Христианская вера является главным основанием христианских преследований еретиков и их казней. Вера признает человека лишь под условием, что он признает Бога, т.е. веру. Вера есть честь, оказываемая человеком Богу. И эта честь безусловно ему подобает. Для веры основанием всех обязанностей служит вера в Бога: вера есть абсолютная обязанность, а обязанности по отношению к людям суть только производные, второстепенные обязанности. Следовательно, неверующий есть субъект бесправный, достойный истребления. Что отрицает Бога, то само должно быть отрицаемо. Высшим преступлением является laesae majestatis Dei146. В религии
Бог есть существо личное в высшей степени, неприкосновенное и обладающее всеми правами. Вершиной личности является честь, следовательно, оскорбление самой высокой личности неизбежно представляется высшим преступлением. Честь Бога нельзя отвергать как случайное, грубо чувственное, антропоморфическое представление. Разве личность и само существование Бога не есть чувственное, антропоморфическое представление? Кто отрицает честь, пусть будет настолько честен, чтобы отрицать и личность. Из представления личности вытекает представление чести, а из этого представления - представление религиозной хулы или оскорбления Бога. "Кто будет злословить Бога своего, тот понесет грех свой; и хулитель имени господня должен умереть, камнями побьет его все общество" (Левит, 24, 15, 16, См. также Второзаконие, 8, откуда католики выводят право убивать еретиков. Бемер, I.e. lib. v, t. VII, § 44). "Только неверующий может сомневаться в том, что те, кто не знают Бога, справедливо наказываются как безбожники и нечестивцы, ибо не ведать всевышнего Отца и Господа столь же преступно, как и оскорблять его" (Минуций Феликс, Oct., с. 35). "Что же останется от заповеди божией, гласящей: чти отца и матерь, если слово отец, которое мы должны чтить в человеке, будет безнаказанно оскорбляться в Боге?" (Киприан, Epist. 73, ed. Gersdorf). "Почему же, если человеку дана от Бога свободная воля, прелюбодеяние должно быть наказано по закону, а кощунство разрешаться? Почему неверность души Богу - меньшее преступление, чем неверность женщины мужу?" САвгустин, De correct. Donatist. lib., Ad Bonif., c. 5). "Если подделыватели монет наказываются смертью, то как же должны быть наказаны те, которые подделывают веру?" (Paulus Cortesius. In Sent. Petri L., Lib. Ill, dist. 7). "Если нельзя оскорблять высокопоставленного и могущественного человека и оскорбивший его приводится в суд и справедливо наказывается как оскорбитель чести, то сколь большее преступление, когда оскорбляют Бога? Ведь по мере знатности оскорбленного возрастает и вина оскорбителя" (Сальвиан, De gubern. Dei, lib. VI, S. 218, ed. cit). Но ересь, неверие вообще - ересь есть только определенное, ограниченное неверие - представляется богохульством, следовательно, высшим, наиболее тяжким преступлением. Так, чтобы не приводить других бесчисленных примеров, Эколампадий пишет Сервету: "Когда я проявляю не слишком большую терпимость к тому поношению, которому подвергается Иисус Христос - сын божий, то, как тебе кажется, я поступаю не по-христиански. Ко всему другому я могу относиться кротко, только не к хуле на Христа" (Historia Mich. Served, h. ab Alswoerden, Helmstadii 1727, S. 13). Что такое богохульство? Всякое отрицание представления или определения, в котором участвует честь Бога, честь веры. Сервет пал жертвой христианской веры. Кальвин сказал Сервету еще за два часа до его смерти: "Я никогда не мстил за личные оскорбления" и расстался с ним с твердостью библейского настроения: "Я отступился, согласно предписанию Павла, от еретика, который своими грехами сам себя осудил" (Там же, стр. 120). Итак, это никоим образом не была личная ненависть, хотя и она играла роль в этом деле; это была религиозная ненависть, приведшая Сер- вета на костер, - та ненависть, которая исходит из сущности безграничной веры. Даже Меланхтон, как известно, одобрил казнь Сервета. Швейцарские богословы, у которых женевцы спрашивали мнение, с змеиной мудростью не упомянули в своем ответе о смертной казни187, но согласились с женевцами в том, что Сервет должен быть строго наказан за свое гнусное лжеучение. Следовательно, различие было не в принципе, а только в способе наказания. Даже сам Кальвин был настолько христианин, что пытался смягчить жестокий смертный приговор, вынесенный женевским сенатом Сервету. Позднейшие христиане и богословы продолжали одобрять казнь Сервета (См. об этом, например, Адам Мельхиор, Vita Calvini, S. 90; Vita Bezae, S. 207; Vitae Theol. exter., Francof. 