта и соревнуясь с ним. Именно по его чертежам была построена машина для чеканки монет. Он же первый возымел идею трубчатых паровых котлов1274, подхваченную позже французом Марком Сегэн. Он интересовался успехами химии и предпринимал в этой области оригинальные изыскания1275. Он занимался также политической экономией и был выбран членом Петербургского вольного экономического общества1276. Эти научные занятия не отвлекали его от его задачи промышленника; напротив, они давали ему подготовку для лучшего ее исполнения.

Его широкие взгляды и в то же время прямота характера обнаруживаются в его частной переписке. Любимым его правилом было оптимистическое изречение: «Honesty is the best policy» (честность— наилучшая политика). По поводу некоторых сделок, которые предстояло заключить, он писал своему компаньону: «Не назначайте сроков с чрезмерной строгостью. Дело, в котором покупателю диктуют слишком суровые условия, плохое дело. Я хочу, чтобы все наше поведение было отмечено терпением и добросовестностью; надо проникнуться твердой решимостью проявить себя справедливым к другим, как к самим себе»1277. Либеральное воспитание, данное детям, он дополнял правилами возвышенной морали: «Помните,—писал он своему старшему сыну,—что я не желаю, чтобы вежливость развилась у вас за счет лойяльности, искренности и честности: это существенные черты благородного и мужественного характера. Дорожите больше всего вашей честью. Будьте честны, справедливы и благожелательны, даже когда это кажется трудным. Держитесь крепко этих принципов, я не устану повторять вам это, и храните их, как драгоценное сокровище»1278. И Больтон не ограничивался советами, а подавал пример.

Он был непримиримым противником промышленных подделок, к которым слишком привыкли бирмингемские промышленники. Его борьба с фальшивомонетчиками достаточно известна. «Я сделаю все, что можно сделать, не унижаясь до роли доносчика, чтобы положить конец их мошенническим проделкам»1279. В одном собрании промышленников, происходившем в 1795 г., он восстал против надувательства на качестве товаров. «Я не буду распространяться о неблагоразумии поступка самого по себе и о последствиях, которые он должен неизбежно иметь, а именно: о вреде, наносимом им нашей промышленности, и пятне, которое налагается, таким образом, на доброе имя Бирмингема. Не будем забывать, что политика честности всегда—наилучшая политика и что добросовестность в делах должна непременно оказать самое благотворное влияние на торговлю города вообще и каждой из наших фирм в частности»1280. Сам он щепетильней- шим образом сообразовался с этим принципом. Он не разрешал себе употреблять репрессалии против тех, которые пытались сманить у него рабочих1281. Он не позволял себе также понижать цены ниже известного уровня, как бы ожесточенна ни была конкуренция. Понижать цены, это значило бы понизить качество изделия, а следовательно, и подорвать доверие1282. Таким образом, он применял на практике утилитарную мораль раньше, чем Бен гам облек ее в формулы.

Его щедрость была необычайна. Когда Пристлей пострадал в Бирмингеме от погрома, устроенного ненавистниками французской революции, то Больтон, который сам находился под подозрением в разрушительном образе мыслей, открыл в его пользу подписку, чтобы дать ему возможность жить и продолжать свои труды1283. При основании бирмингемского диспансера в 1792 г. он согласился быть его казначеем, прибавив: «Если фонды его будут недостаточны для покрытия расходов, то я всегда к его услугам, чтобы покрыть дефицит»1284. По отношению к рабочим поведение его было скорее поведением «человека с душой», читателя Ричардсона и Руссо, нежели последователя экономистов, в глазах которых труд—не более как товар. Властный и в то же время доброжелательный, он снискал себе любовь рабочих своими открытыми и простыми манерами, своим духом справедливости. Он подолгу держал их у себя на службе, принимая к себе часто сына после отца1285. Зная их всех лично, он интересовался их судьбой; он учредил для них кассу взаимопомощи, в которую они делали взносы от 1/2 пенни до 4 пенсов в неделю, смотря по сумме своего заработка1286.

