IV СОГЛАСОВАНИЕ БУДДИЗМА СО СТРЕМЛЕНИЕМ К СЧАСТЬЮ

Но и это при поверхностном взгляде необъяснимое эвдемонизмом, или стремлением к счастью, противоречие оказывается при ближайшем рассмотрении в полном согласии с ним. Эвдемонизм настолько врожден человеку, что мы совсем не можем мыслить и говорить, не пользуясь им, даже ие зная и не желая этого.

Буддизм это, конечно, не эвдемонизм в смысле Аристотеля, Эпикура, Іельвеция или какого-нибудь малоизвестного немецкого философа, ибо немцы могут гордиться тем, что у них нет ни одного знаменитого н великого философа, которого можно было бы считать эвдемо- н истом.

Какова страна, каков народ и человек, таково и его счастье. Чем ты, европеец, являешься, тем не являюсь я, азиат, именно индиец (а ведь индиец как раз и является первоначальным буддистом) и, следовательно, то, что является твоим счастьем, не является моим, то, что тебя ужасает, меня приводит в восторг, то, что для тебя является Медузой, то для меня является Мадонной. Муки существования, к которым помимо мук природы принадлежат также и муки политики, и религиозные страхи, так глубоко вошли в мою плоть, настолько высосали из меня всякую радость и силу жизни, что я знаю только одно бытие - это бытие муки, и одно небытие - это небытие муки.

Буддизм - это не откровение здорового, естественно-сильного, прямого и разумного стремления к счастью, а откровение больного, сумасбродного и фантастического стремления к счастью, не видящего из-за зла блага, оскорбленного и обиженного злом, которое связано с каждым благом, именно злом бренности, сменой смерти и возрождения жизненного наслаждения.

См. об лом К.Ф. Кенией. Религия Ьудды н ее возникновение, Берлин, 1857, в особенности стр. 304-309.

ними! О, если бы старость, болезнь и смерть были навсегда парализованы!" Но горе также н той бесчувственности и близорукости, которая воспринимает голос стремления к счастью только в плоских немецких hopsasa! juchhc! или в грубых выкриках: - ура - и не воспринимает их также и в криках предупреждения и в жалобных звуках индийского уныния и тоски! Даже аскетический буддист в такой же степени, как и наш брат, не находит никакого удовольствия в болезни. Наоборот, столь же ревностно, как и мы, оп ищет какой-нибудь панацеи, какого- нибудь лекарства, которое исцелило бы его от всех болезней и зол, мучительно им воспринимаемых. Но так как он своей чрезмерно раздраженной нервной системой воспринимает и ощущает самую жизнь как болезнь, то понятно, что он находит это лекарство только в смерти. Поэтому нирвана, между прочим, определенно называется "лекарством, которое устраняет все страдания и исцеляет все болезни" Нирвана не есть положительное счастье, так же как лекарства не являются наслаждением, - благо тому, кто в них пе нуждается, - но все же и лекарства относятся к уже упоминавшимся изобретениям стремления к счастью. Ботаника п химия, которые играют теперь столі» большую роль в мире, обязаны, как показывает история, своим происхождением только себялюбивому желанию человека не заболеть, а если он уже имел несчастье заболеть, то желанию вновь выздороветь.

Стало быть, не буддизм, нет, а только католицизм и в особенности иезуитизм, считающийся, однако, теперь тождественным с истинным католицизмом, вызвал явления и поступки, которые безусловно находятся в противоречии с человеческой природой, с человеческим разумом, с человеческим стремлением к счастью, поступки, которые как раз являются в высшей степени отвратительными, даже мерзкими и ужасными, и вместе с тем нелепыми и вздорными.

Для доказательства приведу некоторые примеры, и притом так, как они случайно подвертываются мне под руки: "Святой Алопзий Гоиза- га, например, для того чтобы не подвергать опасности свою девственность, избегал так тщательно вида женщин п общения с ними, что даже не доверял себе посмотреть на лицо своей мат ери"*.Лаже на лицо своей матери! Пришло ли бы когда-нибудь в голову буддисту, несмотря на его заботу о целомудрии, чтобы вид его почтенной матери мог разбудить в нем нецеломудренные мысли и желания?!