1618). Поэтому мы должны смотреть на эту казнь как на деяние, имеющее всеобщее значение, как на дело веры, и притом не римско-католической, а реформатской, евангелической веры, сведенной к Библии. Правда, большинство светил церкви утверждало, что еретиков не надо принуждать к вере насилием, тем не менее и в них жила злобная ненависть к еретикам. Так, например, св. Бернард относительно еретиков (Super Cantica, serm. 66) говорит: "Веру следует советовать, но не навязывать", но тут же прибавляет, что лучше было бы пресечь еретиков мечом власти, чем допустить распространение их заблуждений. Если теперешняя вера не совершает подобных громких злодеяний, то только потому, что уже помимо других причин наша вера не есть безусловная, решительная, живая вера, скорее, она вера скептическая, эклектическая и неверующая, надломленная и ослабленная силой искусства и науки. Где не жгут еретиков в огне этого или загробного мира, там уже нет в самой вере огня, прежде согревавшего ее. Вера, разрешающая верить иначе, отказывается от своего божественного происхождения и ранга, низводит себя саму на степень лишь субъективного мнения. Не христианской вере, не христианской, т.е. ограниченной верой, любви, нет\ а сомнению в христианской вере, победе религиозного скептицизма, вольнодумцам и еретикам обязаны мы терпимой свободой совести. Преследуемые христианской церковью еретики защищали свободу веры. Христианская свобода есть лишь свобода в несущественном, а главные догматы веры остаются непри- косновенными. Впрочем, если в христианской вере, рассматриваемой в ее отличии от любви, ибо вера и любовь не одно и то же - "вы можете веровать и не любить" (Августин, Serm. ad pop., serm. 90), мы усматриваем принцип, последнее основание насилий христиан против еретиков, возникавших на почве религиозного рвения, то само собой разумеется, что вера не непосредственно и первоначально, а лишь в своем историческом развитии повлекла за собой эти результаты. Тем не менее уже и для первых христиан, и при этом по необходимости, еретик был антихристом (adversus Christum sunt haeretici, Киприан, Epist. 76, § 14, ed. cit.), достойным проклятия (apostoli... in epistolis haereticos exsecrati sunt147, Киприан, Там же, § 6), - погибшим, которого Бог ввергнул в ад, т.е. осудил на вечную смерть. "Слушай, сорная трава уже проклята и осуждена на огонь. Зачем же еще подвергать еретика многим пыткам? Разве ты не знаешь, что он и так уже осужден на самое тяжкое наказание! Кто ты таков, что хочешь схватить и наказать того, кто уже подвергся наказанию от всемогущего господа? Зачем обвинять вора, уже осужденного на повешение... Бог уже распорядился, чтобы ангелы в свое время казнили еретиков" (Лютер, ч. XVI, стр. 132). Поэтому, когда государство, мир стали христианскими, христианство - мирским, а христианская религия - государственной религией, тогда первоначально лишь религиозное или догматическое уничтожение еретиков обратилось в политическое, действительное уничтожение, а вечное наказание адом - в наказание временное. Поэтому если определение ереси и отношение к ней как к наказуемому преступлению составляет противоречие с христианской верой, то таким же противоречием с ней является христианский государь и христианское государство, ибо христианское государство есть только такое, которое мечом приводит в исполнение приговоры веры, для верующих обращает землю в небо, а для неверующих - в ад. "Мы показали... что задачу религиозных государей составляет наказывать с должной строгостью не только прелюбодеяние или убийство или иные подобные преступления, но также и осквернение религии (sacrilegia)" (Августин, Epist. ad Dulcitium). "Государи должны служить господу Христу, содействуя закону, чтобы слава его преуспевала. Где светская власть встречает позорные заблуждения, умаляющие славу и честь господа Христа, препятствующие блаженству людей и возбуждающие в народе раскол... где такие лжеучителя не хотят уступить и отказаться от своей проповеди, там светская власть должна воспротивиться всему этому, в сознании, что задачей ее является обязанность направить свой меч и всю свою мощь на поддержку учения и богослужения в чистоте и неприкосновенности и на сохранение мира и согласия" (Лютер, ч. XV, стр. 110-111). Следует еще заметить, что Августин оправдывает применение принудительных мер для насаждения христианской веры, так как и апостол Павел был обращен в христианство через чувственно осязательный акт насилия — чудо (De correct. Donat., с. 6). Тесная связь между наказанием временным и вечным, т.