Эта благожелательность филантропа не свободна от примеси гордых чувств: она напоминает отношение важного лорда к своим вассалам. Когда старший сын Больтона достигает совершеннолетия, то в Сохо устраивается большой праздник. В Гандсворте и Бирмингеме с утра звонят колокола. В час пополудни все рабочие завода образуют кортеж и дефилируют по цехам с музыкой во главе. Вече- ром они приглашены на банкет на 700 кувертов и пьют здесь за здоровье хозяев, сегодняшних и завтрашних1287. Совершенно таким же образом крупный лендлорд, окруженный своими арендаторами, празднует в своем родовом замке совершеннолетие (coming of age) того, который унаследует его имя и титул. Больтон обладал, впрочем, всеми необходимыми качествами для исполнения этой роли: достоинством, известной величественностью манер, которые столько же, сколько его щедрость, снискали ему прозвище «йельможного», princely Boulton1288. Высокого роста и красивый собой, с располагающим к себе лицом, одновременно умным и сердечным, он обладал счастливым и редким даром—столько же очаровывать, сколько импонировать1289. Этот «вождь промышленности» производит действительно впечатление вождя. С материальным могуществом, которое дает обладание капиталом, он соединяет то, что везде и всегда создавало аристократию, престиж.

Друг наук и искусств, Больтон остается, однако, прежде всего промышленником. В Веджвуде мы имеем перед собой художника, иные скажут даже—великого художника1290. Тонкие шедевры, которые носят его имя и которые смело могут быть сравниваемы с лучшими произведениями греческого керамического искусства, не составляют, правда, работы одного человека: украшающие их фигуры были нарисованы и выполнены целой фалангой живописцев, скульпторов и орнаменталистов, работавших для него и под его управлением1291. Но даже те вещи, к которым он не прилагал сам рук, носят на себе тем не менее печать его личности. Именно он выбирал их форму, краску, орнаментацию, он придавал им их стиль сообразно классическому вкусу его времени. Наконец, именно он создал их материал: эти фаянсы с блестящей и непортящейся глазурью, эти матовые, красные и черные глины, в особенности неглазурованные фарфоры, окрашенные в бледнозеленый, синий и фиолетовый цвета, на которых белые мотивы выступают рельефно, словно камеи,—уже они одни достаточно оправдывали бы своей красотой его славу художника1292. Он был всем обязан самому себе. Отданный девяти лет от роду в ремесленное ученичество1293 к своему старшему брату Томасу Ведж- вуду, он для пополнения своего образования воспользовался досугом, который давала ему болезнь1294. В тридцать лет он много читалу справлялся о выходящих в свет новых книгах; одним из первых он прочитал в Англии «Эмиля» Руссо1295. Из книг он познакомился с античным йскусством: «Собрание египетских, этрусских, греческих,, римских и-галльских древностей» графа Caylus, которое он рассматривал в 1767 г.1296, навело его на мысль предпринять те имитациит из которых несколько времени спустя получились его оригинальнейшие произведения. Когда он в 1769 г. основал новую мануфактуру, недалеко от Берслема, то назвал ее Этрурией и на вазах, сделанных в день ее открытия, вырезал надпись: «Aries Etruriae renas- cuntur»1297. Он вступил в переписку со многими научно образованными людьми и археологами, в частности с сэром Вильямом Гамильтоном,, английским послом в Неаполе, коллекции которого славились в то время1298. Письмо, написанное им Гамильтону по поводу прибытия в Лондон вазы Барберини, хранящейся теперь в зале драгоценностей Британского музея, свидетельствует о высоком образовании и очень тонком критическом чутье автора1299.

Его занятия античным искусством находились в очень тесной; связи с промышленной его деятельностью. То же самое надо сказать о его занятиях химией, в которых он подвинулся очень далеко. От реакций, происходящих в печах для обжигания гончарных изделий, от соединений, дающих различные гончарные массы и определяющих или изменяющих их окраску, он незаметно перешел к вопросам более общим. Он внес в это дело настоящую страсть: «Охотник за лисицами вряд ли находит в этом занятии большее удовольствие, чем я, когда я занимаюсь своими опытами»1300. Изыскания Веджвуда относительно измерения высоких температур и изобретение пирометра составляют его серьезнейшую научную заслугу1301. Он был выбран членом Королевского общества одновременно с Прист- леем, с которым давно был знаком и гений которого одним из первых: признал1302. Обладая умом чрезвычайно восприимчивым, Веджвуд был в то же время в ЕЫСОКОЙ степени независим в своих суждениях и в своих, речах. Подобно Больтону и Вилькинсону, он исповедывал демократические убеждения. Война с американскими колониями возбудила его живейшее негодование против правительства: «Я хотел бы найти человека, способного ясно растолковать мне, какова может быть цель этой гнусной и бессмысленной войны, которую мы ведем со своими братьями и лучшими друзьями... Я счастлив, что Америка свободна. Отрадная мысль, что существует верное убежище для тех,, которые предпочитают лучше бежать, нежели подчиниться железному ярму тирании,—наполняет мое сердце радостью»1303. Французская революция сразу же завоевала его симпатии: «Мы слышим здесь заявления политических деятелей, что нет основания радоваться этой революции, ибо если французы станут таким же свободным народом, как мы, то они тотчас же усердно примутся развивать свою промышленность и в короткое время станут для нас гораздо более страшными соперниками, чем они могли бы быть при деспотическом правительстве. Что касается меня, то я был бы счастлив, если бы столь близкие соседи наши разделяли благодеяния, которыми мы пользуемся сами. Я поистине хотел бы быть свидетелем того, как английская свобода и безопасность распространяются по всему земному шару, и не особенно беспокоился бы о последствиях, которые могут получиться отсюда для нашей промышленности и торговли, ибо мне тягостна была бы мысль, что событие, столь счастливое для человечества вообще, может оказаться столь неприят- яым для нас в частности1304. Вместе со своим компаньоном Томасом Бентли1305 он принял деятельное участие в антиневольническом движении. Член общества, имеющего целью уничтожение невольничества, он дал этому обществу печать, надпись которой стала обычной эмблемой последнего1306.

