Оценка и демаркация

Точка зрения эмпиристов не лишена некоторой противоречивости. Кант в своей «Критике чистого разума» утверждал, что существует некоторое количество «синтетических» истин о мире, вроде аксиом евклидовой геометрии, которые могут быть известны человеку a priori, то есть без конкретного чувственного подтверждения. Кант полагал, что эти предположения автоматически следуют из самой возможности осознанно познавать мир. Никакие наблюдения или опыт, считал он, не могут заставить нас поверить, что эти предположения неверны.

Современная физика довольно жестоко обошлась с верой Канта в то, что аксиомы евклидовой геометрии являются априорными

\

истинами, но Кантона вера в существование синтетических априорных истин все еще имеет сторонников среди экономистов так называемой австрийской школы, особенно в лице Людвига фон Мизеса и его последователей. Они утверждают, что основные постулаты экономической науки являются как раз синтетическими априорными истинами11. Я не стану обсуждать здесь эпистемологические воззрения представителей австрийской школы, но читателю следует знать, что некоторые методологи сомневаются в верности эмпирического подхода к оценке утверждений о мире.

Несмотря на свою кажущуюся очевидность, эмпирический подход к оценке утверждений о мире имеет свои недостатки. Во-первых, кажется маловероятным, что истины-определения, вроде «у треугольников три угла», требуют проверки или что наша вера в такие утверждения должна основываться на результатах наблюдений.

Однако даже ограничившись исследованием синтетических утверждений, мы не решаем всех проблем. Как утверждал в XVIII веке Юм, наблюдение устанавливает истинность лишь отдельных утверждений о конкретных событиях либо свойствах вещей в определенное время в определенном месте. На чем же тогда основывается наша вера в обобщения или в единичные утверждения о том, чего мы еще не наблюдали? Как писал Юм: «Если нам покажут тело одинакового цвета и одинаковой плотности с тем хлебом, который мы ели раньше, то мы не задумываясь повторим опыт, с уверенностью предвидя, что этот хлеб так же насытит и поддержит нас, как и прежний; основание именно этого духовного, или мыслительного, процесса мне бы и хотелось узнать»13.

Иными словами, Юм бросает нам вызов: покажите мне убедительное доказательство какого-либо обобщения или утверждения о чем-то, чего вы не наблюдали, основанное лишь на отчетах о чувственном опыте. Это доказательство не может быть дедуктивным, поскольку дедуктивные умозаключения ненадежны: каждый следующий кусок хлеба может оказаться смертельным. «Индуктивное» доказательство также не подходит, поскольку у нас есть только индуктивные, то есть сомнительные основания считать такие доказательства достаточно убедительными.

Так Юм излагает свою проблему индукции. Прежде всего эта проблема касается того, как и чем должны подкрепляться или доказываться единичные утверждения о вещах или обобщениях, которых человек не наблюдал на практике. Вопрос обнаружения обобщений не является в ней основным. По моему мнению, проблема индукции Юма в такой формулировке является, как он и пишет, неразрешимой.

Если эту проблему индукции нельзя решить, остается два варианта действий.

Этой метафорой мы обязаны Отто Нойрату, члену Венского кружка, колыбели логического позитивизма. Однако в большинстве своем логические позитивисты не одобряли подобного холистического взгляда на научное знание. Напротив, Рудольф Карнап и другие ученые прилагали значительные усилия, чтобы разработать индуктивную логику, канон мышления, согласно которому выводы можно было бы делать с определенной степенью вероятности на основании лишь базовой логики, математики и отчетов о наблюдениях15. Эти труды не увенчались успехом, но работа Кар- напа указала ученым путь к более перспективным подходам, которые используются и сейчас16.

Взгляды Карла Поппера на индукцию куда более радикальны. В 1930-е годы Поппер осознал, что результаты экспериментов и наблюдений имеют отношение к истинности или ложности утверждений о мире только в контексте системы предварительно принятых убеждений17.

Многие поняли Поппера так, что ложность обобщений иногда может быть убедительно доказана на основании истинных пред- посылок, в которые входят только отчеты о наблюдениях. Проблема индукции при этом «решается» путем принятия половины скептического заключения Юма: достаточных причин верить, что универсальные обобщения истинны, не бывает, так что от скептицизма нас спасает только возможность найти достаточно причин верить, что обобщения ложны. Эта же возможность обеспечивает научный прогресс. Наука движется вперед, делая смелые предположения и затем устраняя ошибки.

Поппер прямо отвергал такую простую интерпретацию своих идей19. По его мнению, отчеты о наблюдениях могут быть ошибочными и изменяться. В ходе проверки обобщения ученый по традиции считает их верными. При этом он неминуемо рискует отвергнуть обобщение, которое на самом деле является истинным. Более того, сделать вывод о ложности интересного научного утверждения редко удается на основании единичных отчетов о наблюдениях. К примеру, чтобы использовать наблюдения о том, как люди делают выбор, для проверки теории игр, экономист должен предположить, какие факторы влияют на предпочтения людей. Проверяя теорию, ученые выводят из нее следствие, сопряженное с дополнительными гипотезами и описанием исходных условий. Если следствие не подтверждается наблюдениями, ученые вынуждены заключить, что проблема в проверяемой теории, а не в неизбежных дополнительных предпосылках.