е. политическим и церковным, явствует уже из того, что те же самые основания, которые приводились против светского наказания еретиков, приводятся и против наказания муками ада. Если ересь или неверие не могут быть наказуемы, так как они являются только заблуждением, то и Бог не может наказывать их адом. Если принуждение противоречит сущности веры, то и ад противоречит ее сущности, ибо страх перед ужасными последствиями неверия - муками ада - принуждает к вере вопреки совести и воле. Бемер в своем Jus. Eccl. предлагает ересь и неверие исключить из числа преступлений, так как неверие есть только vitium theologicum148, peccatum in Deum149, т.е. прегрешение против Бога. Но Бог в смысле религии есть не только религиозное, но и политическое и юридическое существо, царь царей, истинный глава государства. "Нет власти не от Бога; начальник есть божий слуга" (К Рим., 13, 1,4). Поэтому если юридическое понятие величества, царского достоинства и чести применимо к богу, то, следовательно, и понятие преступления применимо к прегрешению против Бога, к неверию. И каков Бог, такова и вера. Где вера является еще истиной, и притом публичной истиной, там она не сомневается, что ее можно требовать от каждого и что каждый должен быть обязан верить. При этом надо еще заметить, что христианская церковь в своей ненависти к еретикам зашла так далеко, что по каноническому праву даже подозрение в ереси считается преступлением. "По каноническому праву существует особое преступление - подозрение, состав которого было бы тщетно искать в гражданском праве" (Бемер, I.e., V, lit. VII, §§ 23—42).
Заповедь любви к врагам распространяется только на личных врагов, а не на врагов бога, не на врагов веры.
"Разве не заповедал нам господь Христос любить и врагов своих? Почему же Давид хвалится, что он ненавидит совет нечестивых и не сидит в их собрании?.. Ради их личности я должен их любить, а из-за учения их я должен их ненавидеть. Следовательно, я должен их ненавидеть или должен ненавидеть Бога, который хочет, чтобы повиновались слову его... Чего я не могу любить одновременно с Богом, то должен я ненавидеть, если только они будут что-нибудь проповедовать противное Богу, то вся моя любовь и дружба к ним должны исчезнуть; я буду ненавидеть тебя и не буду желать тебе добра. Ибо вера должна занимать первое место, и должна наступать ненависть и прекращаться любовь, когда дело коснется слова божия... Так и Давид говорит: я ненавижу их не потому, что они причиняют мне зло и страдание и что они ведут дурную жизнь, а потому, что они презирают, поносят, искажают и преследуют слово божие". "Любовь и вера не одно и то же. Вера ничего не терпит, а любовь все переносит. Вера проклинает, а лю- бовь благословляет; вера требует мести и наказания, а любовь - пощады и прощения". "Вера скорее допустит, чтоб все твари погибли, нежели чтоб погибло слово божие и осталась одна ересь; ибо через ересь утрачивают самого Бога" (Лютер, т. VI, стр. 94; ч. V, с. 624, 630. См. также об этом мое "Разъяснение теологической рецензии" - в "Немецком ежегоднике" и Августина "Enarrat. in Psalm. 138 (139)".) Как Лютер личность, так Августин отличает здесь человека от врага божия, от неверующего, и говорит, что мы должны ненавидеть в человеке безбожие и любить в нем человечность. Но что такое в глазах веры человек в отличие от веры, человек без веры, т.е. без Бога? Ничто, ибо вера есть совокупность всех реальностей, всего достойного любви, всего благого и существенного, лишь такая вера постигает бога. Хотя человек как человек есть подобие божие, но только естественного Бога, Бога как творца природы. Но творец есть только Бог "извне"; истинный Бог, Бог, каким он есть "в себе самом", "внутренняя сущность Бога", есть триединый Бог, в особенности Христос (См. Лютер, ч. XIV, стр. 2 и 3 и ч. XVI, с. 581). И подобие этого истинного, существенного, христианского бога есть только верующий - христианин. Кроме того, человека следует любить не ради него самого, а ради Бога (Августин, De doctrina chr., lib. I, с. 27,22). При таких условиях может ли быть предметом любви неверующий человек, не имеющий ни подобия, ни чего- либо общего с истинным Богом?
