<<
>>

НАУКА КАК СОЦИАЛЬНЫЙ ИНСТИТУТ

  Моя задача — понять, как возможно бытование науки и научного сообщества в наше время с «организационно-деятельностной» точки зрения. Центральная проблема в данном случае выглядит следующим образом: с одной стороны, ученый — предельно свободный человек, расширяющий границы познаваемого мира.
С другой стороны, он же в определенном смысле является слугой «социальной машины» науки, работником фабрики «по производству знаний». Противоречивость личной и профессиональной ситуации ученого в современном мире является отправной точкой моей попытки представить свое вйдение социальной природы и организационных перспектив деятельности как отдельно взятого ученого, так и научного сообщества в целом.

Итак, начнем с того, что общепринятым стал анализ самого феномена научной деятельности в трех основных ракурсах или по трем проблемным срезам. Во-первых, наука именно как определенный тип деятельности, реализуемый в соответствии с установленными нормами, правилами и методами. Во-вторых, наука как часть и/или форма культуры, культуросообразная определенной традиции или формирующая саму культурную традицию. И наконец, в-третьих, возможно и необходимо рассмотрение науки как специфического социального института или системы институтов, различного типа социальных общностей, непосредственно взаимодействующих со структурами социума как такового. Анализ социальной природы науки сразу же выводит нас на проблематику отношений ученого и власти, формирования управленческих систем в научно-исследовательской деятельности, проектирования «социального заказа» на результаты научной работы.

Очевидно, что любой ученый работает не в пустоте или на необитаемом острове, а совместно с другими учеными, исполь-

зуя при этом материальные, информационные, политические или культурные ресурсы различных государственных и социальных структур. С другой стороны, сама система социально-политических и культурных факторов общественной жизни, тенденции ее развития в значительной степени проблематизируют деятельность отдельно взятого исследователя, вносят определенные «искажения» в процесс реализации методологических стратегий исследовательской деятельности.

Рассмотрим достаточно простой пример, который я условно назову «парадоксом ученого». Смысл его заключается в том, что любого студента и аспиранта, готовящегося к карьере ученого, в стенах учебного заведения воспитывают как свободного мыслителя, для которого открыты все горизонты свободного научного поиска. Его предназначение состоит в искании чистой научной истины и собственном развитии. Именно такой взгляд на природу исследовательского труда (транслируемый старшим поколением) привлекает молодежь. Однако, «выучившись на ученого», молодой исследователь попадает в ситуацию реального научно-исследовательского учреждения, в котором существует достаточно жесткая иерархия властных отношений, детальное разделение труда между различными группами и сотрудниками. Теперь его проблема заключается в том, чтобы «выполнять совершенно конкретную задачу». Возможности свободного выбора темы исследований и способов самой работы крайне ограниченны. Молодой человек, фигурально выражаясь, «ставится к станку» и вынужден «точить свою деталь»[CCLXVIII]. Все бы ничего, но в опыте молодого исследователя еще живы представления о характере научной работы, сформированные процессом обучения. Зачастую, и особенно в наше время, осознание такого противоречия приводит молодого человека к серьезному кризису, переоценке ценностей, а в перспективе — к отказу от планировавшейся карьеры ученого-творца. Кстати, заметим, что в прежние времена последствия таких кризисов были не столь очевидны. Не наблюдался массовый уход молодых сотрудников научно-исследовательских учреждений в другие сферы деятельности. Почему? Всему ли виной мизерная заработная плата, как чаще всего объясняют сложившуюся ситуацию кадрового обеспечения науки?

Я полагаю, что дело, по большей части, не в этом печальном обстоятельстве. Ученому никогда не платили много. Да, были недолгие времена, когда труд отдельных научных сообществ (связанных, скажем, с разработкой ядерного проекта) оплачивался очень хорошо. Всем, кто вспоминает о зарплате советского профессора и сопоставляет ее с зарплатой советского министра, нужно помнить, что профессором молодой исследователь становился далеко не сразу и путь к заветным «корочкам» был сопряжен со множеством препятствий.

Мы говорим именно о начинающем исследователе и об оплате его труда.

