Воскресение Христа есть личное, т.е. телесное, бессмертие как чувственный, несомненный факт.
"Христос воскрес - это совершившийся факт. Он сам явился ученикам своим и верующим: они осязали тело его... Вера подтвердилась не только в сердце, но и в глазах людей" (Августин, Serm. ad pop., serm. 242, с. 1, serm. 361, с. 8. См. об этом также у Меланхтона, Loci, de ressurr. mort.). "Философы, желавшие считаться лучшими из людей, предполагали, что душа после смерти избавляется от тела; освободившись от тела, как из темницы, она является в собрание богов, где с нее спадает всякая телесная тяжесть. О подобном бессмертии мечтали философы, хотя и сами они не были в нем твердо уверены и не могли его защитить. Но священное писание иначе учит о воскресении и вечной жизни и внушает нам столь твердую надежду на них, что мы уже не можем сомневаться" {Лютер, ч. I, с. 459).
Христианство обратило человека во внемировое, сверхъестественное существо.
Мы "не имеем здесь постоянного града, но ищем будущего" {К евреям, 13,14). "Водворяясь в теле, мы устранены от господа" (2. Кор. 5, 6). "Пока мы странствуем в нашем собственном теле, мы чужды себе, а наша жизнь в этом теле есть не что иное, как странствие; и все блага наши, которые приобретаем мы ради тела, как-то: пашни, жилища, деньги и т.п., суть также не что иное, как суетные, чуждые нам вещи и странствия". "Поэтому мы должны жить в этой жизни, как пришлые чужеземцы, пока не достигнем истинного отечества, не перейдем в лучшую жизнь, которая есть жизнь вечная" {Лютер, ч. II, стр. 240, 370 и след.). "Наше же жительство (или, вернее, наше право на отечество, 7тоХгтєг>|і(Х) на небесах, откуда мы ожидаем и спасителя, господа нашего Иисуса Христа, который уничиженное тело наше преобразит так, что оно будет сообразно славному телу его, - силою, которою он действует и покоряет себе все" {К филиппийцам, 3, 20, 21). "Мир не производит человека, и человек не есть часть мира" {Лактанций, Div. inst., lib. П, с. 6). "Небо принадлежит миру; но человек превыше мира" {Амвросий, Epist., lib. VI, Ер. 38). "Познай, о человек, свое достоинство, познай величине человеческой природы. И хотя ты имеешь тело, общее с миром, но в тебе есть нечто возвышенное и тебя нельзя сравнивать с остальными творениями" (Бернард, Opp. Basil. 1552, S. 79). "Христианин возвышается над всем миром; он пребывает не только на небесном своде, но мысленно облетает также и наднебесные пространства и несет свои молитвы Богу, как бы поставленный святым воодушевлением вне мира" (Ориген, Contra Celsum, ed. Hoeschelio, S. 370). "Что делаешь ты, брат мой, в мире людей, ты, который больше, чем божий мир?" {Иероним, Ad Heliod. de laude vitae solit.). "Весь этот мир не имеет такой цены, как единая душа, ибо Бог принес себя в жертву не ради целого мира, а ради души человеческой. Итак, ценность души еще выше, ибо она могла быть спасена лишь кровью Христа" (Meditat. devotiss., с. 2, Псевдо-Бернард). "Августин говорит: оправдание грешника есть более великое дело, чем сотворение неба и земли, ибо небо и земля прейдут, но спасение и оправдание предопределенных пребудет вечно Августин прав. Хотя благо целого есть большее благо, чем благо отдельной части того же целого, ибо то и другое принадлежит к одному роду, но благо спасения одного из людей есть большее благо, чем естественное благо целого мира" (Фома Акв., Summa, Prima secund. partis, Qu. 113, 9). "He лучше ли потерять весь мир, чем утратить Бога, который создал мир и может еще создать бесчисленные миры и который лучше, чем сто тысяч миров, чем все бесчисленные миры. Ибо можно ли сравнивать преходящее с вечным?.. Одна душа лучше, чем целый мир" (Лютер, ч. XIX, стр. 21).
Безбрачие и монашество - конечно, в их первоначальном, религиозном значении и виде - суть чувственные явления и необходимые следствия супранатуралистической, внемировой сущности христианства.
Конечно, они противоречат - причина тому изложена в этой книге - христианству, но только потому, что само христианство противоречиво. Они противоречат экзотерическому, практическому, но не эзотерическому, теоретическому христианству; они противоречат христианской любви, поскольку она распространяется на человека, но не противоречат христианской вере и христианской любви, поскольку она любит людей ради бога как сущности внемировой и сверхъестественной. Правда, о безбрачии и монашестве ничего не говорится в Библии. И это вполне естественно. В начале христианства дело шло только о признании Иисуса Христом, Мессией, только об обращении язычников и иудеев. И это обращение было тем настоятельнее, чем ближе ожидались день суда и кончина мира, - отсюда periculam in mora140. Вообще не было еще времени и возможности для тихой жизни, для монашеского созерцания. Поэтому тогда по необходимости преобладало более практическое и даже свободомыслящее настроение, чем впоследствии, когда христианство уже достигло светского господства и вместе с тем угасла и жажда обращения (См. об этом Карранца, Summa, ed. cit., S. 256). Но раз христианство реализовалось в мире, оно необходимо должно было развить свою супранатуралистическую, сверхмировую тенденцию до отречения от мира. И это настроение, направленное к обособлению от жизни, от тела и от мира, это вначале гиперкосмическая, потом антикосмическая тенденция вполне соответствует настроению и духу Библии. Кроме уже приведенных и других общеизвестных цитат можно привести еще и следующие примеры. "Ненавидящий душу свою в мире сем сохранит ее в жизнь вечную" (Иоанн, 12, 25). "Знаю, что не живет во мне, т.е. в плоти моей, доброе" ("К Римлянам", 7, 18, 14). "Древние сводили происхождение всякой греховности к телу(И.Г. Розенмюллер, Scholia). "Итак, как Христос пострадал за нас плотию, то и вы вооружитесь тою же мыслью; ибо страдающий пло- тию перестает грешить" (1 Поел. Петра, 4, 1). "Имею желание разрешиться и быть со Христом" (К Филиппийцам, 1,23). "Мы благодушествуем и желаем лучше выйти из тела и водвориться у господа" (2. Коринф., 5, 8). Поэтому плоть (по крайней мере чувственная, действительная плоть) составляет преграду между Богом и человеком, следовательно, она мешает соединенйю с Богом и является чем-то ничтожным, подлежащим отрицанию. Под миром, отрицаемым христианством, следует понимать не только суетную жизнь наслаждений, но и действительный, объективный мир; это наглядным образом видно из веры, что с пришествием господа, т.е. с завершением христианской религии, прейдут небо и земля.