В своих автобиографических заметках Поппер пишет, что к философии науки его привела проблема, которую он называет «проблемой демаркации»: чем отличается научная теория от ненаучной?18 Этот же вопрос, хотя и иначе сформулированный, задавали себе логические позитивисты.

По мнению Поппера, отличительной чертой ученых является «критическая установка». Они следуют методологическим правилам, которые приводят их к смелым предположениям, а затем придумывают для них самые каверзные проверки. Методологические правила требуют, чтобы в случае, если предположение не выдержало проверок, ученые не искали этому оправданий, а считали свою теорию опровергнутой и предлагали новые предположения на проверку19. Как отмечали многие авторы, среди которых были Томас Кун и Имре Лакатос, хорошо, что ученые не следуют этим правилам20. Поскольку теории всегда сталкиваются с неразрешимыми сложностями, Попперовы правила требуют, чтобы все они были отвергнуты как ложные. Но теории —слишком важная часть научной практики, чтобы отказываться от них не имея альтернативы. А альтернативу не так-то просто создать.

Вопросы, которые задает Поппер, возможно, важнее тех ответов, которые он предлагает. Последователи Поппера, такие как Кун и Лакатос, а также некоторые социологи науки вслед за ученым пытались прояснить, что же отличает науку от остальных отраслей знания. Но современные исследования в области оценки и демаркации отличаются не только от исследований позитивистов, но и от разработок Поппера.

Согласно одному из подходов, авторство которого многие приписывают Томасу Куну, рациональность тех выборов, которые ученые делают, рассматривая несколько теорий, вообще сомнительна. В своей классической работе «Структура научных революций» Кун предложил взгляд на науку и философию науки, радикально отличный от ортодоксии логических эмпиристов, распространенной во время написания этой книги. Используя яркие примеры из истории науки, Кун подчеркивает жесткость тех ограничений, в рамках которых проводятся обычные научные исследования. Чтобы определить величину какой-либо константы или решить подробную теоретическую задачу, требуются ресурсы и энергия, которые ученые тратят крайне неохотно, если не уверены, что общая теоретическая система («парадигма»), в рамках которой они работают, более или менее верна. Без такой уверенности подробные эзотерические исследования никогда бы не были проведены. Хотя практикуемая подобным образом повседневная, возможно даже догматическая, «нормальная наука» и не имеет цели открывать новшества, она тем не менее, пишет Кун, открывает «аномалии»—задачи, которые нельзя решить в рамках конкретной нормальной научной традиции. Такие аномалии способны поколебать уверенность научного сообщества в верности принятой парадигмы и могут, если им сопутствует развитие альтернативной парадигмы, привести к научной революции.

Взгляды Куна на научную революцию особенно неоднозначны. Он утверждает, что разногласия между учеными во время научной революции могут быть столь глубоки, что сделать рациональный выбор просто невозможно21. Из-за того, что ученые из разных лагерей имеют свои определенные взгляды на стандарты оценки теорий, а также на предмет изучения науки и научную практику, консенсуса они могут достичь только при помощи нерационального убеждения. Таким образом, согласно иррационалистской ин- терпретации теории Куна, парадигма, побеждающая в ходе научной революции, вовсе необязательно объективно оказывается «лучше» своей предшественницы.

Кун отрекся от столь экстремального толкования своих взглядов, а многие историки и большинство философов науки сочли подобные иррационалистские заключения необоснованными. Однако же они продолжают существовать в работах отдельных социологов науки, которым случалось отстаивать и более экстремальные точки зрения. Некоторые из таких авторов даже отрицают, что предмет исследования ученых вообще имеет какое-либо влияние на те взгляды, которые эти ученые отстаивают22.

Однако, отвергая очевидный иррационализм Куна, мы все равно отдаем должное тому вкладу, который он внес в современную философию науки. Он не только раскрыл глаза философам на сложности, связанные с личным отношением ученых к своим исследованиям, но и продемонстрировал им, что теории о науке, построенные без достаточного внимания к научной практике, с большой вероятностью будут ошибочными. Хотя немногие философы науки считают себя последователями Куна, в этом большинство из них с ним согласно. Несмотря на то что и Поппер, и многие логические позитивисты были подкованы в науке и испытывали живейший интерес к естественным наукам, особенно к физике, современные философы науки подходят к решению задач философии науки на менее абстрактном уровне, уделяя все большее внимание деталям научной практики. Как экономисты могут давать рекомендации фирме только в том случае, если они выяснили, что позволяет фирме процветать, так же и философы могут давать рекомендации ученым только в случае, если они выяснили, что именно способствует научному прогрессу. По моему же мнению, ни о фирмах, ни о науке вообще нельзя ничего узнать, если не изучить как следует фирмы и ученых.