Так вот, на наш взгляд, принципиальное значение имеет не столько сама заработная плата, сколько личная и социальная значимость того, что делает исследователь. Результаты фундаментальных исследований могут и не иметь непосредственной социальной пользы, но сам исследователь должен быть убежден, что его работа эффективна, приводит к появлению нового содержания. Причастность к процессу интенсивного появления нового содержания является важнейшим мотивирующим фактором. Для той науки, о которой я могу говорить предметно, — физики такое стремительное содержательное развитие было характерно вплоть до 70-х гг. XX в. Впечатляющие открытия следовали одно за другим. Возникали совершенно новые предметные области работы. Одновременно шел непрерывный процесс формирования новых организационных структур: научно-исследовательских институтов, кафедр, исследовательских центров, т. е. рабочих мест для новых исследователей. Молодежь, вдохновляемая успехами физических наук (и сопряженных с ними технологических дисциплин), с энтузиазмом вливалась в научные коллективы. Работы и соответственно нового содержания, новых результатов хватало на всех. Никто не чувствовал себя обделенным.

Однако в дальнейшем ситуация стала меняться. Процесс появления нового содержания в физике затормозился. Новых идей и направлений работы становилось все меньше. Но с другой стороны, организационная мощь науки оставалась прежней. Количество работающих в науке даже продолжало возрастать. Содержательных ресурсов стало не хватать на всех. Молодежь остро почувствовала свою зависимость от систем организации и систем управления ресурсами. Мотивирующие факторы и соответствующая активность молодых исследователей истощались.

В этой ситуации достаточно было проявиться дополнительным признакам кризиса, в том числе снижению уровня оплаты труда, как на фоне появившихся новых возможностей (формирование частного сектора экономики, новых политических систем) падение общего энтузиазма привело к резкому сокращению числа молодых исследователей, снижению привлекательности научно-исследовательской работы.

Но, повторяю, на мой взгляд, «задающим генератором» данного явления можно считать наметившийся разрыв между скоростью роста нового содержания научно-исследовательской деятельности и уровнем ее организационного развития.

Оптимальным для общего процесса развития науки является некий баланс между двумя процессами: ростом содержания и ростом организационного потенциала. Если этот баланс нарушается, то первый, кто «выходит из игры», — именно молодой исследователь, еще не имеющий надежного доступа к управлению ресурсами, к системе власти и управления в рамках исследовательского учреждения или отдельного исследовательского проекта. Существенное замедление скорости роста содержания выводит на первый план различные формы «квазинаучной» деятельности, направленные прежде всего на доступ и овладение ограниченными ресурсами. Именно ограниченность содержательных, а не только материальных ресурсов способствует формированию в научной деятельности особых, вненаучных по своей сути структур и систем властных отношений. Категория власти, т. е. возможности управлять ограниченными ресурсами различного типа, становится реально работающей. Хочу особо отметить, что система организации и управления научной деятельностью претерпевала значительные изменения в течение достаточно долгого времени, а не только за последние десятилетия.

С момента своего «второго рождения» в эпоху Нового времени и вплоть до середины XX в. научно-исследовательская деятельность развивалась в организационных условиях, которые можно сравнить со средневековым ремесленным производством. Действительно, ученый-мастер вместе со своими ученика- ми-подмастерьями трудился в отдельной мастерской-лаборатории. В этой мастерской был организован процесс непосредст

венной передачи знаний и навыков, связанных с исследовательской работой, от учителя к ученикам. В начале XIX в. в традиции высшего образования возникает такой мощный феномен, как университет В. фон Гумбольдта («Гумбольдтов университет»). Отныне преподавателем мог стать только реально работающий исследователь, имеющий научные труды и своих учеников.

Образование и научная деятельность тем самым были объединены в единый процесс «обучения — вопроизводства знаний — обучения вновь полученным знаниям». В европейских университетах в массовом порядке стали возникать отдельные исследовательские лаборатории, во главе которых стояли крупные ученые. Однако и эта система не изменила сущности «ремесленного производства» как организационной основы научной работы. Ученый-мастер имел полное право называть своим собственным именем изделия такой мастерской — теории, концепции, уравнения, формулы. Продукты научной деятельности носили сугубо индивидуальный, авторский характер.

Но многое стало меняться именно в середине XX в., когда в разных странах началась разработка того, что стали называть ядерным проектом, проектом освоения энергии атомного ядра в военных, а затем и в мирных целях. Значение ядерного проекта заключается не только в том, что впервые физики получили возможность посредством своего знания влиять на пути развития цивилизации. Главный итог реализации ядерного проекта — коренное изменение форм организации научно-исследовательской деятельности.