Вера отделяет человека от человека и на место основанных на природе единства и любви ставит сверхъестественное единство веры.
"Христианина должна отличать не только вера, но и жизнь... Не впрягайтесь, говорит апостол, в одно ярмо с неверными... Между нами и ими существует величайшее различие (Иероним, Epist. Caelantinae matronae). "Может ли быть брак там, где отсутствует единство веры? Сколь многие из любви к своим женам стали изменниками своей веры!" (Амвросий, Epist. 70, lib. IX). "Христиане не должны вступать в брак с язычниками или иудеями" (Петр Ломбард., Lib. IV, dist. 39, с. 1). Даже это обособление нисколько не противоречит Библии. Скорее, мы видим, что отцы церкви ссылаются именно на Библию. Известное место из апостола, касающееся браков между язычниками и христианами, относится только к бракам, заключенным еще до веры, а не к бракам, которые имеют состояться. Стоит остановиться на том, что говорит Петр Ломб. в цитированной выше книге. "Первые христиане не признавали и не слушались всех тех своих родственников, которые отвращали их от надежды на небесную награду. Это влияние приписывали они силе Евангелия, ради которого они презирали всякое кровное родство, предпочитая... братство во Христе естественному родству. Мы не любим отечества, и нашего имени, даже питаем отвращение к нашим родителям, если они внушают нам что-нибудь против Господа" (Г. Арнольд, Wahres Abbild der ersten Christen, В. IV, с. 2). "Кто любит отца или мать более, нежели меня, не достоин меня (Матф., 10, 37)... В этом случае я признаю в вас не родителей, а врагов... Что у меня общего с вами? Что дали мне вы кроме греха и несчастья?" Бернард (Epist. 111 ex pers. Heliae шоп. ad parentes). "Выслушай изречение Исидора: многие священники и монахи... погубили свои души ради временного благополучия своих родителей... Служители божии, пекущиеся о благе своих родителей, отпадают от любви к Богу" (De modo bene viv,, serm. VII). "Каждого верующего человека считай своим братом" (там же, serm. XIII). "Амвросий говорит, что мы должны больше любить детей, воспринятых нами от купели, нежели детейf которых по плоти произвели мы на свет" (Петр Ломб., Lib. IV, dist. 6, с. 5, addit. Henr. ab Vurim). " Дети рождаются во грехе и потому не наследуют жизни вечной вне отпущения грехов"... И так как несомненно, что в детях есть грех, то следует делать некоторое различие между детьми язычников, остающимися во грехе, и детьми воспринятыми церковью божией" (Меланхтон, Loci, De bapt. inf., Argum. II. См. также приведенное место из Буддеуса как свидетельство узости христианской любви). "С еретиками нельзя ни молиться, ни петь" (Concil. Carthag. VII, can. 72, Карран- ца, Summ.). "Епископы и священники не должны никому, кроме христиан-католиков, ничего из своих вещей дарить, даже своим кровным родственникам" (Concil. Carthag. Ill, can. 13, там же).