Филантропия была тогда в моде. Но для многих промышленников она останавлийалась у порога фабрики; весь запас их человеколюбия исчерпывался состраданием к неграм колоний, которое стоило им, впрочем, очень мало. Этот упрек неоднократно делали им реформаторы xtx в. Но Веджвуд не заслуживает его. Хотя иной раз ему п случалось бороться со своими рабочими1307, но он вел себя по отношению к ним, как человек либеральный и просвещенный. Он учредил в Этрурии, как Больтон в Сохо, больничную кассу. Он открыл там библиотеку и щедро содействовал основанию общественных школ в округе1308. Он не забывал, что работал когда-то сам своими руками и что в момент достижения совершеннолетия весь его капитал заключался в 20 ф. ст., завещанных ему отцом, посудным мастером в Беро- леме1309.

В заботливости, которую он вносил в производство своих керамических издэлий, щепетильность художника примешивалась к расчету коммерсанта Против торопливой и неудовлетворительной работы он высказывался так же резко, как Больтон, с еще большим притом основанием: «Предмет обихода, если он низшего качества, всегда обходится дороже, чем лучший предмет той же категории; но вещь, служащая только для украшения, если она вульгарна и безвкусна, не только дорога, по какой бы цене ее ни продавали: она воплощает в себе верх бесполезного и смешного»1310. Он не боялся конкуренции и даже призывал ее, если она могла принести пользу искусству и публике: «Мы не только не должны были бы бояться, что другие завладеют нашими моделями, а напротив, нам следовало бы гордиться этим, давать без счета образцы и идеи и достигнуть того, чтобы все художники Европы стали подражать нам. Вот что было бы благородно и гораздо лучше согласовалось бы с моими чувствами, нежели тесная сеть интересов, в которую заключает нас меркантильный эгоизм»1311. Он никогда не хотел брать патента, за исключением одного случая, когда ему казалось, что он вновь нашел секрет живо- ииси восковыми красками, забытый со времен античной древности1312.

Это бескорыстие, облегчавшееся для него сознанием своего подавляющего превосходства над большинством конкурентов, нисколько не мешало ему делать дела. Он выделывал не только дорогие художественные вещи, но и ходовой товар, продававшийся массами. Он снабжал всю Европу столовой посудой: «Когда вы путешествуете от Парижа до Петербурга,—пишет Фожа де Сен-Фон,—от Амстердама до глубины Швеции, от Дюнкирхена до крайнего юга Франции, то во всех гостиницах вам подают на английском фаянсе; им снабжены Испания, Португалия, Италия. Корабли везут грузы его в Ост-Индию, на острова и континент Америки»1313. Уже в 1763 г. берслемские мастерские отпускали зд границу более 550 тыс. штук1314. Готовя свои прекраснейшие художественные создания, Веджвуд думал в то же время о предметах промышленного потребления, долженствовавших открыть керамическому производству новые необозримые рынки. «Я должен ответить,—писал он в 1779 г. Томасу Бентли,—на хорошее письмо моего старого приятеля Поля Элерса: предлагаемое им дельце, если бы я решился когда-нибудь взяться за него, подняло бы меня на столько же высоко над всеми медальонами, камеями и прочими безделушками, как некоторые известные нам паровые машины подняли одного нашего друга над его часовыми цепочками и запонками для манжет... Речь идет не более, не менее как о производстве гончарных труб, сначала для Лондона, а затем для всего света»1315. Он действительно начал делать трубы для дренажа и водоснабжения1316, специальность, которой предстояло колоссально развиться и окончательно поставить керамику среди отраслей крупной промышленности Англии.

