Глава 5 ДЖ. СТ. МИЛЛЬ, Г. СПЕНСЕР И ИХ ИДЕИ В РОССИИ XIX ВЕКА

Дж. Ст. Милль и его идеи в России XIXвека

Современники очень высоко оценивали Дж. Ст. Милля (18061873) и его влияние на интеллектуальную атмосферу XIX века. «Он оказал громадное влияние на современное поколение», — писал В.

Вместе со своим отцом, Джеймсом Миллем и Дж. Бентамом он явился ниспровергателем устаревших взглядов [Кэртней, с. 100101]. «Он (Милль. — Авт.) умер сорок лет назад, — писал С. Рапопорт в 1912 г., — но может считаться нашим современником» [Рапопорт, 1912, с. 214]. «В противоположность Конту, — считал М. Туган- Барановский, — Милль не создал новой школы и не выработал законченной философской системы. Он более чем кто-либо другой, содействовал распространению во всем цивилизованном мире правильного понимания духа современной науки, возникшей на почве изучения природы» [Туган-Барановский, 1892, с. 71].

Дж. Ст. Милль интересовался Россией и следил за событиями в ней. Когда Н. Огарев послал ему книгу очерков о ситуации в России, увидевшую свет в Лондоне в 1862 г., то Милль ему ответил (тогда он был во Франции), что считает развивающуюся в России нравственную, политическую и социальную революцию одним из самых важных явлений века, столь богатого великими событиями: «Я слежу за всеми перипетиями ее с самым живым интересом, как ни трудно мне судить об их значении» (письмо Милля приведено в: [Рапопорт, 1912, с. 219-220]).

Дж. Ст. Милль оказался фигурой в каком-то смысле переходной от философии Д. Юма к философии Г. Спенсера, — мыслителем, продемонстрировавшим отход от доктрины эмпиризма.

Будучи довольно восприимчивым по своему характеру, Дж. Ст. Милль в разные периоды своей жизни испытывал влияние различные мыслителей: в юности он испытал сильное влияние со стороны отца и Дж. Бентама. Затем он был под впечатлением от работ Д. Юма и Т. Брауна [Городцев, 1881, с. 2], Дж. Х. Стерлинга и Т. Кар- лейля [Кэртней]. В зрелые годы, когда Дж. Ст. Милль после кончины своей первой супруги смог жениться на г-же Тейлор, то он находился под ее значительным влиянием. В области логики на него оказали влияние «Новый Органон» Ф. Бэкона и «Элементы логики» Р. Уэтли, впервые увидевшие свет в 1826 г.; в области политической экономии — труды Д. Рикардо и Т. Р. Мальтуса, причем труды Рикардо и А. Смита получили известность именно после выхода в свет «Начал политической экономии» Милля [Туган-Барановский, 1892, с. 85]. Хотя Ф. Бэкон и рассматривал логику как ветвь рациональной психологии, но с позиций сегодняшнего дня можно сказать, что в XIX веке Дж. Ст. Милль подал самый сильный голос против психологизма в логике [Woods, 1999, p. 318].

Дж. Ст. Милля принято относить к позитивизму, краеугольные камни которого были заложены О. Контом. Именно к позитивизму его причисляли и современники[20]. Однако «Милль отнесся к учению Конта настолько самостоятельно, что в Западной Европе редко теперь смешивают «английский позитивизм» с «контизмом», и имея в виду слабое распространение учения Конта, считают иногда французских мыслителей представителями метода, противополагаемого методу позитивному, и характеризуемого, главным образом, подчинением его влиянию платоновского вдохновения.

Милль рассказывает в своих мемуарах, что «Курс позитивной философии» Конта впервые попал к нему в руки уже тогда, когда у него были написаны труднейшие главы «Системы логики»[21] [Лесе- вич, 1891, с. 46]. Более того, классификация наук О. Конта стала популярной именно после выхода книги Дж. Ст. Милля «О. Конт и философия позитивизма» в 1865 г. «Один из самых первостепенных умов современной Европы, — замечал П.Л.

