Глава пятая
ТАЙНА ВОПЛОЩЕНИЯ, ИЛИ БОГ КАК СУЩНОСТЬ СЕРДЦА
Именно благодаря сознанию любви человек примиряется с Богом или, вернее, с собой, с своей собственной сущностью, которую он противопоставляет себе в законе как отдельную сущность. Тайна воплощения или вочеловечения Бога заключается в сознании божественной любви, или, что то же, во взгляде на самого Бога как на человеческое существо. Воплощение есть не что иное, как фактическое, чувственное проявление человеческого естества Бога. Бог сделался человеком не ради себя; причиной воплощения была нужда, потребность человека, которая поныне остается потребностью религиозной души. Бог сделался человеком из милосердия, следовательно, прежде чем сделаться истинным человеком, он уже был человеческим Богом в себе самом, иначе он не принял бы так близко к сердцу человеческую нужду и человеческое горе. Воплощение было слезой божественного сострадания, т.е. всего лишь проявлением человечески чувствующего, поэтому по преимуществу человеческого существа.
Если мы будем усматривать в воплощении только вочеловечивше- гося Бога, то это вочеловечение, конечно, покажется нам поразительным, необъяснимым, чудесным. Но вочеловечившийся Бог есть только проявление сделавшегося Богом человека, потому что нисхождению Бога до человека должно непременно предшествовать возвыше- ние человека до Бога. Прежде чем Бог сделался человеком, т.е. явился в образе человека, человек уже был в Боге, был сам уже Богом . Иначе Бог не мог бы сделаться человеком. Старое правило "из ничего ничто не может произойти" действует и здесь. Царь, который не принимает близко к сердцу блага поданных, который не проникает мысленно в их жилища, сидя на троне, и который не является по своему настроению, как говорит народ, "простым человеком", - такой царь никогда не потрудится сойти со своего трона и осчастливить свой народ своим личным присутствием. Следовательно, если подданный не возвысится до царя, то и царь не снизойдет до него. Если личное посещение царя способно осчастливить и польстить подданому, то это чувство надо отнести не к появлению царя, как к таковому, а к обнаружившемуся в нем человеколюбивому стремлению, составляющему основу этого его появления. Но что в истине религии является основанием, приобретает в сознании религии значение следствия. Так и здесь религия считает возвышение человека до Бога следствием уничижения, снисхождения Бога до человека. Бог, по смыслу религии, вочеловечил- ся для того, чтобы человек сделался Богом**
Выражение "Бог стал человеком" кажется нам глубоким и непостижимым, т.е. противоречивым, только потому, что мы смешиваем нонятие или определения всеобщей, неограниченной, метафизической сущности с понятием или определениями религиозного Бога, т.е. определения рассудка с определениями сердца. Это смешение служит величайшим препятствием для правильного понимания религии. В действительности же речь идет только о человеческом образе такого Бога, который уже по существу в глубине своей души есть милосердный, т.е. человечный Бог.
Согласно учению церкви, воплощается не первое, а второе лицо божества, представляющее человека в Боге и перед Богом. В действительности же, как мы увидим ниже, второе лицо является истинным, полным, первым лицом религии. И только без этого опосредующего понятия, служащего исходным пунктом воплощения, последнее кажется таинственным, непостижимым, "умозрительным"; в связи же с ним
* 'Такие места в Писании, в которых говорят о Боге как о человеке и присваивают ему человеческие черты, весьма приятны и утешительны; утешительно, что он так ласково говорит с нами и о таких вещах, о которых обыкновенно говорят люди, что он радуется, печалится и страдает, как человек, ради тайны грядущего вочеловечения Христа" (Лютер, ч. II, стр. 334). ** "Бог сделался человеком, чтобы человек стал Богом" (Августин, Sermones ad popu- lum). Но у Лютера и некоторых отцов церкви мы находим места, указывающие на истинное соотношение. Так, например, Лютер (Ч. I, стр. 334) говорит, что Моисей, называя человека "образом божиим, богоравным", намекал на то, что "Бог должен стать человекомЗдесь воплощение Бога довольно ясно характеризуется как следствие божественности человека.
1 Л. Фейербах, т. 2
оно является необходимым, само собой понятным следствием. Поэтому утверждение, будто воплощение есть факт чисто эмпирический, или исторический, обнаруживающийся только в откровении божественном, есть проявление самого нелепого религиозного материализма. Воплощение - это вывод, основанный на вполне понятной предпосылке. Но нельзя также объяснять воплощение чисто умозрительными, т.е. метафизическими, отвлеченными причинами, потому что метафизика относится только к первому лицу, которое не воплощается и не является действующим лицом. Такая дедукция оправдывалась бы только в том случае, если бы мы сознательно выводили из метафизики отрицание метафизики.