Процветание района, известного ныне под названием гончарного округа (pottery district), ведет свое начало от изобретений и начинаний Веджвуда. Когда последний родился там в 1730 г., этот край был отсталым и убогим. Глинистая почва, с трудом поддававшаяся обработке, едва прокармливала редкое население. Дорог было мало, и они были так плохи, что товары приходилось тащить туда на собственной спине. Городов совсем не было, имелось только несколько деревень с крытыми соломою домами; в Берслеме жило каких- нибудь 50 гончарсв, в Ганлее—7; в Стоке не было и десятка домов1317. Тем не менее местная промышленность сделала с середины XVII в. некоторые успехи: наведение глазури при помощи соли, введенное около 1690 г. немцами, братьями Элерс1318, затем применение смеси из обожженного кремнезема и пластической глины, впервые сделанное около 1720 г. Аслбери1319, открыли дорогу для усовершенствований. Рядом с тяжелой и грубой каменной посудой, с толстым фаянсом, украшенным детскими рисунками4, появляются уже изделия более тонкие, если не более художественные, появляются белые фарфоры, имитации мрамора, агата, черепахи, из которых делали крышки табакерок и ручки для ножей. Но организация производства оставалась еще очень примитивной: это была домашняя система во всей ее простоте. Самые большие мастерские занимали каких- нибудь полдюжины рабочих5; один придавал сосудам их форму, другой выделывал ручки и примазывал их на место, остальные занимались украшением, наведением глазури и обжиганием. Специализация их отнюдь не была, впрочем, постоянной: хороший рабочий должен был уметь делать все и ко всему прикладывать руку. Эти стаффоргширские гончары представляли собой бедное и невежественное население, с грубыми нравами, находившее удовольствие в бое петухов и быков. Когда апостол методизма, Джон Веслей, явился к ним впервые для проповеди, то они стали швырять в него грязью6.

Развитие керамической промышленности, главным деятелем которой был Веджвуд, улучшение дорог, прорытие канала от Мерсея к Тренту изменили в немногие годы весь облик этого края. Вокруг фабрик, основанных Веджвудом и его конкурентами1320, вырастали города, образовывая мало-помалу обширное и разбросанное скопление людей1321. Репутация, приобретенная стаффордширскими гончар- ными изделиями благодаря Веджвуду, имела своим последствием прилив богатства и рост общего благосостояния. Великий керамист имел право сказать, обращаясь к новому поколению: «Попросите своих родителей, чтобы они описали вам состояние нашего края в то время, когда они с ним впервые познакомились, и они скажут вам, что жители его в гораздо большей степени, чем теперь, несли на себе все клеймо бедности. Жилищами служили им настоящие лачуги; плохо возделываемые земли производили мало пищевых средств для людей и корма для скота. Эти плачевные условия и дурное состояние дорог изолировали наш край от остального мира и делали его довольно неуютным для нас самих. С этой картиной, за верность которой я ручаюсь, сравните нынешнее состояние края: рабочие зарабатывают почти вдвое больше прежнего, дома их большей частью новые и удобные, поля и дороги носят на себе явные следы самого удовлетворительного и быстрого прогресса. Эту счастливую перемену произвел труд, произвела промышленность»1322. Веджвуд восхвалял здесь, не говоря этого прямо, свое собственное творение, которое, в самом деле, могло внушить ему некоторую гордость—не меньше, чем его художественные успехи.

Такие люди, у которых практический талант не идет в ущерб более высоким интеллектуальным и нравственным качествам и столь плодотворная деятельность которых не имеет своей единственной целью интерес, делают честь классу, из которого они вышли. Но было бы опрометчиво судить по ним обо всем этом классе. Большинство крупных промышленников, живтштх в одно с ними время, не походили на них со стороны их лучших качеств. Они думали только о том, как бы разбогатеть. Люди, как и вещи, были в их руках только орудием для достижения этой единственной цели. О том, как они обращались с персоналом своих фабрик, мы дадим далынелназида- тельные подробности1323. Сознание своей силы делало их деспотами, черствыми и подчас жестокими. Свои аппетиты выскочек они удовлетворяли в грубых формах. Они пользовались репутацией людей, пьющих без меры и не щадящих добродетели своих работниц1324. Крайне тщеславные, они жили по-барски, с лакеями, экипажами, роскошными городскими особняками и сельскими усадьбами1325. Но щедрость их не была пропорциональна роскоши, которую они выставляли напоказ. Из 2 500 ф. ст., собранных в Манчестере в первые годы XIX в. на учреждение воскресных школ, главные прядильные фабриканты округа, в предприятиях которых было занято 23 тыс. человек, пожертвовали всего 90 ф. ст.1326. Они были всецело поглощены завоеванием богатства и если обладали качествами завоевателей—честолюбием, смелостью, неутомимой энергией, то отличались также эгоизмом людей этого типа.

