Принесение человека в жертву Богу соответствует понятию религии. Кровавые человеческие жертвоприношения лишь драматизируют это понятие. "Верою Авраам, будучи искушаем, принес в жертву Исаака" (К Евреям, 11, 17). "Сколь велик Авраам, добровольно убивший своего единственного сына... Иеф- та принес в жертву свою девственную дочь и поэтому был причислен апостолом к святым" (Иероним, Epist. Juliano). И в христианской религии только кровь, только отрицание сына человеческого, укрощает гнев божий и мирит Бога с человеком. Поэтому и должен был пасть жертвой чистый, невинный человек. Только такая кровь драгоценна, только она имеет примиряющую силу. И эту кровь, пролитую на кресте для укрощения гнева Божия, христиане вкушают в причащении для укрепления и подтверждения своей веры. Но почему же они вкушают кровь под видом вина, а плоть под видом хлеба? Чтобы не казалось, будто они действительно едят человеческое тело и пьют человеческую кровь, чтобы естественный человек, то есть homo verus, не испугался перед зрелищем действительных человеческих тела и крови в мистериях христианской веры. "Чтобы человек по слабости своей не ужаснулся перед вкушением тела питием крови, Христос сокрыл то и другое под видом хлеба и вина". (Бернард, Edit, cit., S. 189-191). "По трем основаниям, согласно установлению Христа, мы вкушаем тело и кровь под другим видом. Во-первых, затем, чтобы вера, имеющая своим предметом вещи незримые, обрела заслугу, ибо не бывает заслуги у такой веры, которая укрепляет человеческий разум доказательством опыта. Во-вторых затем, чтобы душа не ужаснулась перед тем, что увидит глаз, так как мы не привыкли есть сырое мясо и пить кровь. И в- третьих, затем, чтобы неверующие не поносили христианской религии... и не осмеивали нас за то, что мы пьем кровь умерщвленного человека" (Петр Ломб., Lib. IV, dist. 11, с. 4).
Но кровавая человеческая жертва в своем наивысшем отрицании человека выражает вместе с тем и наивысшее утверждение его, потому что человеческая жизнь есть наивысшее благо и принесение ее в жертву причиняет наибольшие страдания и требует величайших усилий. Поэтому она и приносится Богу; противоречие же между евхаристией и человеческой природой является лишь мнимым противоречием. Не говоря уже о том, что тело и кровь сокрыты, как говорит св. Бернард, под видом вина и хлеба, т.е. в действительности вкушаются на тело и кровь, а хлеб и вино, тайна евхаристии разрешается в тайну сне- дения и пития. "...Все древние христианские учители... утверждали, что тело Христово приемлется не только духовно верой, что происходит также и помимо таинства, но и устно, и притом не только верующим и набожными, но и недостойными, неверующими, лживыми и злыми христианами". "Поэтому вкушение тела Христова бывает двояко: одно духовное... такое духовное вкушение есть не что иное, как вера...; другое вкушение тела Христова есть устное или в причастии" (Konkordienbuch, Erkl., Art. 7). "Человек ест тело Христово телесно" (Лютер. Wider die Schwarmgeister. Т. XIX. S. 417). Итак, на чем же основывается специфическое отличие евхаристии? На еде и питии. Все таинства Бог вкушается духовно, а в таинстве - чувственно, устно, т.е. путем пития и еды он воспринимается телесно и усваивается. Но разве ты мог бы воспринимать Бога в свое тело, если б он считал твое тело за орган, не достойный Бога? Разве ты вливаешь вино в сосуд для воды? Не чтишь ли ты вино особым сосудом? Прикасаешься ли ты своими руками или губами к тому, что тебе противно? Разве ты этим не показываешь, что считаешь только прекрасное достойным прикосновения? Не считаешь ли ты руки и уста освященными, после того как ими ты прикасался к чему-либо священному? Следовательно, если мы вкушаем Бога, то такие еда и питие становятся божественным актом. И это самое и выражает евхаристия, но лишь в форме противоречивой, мистической и тайной. Но наша задача именно в том и состоит, чтобы открыто и честно, ясно и определенно выразить тайну религии. Жизнь есть Бог, наслаждение жизнью есть наслаждение Богом, истинная радость жизни есть истинная религия. Но к наслаждению жизнью принадлежит также и наслаждение пищей и питием. Поэтому если жизнь вообще должна быть священна, то и пища и питие также должны быть священны. Такое вероисповедание противоречит ли религии? Но надо иметь в виду, что этот взгляд есть проанализированная, исколкованная и откровенно высказанная тайна самой религии. Все тайны религии сводятся, как сказано, в конце концов к тайне небесного блаженства. Но небесное блаженство есть только освобожденное от границ действительности счастье. Христиане в такой же мере искали счастья, как и язычники. Различие состоит лишь в том, что язычники полагали небо на земле, а христиане переносили землю на небо. Конечным является то, что существует, чем мы действительно наслаждаемся, а бесконечным - то, что не существует, во что мы только верим и на что надеемся.
