ИЗ ПЕРЕПИСКИ
АРНОЛЬДУ РУГЕ205
Брукберг, 15 декабря 1837 г.
Уважаемый господин доктор!
Прежде всего позвольте выразить сожаление в связи с тем, что я не смог увидеться и поговорить с Вами, хотя Вы и находились столь близко от меня. Правда, мне переправили посланное из Фрейбурга сообщение о Вашем прибытии, однако письмо по недоразумению пришло днем позже Вашего письма из Нюрнберга, которое я получил 9 декабря. Это было, таким образом, уже слишком поздно. Сожалею также, что не мог послать Вам свою критику "Истории..." Эрдмана1. Она выглядела бы у Вас [в журнале] несравненно лучше. Я бы смог тогда прямо атаковать принципы и методы описания истории [философии] этими людьми, что я и предполагал вначале, но вынужден был отказаться от этого намерения исключительно из соображений объема. Теперь же я опровергаю их лишь тем, что показываю ничтожность использованного материала и сделанных выводов. Впрочем, несмотря на это, я практически не оставил от книги и живой нитки, хотя формально и щадил Эрдмана из соображений гуманности, согласно которой ограниченность, если она не соединяется с высокомерием, должна быть пощажена. Но судя по тому, что Вы писали, он не заслужил и этого снисхождения. "Историю..." Михелета2 я не смог заставить себя отрецензировать, поскольку она представляет собой дословное повторение уже сказанного Гегелем в третьем томе его "Истории..."3 - таком же скудном, как и второй том, - что весьма неприятно поразило меня.
Чрезвычайная пустота, односторонность и убогость "Истории..." Эрдмана имела бы тот же результат, если бы она не предоставила мне возможность пустить в дело материал, который я не смог использовать в своем "Лейбнице"4. Характеристика, вернее критика, Гёшеля была бы, разумеется, для меня весьма кстати, по крайней мере в той степени, в какой я рассматриваю эти путаные, ложные ходы мысли как наиболее негодные и вредные. Но, мой бог, я ведь должен это прочитать.
Писания, которые с первых же страниц я отбрасываю! Преодолею ли я это отвращение? Должен ли я тратить драгоценное время на таких простофиль? К тому же я не располагаю его [Гёшеля] сочинениями и не знаю никого поблизости, кто имел бы их, по крайней мере никого, с кем бы я поддерживал отношения. И кто будет приносить в жертву таким пустым писаниям то, что полагается лишь добротным и необходимым трудам? Помехой ко всем подобным мероприятиям является мое уединенное местопребывание - я мог бы со временем заняться лишь характеристикой Шеллинга. Однако мой главный интерес заключался бы при этом в основательном освещении его позднего учения о происхождении света и тьмы, хотя я и исхожу при этом, возможно, из ошибочного предположения, что это учение не было до сих пор основательно освещено. Если оставить этот интерес в стороне, то возможно кто-либо другой лучше подойдет для характеристики Шеллинга, чем я.
Если бы только Ваше первое письмо дошло до меня раньше. Незадолго до этого поступило предложение от "Берлинского ежегодника" направлять туда снова время от времени статьи. Я обещал это делать с условием, которое ранее молча подразумевалось, а теперь - это я говорю только Вам - мною было формально высказано и удовлетворено, а именно полная свобода философствования. Хотя я испытывал с самого начала особую неприязнь ко многим сотрудникам [журнала], я мог все же сотрудничать и надеялся, что и на этот раз смогу это сделать, поскольку я оставался всегда совершенно изолированным, действовал без оглядки на кого бы то ни было, не присоединялся к их компании, постоянно утверждая свою свободу и независимость, как это убедительно доказывает, между прочим, моя критика [книги] Шталя5, которая косвенно касается и Гёшеля. Я сделал это на этот раз в особенности для того, чтобы при моей полной замкнутости сохранить для себя орган для возможных, хотя и редких случаев, подобных публикациям рецензий на книгу Байера6 и "Историю..." Эрдмана. Но все же долго пользоваться этим не будет полезно.
Что касается писаний моей скромной особы, то в храме литературы я постоянно играл лишь роль обскуранта в том смысле,, как это понимают развязные демагоги. Я сознательно и из чувства протеста постоянно выступал [в печати] лишь как историк, однако уже в первом, конечно же, еще несовершенном томе своей "Истории" я утверждал тот же образ мыслей, что и в [книге] о Лейбнице, ту же независимость и то же чувство протеста, но был еще в некоторых специальных вопросах не уверен и не уяснил их еще себе. Всякому овощу свое время. [И последнее] Байер - мой философский друг. Однако личные, не относящиеся к делу интересы не оказали влияния на мою рецензию. Я знаю о недостатках книги - чрезмерная субъективность, неоднократные повто- рения одних и тех же мыслей, упрямое мудрствование со сложными терминами, содержащими предлоги и местоимения. Однако я считал упоминание [в рецензии] подобных недостатков нецелесообразным, ненужной помехой. Я буду рад, если Вы разделите мое мнение по поводу этой книги, хотя характерные особенности этого самобытного духа, пожалуй, больше смутят Вас, чем меня. Как только это будет возможно, пошлю Вам что-нибудь еще.