V

Несмотря на свое недавнее образование, на неодинаковое свое происхождение и неравноценность своих составных элементов, класс промышленников рано пришел к самосознанию. Это классовое сознание, представляющее собой не что иное, как чувство общего интереса, может существовать только там, где оно имеет возможность найти себе внешнее выражение. В этом отношении Англия представляла более благоприятные условия, чем какая бы то ни было другая страна в мире. Ее свободный политический строй, в особенности же глубоко вошедшее в нравы право петиций открывали широкую свободу для коллективных требований. Английские подданные издавна приобрели привычку объединяться сообразно своим нуждам или мнениям для представления жалоб или пожеланий парламенту. Нет такой временной или постоянной группы, нет такой категории, создаваемой в обществе экономическим, политическим или религиозным интересом, которая не оставила бы каких-нибудь следов своего существования и своей деятельности в протоколах обеих палат. В силу совершенно естественного побуждения и согласно бесчисленным прецедентам, крупные промышленники также пришли к мысли выступить сообща с известными практическими домогательствами.

Фискальная политика Вильяма Питта нашла в них внимательных критиков. Едва придя к власти, он возвестил о своем намерении создать новые налоги, чтобы доходом от них улучшить финансовое положение, довольно серьезно расшатанное американской войной. В числе этих налогов должны были фигурировать налоги на сырье, в особенности на железо, медь и каменный уголь1327. Владельцы горных и металлургических предприятий тотчас же всполошились: не объединяясь в общество в тесном смысле этого слова, они столковались между собой относительно известных шагов перед первым министром и доведения до его сведения своих возражений. Рейнольде из Кольбрукделя составил докладную записку, в которой указал на успехи, достигнутые металлургией железа благодаря употреблению каменного угля; неужели правительство хочет рисковать замедлением или приостановкой их?1328 Больтон формулировал свое мнение в выражениях, от которых не отказался бы Адам Смит: «Взимайте4 налоги с роскоши, с пороков и безоговорочно с земельной собственности, облагайте приобретенное богатство и траты, которые делаются из него, но не облагайте того, что служит для его создания. Одного надо остерегаться больше всего: не зарезать курицы, несущей золотые яйца»1329. Он добился аудиенции у Питта и без труда убедил его. Приверженец новой политической экономии, Питт видел в проектируемых налогах только бюджетный ресурс, к которому прибегал скрепя сердце1330. Промышленники выиграли свое дело1331.

Почти тотчас же вслед за этим они, без основания или с некоторым основанием, были повергнуты в тревогу другим проектом—предположенным в 1785 г. англо-ирландским торговым договором, который должен был установить между обоими королевствами режим таможенной взаимности4. Благоприятно принятый в Ирландии5, он встретил в Англии живейшую оппозицию. В вопросе были заинтересованы все отрасли промышленности; началось общее движение против проекта, не замедлившее сорганизоваться. Во главе его стал Веджвуд. Он приехал в Бирмингем к Больтону и предложил ему образовать «комитет, в который все промышленные центры Англии и Шотландии послали бы делегатов и который заседал бы в Лондоне, пока там будет происходить обсуждение ирландского договора»®. Идея встретила живой отклик; большинство крупных промышленников прислали свое согласие. «Главная палата английских промышленников (The Great Chamber of the manufacturers of England)— таково было название, которое присвоил себе комитет,—собралась весной 1785 г. под председательством Веджвуда. Она тотчас же открыла кампанию против договора, который не успел еще получить окончательной санкции парламента. По всей стране ею были разосланы циркуляры и памфлеты, один из которых принадлежал перу Джемса