Нельзя обойти молчанием различие между верой христиан и верой языческих философов в конец мира. С точки зрения христианской, гибель мира есть только кризис веры - отделение всего христианского от антихристианского, торжество веры над миром, суд божий, антикосмический, супранатуралистический акт. "Нынешние небеса и земля, содержимые тем же словом, сберегаются огню на день суда и погибели нечестивых человеков" (2. Петра, 3, 7). У язычников гибель мира есть кризис самого космоса, закономерный, в существе природы заложенный процесс. "Начало мира объемлет не только солнце и луну, чередование звезд и зачатки жизни, но также элементы будущих преобразований земли. Сюда относится и потоп, который подобно зиме и лету обусловливается мировым законом" (Сенека, Nat. qu., lib. Ill, с. 29). В мире существует имманентный принцип жизни, или сущность самого мира, которая рождает из себя этот кризис. "Вода и огонь суть владыки земли. От них исходит начало мира, от них и конец его" (Там же, стр. 28). "Все, что есть, некогда перестанет быть, но не погибнет, а только распадется" (он же, Epist. 71).
Христиане исключали себя из гибели мира. "И пошлет ангелов своих с трубою громогласною и соберут избранных его от четырех ветров, от края небес до края их" (Матф., 24, 31). "И волос с головы вашей не пропадет. И тогда увидят сына человеческого, грядущего на облаке с силою и славою великою. Когда же начнет это сбываться, тогда восклонитесь и поднимите головы ваши, потому что приближается избавление ваше" (Лука, 21, 18, 27-28). "Итак, бодрствуйте на всякое время и молитесь, да сподобитесь избежать всех сих будущих бедствий и предстать пред сына человеческого" (Там же, 36). Язычники, напро- шив, отождествляли свою судьбу с судьбой мира... "Эта вселенная, объемлющая в себе все человеческое и божеское... некогда разрушится и погрузится в прежний хаос. Нечего будет сожалеть о гибели отдельных лиц. Кто же будет так высокомерен и безмерно притязателен, чтобы требовать из этого всеобщего жребия тленности исключения для себя и своих присных?" (Сенека, Cons, ad Polyb., с. 20, 21). "Итак, все человеческое некогда погибнет. Не защитят ни стены, ни башни. Не помогут храмы молящимся" (Он же, Nat. qu., lib. Ill, с. 29). Здесь мы опять имеем характерное отличие язычества от христианства. Язычник забывал себя из-за мира, а христианин - мир из-за себя. Но как язычник отождествлял свою гибель с гибелью мира, так и свое возрождение и бессмертие он отождествлял с бессмертием мира. Для язычника человек был обыкновенным, а для христианина - избранным существом; христианину бессмертие представлялось привилегией человека, а для язычника оно было общим достоянием, на которое он притязал лишь настолько, насколько предоставлял в нем участие и другим существам.
Христиане ожидали близкой кончины мира, ибо христианская религия не содержит в себе начала космического развития, - все, что развивалось в христианстве, развивалось лишь в противоречии с его первоначальной сущностью, ибо с существованием Бога во плоти, т.е. непосредственным тождеством сущности рода с индивидуумом, все было достигнуто, жизненная нить истории окончательно оборвана и осталось лишь место для мысли о будущем, повторном пришествии господа. Язычники, напротив, относили кончину мира к отдаленному будущему186, ибо они, живя в созерцании вселенной, не приводили небо и землю в движение только ради себя, ибо они расширили свое самосознание и возвысились до сознания рода, а бессмертие полагали в его продолжении и, таким образом, предоставляли будущее не себе, а грядущим поколениям. "Настанет время, когда наши потомки будут удивляться, что мы не знали таких очевидных вещей" (Сенека, Nat. qu., lib. VII, с. 25). Кто полагает бессмертие в себе, тот отрицает принцип исторического развития. Правда, христиане, по словам Петра, ожидают новой земли и нового неба. Но с этой христианской, т.е. надземной, землей навсегда закрывается зрелище истории и наступает конец действительного мира. Язычники, напротив, не ставили никаких границ развитию космоса; они полагали, что мир погибнет, чтобы вновь возникнуть помолодевшим, как мир действительный; они желали ему вечной жизни. Христианская кончина мира была делом чувства, объектом страха и надежды, а для язычников гибель мира представлялась делом разума и природы.