Социальная мобильность

Насколько сложно найти убедительную модель социального расслоения в XX в., настолько же непросто уловить движение между слоями как теоретически, так и эмпирически. Немного

численные исследования большей частью посвящены только ротации между отдельными профессиональными группами, прежде всего подъему в политически и экономически руководящий слой, изредка движению в обратную сторону или между средними и нижними слоями или компаративным сопоставлениям отдельных стран.

Если социальную мобильность рассматривать не только как статистически прослеживаемый подъем внутри одного поколения или между поколениями, то вполне можно исходить из того, что она почти повсюду в Европе в течение XX столетия усилилась. Однако из-за недостатка соответствующих определений, данных и методов учета это можно доказать только для ряда стран, а внутри них лишь в отношении некоторых профессиональных групп.

Наиболее общим показателем массовой мобильности является расширение рабочих мест служащих за счет рабочих и представителей самостоятельных профессий, а также уменьшение сельского, особенно крестьянского, населения в пользу городского. Обе эти тенденции, хотя и с различной силой, отмечаются во всей Европе, не останавливаясь даже перед «железным занавесом». Социалистическое общество, конечно, дифференцировано значительно слабее, чем любое несоциалистическое: там нет либо существует в качестве рудимента обширный слой предпринимателей (который делится на многочисленные категории и в особой степени подвержен социальной мобильности), а лица свободных профессий превращены в служащих.

мелкокрестьянских слоев, также и вверх. После обеих мировых войн социальная мобильность усиливалась и в среде беженцев, так как многие не могли устроиться на работу по своим прежним профессиям, особенно если они были заняты не в сельскохозяйственной сфере. Но именно эти сложности способствовали тому, что в этих группах значительно проявился социальный подъем: по крайней мере младшее поколение в большей степени стремилось иаверх, чем представители местного населения, которым было гарантировано отцовское наследство. Здесь действует правило, которое было выведено из опыта европейских городов XIX в.: кто хоть однажды по каким бы то ни было причинам географически или социально стал мобильным, тот останется им с большей долей вероятности, нежели тот, кто не сделал первого шага. По этой причине можно предположить, что социальная мобильность, по меньшей мере в первые десятилетия после второй мировой войны, была выше в Восточной и Центральной Европе, чем в Северной, Западной или Южной.

Если не выходить за переделы «нормальной» мобильности, т.е. вызванной в первую очередь не войнами илн сменой социальных систем, то очевидным становится, что ее основная причина заключается в распространении и дифференциации предъявляющих более высокие требования профессий. Она яснее прослеживается поэтому в периоды быстрого роста и структурных перемен (как в 50—60-е гг.), чем во времена стагнации и депрессии (как в 20-е и в начале 30-х гг.). Таким образом, социальная мобильность свойственна динамичным обществам в динамичные времена. Неудивительно поэтому, что в лучше всего обустроенном в Европе обществе — британском — на первый взгляд мало что изменилось. Отдельные медленно утверждающиеся тенденции можно все-таки выявить: доля британской экономической элиты, происходящей из верхней части среднего слоя, неуклонно снижается, с 77,5% (1900—1919 гг.) до 68,5% (в 60-е гг.), тогда как удельный вес нижней части среднего слоя также медленно, но в несколько меньшем темпе вырос с 15,2 до 21,5%.

также как и перед первой мировой войной, были представлены только 1%. В «экономическую элиту» здесь включены председатели правлений 200 крупнейших частных компаний. Аналогичную тенденцию показывает исследование британских сталепромышленников. Здесь доля выходцев из верхней части среднего слоя сократилась с 87% (1925 г.) до 62% (1953 г.), а доля вышедших из низшей части среднего слоя выросла с 4 до 13%. Заметно выше удельный вес сыновей рабочих, что относится и к машиностроению. В 1925 г. — 2%, в 1953 г. — уже 14% британских сталепромышленников были сыновьями квалифицированных рабочих, а сыновей неквалифицированных стало 4% (вместо 2% ).