Уатта1332. Она добилась допущения своего представителя на заседания Тайного совета и парламентской комиссии, на которую возложено было обследование по обсуждаемому вопросу. Веджвуд был заслушан ж там и здесь. Веджвуд предпринял лично сверх того шаги перед лидерами правящей партии и оппозиции, совещался с Питтом и герцогом Портлендом, с Фоксом и Шериданом1333. Наконец, после ряда поправок, значительно изменивших, его первоначальный текст, проект англо-ирландского договора был оставлен1334. Главная палата промышленников представляла в этом случае скорее коалицию известных интересов, нежели общее мнение. Действительно, по существу вопроса промышленники были всего менее единодушны. Одни опасались, что Ирландия выйдет из того состояния экономического рабства, в котором веками держала ее ревность Англии; другие хотели бы, напротив, чтобы таможенные рогатки, разделявшие еще обе страны, были совершенно удалены. Традиционная политика крайнего протекционизма имела еще многих сторонников, особенно в старых отраслях промышленности, привыкших к привилегиям и полагавших, что без них они не могут обойтись. Но лица, стоявшие во главе новых отраслей промышленности, начинали понимать, что их существенный интерес заключается в обеспечении себе дешевого сырья и широко открытых рынков для экспорта. Это расхождение во взглядах выступило наружу, когда в 1786 г. был заключен торговый договор с Францией. Палата промышленников разделилась. Веджвуд принадлежал к числу тех, которые одобрительно отнеслись к инициативе правительства1335; к нему присоединились -металлурги Бирмингема и прядильные фабриканты Манчестера и Дерби1336. Термин «свободная торговля» был бы, в применении к описываемому времени, неточен и явился бы анахронизмом, но везде, где появлялось машинное крупное производство, тотчас же давала себя чувствовать необходимость ничем неограниченного торгового расширения; всякое мероприятие, способное облегчить его, не могло не привлекать на свою сторону наиболее умных промышленников1337. Их отрасли промышленности нуждались всего больше во внешних рынках, и если иностранные державы требовали таможенной взаимности, то техническое превосходство этих отраслей промышленности достаточно гарантировало их против конкуренции. Таким образом, уже с описываемого момента обнаружилась тенденция, которая должна была скоро столкнуть друг с другом класс промышленников, враждебно относившийся к старой системе протекционизма, и землевладельческий класс, заинтересованный в ее сохранении. Одобрение, встреченное договором 1786 г. среди представителей крупной промышленности, задолго возвестило о поддержке, которую преемники их полувеком позже оказали пропаганде манчестерской школы1338.

Но если промышленники не всегда были согласны друг с другом относительно того, какая политика наиболее благоприятна для общих интересов промышленности, то они умели легко столковаться между собой, когда на карту были поставлены их классовые интересы. По отношению к своим рабочим они уже в то время обнаруживали тесную и многознаменательную солидарность. Мы видим, например, в 1782 г., что комитет фабрикантов хлопчатобумажных тканей требует и добивается у парламента издания жестокого закона против рабочих, которые во время забастовки разбивали бы ткацкие станки или уничтожали товары1339. Этот закон, как и насилия, для подавления которых его издали, был классовым оружием. В 1799 г. ткачи города Больтона жаловались, что некоторые из них не могут больше найти занятия в округе, так как имена их внесены в «черную книгу», которую хозяева передают друг другу1340. Эта «черная книга» была создана согласно прямому соглашению, к которому примкнуло около 60 фирм. По уверению фабрикантов, целью ее было затруднить слишком частую утайку сырых материалов мастерами, работавшими у себя на дому1341. Читатель обратит внимание на то, что этот типичный пример коалиции хозяев вполне совпадает по времени с законом, запретившим по требованию хозяев рабочие коалиции под страхом штрафа и тюрьмы1342.

В одном пункте проявилось полное единодушие крупных промышленников, сталкивавшееся с не менее единодушным противоположным чувством рабочих: промышленники относились враждебно к старым законам о регламентации труда, в частности—к законам об ученичестве. Лишенные права объединяться, чтобы собственными силами поддерживать свои требования, рабочие думали найти в этих почти не применявшихся более законах средство обороны против экономического угнетения. Но промышленники, от одного конца королевства до другого, тотчас же потребовали отмены этих законов и не преминули добиться ее. Нам придется еще подробнее остановиться на этом конфликте, исход которого, согласный с желаниями хозяев, открыл собой в Великобритании эру государственного невмешательства в экономическую жизнь.

Интерес промышленников был, естественно, противоположен всякой регламентации, какого бы свойства она ни была: касалась ли она людей или вещей, техники или организации труда. Они хотелп остаться одни хозяевами производства, без ограничения и без контроля. В этом пункте их заинтересованные взгляды совпадали с идеями их времени. В тот самый момент, как совершалась промышленная революция, учение о предоставлении предпринимателям свободы действий (laissez-faire) переходило из книг в область практики. Не экономист, а государственный деятель, сам Вильям Питт, обращается в 1796 г. к парламенту со следующими словами: «Примите во внимание случаи, когда вмешательство государственной власти стеснило развитие промышленности и когда наилучшие намерения дали самые пагубные результаты... Торговля, промышленность, обмен всегда найдут сами свой уровень; искусственные меры могут только расстраивать их, ибо нарушая их естественный ход, они не дают осуществиться его благотворным результатам»1343. Этим же языком будет говорить класс промышленников в следующем столетии7 когда он сам станет у власти.