Христианская религия есть противоречие. Она есть примирение и вместе с тем разрыв, единство и в то же время противоположность между Богом и человеком. Этим олицетворенным противоречием является богочеловек, в нем единство божеского и человеческого есть и истина и ложь.
Выше было уже указано, что если Христос был одновременно и богочеловеком и другим существом, которое представляется нам существом, не способным к страданию, то и страдание его было лишь ил л ю- зией. Ибо его страдание для него как человека не было страданием для него как Бога. Нет! что он признавал как человек, он отрицал как Бог. Он страдал только внешним образом, не внутри себя, т.е. он страдал лишь мнимо, призрачно, а не на самом деле; ибо он был человеком только как явление, по наружности, по внешнему виду, а по существу, которое и есть только объект для верующего, он оставался Богом. Истинное страдание имело бы место лишь тогда, если б он одновременно страдал и как Бог. Что не воспринято самим Богом, не воспринято на самом деле, по существу или субстанциально. Как ни невероятно, но сами христиане прямо или косвенно признавали, что их высшая, самая священная мистерия есть только иллюзия или симуляция - симуляция, лежащая в основе совершенно неисторического188, театрального, иллюзорного Евангелия от Иоанна, как она, между прочим, особенно выразилась в воскрешении Лазаря, когда всемогущий повелитель над смертью и жизнью, очевидно лишь из-за тщеславия, рисуясь своей человечностью, лил даже слезы и говорил буквально следующее: "Отче! благодарю тебя, что ты услышал меня. Я и знал, что ты всегда услышишь меня; но сказал сие для народа, здесь стоящего, чтобы поверили"155. Это евангельское лицемерие христианская церковь довела до очевидного притворства. "Он страдал и не страдал... Он страдал принятым на себя телом, дабы это тело считалось действительным телом, но он не страдал по божеству, которое не способно страдать... Следовательно, он был бессмертен в смерти и не способен к страданию в страдании... Почему же ты приписываешь божеству страдания тела и связываешь слабость человеческих мучений с божественной природой?" (Амвросий. De incarnat. dom. Sac., с. 4, 5). "По человеческой природе мудрость его увеличивалась не потому, что он сам умудрялся с годами... но чтобы премудрость, которой он был преисполнен, постепенно обнаруживалась перед другими... следовательно, для других, а не для себя становился он все более премудрым и милосердным". (Григорий у Петра Ломб., lib. Ill, dist. 13, с. 1). "Он, следовательно, умнел лишь мнимо и во мнении других людей. Поэтому о нем говорили, что в детстве он не знал отца и матери, ибо вел себя так, как будто не знал их" (Петр Ломб., там же, с. 2). "Как человек он предавался сомнениям; как человек он говорил (Амвросий). Этими словами как будто выражено, что Христос предавался сомнениям не как бог или сын божий, но как человек с человеческими страстями; но это надо понимать не в том смысле, что он сам сомневался, а лишь таким образом, что он вел себя, как со- мневающийся и людям казалось что он на самом деле сомневается" (Петр Ломб., там же, dist. 17, с. 2). В первой части нашей книги мы показали истину религии, а во второй - ее ложь или, вернее, ложь богословия. Истиной является лишь тождество Бога и человека; истинна религия лишь тогда, когда она утверждает человеческие определения как божественные; ложью оказывается религия, когда она в качестве теологии отрицает эти определения и обособляет Бога как иное существо от человека. Так, в первой части мы должны были доказать истину страдания Бога, а здесь мы имеем доказательство неправды этого страдания, и притом не субъективное, а объективное признание самой теологии что ее высшая мистерия, страдание Бога, есть только иллюзия и обман. Таким образом, разве я говорил неправду, когда утверждал, что высший принцип христианской теологии есть лицемерие? Разве сам богочеловек не отрицает, будучи человеком, что он человек? Что ж, опровергните меня!