К аналогичным результатам привело исследование происхождения английской политической элиты. Среди министров Великобритании редки были выходцы из рабочих. Исключение составляют только квалифицированные рабочие, ставшие министрами лейбористских правительств. В 20—30-х гг., а также перед первой мировой войной они составляли четверть, в 40— 50-х гг. треть кабинета, а их представительство в 60-х гг. вновь снизилось на почти треть. Рабочие средней и низшей квалификации и среди министров-лейбористов составляли максимум 4% в 20—30-х гг. В течение двух последующих десятилетий таковых вообще не стало, и только в 60-х гг. они вновь составили 3%. Почти половина министров от лейбористской партии, которые занимали посты в межвоенное время, имели университетское образование и почти четверть вышли из стен элитных закрытых частных школ, т.е. изначально принадлежали к высшему или к верхушке среднего слоя. После второй мировой войны доля министров-лейбористов с университетским образованием возросла почти до двух третей. С течением времени у лейбористов, так же как и у консерваторов, образовались «политические династии», где сыновья шли по стопам отцов. Таким образом снизилась социальная мобильность в верхушке руководства той политической партии, которая выступала за равенство, т.е.

ководящая верхушка стала полноправным элементом истэблишмента, а также в ФРГ и Австрии, где часть рабочих- католиков охотнее поддерживает другие партии, тогда как молодые люди с высшим образованием из буржуазных семей тяготеют к левым политическим силам.

Высокая доля пополнения состава из собственных же рядов является признаком не только элиты. Ту же картину можно обнаружить в средних и низших слоях стран Европы, особенно выражено это в среде рабочих. Проведенное в Англии исследование показало, что почти три четверти рабочих были сыновьями рабочих. Можно сформулировать и обратную зависимость: в Испании сегодня четверть сыновей не хочет более заниматься профессией отца, и данный факт рассматривается как доказательство роста профессиональной мобильности между поколениями. Причина кроется главным образом в том, что вероятность унаследовать профессию сельскохозяйственного рабочего упала с 20 до 7,5%. Данное наблюдение подтверждает тот основополагающий тезис, что социальная мобильность способствует изменению профессиональной структуры, а часто даже вынуждает к ней. И мобильность возрастает тем быстрее, чем интенсивнее происходят структурные изменения. Как результат структурной перемены можно расценивать увеличение в Германии числа служащих, вышедших из среды квалифицированных рабочих, с 19% (среди тех, кто родился в последней четверти XIX в.) до 24% (среди тех, кто родился в период между 1916 и 1925 гг.) и увеличение с 4 до 9% служащих среди выходцев из неквалифицированных рабочих.

В Германии социальная мобильность была, помимо прочего, ускорена политическими событиями. Возросла ли она при на- ционал-социализме — вопрос спорный. Однако не вызывает сомнений, что в результате второй мировой войны она увеличилась. Бросается в глаза, например, что немецкие промышленники межвоенного времени по происхождению очень схожи с довоенными индустриалами, больше половины были родом из семей предпринимателей, пятая часть, а в межвоенное время 16%, выходцами из мелкой буржуазии, торговцев и ремесленников, остаток распределяется среди чиновников, сельских хозяев, лиц свободных профессий и служащих, чей удельный

вес в межвоенное время равнялся 7%, т.е.

Следует обратить внимание, что эти данные основаны на выборках, репрезентативность которых не подтверждена. Тем не менее представляется, что тенденцию они отражают верно. Тенденция эта проявляется в том числе в движении из низших в средние слои общества. Если в период кайзеровской Германии примерно каждый пятый представитель низшей части среднего слоя происходил из семьи рабочих или служащих низшего звена (в этом случае такие служащие относятся к низшему слою, что, конечно, небесспорно), то в 50—60-е гг. в ФРГ им был примерно каждый третий. И если при кайзере и в период Веймарской республики только 2% выходцев из низов общества поднялись до уровня среднего слоя, то в ФРГ в 1969 г. эта цифра составляла 12%.

Но одновременно увеличилось и социальное падение. В1969 г. пятая часть тех, кто относился к нижней части среднего слоя, имели отцов в верхней его части. При кайзере, в период Веймарской республики и в начальный период истории ФРГ это процентное соотношение было значительно меньшим (в 1955 г.—только 3%). Напротив, меньше выходцев из пограничной зоны среднего класса опустились в низший слой, вероятно, прежде всего потому, что его доля в населении в общем уменьшалась.

нии повысился с четверти в период империи и Веймарской республики до почти одной трети в середине 50-х гг. и до почти половины в конце 60-х гг.