VI По мере развития крупной промышленности этот класс, вчера лишь родившийся, но богатый, трудолюбивый и честолюбивый, играет все более и более существенную роль в экономической жизни страны. Но каково было его признанное место в английском обществе—этом обществе, которое даже в наши дни сохраняет почти в неприкосновенности свою старую иерархию и связанные с ней предрассудки? Эти новые люди, которых богатство, властное положение и многочисленность подчиненных лиц имели тенденцию сравнять с поземельной аристократией, понимали ли они сами, какой ранг принадлежит им в мире, преобразованном промышленной революцией? Судя по некоторым признакам, можно было бы подумать, что в глазах гордых аристократов сверху и снобов снизу этот класс выскочек не имел большого веса. В списке знаменитых людей Англии XVIII в., составленном в 1803 г., мы тщетно стали бы искать имени хотя бы одного какого-нибудь промышленника или изобретателя1344. Как раз в это время сыну и преемнику Веджвуда, назначенному шерифом Дорсетшира, пришлось испытать едва скрываемое пренебрежение дворянчиков графства: ведь, в конце концов, это был не более как посудный мастер1345. Однако иностранцы, приезжавшие из страны, где крупная промышленность еще отсутствовала, п поэтому способные легче уловить ее характерные особенности, замечали видное положение, занимаемое в Англии некоторыми, по крайней мере, из главных промышленников. «У нас человек, достаточно богатый, чтобы поставить и вести подобную мануфактуру,—писал один француз после посещения им в 1788 г. одной шотландской фабрики набивных материй1346,—не захотел бы заниматься профессией, которую считал бы ниже своего богатства: он поспенїил бы сделаться советником парламента или рекетмейстером и поступил бы правильно, ибо человеку естественно гнаться за почетом, связанным с должностями, различные заслуги не дают этого почета. Но в Англии гг. Больтон из Бирмингема, Веджвуд из Этрурии, Стерлинг из Кор деля и все промышленники этого калибра пользуются весом и уважением, которые в глазах нации равняют их с самыми знаменитыми в стране людьми1347.

Это влияние основано прежде всего на местном могуществе. Мы не будем повторять избитого сравнения промышленников с феодалами, но они имеют с последними ту общую черту, что известные местности, известные округи принадлежат им. Не только на их фабриках, где они командуют в качестве хозяев, но и в деревне или городе, в которые их предприятия вливают новую жизнь, как и в провинции, для которой их промышленность становится необходимым источником заработков, все население приходит к тому, чтобы видеть в них своих естественных вождей. Прядильщики в графствах Ланкастер и Дерби, металлурги в Бирмингеме, на Северне и в Южном Уэльсе, посудные фабриканты в Стаффордшире—все они по своему действительному влиянию следуют непосредственно за крупными землевладельцами, которых возвышает над ними престиж их титулов. Если идет, например, речь об осуществлении каких-нибудь крупных общественных работ, из которых должен извлечь пользу целый район, то они заинтересованы в этом деле больше, чем кто-либо, и охотно берут на себя его инициативу. Так, мы видим, что после примера, поданнрго герцогом Бриджва- терским, они способствуют в значительной степени созданию судоходной сети Англии. В комитетах, которые берут на себя задачу изготовления проектов, исходатайствования у государственной власти необходимых разрешений, наконец, организации работ и эксплоатации, мы видим промышленников, заседающих рядом с высокопоставленными лицами из местной аристократии1348; тем и другим помогают многочисленные и преданные приверженцы, которым не прихбдит в голову ставить им в упрек, что те работают главным образом для самих себя.

Вне района, где протекает деятельйость промышленника и где придаваемое ему значение измеряется теми услугами, которыми население считает себя обязанным ему, он не встречает, разумеется, того же внимания: с ним обращаются только сообразно с его личными достоинствами. Но разве не знаменателен для эпохи уже тот факт, что вельможа говорит с простым промышленником— хотя бы это и был человек заслуженный—не так, как с поставщиком. Правда, уже с начала XVIII в. философы Франции и Англии наперебой старались реабилитировать художества и ремесла и даже ручной труд1349. Возможно поэтому, что внимание, оказывавшееся основателям крупной промышленности, объяснялось больше этой модой, нежели правильным сознанием места, которое им предстояло занять в современном обществе.