Из этого примера видно, насколько антропология отличается от умозрительной философии. Антропология не усматривает в воплощении особой, необычайной тайны подобно ослепленной мистическим призраком умозрительной философии; она, напротив, разрушает иллюзию, будто в воплощении заключается особая, сверхъестественная тайна; она критикует догмат и сводит его к его естественным, прирожденным человеку элементам, к его внутреннему началу и средоточию - к любви.
Догмат говорит о двояком: о Боге и о любви. Бог есть любовь. Но что это значит? Разве Бог есть нечто отдельное от любви, отличная от нее сущность? Разве это определение Бога не похоже на то, как мы определяем какого-нибудь человека, восклицая о нем в возбуждении: "Это сама любовь!" Разумеется, иначе нужно было бы упразднить имя "Бог", которое обозначает особое, индивидуальное существо, субъект в отличие от предиката. Итак, любовь рассматривается как нечто особое: Бог из любви послал своего единородного сына. Таким образом, любовь отодвигается и обесценивается тусклым фоном - Богом. Любовь становится индивидуальным, хотя и определяющим сущность, качеством; и благодаря этому она приобретает для ума и сердца (в объективном и субъективном смысле) значение только предиката, а не субъекта, не сущности. Она становится в моих глазах второстепенной вещью, акциденцией; то она кажется мне чем-то существенным, то она снова исчезает. Бог предстает предо мною не только в образе любви, но и в образе всемогущества, в образе темной силы, - силы, не связанной любовью, силы, свойственной демонам и чертям, правда в меньшей степени.
Пока любовь не возвысится до субстанции, самой сущности, до тех пор за нею будет укрываться субъект, представляющий собой нечто и без любви, какое-то безжалостное чудовище, отличаемое и действительное отличающееся от любви, демоническое существо, фантом религиозного фанатизма, которому доставляет наслаждение кровь еретиков и неверующих. Тем не менее сущность воплощения за- ключается в любви, хотя и затемненной мраком религиозного сознания. Любовь побудила Бога к отчуждению своего божества27 Самоотречение Бога вытекает не из его божественности, как таковой, в силу которой он является субъектом в положении "Бог есть любовь", а из любви, из предиката; следовательно, любовь могущественнее и истиннее божества. Любовь побеждает Бога. Любви пожертвовал Бог своим божеским величием. Но какова была эта любовь? Чем она отличалась от нашей любви, которой мы жертвуем своим достоянием и жизнью. Была ли это любовь к себе, к себе как к Богу? Нет, это была любовь к человеку. А разве любовь к человеку не есть любовь человеческая? Могу ли я любить человека не человеческой любовью, не той любовью, какой он любит сам, когда любит действительно? Не была ли то дьявольская любовь? Ведь дьявол тоже любит человека, только не ради человека, а ради себя, т.е. из эгоизма, с целью возвеличить себя, расширить свою власть. Но Бог, любя человека, любит его ради человека, т.е. он желает сделать его совершенным, доставить ему счастье и блаженство. Следовательно, он любит человека так, как истинный человек любит себе подобных. Может ли вообще любовь определяться множественным числом? Не всюду ли она оказывается себе равной? Таким образом, истинная, неискаженная причина воплощения заключается в любви без всяких дополнений, без различия любви божественной и человеческой. Ведь хотя среди людей и встречается иногда любовь корыстная, тем не менее истинная, достойная этого имени человеческая любовь всегда приносит свои интересы в жертву другому. Кто же наш спаситель и примиритель? Бог или любовь? Любовь, потому что мы спасены не Богом, как таковым, а любовью, которая выше различия между божественной и человеческой личностью. Бог отрекся от себя ради любви, так же мы из любви должны отречься от него, и если мы не принесем Бога в жертву любви, то принесем любовь в жертву Богу и найдем в нем, несмотря на предикат любви, злого идола религиозного фанатизма.