Вера имеет значение религии, а любовь - только морали. Эту мысль особенно решительно высказывает протестантизм. Утверждение, что любовь не оправдывает пред Богом, а оправдывает лишь вера, говорит не что иное, как только то, что любовь не имеет религиозной силы и значения (см. Apologia der Augsburgischen Konfess., Art. 3: Von der Liebe und Erfiillung des Gestzes). Хотя здесь и говорится: "Все, что говорят схоластики о любви к Богу, есть бред, ибо невозможно любить Бога, прежде чем мы через веру не познаем милосердия божия. Лишь после этого Бог впервые станет для нас objectum amabile150, возлюбленным, чудным образом". Следовательно, здесь истинным объектом веры сделаны милосердие и любовь. Разумеется, вера прежде всего отличается от любви тем, что полагает вне себя то, что любовь полагает в себе самой. "Мы веруем, что наше оправдание, спасение и утешение находятся вне нас" (Лютер, ч. XVI, стр. 497. См. также ч. IX, стр. 587). Во всяком случае вера в протестантском смысле есть вера в отпущении грехов, вера в милосердие, вера во Христа как Бога, умершего и пострадавшего за человека, так что человеку, желающему достичь вечного блаженства, ничего другого не остается, как только отнестись с полной верой и уверенностью к преданности и любви к нему Бога. Но Бог не только как любовь является предметом веры. Напротив, характерным предметом веры как веры является Бог как субъект. Или, быть может, Бог, не признающий заслуг за человеком, присваивающий все исключительно себе и ревниво оберегающий свою честь, такой себялюбивый Бог и есть Бог любви?
Вытекающая из веры мораль имеет своим началом и мерилом только противоречие природе и человеку. Как высшим предметом веры является предмет, наиболее противоречащий разуму - евхаристия, так и высшей добродетелью морали, остающейся верной и послушной вере, неизбежно является такая добродетель, которая наиболее противоречит природе. Догматические чудеса имели своим следствием чудеса моральные. Противоестественная мораль есть родная сестра сверхъестественной веры. Как вера преодолевает природу вне человека, так ее мораль преодолевает природу в человеке. Этот практический супранатурализм, вершиной которого является "девственность, сестра ангелов, царица добродетелей, мать всего благого" (См. у Бухера: "Geistliches Suchvervoren", Samtl.W., В. VI, 151), был особенно разработан католицизмом, ибо протестантизм сохранил только принцип христианства, а его необходимые последствия произвольно вычеркнул; он интересовался только христианской верой, а не христианской моралью? Протестантизм поставил человека в деле веры на точку зрения первоначального христианства, а в жизни, на практике, в морали - на точку зрения дохристианскую, языческую или ветхозаветную, на точку зрения Адама, или природы. Бог установил брак в раю, поэтому и теперь еще для христианина обязательна заповедь: размножайтесь. Христос дал совет не вступать в брак лишь тем, кто способен вместить это. Целомудрие есть сверхъестественный дар, следовательно, его нельзя требовать от всякого. Но ведь и вера есть сверхъестественный дар, особый дар божий, чудесный акт, как бесчисленное число раз повторяет Лютер, и, однако, вера вменяется всем нам в обязанность. Не потому ли от нас и требуют, чтобы мы свой естественный разум "умерщвляли, омрачали и поносили"? Разве инстинкт ничему не верить и ничего не принимать, что противоречит разуму, не так же силен в нас, естествен и необходим, как и половой инстинкт? Если мы просим у Бога веры, потому что сами слишком слабы, почему же мы на том же основании не должны молить Бога о целомудрии? Неужели Бог откажет нам в этом даре, если мы будем серьезно умолять его? Никогда; следовательно, мы можем признавать целомудрие столь же общеобязательным, как и веру, ибо на что не способны мы сами по себе, мы можем получить от Бога. Что можно возразить против целомудрия, можно возразить и против веры, и что можно сказать в пользу веры, можно сказать и в пользу целомудрия. Одно обусловливается другим; со сверхъестественной верой необходимо связана сверхъестественная мораль. Эту связь разорвал протестантизм; в вере он утверждал христианство, а в жизни, на