Дж. Ст. Милль критиковал О. Конта, но в то же время, писал В. Лесевич, он «подвигается вперед рука об руку с Контом, то расходится с ним». Милль убежден, что метафизики можно избежать путем особой схематизации научного материала. Когда Милль говорит о «логике науки и философии науки, он очевидно предполагает схему этих наук и именно схему Огюста Конта ... Метафизический призрак держит в блокаде замкнутый в схеме позитивизм и не дает ему никакого выхода к развитию [Лесевич, 1877, с. 130-131].

При этом, по мнению В. Лесевича, «великою заслугою Милля навсегда останется, конечно, сведение понятия философии с онтологической почвы на гносеологическую. Литтре и другие ученики Конта могли повторять впоследствии до пресыщения наивные рассуждения о том, что самый объект изучения иерархизирован, и ие- рархизирован именно так, как это было высказано Контом — для Милля и его последователей утверждения эти раз навсегда отлетели в прошедшее, и философия — как то твердо установил Милль — стала научным познанием человека разумного, нравственного и общественного» [Лесевич, 1891, с. 85]. «Громадное значение Дж. Ст. Милля в истории развития новейшей научно-философской мысли едва ли будет отрицаться даже самыми горячими противниками названного мыслителя. Его «Система логики» с ее новейшим истолкованием индуктивного процесса, с ее разработкою известных экспериментальных методов, с ее изложением методологических принципов основных моральных дисциплин, является одним из крупнейших произведений логической литературы за все XIX столетие. Но нельзя сказать, чтобы основные философские принципы Милля, его эмпиризм утратили всякий кредит в глазах позднейшей философии. Наоборот, мы видим, что это направление в самое последнее время высоко ценится некоторыми выдающимися представителями даже немецкой философской мысли, прошедшими строгую школу критицизма», — отмечал Н.

В русской литературе учение Милля, тем не менее, понимали по- разному. Так, В. Лесевич категорически не согласен с Г.Н. Вырубовым, когда он «глядя на Милля сверху вниз, низводит его до роли эссеиста...» [Лесевич, 1891, с. 57] С. Аскольдов же упрекает Г. Чел- панова в том, что тот превратил Милля в «грубого сенсуалиста» [Аскольдов, 1904, с. 527].

Разночтения в понимании идей Милля были естественными и возникали, в частности, потому, что он творил «в период смешения представлений и понятий». Характер критики идей Милля многочисленными оппонентами позволил ему утверждать, что глубже всех и обоснованней его критиковал И. Тэн [Лавров, 1878, с. XXI, XXIV].

Между тем Милль немало сделал, чтобы покончить с такого рода «смешением». Развитие им идей в русле индуктивной логики обогатило науку более отчетливым пониманием сущности и механизмов функционирования эмпирического знания. Здесь Милль исходил из учения об индукции[22] Ф. Бэкона, усовершенствованного Дж. Гершелем и В. Уэвеллем[23]. «Джон Гершель первый стройно изложил теорию наведения. но не Джон Гершель и того менее Уэвелль указали то место, которое должен занимать индуктивный метод в теории познания вообще. Эта честь безраздельно принадлежит Миллю, который, обобщив методы предложенные Гершелем, беспристрастно указал в своей «Системе дедуктивной и индуктивной логики» на одинаковую необходимость в совокупности логического мышления, как наведения, так и вывода, показав притом, что цель всех наук сделаться в конце концов выводными, — писал Н. Хмелев- ский» [Хмелевский, 1866, с. XIX]. Оценивая достижения предшественников Милля, можно сказать, что «у Гершеля Милль нашел очерки теории знания, приложимой к естественным наукам, и захотел обобщить методы им предложенные. В сочинении Уэвелля[24] он имел перед собой попытку изложить полный кодекс теории знания, но испорченной половинчатыми взглядами и недостатком истинно научного понимания у самого автора». Тем не менее, в силу своего позитивизма Милль «едва коснулся логической теории вещей».