Извлекая эту мысль из воплощения, мы показали несостоятельность догмата и возвели мнимо сверхъестественную и сверхразумную гайну к простой, свойственной человеку как таковому истине - исти- ие, присущей, по крайней мере в зачатке, не только христианской, но и всякой другой религии как таковой. Всякая религия, претендующая на это название, предполагает, что Бог не равнодушен к существам, его почитающим, что человеческое ему не чуждо, что как предмет человеческого почитания он в то же время сам является человеческим Богом. В каждой молитве заключена тайна воплощения, каждая молитва фактически есть воплощение Бога. В молитве я склоняю Бога к человеческому горю, делаю его причастным моим страданиям и потребностям. Бог не остается глухим к моим мольбам; он жалеет меня; он, таким образом, отрекается от своего божеского величия ради всего конечного и человеческого; он с человеком становится человеком, ибо если он слышит и жалеет меня, значит, мои страдания его трогают. Бог любит человека, т.е. Бог страдает от человека. Любовь немыслима без сочувствия, сочувствие - без сострадания. Могу ли я сочувствовать бесчувственному существу? Нет! Я могу сочувствовать только тому, кто чувствует, кого я сознаю однородным со мной по существу, в ком я чувствую самого себя, чьи страдания я сам разделяю. Сострадание предполагает однородность существа. Эта однородность Бога и человека выражается в воплощении, в промысле божием, в молитве28
Богословие, разрабатывающее и придерживающееся метафизических определений вечности, непостижимости, неизменяемости и других таких же отвлеченных определений, выражающих сущность разума, отрицает способность Бога страдать и тем самым отрицает истину религии . Ибо религия, религиозный человек обращающийся к Богу с благоговейной молитвой, верит в то, что Бог принимает действительное участие в его страданиях и нуждах, верит в волю Божию, обусловленную искренностью молитвы, то есть силой сердца, верит в то, что Бог действительно и немедленно слышит его в самый момент молитвы. Истинно религиозный человек, не задумываясь, вкладывает в Бога свое сердце - Бог кажется ему сердцем, восприимчивым ко всему человеческому. Сердце может обращаться только к сердцу, оно находит утешение только в себе, в своей собственной сущности.
Утверждение, что исполнение молитвы было предопределено уже от вечности, что оно входило изначала в план мироздания, является пустым, нелепым вымыслом механического мышления, абсолютно противоречащим сущности религии. "Нам нужен не стесненный в своем произволе Бог", - говорит совершенно справедливо в духе религии Jla- фатер. Впрочем, и в вышеупомянутом вымысле, и в уверенности, что Ног слышит человека в самый момент молитвы, обнаруживается взгляд на Бога как на существо, определяемое человеком, с той только разницей, что в первом случае противоречие свойства неизменяемости и непостижимости отодвигаются в туманную даль прошедшего или вечности. В сущности совершенно безразлично, решается ли Бог исполнить мою молитву именно теперь, или это было решено им уже раньше.
В высшей степени непоследовательно отвергать представление о Боге, определяемом молитвой, т.е. силой души, как представление недостойное, антропоморфическое. Если мы верим в существо, служащее предметом почитания, предметом молитвы, предметом души, в существо провидящее, пекущееся о нас, что немыслимо без любви, верим, стало быть, в существо любящее, руководящееся в своих поступках исключительно любовью, то, следовательно, мы верим в существо, обладающее человеческим сердцем, если не в анатомическом, то в психологическом смысле. Религиозный человек, как мы уже сказали, вкладывает в Бога свою душу, за исключением того, что кажется ему постыдным. Христиане не приписали Богу страстей, противоречащих их нравственным понятием, но зато, не задумываясь, они приписали ему чувства любви и милосердия, что было вполне естественно. Любовь, предполагаемая религиозным человеком в Боге, есть не кажущаяся и воображаемая, а настоящая, подлинная любовь. Люди любят Бога, и Бог любит людей; в божественной любви только объективируется, утверждается любовь человеческая. Углубляясь, любовь находит в Боге саму себя, свою истинность.
Развиваемый здесь взгляд на смысл воплощения может встретить возражение, что христианское воплощение (и это до некоторой степени справедливо) носит совершенно иной характер, чем вочеловечение йогов языческих, например греческих и индусских. Последние были просто творением человека или обоготворенными людьми, а в христи- ннстве дана идея истинного Бога, вследствие чего соединение божеского естества с человеческим получает здесь впервые особое значение и носит "умозрительный" характер. Юпитер превращался также и в быка; языческие превращения богов являются простым вымыслом. Сущность языческого бога не превосходила образа, в котором он являлся на землю, тогда как христианский Бог принял на себя образ человека, ис переставая в то же время быть Богом, существом иным, сверхчело- веческим. Но это возражение опровергается тем, что предпосылка христианского воплощения, как уже замечено выше, содержит в себе человеческую сущность. Бог любит человека; кроме того, он в себе имеет сына; Бог есть отец; ему не чужды человеческие отношения; человеческое ему близко, ему знакомо. Следовательно, и здесь сущность Бога не превосходит его проявления. В воплощении религия только признает то, чего она не хочет допустить как теология, рефлектируя над самой собой, а именно, что Бог есть существо насквозь человеческое. Следовательно, воплощение, тайна "богочеловекане есть мистическое сочетание противоположностей, не есть синтетический факт, каким его считает умозрительная философия религии, питающая особую склонность к противоречиям, а факт аналитический - человеческое слово с человеческим смыслом. Если бы здесь действительно заключалось противоречие, то оно имело бы место до и вне воплощения; оно вытекало бы из соединения провидения, любви с божеством. Ибо если это любовь истинная, то она ничем существенно не отличается от нашей любви - стоит только устранить границы. Следовательно; воплощение есть только самое сильное, самое искреннее, самое чувственное, самое откровенное выражение этого провидения, этой любви. Высшее счастье для объекта любви заключается в том, что любовь радует его своим личным присутствием, что она позволяет себя созерцать. Любовь питает пламенное желание видеть незримого благодетеля лицом к лицу. Созерцание есть божественный акт. Один взгляд на любимое существо доставляет нам блаженство. Взгляд есть залог любви. И воплощение есть не что иное, как несомненный залог любви Бога к человеку. Любовь вечна, воплощение не однажды свершилось на земле. Явление Бога на землю было ограничено пространством и временем, и свидетелями его были лишь немногие, но сущность этого явления носит вечный и всеобщий характер. Мы должны верить в воплощение, но не ради самого акта, а ради его сущности, ибо нам только осталось созерцание любви.
