Человек и бытие

Проблема человеческого бытия является їлавиой гемой русской религиозной философии XX пека. Происхождение человека, его место в мироздании. его отношение к йогу, судьба и смысл человеческого существования - все л и вопросы с большой силой и выразительностью были подняты русскими мыслителями.

Русские мыслители в самом начале XX века, задолго до работ таких видных онтологов как Н.Гартман и М.Хайдеггср. подняли в своих работах вопрос о бытии, о путях и возможностях преодоления поверхностного позитивизма в понимании реальности, человека и его сознания, попытались описать основные особенности метафизического опыта, лающего доступ к бытию, и тем самым возродить метафизику как философию в точном и строгом смысле этого слова. «Предмет знания» С.Л.Франка. «Философия свободы» и «Смысл творчества» Н.А. Бердяева. «Апофеоз беспочвенности» Л.Шестова, стать!! В.Розанова, посвященные метафизике пола, составили целую эпоху в развитии мировой философии.

Современные мыслители, полагал Шестов, сплошь и рядом ощущают свою внутреннюю пустоту, они не чувствуют живого оплодотворяющего прикосновения к реальности, они оторваны от питательных корней, они не могут выразить смысл своего оригинального опыта, потому что такого опыта у них нет. и потому они пишут и говорят только о чем-то. допускают лишь общеобязательную пауку о чем-то. Но наука имеет дело с очень ограниченной сферой человеческого опыта, огромное количество единичных фактов выбрасывается ею за борт как излишний и ненужный балласт Наука принимает в свое ведение только тс явления, которые постоянно чередуются с известной правильностью. «Сели бы все люди были слепыми и ТОЛЬКО ОДИН 113 них на минуту про- tpc.i п VTIIIзел бы красоту н великолепие Божьего мира, наска не могла бы считаться с его пока шншмп -'"

Антропологическая проолематка в философии Х.Х иска

Паука открывает нам мир с помощью понятии, она нее їла пытается найти в новом, незнакомом, скрытом ч ю-либо общее ему с друї им. уже знакомым, чтобы подчинить новое чему-го знакомому II привычному Наука хочет воспринять мир как систему возможно меньшего числа тождественных. т.е. повторяющихся элементов. Іаким образом создается. Согласно С.Франку, прозаический, рассудочный, обмирщенный образ мира. Когда наши идеи и рассуждения получают общее признание, коїла они становятся понятными, доступными, самоочевидными, именно тогда они становится пошлыми, жалкими, бедными и нужными только для статистики. Если реальность, благодаря усилиям науки, является нам как предметный мир. как предстоящее познавательному взору и дія него обозримое единство уловимых, в принципе «прозрачных», допускающих логическую фиксацию содержаний, элементов и данностей, - тогда бытие застывает для нас в знакомый мир. 'Эта реальность не имеет никакого иного, внутренне ей присущего смысла, пе захватывает нас своей знач і ітел ьноегью.

Вся новейшая философия, находящаяся под влиянием естественных наук, обнаружила свое бессилие познать бытие, соединить с бытием познающего человека.

В наше время все, решительно все. писал Розанов, даже «сам Бог» (история религий) разложилось на «процесс», на «бывание». на «происхождение». 11 через это ушло из-под ног всякое основание, выскользнула земля, люди повисли в воздухе, поддерживаемые в нем только воображением и мечтательностью. Но. по Розанову, нужно СТОЯТЬ. ВЫТЬ. «Бытие» бесспорно поколебалось через это вечное представление «генетического процесса», через это вечное видение вещей в их текучести. Отсюда вытекает пошлая и омерзительная идея прогресса, вытекает из привычек ума все воображать себе в развитии. Если все идет, то куда-нибудь придет. Так Маркс строит Европу до «социального строя». Дарпнн выстроил обезьяну до человека Уже целый век можно охарактеризовать как век бегания вообще. «Между тем поистине надо стоять. Небо должно быть голубое. ... Веши уже «произошли». II им надо просто «быть». Великое БЫТЬ»'1.

ч

Для всей новой философии закрыты таинства бытия и таинства жизни. Она вся от Канта до неокантианцев проникну та духом гипертрофированного рационализма Пони природа реальности, ни природа свободы. ни природа личности не могут быть пос тигнуты рационалистически, эти плен и предметы трансцендентні.! для рационалистического созна- В .Д. 1 УОНИ, К.1-І. Некрасива

ним. Это все тайны, великие тайны мироздания, которые не могут быть выявлены с той же ясностью и отчетливостью, с какой нам открывается вилимый и осязаемый мир.

Наиболее ценным в развитии русской мысли представляется тот факт, что быгие не постулируется здесь как некая данность, существующая вне и независимо от сознания, данность, к которой сознание должно прорываться. Бытие открывается только в сознании, в мышлении. но при этом само сознание и мышление должны быть бытий- ственными. мышление есть само бытие, объект знания присутствует в знании своей действительностью, знание есть само бытие. Именно в этом, на наш взгляд, принципиальная особенность антропологизма русской философии.