Исследование мобильности по отдельным профессиям подтверждает эту картину. Если перед первой мировой войной во всех исследуемых землях Германии по меньшей мере половина высших чиновников вышла из верхней части среднего слоя, в некоторых регионах, например в Ганновере, даже почти 90%, то в период Веймарской республики в ряде земель, например в Вюртемберге и Саарпфальце, эта доля уменьшилась наполовину, а после второй мировой войны в ФРГ она повсюду держалась ниже этого уровня. Добрая половина высших должностных лиц вышла из низов среднего слоя, и только около трети — из семей служащих среднего звена, а в 1970 г. 11% (против 4% в Пруссии в межвоенное время) происходили из средних и мелких служащих. Даже высшие должностные лица ФРГ в конце 60-х гг. на 30% происходили из средних и только на 23% — из высших служащих, тогда как в Пруссии в 1928 г. 37% (в Германии в 1922 г. 39% ) чиновников самого верхнего разряда были рекрутированы из семей служащих более высокого статуса.

В несравнимо более обширном слое служащих мужского пола в ФРГ начала 70-х гг. наблюдалась такая же доля лиц, происходивших из данного слоя (23% ) тех, кто совершил подъем по социальной лестнице (30%), в данном случае из среды рабочих. В отличие от высших должностных лиц, у служащих вторая по величине группа происходит из схожего социального слоя, из группы чиновников среднего уровня (13%), в то время как у руководителей высшего звена следуют служащие (14% ). Таким образом высшие должностные лица в большей степени .являются людьми, сделавшими самостоятельную карьеру, чем служащие. Очевидно индивидуальные дарования здесь проявляются сильнее, чем в средней группе служащих.

Хорошие шансы на подъем для сыновей государственных чиновников и служащих связаны также с растущей профессионализацией менеджмента и политической деятельности, т.е. с ростом значения образования как предпосылки для достижения более высокого положения в экономике и политике. И то и другое можно подтвердить на примере Франции. Тот, кто «сделал

себя сам» хотя и сохраняет возможность роста, но чаще выбирает карьеру, связанную с получением образования; в Скандинавских странах, Великобритании и Центральной Европе также и второго образования. Однако по пути получения образования охотнее идут дети служащих, следуя примеру родителей, чем дети рабочих, так что улучшение ситуации в образовании в Европе с 60-х гг. не слишком существенно повысило шансы детей рабочих на рост. Они предпочитали иной путь: увеличение числа мест средних и низших служащих давало большую возможность проникнуть в эту профессиональную группу. Так, в ФРГ в 1970 г. 38% всех служащих низшего и среднего звена вышли из рабочих и только 19% имели отца, занимавшего аналогичный пост на государственной службе. Даже среди чиновников более высоких служебных рангов насчитывался 21% детей рабочих. Профессиональная группа учителей народной школы, которая часто характеризуется как ступень в типичной карьере, напротив, только на 15% пополняется из детей рабочих. Такая же доля приходится на детей средних служащих и на служащих более высокого ранга, а также на мелких ремесленников. Не в последнюю очередь это связано с высокой долей женщин среди школьных учителей. Эту профессию, скорее, осваивают девушки из более высоких социальных слоев, чем юноши. Среди учителей-мужчин, наоборот, чаще можно обнаружить выходцев из рабочих семей (18% ), тогда как из числа учительниц только 10% вышли из семей рабочих.

Этот пример показывает, что активизация профессиональной деятельности женщин может оказывать тормозящее воздействие на социальную мобильность. В других профессиональных группах, по-видимому, также можно обнаружить, что доля женщин, вышедших из более высоких социальных слоев, превышает, долю тех, кто происходит из низших социальных страт, имеет более низкий уровень, чем в случае с профессиональными группами мужчин. Если же соотнести это наблюдение с центральным для социальной мобильности вопросом (что до сих пор редко делалось), каково социальное положение супружеских пар с различными профессиями супругов, то выяснится, что вся проблема социальной стратификации и мобильности, при исследовании которой исходят традиционно из профессии

отца семейства, должна быть поставлена заново и что различия между слоями, которые в XX в. в европейских странах, без сомнения, уменьшились, исходя из критериев дохода, стиля жизни, самооценки или оценки со стороны, вследствие изменения ролей полов также стали еще более подвижными и менее отчетливыми, чем были до сих пор.