Человек является в религии божественным объектом, божественной целью и, следовательно, в религии выражается его отношение к самому себе, к своей собственной сущности. Самым очевидным и неопровержимым доказательством этого служит любовь Бога к человеку - основа и средоточие религии. Ради человека Бог отказывается от своей божественности. В этом и заключается возвышающее значение воплощения: высшее, самодовлеющее существо смиряется, унижается ради меня. В Боге поэтому моя собственная сущность открывается для моего созерцания; для Бога я имею ценность; божественное значение моего существа становится для меня очевидным. Ведь высокое значение человека нагляднее всего выражается в том, что Бог становится человеком ради человека, что человек служит конечной целью, пред- мотом божественной любви. Любовь Бога к человеку есть существенное определение божественного существа. Бог есть существо, любящее меня, человека вообще. На этом покоится сила религии, ее основной пафос. Любовь Бога побуждает меня к любви; любовь Бога к человеку есть основание любви человека к Богу; божественная любовь вызы- нает, пробуждает любовь человеческую. "Будем любить его, потому что он прежде возлюбил нас"*. Итак, что же люблю я в Боге? Любовь, именно любовь к человеку. Но если я люблю и боготворю любовь, какой Бог любит человека, то, следовательно, я люблю человека и моя любовь к Богу является косвенной любовью к человеку. Итак, если Бог любит человека, значит, человек есть содержание Бога. Я люблю іолько то, с чем я тесно связан. Есть ли у меня сердце, раз я неспособен любить? Нет! Сердце человека проявляется только в любви. А любовь немыслима без предмета любви. Предмет моей любви есть мое сердце, мое внутреннее содержание, моя сущность. Цочему чело- иск, потерявший любимое существо, сокрушается и теряет охоту жить? Потому что в лице любимого существа он потерял свое сердце, источник своей жизни. Если, таким образом, Бог любит человека, значит, человек есть сердце божие, благо человека - его главный помысел. Следовательно, человек, будучи объектом Бога, является в то же время своим собственным объектом в Боге. Содержание Бога есть человеческая сущность, так как Бог есть любовь, а существенное содержание этой любви есть человек. Любовь Бога к человеку, составляющая основу и средоточие религии, есть любовь человека к самому себе, объ- гктивированная и созерцаемая как высшая истина, как высшая сущность человека. Поэтому догмат "Бог любит человека" есть ориентализм, а религия по существу - восточного происхождения; в переводе л от догмат гласит: "Наивысшее есть человеческая любовь".
Истина, к которой сводится посредством анализа тайна воплощения, проникла даже в религиозное сознание. Так, например, Лютер го- иорит: "Кто хочет следовать примеру воплотившегося Бога, тот должен ради плоти и крови, находящейся на небесах одесную отцау любить всякую плоть и кровь здесь на земле и никогда не враждовать с людьми. Человеческая кротость Христа, нашего Бога, должна наполнять сердца людей радостью и изгонять оттуда все злые, недоброжелательные помыслы. Ради этой нашей плоти и крови человеку следует носить своих ближних на руках". "Этот акт должен наполнять нас радостью и блаженной гордостью, потому что он ставит нас превыше чсякой твари, даже превыше ангелов, чем мы поистине можем гордиться: моя собственная плоть и кровь восседает одесную Бога и повелевает всем. Такая честь не выпадает на долю никакой твари, даже
! поел. Иоанна, 4, 19.
ангела. Это должно быть для нас тиглем, в котором бы все наши сердца сплавились в единое сердце и мы воспламенились бы горячей любовью к ближним"29. Но что в религиозной действительности составляет сущность мифа, само ядро, то в религиозном сознании является лишь моралью мифа, только чем-то второстепенным.