Некоторым выдающимся философам науки удалось разработать такие способы оценки теорий, которые позволяют учесть всю сложность научной работы, не отрицая при этом рациональности науки. Многие из предложенных подходов заслуживают обсуждения, особенно труды современных байесианцев, хотя сейчас у нас и нет возможности все их обсудить.

Тем не менее нельзя умолчать о работе Имре Лакатоса «Методология программ научных исследований», которая оказала существенное влияние на экономическую методологию в 1970-е и 1980-е годы. Лакатос начинал свои исследования в области философии науки как последователь Поппера. Он критически относился ко многим отдельным мыслям Поппера, в частности к идее, что научная честность требует от ученого готовности немедленно отказаться от своей теории в случае очевидного ее неподтверждения. Однако при этом Лакатос настаивал, что основная идея Поппера верна: если ученые будут стремиться вопреки реальности оправдывать свои теории, столкнувшись с очевидными сложностями, они никогда ничему не научатся на опыте. По мнению Лакатоса, философия науки должна заниматься не правилами оценки теорий, а правилами изменения и сравнения теорий. Вместо того чтобы спрашивать, достаточно ли хорошо теория Т подтверждена фактическими данными, ученые должны интересоваться, является ли новая версия теории Т усовершенствованием по сравнению со старой. Оценивая теорию, главное, что нужно понять, —это прогрессируют ли сторонники теории Т, работая над ней, так же быстро, как сторонники конкурирующих теорий.

По мнению Лакатоса, модификации теории способствуют ее усовершенствованию, если не производятся ad hoc. Изменения могут быть ad hoc в трех смыслах. Если изменения теории вообще не имеют новых проверяемых следствий, она является пустой и ненаучной. Изменения, не являющиеся в этом первом смысле ad hoc, считаются «теоретически прогрессивными». Если проверяемые следствия теоретически прогрессивного изменения не подтверждаются наблюдениями, такое изменение «эмпирически не прогрессивно», то есть является ad hoc во втором смысле. Лакатос считает, что длительный процесс изменения теории в целом является прогрессивным, если получаемые модификации неизменно оказываются теоретически прогрессивны и периодически бывают эмпирически прогрессивны. Когда ученые пересматривают свои теории в надежде их улучшить, вносимые ими изменения всегда должны иметь новые и проверяемые следствия; иногда эти проверяемые следствия должны подтверждаться экспериментами и наблюдениями. Кроме того, весь процесс многократного изменения теории должен быть последовательным. Экономисты не могут развивать свою науку, рассматривая не имеющие к ней отношения обобщения из области химии. Добавив к денежной теории обобщение, гласящее, что медь проводит электричество, мы получим новые проверяемые следствия, но подобное изменение будет ad hoc в третьем смысле.

Лакатос настаивает, что главную роль в науке играют научно-исследовательские программы. Эти программы состоят из серий свя- занных друг с другом теорий, у которых есть «твердое ядро». Это ядро согласно «негативной эвристике» должно сохраняться на протяжении всех изменений теорий, принадлежащих к исследовательской программе. Кроме того, исследовательская программа содержит «позитивную эвристику», которая направляет ученых в ходе изменений теории. Конкретные изменения в рамках исследовательской программы должны оцениваться согласно тому, насколько они теоретически и эмпирически прогрессивны, а также насколько они соответствуют позитивной эвристике исследовательской программы. Сравнивая конкурирующие исследовательские программы, нужно руководствоваться их общей прогрессивностью. Лакатос, в отличие от Куна, считает, что наука страдает, когда какая-то одна исследовательская программа начинает в ней доминировать.

Методология научно-исследовательских программ, предложенная Лакатосом, содержит несколько неоднозначных черт. Вызывает вопросы однобокое значение, придающееся прогрессу. Тот факт, что серия теорий Т, Т' и Т" демонстрирует несомненный прогресс, ничего не говорит нам о том, насколько хорошо Т" соответствует практическим данным. Почему значение придается только «инновационным предсказаниям», тем новым следствиям, которые есть в теории Т" по сравнению с теорией Т? Лакатос также чрезмерно упорен относительно существования специфического твердого ядра, которое определяет конкретную исследовательскую программу. Предполагаемое «твердое ядро» любой исследовательской программы неизменно меняет свою формулировку и претерпевает разнообразные изменения.

Итак, обратившись к современной философии науки в поисках жестких правил для оценки теорий в свете практических данных, мы будем разочарованы. He-философов это может даже обескуражить и навести на скептические или релятивистские выводы. Но скептицизм и релятивизм — слабое утешение, когда ученому необходимо решить, как победить бедность, или придумать, как стране достичь экономического роста и не вызвать экологической катастрофы. И как показывает это короткое введение в предмет, философы серьезно продвинулись в оценке теорий, даже если их знания и нельзя упорядочить в виде подробных правил безо всяких исключений.