Произошло то, что в свое время случилось в истории развития капиталистического хозяйства. Тогда возникло мануфактурное производство. Работники из своих мастерских были перемещены в одно производственное помещение. Было введено детальное разделение труда. Каждый отныне выполнял одну трудовую операцию, и само изделие навсегда потеряло авторский характер. В экономике началась эра отчуждения результатов труда от самого работника.

Нечто подобное, но с большим опозданием, на наш взгляд, стало происходить в середине XX в. в рамках разработки ядерного проекта. Ученые из своих мастерских-лабораторий переместились в огромные закрытые исследовательские центры. Их труд оказался разделенным на множество отдельных фрагментов. Каждый занимался сугубо конкретной задачей, поставленной руководством. Только руководители обладали правом формирования конечного результата исследовательской деятельности, только они обладали знанием о целях и смыслах отдельных ее этапов и разделов.

Научный труд в такой системе организации утратил свой индивидуальный характер, его результаты также стали отчуждаться от своих создателей.

Конечно, не стоит преувеличивать, так сказать, степень влияния ядерного проекта на общий процесс развития научного знания. Наука не потеряла возможности предоставить автору право сказать свое слово, выполнить именно свою работу. Но после ядерного проекта общество, властные структуры наконец-то поняли, что можно делать с учеными. Разрушились преграды между изолированным миром исследовательской деятельности и едиными тенденциями социокультурного движения. Ученый стал восприниматься (да и сам себя воспринимать) как разновидность государственного служащего — хотя бы по способам получения ресурсов, необходимых в работе. Сама природа научной деятельности стала все больше приобретать социально-детерминированный, социально-сообразный характер. Одновременно не только ядерный проект, но и другие глобальные инновационные проекты — ракетно-космический, компьютерный, биотехнологический — сформировали новый вектор движения самой науки.

Суть его — проектирование нового мира, «светлого будущего» всего человечества, проектирование новых форм биологической и социальной жизни. Социокультурное проектирование становится неотъемлемой частью общенаучного дискурса, смыслообразующим пространством, объединяющим различные типы и формы научно-исследовательской практики и обосновывающим необходимость и смысл той или иной практики.

В настоящее время мы стоим на пороге перехода к следующей стадии развития «научного производства». Речь идет о своеобразном аналоге капиталистической фабрики, которая дополнила жесткое разделение труда машинным производством. Дело в том, что современная экспериментальная, подчеркиваю — именно экспериментальная, наука сделала вполне законной формой экспериментальной практики компьютерный эксперимент, численное моделирование. Реальная работа, что называется, с «железом» все больше вытесняется процессом моделирования с помощью компьютерной техники. И это не простая прихоть самих экспериментаторов или результат их нежелания работать руками в лаборатории. Дело в том, что экспериментальная деятельность становится все более затратной, требующей привлечения все большего объема материальных ресурсов. Проведение экспериментальных исследований становится проблематичным именно с экономической точки зрения, что и приводит к интенсивной замене работы с приборами и инструментами компьютерным экспериментом. Замечу, что возможные последствия такой замены для самой методологии науки, современных форм научного дискурса еще не до конца понятны. Если к процессу внедрения в практику исследовательской деятельности компьютерного эксперимента добавить неизбежно возрастающую в наше время степень включенности исследователя в современную информационную среду, формируемую интернет-технологиями, то становятся очевидными коренные изменения самого смыслового пространства научного труда, целей и способов обоснования полученных результатов.

Значительную роль в сфере мотивации ученого начинает играть необходимость «присутствия» в информационной среде научной деятельности, постоянного «предъявления» себя в качестве реального субъекта исследовательской деятельности. Оставить свои «метки», свои «знаки» в пространстве науки гораздо важнее, чем добиться сколько-нибудь важных результатов. Указанные тенденции приводят к существенным сдвигам в содержании и организации экспертной деятельности научного сообщества. В рамках традиционной научной методологии экспертиза результатов деятельности исследователя подтверждает общенаучную ценность проделанной работы, а также место самого исследователя в едином процессе обнаружения истины, его возможности претендовать на роль «умеющего» открывать истину. Однако в ситуации, когда присутствие в пространстве науки становится равносильным праву доступа к управлению различного типа ресурсами, сообщество экспертов заинтересовано прежде всего в сохранении именно этой конкретной возможности — распределять ресурсы, необходимые для выживания научного сообщества. При этом надеяться на приверженность самих экспертов канонам классической научной методологии не приходится. В обыденном языке такое положение дел называется «коррупцией».