практике, отрицал его, он признавал автономию естественного разума и восстановлял человека в его первоначальных правах. Протестантизм отверг безбрачие и целомудрие не потому, что они противоречили Библии - она скорее отстаивает целомудрие, - а потому, что оно противоречит человеку, противоречит природе. "Кто хочет быть одиноким, должен отказаться от имени "человек" и доказать, что он ангел или дух... Жаль, что человек бывает настолько безумен, что удивляется или стыдится, если мужчина берет себе жену, тогда как никто не удивляется, что люди едят и пьют. И эта потребность, производящая на свет людей, может вызывать еще сомнение и удивление" (Лютер, ч. XIX, стр. 368, 369). Следовательно, мужчине так же необходима женщина, как необходимы пища и питье. Согласуется ли с Библией это неверие в возможность и реальность целомудрия, ибо в Библии безбрачие восхваляется как похвальное и, следовательно, как возможное и достижимое состояние? Нет! Оно прямо противоречит ей. Протестантизм отрицал христианский супранатурализм в области морали вследствие своей практичности и рассудительности, следовательно, отрицал его самостоятельно. Христианство существует для него только в вере, но не в области права, морали и государства. Правда, любовь (совокупность морали) принадлежит к существенной характеристике христианина, так что, где нет любви, где вера не проявляется в любви, там нет веры, нет христианства. Но тем не менее любовь есть только внешнее проявление веры, есть только следствие ее, нечто человеческое. "Только вера согласуется с Богом", "вера обращает нас в богов", а любовь делает нас людьми, и как вера существует только для Бога, так и Бог существует только для веры, т.е. только вера есть начало божественное, или христианское в человеке. Вере принадлежит жизнь венная, а любви - только эта преходящая жизнь. "Бог еще задолго до пришествия Христа даровал миру эту временную земную жизнь и заповедал любить его и ближнего. Затем он даровал миру своего сына Христа, чтобы чрез него и в нем обрели мы жизнь вечную... Моисей и закон принадлежат к этой жизни, а для будущей жизни мы должны иметь господа" (Лютер, ч. XVI, стр. 459). Следовательно, хотя любовь - непременное свойство христианина, но христианин лишь потому христианин, что он верует во Христа. Правда, служение ближнему - в какой бы форме, состоянии или призвании оно ни проявлялось - есть служение Богу. Но Бог, которому я служу, исполняя какую-нибудь мирскую или естественную службу, есть только всеобщий, мирской, естественный, дохристианский Бог. Власть, государство, брак существовали еще до христианства и были установлением божиим, но в них бог еще не открывался как истинный Бог, как Христос. Христос не имеет ничего общего со всеми этими установлениями мира, они для него чужды и безразличны. Но именно поэтому всякое мирское призвание или состояние легко уживается с христианством, ибо истинное, христианское служение Богу есть только вера, а ее можно повсюду проявлять. Протестантизм связывает человека только в вере, а во всем остальном предоставляет ему полную свободу, но только потому, что все остальное для веры есть нечто внешнее. Конечно, нас связывают заповеди христианской морали, например, не мстить и т.д., но они имеют для нас значение лишь как для частных лиц, а не как для членов общества. Мир управляется по своим собственным законам. Католицизм "смешал воедино царство мира и царство духа", т.е. он хотел с помощью христианства властвовать над миром. Но "Христос не для того пришел на землю, чтобы вмешиваться в правление императора Августа и учить его, как он должен управлять" (Лютер, ч. XVI, стр. 49). Где начинается управление миром, там прекращается христианство, там действует мирская справедливость - меч, война и суд. Как христианин я без сопротивления допущу украсть мой плащ, но как гражданин я по праву потребую его себе обратно. "Евангелие не отменяет естественного права" (Меланхтон, De vindicta, Loci. См. также М. Хемниц, Loci theol., De vindicta). Короче, протестантизм есть практическое отрицание христианства и практическое утверждение естественного человека. Правда, и он предписывает умерщвление плоти, отрицание естественного человека; но, не говоря уже о том, что это умерщвление и отрицание не имеют уже для него религиозного значения и силы и не оправдывают человека, т.