Многие отечественные авторы подчеркивали важность перевода и издания в России логических работ вообще и трудов Милля в частности. Так, А.П. Федоров сетовал, что «ничто так ни шатко и ни туманно, как логика» говорит о важности издания трудов в этой «туманной области, начиная от древней «школьной», как называют ее в Англии, да и отчасти у нас, логики Аристотеля, знаменитая «Положительная логика» Милля, наделавшая так много шуму и на родине, и заграницей и, наконец, у нас в России, занимает видное место и составляет целую эпоху в истории науки о мышлении, которая является, так сказать, канвою всякого вообще научного знания, как в области отвлеченных представлений, так и в области экспе- риментализма» [Федоров, 1897, с. IV, V].

Торжество эмпирических наук в XIX веке и прогресс техники и технологии подводили к утверждению, что «с успехами наведения, как логического метода, неразрывно связаны блестящие успехи новейшей цивилизации. Слава шотландской философии состоит в том, что она приложила к науке человеческого духа тот же великий индуктивный метод, который систематизировал впервые Бэкон и приложил его к философии природы.» [Хмелевский, 1866, с. VI]. По существу индуктивная логика воспринималась философами как новый революционный шаг в развитии этой науки. Математическая логика, которая уже начинала в середине XIX века свое стремительное становление как качественно новый этап в развитии логической мысли, была философам малоизвестна едва ли не вплоть до конца века. Более того, ими не различались еще в должной мере собственно логические и философские произведения, которые в той или иной мере затрагивали проблемы мышления (имея в виду, скажем, Гегеля). Это позволяло говорить, что «Аристотель, Декарт, Бэкон, Кант, Гегель, Тренделенбург, Гершель, Милль — вот вся самостоятельная литература логики» [Лавров, 1878, с. XXV].

Весьма обстоятельно критиковал логические идеи Милля (и, кстати, Г.

Основанием знания должно считаться не методическое индуктивное исследование непосредственно данных фактов, как хотел, по мнению М.И. Каринского, Милль, а то, что предлагал Г. Спенсер — «наивысшая ассоциативная связь представлений; индуктивный же методический процесс, подобно всякому другому процессу, сам должен искать своего оправдания в той же ассоциативной связи.» Между тем непоследовательность Г. Спенсера при объяснении им фактически существующего знания заключается только в том, продолжает М.И. Каринский, что «совершенно достаточным признаком этой связи он считает ее разрывность, игнорируя неизбежный дополнительный ее признак, отсутствие стоящих в антагонизме с суждениям, опирающимся на эту связь, других суждений, имеющих также притязание опираться на ассоциативные связи представлений» [Каринский, 1907, с. 179-180]).

Даже силлогизм в интерпретации Милля, полагал Каринский, основан на опыте, а не на очевидной связи посылок и заключения, т.е. не на умозрении. Однако опытным путем доказать формулы вывода нельзя, а, значит, остается лишь верить в их истинность, оставляя вопрос об их логической обоснованности открытым. Ассо- цианистский эмпиризм, по мнению Каринского, ошибался в том, что игнорировал саму возможность умозрительной очевидности (см.: [Лосский, 1994, с. 160-161]).

Весьма сурово индуктивные методы установления причинной связи и зависимости явлений Милля критиковал Л.В. Рутковский. Он сводил эти методы к разделительным силлогизмам и показывал, что они не могут рассматриваться как методы индуктивного доказательства (см.: [Рутковский, 1899]). Эта критика позже была признана несостоятельной [Маковельский, 2004, с. 454].

Между тем Л.М. Лопатин усматривал заслугу Милля как раз в том, что он раскрыл понимание индукции «со всею строгостью и во всех последствиях: для него индукция состоит в том, что из нескольких случаев единообразия в последовательности или сосуществовании каких-нибудь явлений мы заключаем, что это единообразие присутствует во всех явлениях известного класса» [Лопатин, 1892, с. 57]. Видно, что Лопатин оценивал заслуги Милля во многом именно через призму представлений ассоциативной психологии и его взгляды в духе этого психологического направления не кажутся ему в сколько-нибудь значительной степени не соответствующими уровню науки.