Мы далеки от мысли обвинять современное научное сообщество в коррупционных наклонностях. С другой стороны, хотелось бы еще раз подчеркнуть прямую зависимость характера организационных форм научной деятельности от базовых тенденций развития социокультурной среды.

Таких тенденций, на наш взгляд, две. Рассмотрим их подробнее. Первая — процесс «глобализации» общественной жизни в общецивилизационном масштабе. Что такое современная глобализация, вроде бы все представляют, но мало кто может ясно выразить ее ключевые признаки. Глобализация, на наш взгляд, не просто процесс унификации норм и правил экономической деятельности. Для глобализации характерны три основных признака.

Во-первых, установление единых принципов и норм организации деятельности независимо от конкретной предметной области, на которую направлена деятельность. Во-вторых, унификация правил и норм коммуникации между субъектами деятельности, включая создание единой информационной среды, сформированной интернет-технологиями (но не только Интернет тому виной). И в-третьих, формирование единой системы ценностей, которыми пользуется человек, пытающийся определить достоверность своего действия.

Последний признак, т. е. поиск всеобщих критериев достоверности, или, другими словами, подлинности человеческого действия, является принципиально важным и в каком-то смысле первичным по отношению к другим составляющим глобализационного процесса. Если вспомнить, что история науки Нового времени начиналась со знаменитого вопрошания Р. Декарта о критериях достоверности знания, то становится ясно, что стратегия глобализации на установление единых и окончательных критериев достоверности во всех сферах социального бытия не может не оказать хоть какое-нибудь влияние на содержание и практику реализации традиционных методологических принципов научной деятельности. Вполне возможно, что именно сейчас возникает необходимость своеобразного повторения вопроса Р. Декарта о критериях достоверности знания. Однако теперь этот вопрос должен быть непосредственно связан с попыткой определения границ и оснований сферы достоверного действия в науке, понимаемой как социальный институт. С другой стороны, такое понимание выводит нас на анализ взаимосвязей прак

тики исследовательской деятельности с иными типами социальных практик.

Вторая из указанных тенденций развития социокультурной среды — формирование «постмодернистского мировоззрения». Сам по себе феномен постмодернизма связан с огромной философско-культурологической традицией попыток его осмысления. Позволю себе указать несколько ключевых признаков постмодернизма, имеющих важное значение в контексте обсуждаемых проблем.

Первый. Постмодернизм есть форма мировоззрения, стремящаяся подвергнуть сомнению возможность формирования и реализации так называемых «метасценариев», т. е. единых стратегий и программ освоения бытия и проектирования новых картин реальности. В этом аспекте постмодернизм противостоит модернистскому проекту постепенного обнаружения подлинного знания о мире и реконструкции самого мира на основе полученного знания. Постмодернисты настаивают на возможности существования лишь отдельных «сценариев» развития социального бытия, принципиально не сводимых друг к другу.

Второй. Непосредственно вытекающее из первого тезиса отрицание объективности и универсальности истины, причем главным объектом критики постмодернистов является прежде всего понятие универсальности истины. Любой субъект может сформировать свое представление об истине для, так сказать, «домашнего употребления». Но у него нет прав и возможностей предъявлять свою истину другим субъектам деятельности в качестве «руководства к действию». Свой тезис о невозможности универсальной истины постмодернисты обосновывают ссылками на особенности использования языка как формы представления самой истины. В целом система коммуникаций для постмодернистов является пространством своеобразной игры в. значении слов и предложений. Правила такой игры (или игр) устанавливаются субъектом деятельности в зависимости от первичных целевых установок самой деятельности.

В конечном счете фундаментальная стратегия организации коммуникативной деятельности заключается в наиболее эффективном доказательстве своего права на обладание и выражение истины. И здесь начинает проявляться еще одна важнейшая особенность постмодернистского мировоззрения и постмодернистского образа действий — право обладать истиной используется субъектом с одной целью. Эта цель — достижение власти, доступа к управлению ресурсами в определенной социальной системе. В рамках такого подхода сама истина, а также способы ее получения становятся лишь средствами властвования. Все вышесказанное постмодернисты в полной мере относят к научной деятельности и научной методологии, полагая одной из главных целей научного сообщества сохранение и расширение господства над иными видами социальной практики. В концепциях постмодернизма современная наука предстает озабоченной не только увеличением своих собственных ресурсов и сохранением своего собственного организационного и методологического потенциала. Научное сообщество претендует на трансляцию своего способа видения мира в окружающее социокультурное пространство. Наука навязывает свою методологию отношения к любой проблеме обывателю, мешает ему формировать собственные стратегии. И в этом заключается ее опасность для «нормального общества». Наука «общеобязательна», а потому опасна для каждого отдельно взятого человека, стремящегося сохранить собственную индивидуальность. В наиболее радикальных версиях постмодернизма даже предлагаются различные проекты «разрушения» научной деятельности в ее традиционных формах, а также разрушение всего того, что поддерживает и сохраняет традиционное представление о знании и методах его получения, например образовательная деятельность.