Гносеология, согласно Бердяеву, обычно формулирует свою проблему так: отношение мышления к бытию, познающего субъекта к познаваемому объекту. И в этой постановке проблемы субъект уже оторван от объекта, мышление уже берется отвлеченно от жизни бытия. Но иод этим скрывается более жизненная и более изначальная проблема: проблема отношения бытия к бытию, одной функции жизни к другим функциям мировой жизни. Субъект, мышление - все это вторичные продукты рационалистической рефлексии, предпосылки вполне догматические. Первоначально, непосредственно дано бытие, живая действительность и отношения внутри этой действительности, а не отношения к ней чего-то вне ее лежащего. Никакого субъекта и мышления вне действительности, вне бытия нет. На такое место и встать нельзя, это пустота, фикция.

Но для того, чтобы «подобраться» к бытию, нужно понять поверхностность и односторонность практической ориентировки в жизни, которая. как уже отмечалось выше, сводит всю реальность мира либо к уже знакомым элементам, либо к тем.

Но. по крайней мере, иногда мы имеем опыт совсем другого рода. Из эпохи детства, писал С.Франк, в нас всплывают воспоминания о состоянии, в котором каждый клочок мира, каждая вешь и каждое явление представлялись нам непостижимой тайной, и мир был для нас сплошным миром чудес, возбуждающим радость, восхищение, изумление или ужас. Может быть, это было плодом невежества и умственной беспомощности, или, может быть, мы чуяли что-то реальное, что от нас сейчас ускользает. Какие- ro остатки этого жпзнечувстиии блаженного детства продолжают Жить в нас и теперь. При каждом переживании красоты — в наслаждении искусством иди природой или человеческим лицом — нас объемлет хотя бы на краткий миг священный гренет. Пс- Лнтртт.'щгическая пріимумагика в фиплофкп ЛЛ век а

ред лицом событии, которые нас потрясают - будь то смерть близкого человека или рождение человеческого сушесгна. — мы чувствуем, что стоим перел неким таинством; носители жизни как будто исчезают в какой-то непостижимой лали или всплывают из непостижимой глубины. Великие катастрофы, наводнения, бури пробуждают и нас чувство каких-то таинственных сил. которые захватывают наш привычный мир. Как бы крепко мы ни вросли, писал Франк, в строй нашей обычной будничной жизни, как бы ни срослись с нашим социальным положение,м. ролью, которую играем в социальной среде, как бы мы ни Привыкли смотреть на себя извне и видеть В себе лишь ТО. 40X1 мы «объективно» являемся другим людям. - порой, хоть изредка, в нас шевелится и что-то совсем иное: и это иное есть что-го непостижимое и таинственное, и мы смутно чувствуем, что подлинное существование нашей души есть что-то совсем иное, что мы привыкли скрывать не только от других людей. 10 и от самих себя. «...Если мы обладаем интеллектуальной честностью, то мы должны признать, что это непостижимое и непонятное в нас - все, чем мы в направлении вверх или вниз не совпадаем с уровнем того, что зовется «нормальным человеком».

Настоящая эротическая любовь с се восторгами и муками есть дивная тайна, откровение непостижимо страшных м блаженных глубин бытия, и никакой психоанализ не может подавить в человеческой душе этот трепет жути. В подлинно религиозном переживании — в отличие от застывшего мира религиозно-богословских понятий - например, когда в молитве, покаянии или причастии мы чувствуем себя внезапно чудесно избавленными от мук совести, от гнетущих забот или внутренней смуты и вознесенными на неведомые чистые высоты, в которых мы обретаем душевный покой, - мы испытываем, с точки зрения Франка, прилив каких-то непонятных, сверхраийональных, благодатных сил. — блаженное касание иным мирам, силы которых таинственно властвуют над нашим земным бытием, над «здешним» миром и проникают в пашу трезвую будничную жизнь. Во всех таких случаях человеку кажется, что он стоит перед чем-то непостижимым, что явно отличается от всего знакомого, привычного, уловимого в ясных понятиях. Позади всего предметного мира. того, что наше «трезвое» сознание называет «действительностью», и в самих его глубинах он чует непостижимое как некую реальность, которая, по- видимому. лежит в каком-то совсем ином измерении бытия, чем предметный. логически постижимый мир. И притом это измерение бытия таково, что его содержания и проявления кажутся ему непонятным образом одновременно и бесконечно удаленными, и лежащими в самом интимном средоточии личности. И когда мы сознаем это непостижимое. когда мы погружаемся в это измерение бытия, мы. считал Франк, вдруг начинаем видеть другими глазами и привычный нам предметный мир. и нас самих: все знакомое, привычное, будничное как бы исчезает. все возрождается в новом, преображенном облике, кажется наполненным новым, тайно венным, внутренне значительным содержанием «Кому неведомо, кто никогда не испытал это гетевское «siirb und werde*. это духовное воскресение к жизни после «смерти», после жут- кого ухода и таинственную глубь земного міфа. тої. поистине. - гоїш ря словами Гете. — «только смутным гость на темном земле»*".