В качестве художника или, по крайней мере, производителя предметов роскоши, пользовавшихся усиленным спросом со стороны любителей, Веджвуд занимает среди промышленников особое место. Покровительствуя ему, сельское дворянство и знать следовали традиции всей аристократии. Но они больше чем покровительствовали ему: Гоуэры, Каткарты, Тальботы поддерживали с ним отношения, запечатленные дружеской вежливостью1350. Больтон, которого, в отличие от Веджвуда, приходится считать гораздо больше промышленником, нежели художником, был уже с 1767 г., т. е. до своего вступления в компанию с Уаттом, неоднократно принимаем королем Георгом III и королевой Шарлоттой, которые каждый раз подолгу беседовали с ним, оказывай ему щедрое внимание и расточая всякие комплименты1351. Когда в 1776 г. Англию посетила Екатерина II, она в течение нескольких дней пользовалась гостеприимством промышленника из Сохо1352. В 1786 г. он был в самых лестных выражениях приглашен французским послом совершить поездку в Париж вместе со своим компаньоном1353; они поехали туда на счет французского правительства и встретили там прием, подобающий именитым гостям1354.

Этот почет, оказываемый выдающимся личностям, падал отраженным светом и на представляемый ими класс. Он освящал, так сказать, фактическое положение, которое давала промышленникам власть капитала. Но и этого должно было быть недостаточно для них. Их интерес, столько же, сколько их гордость, побуждал их направить свое честолюбие к более высоким целям: они жаждали уже политического могущества. Жизнь первого сэра Роберта Пиля может служить иллюстрацией этого двойного завоевания—богатства и власти1355.

Свою карьеру он начал довольно скромно в 1772 г. как компаньон своего дяди Гауорта, владельца ситценабивной фабрики в Бэри. Зорко следя за всеми новинками моды, развивая в управлении своим предприятием невероятную энергию1356, он в течение немногих лет разбогател. Уже в 1780 г. он занимал работами, отчасти в своих мастерских, отчасти у рабочих на дому, почти все население Бэри. В 1788 г. он построил фабрику на купленной им земле в Тамворте (в Стаффордшире) и там же в 1790 г. заставил выбрать себя в парламент. Большой поклонник Вильяма Питта, в котором видел в особенности просвещенного покровителя промышленности, этого «истинного источника национального величия»1357, он страстно поддерживал министерство в самые тяжелые моменты войны против Франции. Когда в 1797 г., в самую острую минуту финансового кризиса, Питт обратился к частным лицам с призывом увеличить чрезвычайными пожертвованиями государственные ресурсы, Пиль прислал ему 10 тыс. ф. ст. Сверх того, он снарядил на свой счет восемь рот волонтеров, так называемых Bury Loyal Volunteers, приняв над ними,командование с чином подполковника. В награду за это он был пожалован наследственным титулом баронета с девизом «Industria»1358. В палате общин роль его не была особенно значительна, за исключением одного памятного случая, когда он предложил и провел в 1802 г. закон, регулирующий труд учеников в прядильных фабриках, это введение ко всему рабочему законодательству Англии. Он не мог посвящать много времени политике: главной его заботой, основной целью, которую он себе поставил, было создание незыблемого фундамента для богатства своего дома. Сам он отказался от своих наиболее высоких честолюбивых стремлений и перенес их на сына, которого, по собственным словам, с самого детства посвятил на службу отечеству1359. Как только сын окончил университет, он нашел ему «гнилое местечко» в Ирландии. Вскоре после этого он доставил ему пост помощника статс-секретаря в министерстве Спенсера Персиваля. Он был еще затем свидетелем последовательных этапов этой большой карьеры, видел еще, как сын стал в 1812 г. секретарем по делам Ирландии, в 1820 г.—министром внутренних дел, в 1828 г.— лидером правительственного большинства в палате общин1360. Он хотел еще дожить до того, чтобы увидеть сына премьером1361; только одна эта мечта^ старшего Пиля не осуществилась при его жизни.

Одного поколения было достаточно, чтобы семья промышленников поднялась до первых рядов в государстве. Однако выступление на политическую сцену промышленников как класса относится к более позднему времени. Пили, эти новые люди, поспешили примкнуть к партии традиции, к партии старого дворянства, смешаться с которыми они считали для себя честью; они примкнули к социально- охранительной партии, укрепленной своей энергичной и, в конце концов, победоносной борьбой против французской революции1362. Их торизм, впоследствии приблизившийся своей широтой к либерализму, на первых порах был подчеркнуто узким и нетерпимым. Они отнюдь не были расположены к тому, чтобы дверь открылась слишком широко для тех, кто шел вслед за ними. Билль об избирательной реформе 1832 г., это Великая Хартия английской буржуазии, политически освятившая промышленную революцию,—этот билль встретил противника в лице сэра Роберта Пиля, сына промышленника из Бэри.