Нетрудно заметить, что две базовые тенденции развития социокультурной среды — глобализация и постмодернизм — противостоят друг другу. Глобализация направлена на установление единого и общеобязательного порядка, постмодернизм выступает против всякой унификации в использовании категорий истины и порядка. Ничего странного в такой «диалектике эпохи», на наш взгляд, нет. Дело в том, что глобализация организует деятельность сообществ, а постмодернизм — это форма и стиль современного мышления. При этом постмодернизм появляется в качестве вполне закономерного средства и результата компенсации последствий глобализации в сознании интеллектуалов. Мыслящие люди не могут примириться с торжеством единообразия, диктуемого глобализацией, с Царством Всеобщности. Им очень хочется хотя бы в самом мышлении сохранить свободу, сохранить возможность формировать собственные представления и формы работы с информацией. Чем сильнее отдельный субъект вынужден подчиняться единым нормам и технологиям организации деятельности, тем в большей степени проявляется его стремление к свободе мысли. Если сконцентрировать внимание на конкретной разновидности интеллектуалов — современном ученом, то становится зримой вся глубина проблемной ситуации, в которой он пребывает, сдавленный с двух сторон жерновами глобализации как ключевой формы организации деятельности и постмодернизма как ключевой формы организации мышления. Снова, как и в эпоху Нового времени, ученый призван ответить на принципиальный вопрос о критериях достоверности своего знания. Но теперь его специфическая научная деятельность неразрывно связана со структурами деятельности всего социального бытия. Социальное бытие, различные системы социальных практик включают в себя, «приватизируют» науку, дают ей необходимые основания и соответствующее место в социальном пространстве, но одновременно претендуют на управление формами и содержанием исследовательской деятельности.

В конечном счете сама наука и ее основной субъект — ученый — становятся элементами, частями глобальной «социальной машины». Да, в качестве винтиков такой машины им гарантировано определенное место, определенная доля ресурсов и возможностей. Но только до тех пор, пока научная деятельность не начинает выходить за установленные социальной машиной границы, нарушать «правила игры». Формирование глобальных «социальных машин», на наш взгляд, есть закономерный и неизбежный результат взаимодействия двух тенденций развития социокультурной среды, о которых уже шла речь, — глобализации и постмодернизма. На их пересечении рождается глобальный социальный механизм, поглощающий отдельно взятого человека. Теоретики постмодернизма уже давно говорят об «антропологической катастрофе», об исчезновении сущности человека и самого понятия «человек». Субъекту деятельности все труднее сохранять свое собственное «Я», свое «человеческое». Причем чем активнее человек включается в социальные системы, тем быстрее идет процесс деформации и разрушения его субъективности. Расширение границ пространства коммуникаций и непрерывное усложнение коммуникативной системы приводят к невозможности удержать смысл и назначение самих коммуникативных действий в пределах сознания отдельно взятого человека. Все вышесказанное в полной мере относится к человеку науки. Ученые не могут отгородиться от процессов разрушения субъективности непреодолимой преградой, состоящей из набора классических принципов научной методологии. Однако парадокс заключается в том, что данное обстоятельство не лишает эффективности машину по «производству научных знаний».

Тем не менее вопрос «что мы можем знать?» незаметно превращается в вопрос «как мы можем быть?». Вопрос об условиях, границах и смыслах социального бытия отныне напрямую обращен к фигуре ученого. Исследователь как составная часть социального мира вынужден заново определять условия, границы и формы своего собственного существования в социальном мире. Если раньше и были получены надежные методологические рецепты организации научной деятельности как таковой, то в наши дни только этих рецептов и правил оказывается явно недостаточно. При этом хочу особо подчеркнуть, что традиционная методология науки отнюдь не потеряла своего значения, а даже укрепила собственное влияние в рамках процесса глобализации. Мне представляется, что в сложившейся ситуации перспективы развития научной деятельности целиком связаны с разработкой и реализацией новых стратегий и форм организации деятельности исследователя. Эти стратегии должны предоставить ученому новые средства работы с ресурсами различного типа, новые возможности формирования таких систем деятельности, в которых субъект науки смог бы сохранить себя, свою позицию по отношению к базовым социокультурным процессам и структурам.