Поэтому лишь при отсутствии всякой критики и правдивости и при полном произволе можно утверждать, как это делала умозрительная философия, что христианская религия есть только религия примирения, а не религия также и разлада, что в богочеловеке содержится только единство, а не также и противоречие между божественной и человеческой природой. Христос пострадал только как человек, а не как Бог - способность к страданию есть признак действительной человечности, - не как Бог был он рожден, рос в премудрости и был распят, т.е. все человеческие определения остались чуждыми для него как Бога. Несмотря на утверждение, что Христос был одновременно истинным Богом и истинным человеком, божественная сущность при вочеловечении была столь же чужда человеческому существу, как и раньше, так как одна сущность исключает определение другой сущности, хотя обе они и соединяются в одной личности непостижимым, чудесным, т.е. ложным, образом и вопреки природе их взаимоотношений. Даже лютеране, не исключая самого Лютера, при всей определенности его взгляда на общность человеческой и божеской природы во Христе не могли преодолеть непримиримого разлада между ними. "Бог есть человек, и человек есть Бог, но отсюда не следует смешивать природу и свойства того и другого, каждой природе соответствуют ее сущность и свойства"Сын божий поистине страдал и поистине умер принятым на себя человеческим естеством, ибо божественная природа не может ни страдать, ни умереть"Справедливо сказано: сын божий страдает. Ибо хотя одно естество как божественное не страдает, тем не менее страдает личность, которая есть Бог, в другом своем естестве как человеческом; поэтому поистине сын божий был распят за нас, так как та личность, которая есть Бог, была распята человеческим естеством"Именно личность творит и страдает в одном отношении согласно человеческой, в другом - согласно божественной природе, как это хорошо известно ученым людям" (Konkordienbuch. Erklar., Art. 8). "Сын божий и сам Бог, был умерщвлен и распят, ибо Бог и человек есть одно лицо. Поэтому был распят и умер ставший человеком Бог; не обособленный Бог, а Бог, воссоединенный с человечеством; не по божеству, а по человеческой природе, принятой им на себя" {Лютер, ч. III, стр. 502). Следовательно, обе природы связаны только в лице, то есть только в Nomen proprium156, только по имени, но не по существу, не на самом деле. "Когда говорят: Бог есть человек или человек есть Бог, то такое предложение называется личным, ибо оно предполагает личное соединение во Христе, и без такого соединения той и другой природы во Христе я не мог бы никогда сказать,что Бог есть человек или человек есть Бог... Но совершенно ясно, что вообще разные природы не могут быть смешиваемы между собой, и потому нельзя сказать: божественная природа есть природа человеческая или божество есть человечество, и наоборот" (Буддеус, 1. е., lib. IV, с. И, § 11). Таким образо, единство божественной и человеческой сущности в воплощении есть только иллюзия и обман. Старый раскол между Богом и человеком лежит в основе этого единства и действует там пагубнее и отвратительнее, что таится за призраком, за воображением единства. Поэтому социнианство вовсе не было так плоско, когда оно отрицало как троицу, так и соединение Бога и человека; оно было лишь последовательно, лишь искренно. Бог был существом из трех лиц, и тем не менее он должен был быть существом простым, ens simplicissimus, тем самым единство отрицало троицу; Бог был богочеловеком, и тем не менее божество не должно было пятнаться или уничтожаться человеческим естеством, т.е. по существу оно оставалось обособленным от него; так несоединимость божеских и человеческих определений отрицала единство обоих существ. Следовательно, мы имеем в самом богочеловеке отрицателя, заклятого врага богочеловека, рационализм, только здесь он связан со своей противоположностью. Социнианство отрицало только то, что сама вера отрицала и вместе с тем утверждала, противореча себе самой; социнианство отрицало лишь противорече, лишь неправду.