Если мы. писал Л Шестом, не полагаетесь ни на свое зрение, ни їм свой слух и доверяете только показаниям не зависящих от вашей воли приборов, тогда держитесь убеждении, что наука есть совершенное знание и обобщайте. Но если вы сохранили живые глаза и чуткий слух. - бросые инстру менты И ІфИООрЬІ. забудьте методологию и научное донкихотство и попытайтесь довериться себе. «Что за беда, что вы не добудете общеобязательных суждений и увидите в баранах баранов? Это шаі вперед, может быть. Вы разучитесь смотреть вместе со всеми, но научитесь видеть там. тле еще никто не видел, и не размышлять, а заклинать, вызывать чуждыми для всех словами невиданную красоту и великие силы»1*.

Таким образом, в результате смены привычной нам практической, утилитарной установки может открыться опыт совершенно другого рода реальности. Все познанное, знакомое, не перестает оставаться для нас непостижимой тайной, причем техі большей, чем больше предмет укоренен в последних глубинах бытия - в конкретной реальности больше, чем в отвлеченных содержаниях, в живом существе больше, чем в неорганическом теле, в человеческой душе больше, чем в растении или животном. Поэтому всякая реальность в ее конкретности металогична и потому сверхрациональна, т.е. непостижима по существу. Она превосходит все. выразимое в понятиях, и есть в отношении содержания знания нечто безусловно инородное. Самая тонкая и точная теория, считал Франк, соответствует транслсфинитиои сущности реальности лишь так. как (употребляя образ Гете) «изрядно сколоченный крест» годится для живого тела, которое на нем распинается4 .

В чем заключалась сущностная необходимость поворота к бытию, почему именно в России мыслители первыми обратились к этой проблеме. попытавшись противопоставить себя могущественной позитивистской традиции западноевропейской философии'.' Главной причиной был прежде всего эстетический, творческий пафос русских мыслителей, для которых упрощение мира природы и мира истории, сведение их к простым и очевидным схемам выглядело как грубая профанация Главным жупелом позитивизма, на который они обрушили свою критику. был Дарвин. В дарвинизме и ученые, и философы-позитивисты видели разрешение философских проблем. «...Простота и краткость новой схемы восторжествовала и заразила мир: историкам и моралистам, этикам и социологам она была не менее понятна, как и натуралистам. Все в ней нашли метод мысли, путь исканий и открытий, способ становиться учеными и мыслителями. Это было впервые в истории когда метод растлил ученый мир. растлил сам ум человеческий, не требуя от него усилии усвоения п приложения, понятный младенцу, как и старику...»"*.

Позитивистская картина мира не песет в себе никаких следов божественного творении, не пробуждает творческую энергию человека, не гарант ирует ему осмысленной жизни. В мире, который построила позитивистская наука, нельзя жить На почве позитивистской философий вырастал Маркси їм. соединивший естественнонаучные открытия с гс- Чнтроиологическан ироолемагнка в философии -Ч.Ч века

гелевской метафизикой и предложивший простые и ясные пути переустройства мира на рациональных началах В таком переустроенном мире пропадает последняя возможность человеческой свободы, и силы хаоса и мрака, іаклятьіе релін ней. вновь вырываются на волю

Поворот к бы тию — это еше и попытка уйти от всепоглощающего господства рационализма. который, по мнению русских мыслителей, извращал человеческую природу, оправдывал произвол личности, стремящейся к «разумному» господству над всем миром, подменял богочеловечес- кое начало человекобожеским. Но главное в этом повороте - это попытка уйти от застывшего, закостеневшего в своих принципах и категориях мира, мира не расплавленного, не преобразованного человеческим творчеством. Прийти к бытию — это значит прийти к миру, в котором ничего еще не случилось, ничего не было без меня, без моей веры, нее начинается с моего участия, с работы моего воображения. Прийти к бытию - значит прийти к действительному, подлинному пониманию человека и его места в мире. Мир не существует в автоматическом режиме, его продолжающееся существование должно на чем-то держаться, и держится оно за счет человеческих прорывов к бытию, к такому открытию мира, при котором он становится не очередной рациональной картиной, а таинственной. невыразимой реальностью, которая превосходит все возможности наших представлений о ней. Только в таком мире человек и может жить, если нет такого бытийспзенного понимания мира, то нет более ничего, все тонет в сером и унылом однообразии. Поворот к бытию — это поворот к миру как к художественному произведению, к тому миру, который в детстве являлся нам как мир сплошных чудес, к миру, который нас захватывает и волнует, ибо он и есть по своей сути художественное произведение для человека, неисчерпаемое, невыразимое до конца, даюшее возможность для бесконечных интерпретаций. Только как художественное произведение мир является живым и соответствующим природе живого человека.