Разработка новых систем организации научной деятельности, несомненно, является сложнейшей и многоплановой проблемой. В решении данной проблемы нельзя забывать об эпистемологических основаниях любой конкретной организационной схемы. В связи с этим классические категории, темы и проблемы эпистемологии требуют своего дальнейшего продумывания.

Позволю себе заметить, что большинство рассуждений по поводу теории познания в Новое время (и после завершения эпохи Нового времени) исходят из некоторого очевидного различения эмпиризма и рационализма как двух главных направлений в нововременной эпистемологии.

На самом деле данное различение трактуется слишком упрощенно: эмпиризм — все знание из чувственного опыта, рационализм — все (или по большей части) знание из разума. Эмпиризм — крайне сложная позиция, поскольку, с точки зрения эмпириков, не только само знание, но также средства и механизмы, с помощью которых разум получает знание из чувственного опыта, являются результатом воздействия на сам разум чувственного опыта. Эмпирикам необходимо объяснить, как вначале чувственный опыт( формирует средства и механизмы собственной обработки, а затем в них же и обрабатывается.

В отличие от эмпириков рационалистам достаточно указать на существование в самом разуме некоторого набора средств и механизмов, не зависящего от свойств и структуры чувственного опьгга.

Между тем именно рационалисты, и прежде всего Декарт, сформировали основную категориальную пару эпистемологии Нового времени — «субъект» и «объект». Различив субстанцию мышления и субстанцию протяженности, Декарт установил, что субъект (мышление) способен к свободному, ничем и никем не детерминированному исследованию объекта (протяженности). Кроме того, субъект всегда сам контролирует поступление информации об объекте, по собственной воле организуя воздействие на объективный мир. Объект не может влиять на субъект до тех пор, пока субъект этого не захочет. Но и субъект не может влиять на объект незаметно для себя.

Наконец, различение Декартом субъекта и объекта позволило сформировать научную деятельность как культурную традицию, основанную на передаче определенного научного метода, того, как нужно познавать природу. «Ученый может не торопиться» — вот лозунг всей европейской науки после Декарта. Вечные и неизменные законы природы никуда не денутся. Они будут ждать момента, когда их обнаружит очередной исследователь, вооруженный знанием научного метода. Рационалисты столкнулись с рядом проблем. Во-первых, можно ли средствами разума описывать средства и механизмы деятельности самого разума? Во-вторых, как установить естественный предел рефлексивного процесса внутри отдельно взятого сознания? Хорошо было Платону — у него существование абсолютных и неизменных «эйдосов» позволяет постепенно приближаться к их «воспоминанию» в разуме исследователя. В системе Аристотеля роль естественной границы рефлексии играли схваченные в чувственном опыте целевые причины отдельных вещей. С упразднением целевых причин в окружающей природе сознание могло полагаться только на себя. Но выход был найден — экспериментальная практика. Организуя экспериментальную ситуацию, исследователь управляет своим чувственным опытом и постепенно, шаг за шагом, приводит в соответствие теоретическую модель, получаемую в результате рефлексивного анализа опыта, и данные самого чувственного опыта.

В процессе поэтапного сближения теоретических представлений и результатов экспериментальной практики происходит формирование «эйдоса» определенного класса вещей в самом сознании исследователя. При этом через эксперимент в природу вновь вводятся целевые причины (пусть и в ограниченном лабораторными условиями масштабе).

В XX в. было разработано большое число различных моделей развития научного знания. При всех их достоинствах — это попытка посмотреть на науку постфактум, дистиллировать некую общую концептуальную схему из истории некогда живой науки. Такой подход требует вначале провести одно действие — выделить единицу анализа, различить внутри научного процесса определенные фрагменты. Говоря современным языком, подвергнуть историю науки операции форматирования.