Но христиане прославляли вочеловечение Бога как дело любви, как самопожертвование Бога, поступившегося собственным величеством - Ашог triumphat de Deo157 - ибо любовь Бога есть пустой звук, если она не понимается как действительное уничтожение его отличия от человека. Поэтому в центре христианства мы имеем противоречие веры и любви, изложенное в заключении этой книги. Вера обращает страдание Бога в призрак, а любовь - в истину, ибо только на истине страдания покоится истинное, положительное действие воплощения. Поэтому как бы мы ни выдвигали в богочеловеке противоречие и раз- лад между человеческой и божественной природой, все-таки мы должны остановиться на их единстве, благодаря которому Бог действительно является человеком, а человек - действительно Богом. Здсь мы имеем неопровержимое, неоспоримое и в то же время наглядное доказательство, что центральный пункт, наивысший объект христианства есть не что иное, как человек, и что христиане поклонялись человеческому индивидууму, как Богу и Богу как человеческому индивидууму. "Этот человек, рожденный от девы Марии, есть сам Бог, сотворивший небо и землю" (Лютер, ч. II, стр. 671). "Я указываю на человека Христа и говорю: это Сын Божий" (Он же, ч. XIX, стр. 594). "Воскрешать мертвых, творить всякий суд и применять власть на небе и на земле, все держать в своих руках, все подчинять своим стопам, отпускать грехи и т.д... - таковы бесконечные божественные свойства, дарованные, по свидетельству писания, человеку Христу". "Поэтому мы веруем, учим и признаем, что сын человеческий... теперь не только как Бог, но и как человек все знает, все может и соприсутствует всем тварям". "Согласно этому мы отвергаем и осуждаем... чтобы он (Сын Божий) по своей человеческой природе не был способен к всемогуществу и другим свойствам божественной природы" (Konkordienbuch, Summar. Begr. u. Erklar. Art., 8). "Отсюда само собой следует, что Христос и в религиозном отношении должен быть почитаем так же и как человек" (Буддеус, 1. е., lib. IV, с. И. § 17). Тому же буквально учат отцы церкви и католики. Например: "С обинаковым благоговением надо почитать в Христе естество божеское и человеческое... Оба естества самым тесным образом связаны между собой через личное соединение, так что человеческое естество Христа, или Христос как человек, может быть объектом божеского почитания" (Theol. Schol. Sect. Thomam Aq., Мец- гер, т. IV, p. 124). Хотя и говорится, что предметом поклонения служит не человек, не плоть и кровь сами по себе, но соединенная с Богом плоть, так что культ относится не к плоти или человеку, а к Богу, но здесь дело обстоит так же, как с поклонением святым и иконам. Как святой почитается лишь в иконе, а Бог лишь в святом, ибо и икона и святой чтутся сами по себе, так и Бог почитается лишь в человеческой плоти, ибо человеческая плоть чтится сама по себе. Бог стал плотью, человеком, ибо уже в основе своей человек есть Бог. Как могло бы прийти тебе на мысль ставить человеческую плоть в столь близкое отношение и соприкосновение с Богом, если б она была чем-нибудь нечистым, низменным и недостойным Бога? Если ценность и достоинство человеческой плоти не лежат в ней самой, то почему же ты не обращаешь иную плоть, плоть животного, в место пребывания божественного духа? Правда, говорится: человек есть только орган, "в котором, с которым и с помощью которого" действует божество "как душа в теле". Но и это возражение опровергается сказанным выше. Бог избрал человека своим органом, своим телом, потому что только в человеке он нашел достойный его, ему соответствующий и угодный ему орган. Если б человек был безразличен, то почему же Бог не воплотился в ка- ком-нибудь животном? Таким образом, Бог только из человека входит в человека. Явление Бога в человеке есть лишь явление божественности и величия человека, noscitur ex alio, qui поп cognoscitur ex se158 - это тривиальное изречение уместно и здесь. Бог познается в человеке, которого он почтил своим личным присутствием и пребыванием в нем, и притом почтил его как человеческое существо, ибо если кто что-ни- будь предпочитает, избирает и любит, то это и есть его объективированная сущность; и человек познается в Боге, и притом как божественное существо, ибо только достойное Бога, только божественное может быть объектом, может быть органом и местом пребывания Бога. Хотя далее говорится: только этот Иисус Христос исключительно боготворится нами, и никакой другой человек не чтится как Бог, но и это основание шатко и ничтожно. Христос хотя и один, но действует один за всех. Он человек, как и мы, "наш брат, и мы плоть от плоти его и кость от костей его". Поэтому каждый познает себя во Христе, каждый находит себя представленным в нем."Плоть и кровь везде опознается". "В Иисусе Христе, Господе нашем, каждый из нас имеет свою частицу плоти и крови. Поэтому, где господствует мое тело, я верю, что я и сам господствую. Где моя плоть преображается, я верю, что я и сам преображаюсь. Где моя кровь царит, я полагаю, что я и сам царю" (Лютер, ч. XVI, стр. 534). "Вспомните, что тело Сына Божия есть идея наших тел. Поэтому чтите свое тело из почтения к его идее!"* (Яков Мильх., Or. de pulmone, in Melancht. Declamat., Т. II, § 174). Итак, бесспорен и неопровержим факт: христиане поклоняются человеческому индивидууму как высшему существу, как Богу. Разумеется, бессознательно, ибо этим и определяется иллюзия религиозного принципа. Но в этом смысле и язычники не поклонялись статуям богов, ибо и для них статуя не была статуей, а самим богом. И тем не менее они поклонялись статуе, как христиане человеческому индивидууму, хотя, естественно, на словах они не признавали этого.