Некоторая связь идей Милля с ассоцианизмом позволяла его современникам говорить, что он внес вклад и в развитие психологии. Н. Хмелевский писал, что «континентальные мыслители часто упрекали Англию в равно души к высшей философии. Но Англия не всегда заслуживала этот упрек и уже заявила несомненными симптомами, что она не хочет заслуживать его долее. Ее мыслители снова начали видеть, — что ими забыто лишь временно, — что истинная Психология есть необходимая научная основа Морали, Политики, Науки и искусства Воспитания; что Метафизические трудности лежат у корня каждой науки; что поладить с этими трудностями можно только разрешением их, и что до тех пор, пока они не будут разрешены — положительно если возможно, но отрицательно во что бы то ни стало, — мы никогда не может быть уверены, чтоб какое-либо человеческое знание, даже естествознание, покоилось бы на солидных основаниях» [Хмелевский, 1869, с. 2].

Оценки учения Милля как по существу в своем основании психологического были достаточно типичны для русских ученых. Например, М. Туган-Барановский считал, что главную задачу Милль видел в построении социальной науки, но в реальности предметом его исследования была «психическая жизнь человечества в самом широком смысле этого слова. Изучение психических процессов отдельной личности служило ему основанием для разработки социальных вопросов: жизнь индивидуума и общества — вот постоянная тема сочинений Милля. Он был убежден в том, что социальная наука не может иметь самостоятельного характера, и что законы социальных явлений могут быть открыты только тогда, когда мы поймем явления, происходящие в душе отдельного человека» [Туган- Барановский, 1892, с. 71].

Дж. Ст. Милль оставил и крупные труды в области политической экономии. Здесь он примыкал к идеям Рикардо и Мальтуса, хотя, понятно, испытывал влияние Конта и сочувствовал французским социалистам, особенно Сен-Симону и Фурье [Туган-Барановский, 1892, с. 85].

Одним из переводчиков и комментаторов труда Дж. Ст. Милля, посвященного основаниям политической экономии, в 1860-1861 гг. явился Н.Г. Чернышевский. «Книга Милля признается всеми экономистами за самое лучшее, самое верное и глубокомысленное изложение теории, основанной Адамом Смитом, — писал он. — Милль пишет, как мыслитель, ищущий только истины, и читатель увидит, до какой степени различен дух науки, им излагаемой, от направлений тех изделий, которые выдаются у нас за науку . Мы переводим его книгу не потому, чтобы считали ее вполне удовлетворительною, а только потому, что в ней честно и верно изложена та сторона науки, которая развилась раньше других частей и служит основанием для дальнейших выводов» [Чернышевский, 1949, с. 7]. Частично перевод печатался в журнале «Современник», а после ссылки перевод с комментариями в полном объеме был опубликован родственником Н.Г. Чернышевского А.Н. Пыпиным в 1865 г., хотя упоминания имени Чернышевского там из-за опасения возможности запрета печатания книги не имелось (см. [Милль, 1865]).

Милль явился одним из наиболее крупных представителей европейского либерализма. В России была опубликован его книга «О свободе», а в своих работах по политической экономии он предостерегал от социалистических настроений — поначалу довольно резко, но позже смягчил свои высказывания. Рассуждая о свободе мысли и слова, Милль писал, что «уже прошли те времена, когда нужно было защищать «свободу печати» как оборонительное средство против деспотизма правительств . В наше время совершенно излишне приводить какие-либо доводы в доказательство того, что ни законодательной, ни административной власти в том случае, когда интересы ее согласуются ни с интересами народа, не должно быть вверяемо право приписывать народу каких именно убеждений он должен придерживаться и определять какие ему учения и доводы выслушивать дозволительно, какие — нет ... Хотя английские законы о печати в наши дни (1859) отличаются почти той же раболепностью, как и законы времен Тюдоров, тем не менее, однако, вряд ли следует опасаться, чтобы они могли быть в наше время применены на деле к ограничению свободы речи.» [Милль, 1906, с. 78].