В результате выполнения форматирования утрачивается понимание процессуальности научной традиции. Из поля зрения исследователя выпадают механизмы, обеспечивающие связность исследовательской традиции, трансляцию опыта от одного фрагмента научного процесса к другому. Если внимательно посмотреть на такие единицы анализа, как «парадигма» (Т. Кун), «эволюционный рост научного знания» (К. Поппер), «исследовательская программа» (И. Лакатос), «тема в науке» (Дж. Холтон), «стандарт рациональности и понимания» (С. Тулмин), «личностное знание» (М. Полани), «сетчатая модель обоснования» (Л. Лаудан), «глубинная и поверхностная информация» (Я. Хин- тикка), то нетрудно заметить, что все перечисленные способы форматирования научной традиции представляют собой некие идеальные каркасы, «пустографки», в которые требуется вписать правильные научные результаты, соответствующие типу данной графы. Система и способ взаимосвязи отдельных граф задается произвольно самим автором идеальной схемы. Такой «бухгалтерский подход» является общим почти для всех методологов науки, будь то позитивисты, постпозитивисты или исследователи «постнеклассической» науки. Однако проблемная ситуация, определяемая тем, что можно условно назвать «господство социальных машин», на наш взгляд, требует иных смысловых коор- динат в анализе природы научного знания и способов его получения. Такие координаты появляются в процессе расширения проблемного поля философии науки. Каким образом можно охарактеризовать такое расширение?

«Философия науки» как особая философская дисциплина прошла несколько этапов своего развития, точкой отсчета кото- рого можно условно полагать ее «позитивистское рождение», ко- гда приобрела особую актуальность задача исследования методов, логики и языка точных наук.

На различных этапах акцент делался на существенно разных темах и проблемах научного познания. Однако есть в этом движении определенная внутренняя логика, которую со всеми оговорками можно представить следующим образом.

Первый этап. «Первый позитивизм». «Второй позитивизм». «Неопозитивизм». Главная задача — понять сущность естественно-научной теории как таковой, ее структуру, систему средств формирования теоретического знания. В конечном счете на этом этапе разговор ведется прежде всего о проблеме роста научного знания. Сама наука представляется неким «идеальным предприятием» по производству совершенного знания. Ученые — служители этого «предприятия», не подвластные никому и ничему, за исключением научной методологии и непреодолимого влечения к Истине.

Второй этап. «Постпозитивизм». Попытки подвергнуть всестороннему анализу влияние на процесс роста научного знания различных так называемых «вненаучных» факторов — социальных, культурных, духовных, политических и т. д. Здесь наука перестает существовать в качестве замкнутого на себе самом вида деятельности, начинает активно взаимодействовать с культурными традициями и социальной средой. Конечно, такое взаимодействие всегда имело место, но теперь проблематика социокультурных измерений процесса научного познания становится для философов науки интересной и «перспективной» темой.

Третий этап. Современная ситуация. Научное производство неотделимо от процессов формирования и реализации государственной политики. Этому периоду, его проблематике уже дана достаточно подробная характеристика, но хотелось бы еще раз подчеркнуть, что проблемы формирования механизмов власти, управления и организационной деятельности становятся в настоящее время центральными проблемами, вне зависимости от того, интересуются ими философы науки или нет.

Мне представляется, что в настоящее время философия науки призвана ответить — с методологической, культурологической и иных точек зрения — на ряд принципиальных вопросов. Критерии разграничения фундаментальной и прикладной науки. Пока что, условно говоря, кто как хочет (естественно, в своих интересах), тот так и разграничивает эти две области научной работы. Критерии «эффективности» науки — как прикладной^ так и фундаментальной. Что такое эффективная наука в ее различных аспектах? Откуда брать такие критерии? Из практики какого типа? Проблема формирования инновационных циклов в науке. Как построить реально работающую инновационную цепочку, начиная от позиции Заказчика на результаты научно-исследовательской деятельности и заканчивая снова тем же Заказчиком, использующим научные результаты в практической деятельности? Проблема образовательной подготовки современного исследователя. Как научить его средствам и технологиям работы в социокультурной среде, умению сопрягать различные типы ресурсов с целью достижения эффективных результатов? Другими словами, как вернуть исследователю активную позицию по отношению к социальному бытию?

И это далеко не полный перечень тех проблемных вопросов, которые должны стать предметом философско-методологического дискурса — сегодня и в обозримом будущем. От степени полноты ответов на эти вопросы во многом зависят перспективы науки как уникальной формы свободного развития человека.

ИСПОЛЬЗОВАННАЯ ЛИТЕРАТУРА

Ахутин А. В. История принципов физического эксперимента: от Античности до XVII в. М., 1976.

Гайденко П.П. Эволюция понятия науки: становление и развитие первых научных программ. М., 1980.

Гайденко П.П. Эволюция понятия науки (XVII—XVIII вв.). М., 1987.

Гайденко П.П. Античный и новоевропейский типы рациональности: физика Аристотеля и механика Галилея // Рациональность на перепутье. Кн. 2. М., С. 29-64.