Святая Адсльгунда, - конечно, не иезунтка по происхождению, но все же такая святая, которая выставляется иезуитами в качестве образца, - просила Бога, чтобы он послал ей злокачественный рак па ее девственную грудь, н молитва ее тотчас же была исполнена.

* Card. Bol. Bcllarmini scrmo de S. Aloysio, p. 20. S. Aloysio. Opera omnia. Col. Bon. et Brax, I85(A

вы хоть однажды чего-либо подобного у Бога?.. Но эта святая девственница не удовольствовалась тем, что она отвергла все наслаждения придворной жизни, не удовольствовалась даже тем, что вместо них она мучилась столь ощутительными страданиями; сверх всего того она возжелала еще, чтобы Бог отнял у нее всякий вкус, который она ощущала в необходимой пище и питье, и после того как она вкусила, если так можно выразиться, крошечку небесного хлеба, которую ей доставил святой Петр, прелесть всех кушаний изменилась для нее в настоящую горькую желчь"71

При всей своей неумеренной умеренности и сдержанности, разве дошел бы буддист до такой извращенности и нелепости?!

Святой Ксавернй так далеко зашел в любви к нищим и больным, в самопрсодолешш и в умерщвлении своих чувств, что ннл даже воду, которой он обмывал отвратительные и неизлечимые язвы, больше того, высасывал даже гной из венерических чирьев** Конечно, и буддийский фанатик и мученик возбуждает свою жертвенную любовь к людям, - от которой мы, впрочем, по ходу наших мыслей, должны здесь отвлечься, - до самой высшей, почти сверхчеловеческой степени. "Он отдае т, например, свою плоть и кровь для того, чтобы спасти умирающих", но все же он бесконечно далек от того, чтобы любовь к людям, любовь к нищим и больным доводить до лобзаний их отвратительных чирьев и язв. На такое способен лишь святой католицизм. О, святой Ксавернй! Я опровергнут, побежден, я погиб, если мне не поможет небо, если оно не перенесет меня своей всемогущей дланью через эту бездну сверхчеловеческих и сверхъестественных неопрятностей! Но ты, святой Ксавернй, и ты, святой Алоизий, и вы, святые католической церкви, вкупе и порознь, вы все же не собьете меня с толку и не лишите меня моего разума, моего принципа счастья. Даже и ты, святой Ксавернй, которого я вторично называю образцом сравнительно с другими, ты потому с наслаждением высасывал даже гной из венерических чирьев, что ты в этом гное предвкушал только манну небесной сладости и блаженства.

Пусть даже на земле я буду глуп, как осел, пусть я катаюсь, как свинья, в навозе, лишь бы только в небесах церкви, которая одна только спасает душу, я стал ангелом! "Полуживотное, полуангел", т.е. теперь зверь, а когда-нибудь ангел, но только, ради всего, не человек! Твое вечное спасение души и даже твое счастье годны лишь для наших земных, панских областей. Но перед человеком, перед земным счастьем исчезает небесное счастье, исчезает церковь со своими епископами милостью божьей, исчезает также и государство со свонмл королями и князьями божі,ей милостью. Если нет святых на небе, то нет больше святых и на земле, нет больше святости, по крайней мере, нет исключительной святости, ограниченной только одним человеком и в государственном праве. Поэтому придет еще время, если мы даже и ие доживем до него, когда этот пли какой-нибудь новый немецкий "Ришелье" и святой Ксаверпй не тайно и не приватно, как, может быть, они делают теперь, а открыто и торжественно заключают друг с другом братский союз. Чего мы только уже ие пережили! Разве уже не видели мы, как исчезают в чистой гармонии такие противоположности, которые обычно никак ие прпмпрнмы друг с другом? И что еще только разоблачит будущее? Какие маски спадут тогда? И сколько их! Ибо что у пас не является только маской? Не состоит ли политика государства и особенно церкви единственно в том, чтобы прикры ть, замаскировать ее безграничную пустоту, ее беспочвенную бессодержательность, ее кричащее противоречие с благом и сущностью человека?