Этические воззрения Милля находились в рамках утилитаризма и счастье рассматривалось как основная цель жизни. «Самопожертвование, готовность лишиться не только счастья, но и самой жизни для блага других людей он признавал высшей добродетелью, которую преимущественно следует развивать воспитанием», — констатировал М. Туган-Барановский [Туган-Барановский, 1892, с. 85]. Между тем, воззрения Милля на положение женщины в обществе воспринимались некоторыми русскими учеными как создающие резкий контраст с его в целом гуманистическим мировоззрением. Милль настаивает на подчиненном характере женщины и, в противовес Конту, даже сравнивает это положение с положением раба. Он выставляет семейное благополучие чем-то вроде помехи к общественной деятельности женщины и разделяет женщин на две категории — матерей и хозяек, и холостых и трудящихся, отмечает Н. Соловьев [Соловьев, 1870, с. 7, 13, 16].

Между тем, по свидетельству современников, Милль ни на минуту «не забывал ни об обстановке, в которой людям приходится действовать, ни о самом характере людей. Отсюда — близость его массе, несмотря на всю отвлеченность его ума» [Рапопорт, 1912, с. 214]. В то же время религиозно настроенные русские авторы писали, что «проповедуя нравственность людям . Милль не знал действительной жизни людей, действительных их порывов и стремлений, действительных удовольствий и неудовольствий. Человечество скорее было для него отвлеченное понятие, чем действительность. Он не выходил из своего кабинета в общественную жизнь людей. Эта живая книга не открывалась перед Миллем.» [Зенгер, 1903, с. 7]. С ними соглашались исследователи творчества Милля: «Все его воспитание, столь исключительное по приемам, столь сухое и сурово теоретическое, было направлено на то, чтобы создать из него «логическую машину», а не широкого и чуткого наблюдателя жизни. И все же заложенных в Милле природой качеств не могли вытравить никакие «эксперименты» его отца, узкого теоретика . Джону Ст. Миллю был свойственен оптимизм, никогда не переходящий в мечтательность и преувеличения» [Рапопорт, 1912, с. 214, 213].

Милль почти всю жизнь был чужд религии, он не получил религиозного воспитания, поскольку его отец занимался воспитанием его рассудка, а не сердца, считали близкие к религии авторы: «Отец Милля забыл, что его сын человек и требует человеческого воспитания. Воспитание существенным образом испортило, извратило молодую, впечатлительную, пылкую, полную любви и симпатии натуру Милля. Под гнетом такого отца Милль находился 16 лет» и лишь под закат своей жизни Милль «осознал непригодность нерелигиозного воспитания и стал перевоспитываться под влиянием христианских мыслителей», поскольку его нерелигиозное мировоззрение вошло в противоречие с его «собственным позитивным философствованием» [Городцев, 1881, с. 1, 3]. Положение позитивной философии, которого придерживался и Милль, согласно которому материя не имеет начала и самостоятельно существует от вечности «ложна и нечистива» и «ложь эта давно опровергнута», полагали такого рода авторы. «Христианская религия нигде не говорит об уничтожении или исчезновении материи в будущем; она только учит, что материя как в начале получила бытие по воле Всемогущего Творца, так и теперь продолжает существовать, подвергаясь разным видоизменениям, в зависимости от той воли Всевышнего, обнаруживающейся и в самых законах материи», — писали они в комментариях к книге «Огюст Конт и положительная философия» [Неклюдов, Тиблен, 1867].

Наконец, надо сказать, что иногда переводы Милля, равно как и других представителей британской социально-философской мысли делались с неанглийских изданий и потому оригинальные мысли авторов в той или иной мере искажались. На это обращалось внимание в рецензиях на переводные книги (см., например, [Виноградов, 1904, с. 133]).