Гусинский Э.Н., Турчанинова Ю.И. Введение в философию образования. М.: Логос, 2000.

История педагогики и образования. От зарождения воспитания в первобытном обществе до конца XX века: Учебное пособие / Под ред. А.И. Пискунова. М.: ТЦ Сфера, 2001.

Лиотар Ж.-Ф. Состояние постмодерна. М., 1998.

Мамардашвили М.К. Классический и неклассический идеалы рациональности. М, 1994.

Никифоров А.Л. От формальной логики к истории науки. М., 1983. Никифоров А.Л. Философия науки: история и методология. М., 1998.

От глиняной таблички — к университету: Образовательные системы Востока и Запада в эпоху Древности и Средневековья: Учебное пособие / Под ред. Т.Н. Матулис. М.: Изд-во РУДН, 1998.

Полани М. Личностное знание. На пути к посткритической философии. М., 1985.

Рорти Р. Философия и зеркало природы. Новосибирск, 1997.

Сапрыкин Д.Л. Regnum Hominis (Имперский проект Фрэнсиса Бэкона). М., 2001.

Сокулер З.А. «Книга Природы написана на языке математики» // Научные традиции в истории и современности. Вып. 1. М, 1997. С. 25—55.

Степин В. С. Теоретическое знание: структура, историческая эволюция. М.,

2000.

Тулмин Cm. Выдерживает ли критику различение нормальной и революционной науки? // Философия науки. Вып. 5. М.: ИФ РАН, 1999.

Тулмин Cm. История, практика и «третий мир» (трудности методологии Лакатоса) // Философия науки. Вып. 5. М.: ИФ РАН, 1999.

Тулмин Cm. Человеческое понимание. М, 1984.

Фейерабенд П. Избранные труды по методологии науки. М., 1986.

Холтон Дж. Тематический анализ науки. М., 1981.

Шичалин Ю.А. Институциональный аспект проблемы рациональности: развитие образовательных и научных школ // Исторические типы рациональности. Т. 2. М, 1996.

ВОПРОСЫ В чем вы видите основные различия двух базовых социокультурных процессов — глобализации и постмодернизма? Как проявлялся или проявляется упомянутый «парадокс ученого» в вашей собственной исследовательской деятельности? Что такое, с вашей точки зрения, прикладная наука? Попытайтесь сформулировать критерии эффективности фундаментальной и прикладной науки. В чем, с вашей точки зрения, заключаются основные задачи позиции «Менеджера» в системе научно-исследовательской деятельности?

РЕКОМЕНДОВАННАЯ ЛИТЕРАТУРА

Визгин В.П. Квалитативизм Аристотеля. М., 1982.

Гайденко П.П. Эволюция понятия науки (XVII—XVIII вв.). М., 1987. Дмитриев И. С. Неизвестный Ньютон. СПб., 1999.

Косарева Л.М. Рождение науки Нового времени из духа культуры. М., 1997. Мамардашвили М.К. Классический и неклассический идеалы рациональности. М, 1994.

Рорти Р. Философия и зеркало природы. Новосибирск, 1997.

Шичалин Ю.А. Античность — Европа — История. М, 1999.

 

<< | >>
Источник: Под ред. д-ра филос. наук А.И. Липкина. Философия науки: учеб, пособие. 2007

Еще по теме НАУКА КАК СОЦИАЛЬНЫЙ ИНСТИТУТ:

  1. § 1. Состояние уголовно-правовой науки как социального инструмента
  2. 1.1. Журналистика как социальный институт
  3. 4.1. Общественное мнение как социальный институт
  4. СОЦИАЛЬНАЯ СУЩНОСТЬ БИБЛИОТЕКИ
  5. Политические науки и социальные науки
  6. НАУКА КАК СОЦИАЛЬНЫЙ ИНСТИТУТ. ЭТИКА НАУКИ
  7. НА ПЕРЕКРЕСТКЕ СУДЕБ БЕЛОРУССКОЙ ФИЛОСОФИИ доклад на торжественном заседании, посвященном 80-летию Института философии Национальной академии наук Беларуси А.А. Лазаревич
  8. НАУКА КАК СОЦИАЛЬНЫЙ ИНСТИТУТ
  9. Глава 8 НАУКА КАК СОЦИАЛЬНЫЙ ИНСТИТУТ
  10. 8.1. Институциональный подход к науке
  11. Становление науки как социального института