е. не делают его угодным Богу и блаженным, само отрицание плоти в протестантизме ничем не отличается от того ограничения плоти, которое возлагают на человека естественный разум и мораль. Необходимые практические следствия христианской веры протестантизм отнес в будущую жизнь, на небо, т.е. re vera151 он отрицает их. Лишь на небе прекращается мирская точка зрения протестантизма; там мы уже больше не женимся, там впервые мы совершенно обновляемся, а здесь все остается по-старому, "лишь в будущей жизни изменится внешняя жизнь, ибо Христос пришел не для того, чтобьг изменять творение" (Лютер, ч. XV, стр. 62). Здесь мы являемся наполовину язычниками, наполовину христианами, наполовину гражданами земли и наполовину гражданами неба. Но этого деления, этого раскола, или разрыва, не знает католицизм. Что отрицает он на небе, т.е. в вере, то же самое отрицает он, насколько возможно, и на земле, то есть в морали. "Требуется великая сила и большая внимательность, чтобы преодолевать то, чем являешься ты от рождения: во плоти не жить по-плотски, а ежедневно бороться с собой" (Иероним, Epist. Furiae Rom. nobilique viduae). "Чем больше ты принуждаешь и подавляешь природу, тем большую благодать уготовляешь ты себе" (Фома Кемп.,
Imit., lib. Ill, с. 54)." Мужайся и соберись с силами, чтобы совершать то, что противоречит природе" (Ibid., с. 49). "О, сколь блажен человек, который ради тебя, о Господи, отвергает всяческую тварь, насилует природу и распинает желания плоти в жару духовном" (Ibid., с. 48). "Но, увы! жив еще во мне ветхий человек, он еще не вполне распят" (Ibid, с. 34). И эти изречения вовсе не выражают лишь набожную индивидуальность автора сочинения "О подражании Христу"; они выражают истинную мораль католицизма - ту мораль, которую святые подтверждали своей жизнью и которую санкционировал сам глава церкви при всей своей близости к миру (См., напр., Canonisatio S. Bernhardi Abbatis per Alexandnim papam III anno Chr. 1164). Из этого чисто отрицательно морального принципа произошло, что внутри католицизма нашли себе выражение грубые воззрения, утверждавшие, что небесное блаженство может быть достигнуто простым мученичеством без всякого импульса любви к богу.
Правда, и католицизм отрицал іп.ргахі152 супранатуралистическую мораль христианства, но его отрицание имеет существенно иное значение, чем у протестантизма; оно является лишь отрицанием de facto153, а не de jure154. Католик отрицал в жизни то, что он должен был утверждать в жизни, как, например, обет целомудрия, что он хотел утверждать, по крайней мере будучи религиозным католиком, но чего не мог утверждать по природе вещей. Таким образом, осуществляя естественное право, он удовлетворял чувственность, он был, одним словом, в противоречии со своей истинной сущностью, со своим религиозным началом и совестью. "Увы! жив еще во мне ветхий (то есть действительный) человек". Католицизм дал миру доказательство, что сверхъестественные принципы христианской веры, примененные к жизни и обращенные в моральные начала, влекут за собой безнравственные, пагубные последствия. Этим опытом воспользовался протестантизм или, вернее, этот опыт вызвал к жизни протестантизм. Поэтому он обратил - в смысле истинного католицизма, но не в смысле выродившейся церкви - незаконное практическое отрицание христианства в закон, норму жизни; если в жизни, по крайней мере в этой жизни, вы не можете быть христианами, т.е. особыми сверхчеловеческими существами, то вы и не должны быть ими. И он узаконил перед своей погруженной в христианство совестью это отрицание христианства опять-таки на основании христианства и объявил его христианским; поэтому не удивительно, что современное христианство стало наконец выдавать за христианство не только практическое, но и теоретическое, то есть полное, отрицание христианства. Если, впрочем, считать протестантизм противоречием между верой и жизнью, а католицизм - единством их, то само собой разумеется, что этим обозначается в обоих случаях лишь сущность или принцип.