Неокантианство
Во второй половине XIX в. под влиянием, с одной стороны, кризиса идеалистических систем Гегеля и Шеллинга, с другой — развития математики и физики в Германии происходил подлинный ренессанс учения Канта.
Возникло неокантианство, которое вплоть до Первой мировой войны было самым влиятельным направлением в немецкой академической философии.В неокантианстве сложились две школы: марбургская и баденская. О последней, которая сосредоточилась преимущественно на проблемах наук о культуре, речь пойдет в гл. 9. Сейчас мы обратимся к идеям марбургской школы, в центре внимания которой лежало точное математизированное естествознание.
Основателем марбургской школы был Герман Коген (1842—1918), занимавший с 1875 по 1912 г. кафедру философии Марбургского университета. Среди его учеников и последователей надо назвать Пауля Наторпа (1854—1924) и Эрнста Кассирера (1874-1945).
Неокантианство видело свою задачу в возрождении и дальнейшем развитии идей Канта. При этом наиболее ценной неокантианцы считали саму идею критической философии, т. е. философии, которая должна начинать с критического анализа возможностей и пределов познания. В то же время неокантианство, сохраняя
верность духу кантовской критической философии, во многих отношениях осуществило ревизию учения Канта, следуя запросам современного ему естествознания. Пафос учения Канта, который отвергал представление, будто предмет познания нам просто дан, и настаивал на том, что предмет познания существенным образом является конструкцией познающего субъекта, присутствовал в неокантианстве еще более подчеркнуто, чем у самого Канта. Неокантианцы выступили против позитивизма, эмпиризма и индуктивизма, доказывая, что научные теории не следуют из данных опыта, но являются свободными конструкциями сознания. Конструктивная деятельность сознания с присущими ей априорными формами рассматривалась неокантианцами как универсальная предпосылка и науки, и изучаемой ею реальности, и, соответственно, данных опыта.
В связи с этим ревизии подверглись: кантовская трактовка вещи самой по себе, чувственного познания, пространства и времени как априорных форм чувственности, само понятие априорности и Кантово убеждение, что можно дать окончательный и завершенный список априорных форм и категорий.
Посмотрим, какова была аргументация философов-неокан- тианцев.
Кант, как мы видели выше, отталкивался от факта существования наук, содержащих необходимые и всеобщие, т. е., по мысли Канта, внеопытные, утверждения. Первым ярким примером такой науки была для него математика. Кант утверждал при этом, что в каждой науке столько науки, сколько в ней математики. Этот принципиальный для Канта тезис подразумевал, в частности, что науку делает наукой именно наличие в ней априорных законов. Отталкиваясь от понятого таким образом факта существования точной науки о природе, Кант и задавался вопросом о том, как возможна такая наука. Ответ на этот вопрос вывел Канта из сферы того, что дано в опыте, к утверждениям о трансцендентальных структурах познающего субъекта, лежащих в основе опыта и самой возможности наук.
Сохраняя приверженность такому методу, Г. Коген даже более настойчиво, чем Кант, обращается к математизированному естествознанию своего времени. Математика и точное естествознание становятся отправными пунктами его исследований. При этом Коген отчетливо видит, что современная ему наука опирайся не на ту математику, о которой писал Кант. Кант обсуждал
арифметику и евклидову геометрию. Для объяснения их возможности он и построил свою «трансцендентальную эстетику» — учение о пространстве и времени как априорных формах созерцания. Коген же видел, что современное ему естествознание опирается на дифференциальное и интегральное исчисление. Поэтому вопрос: «Как возможна такая математика и такое естествознание?» — требует нового ответа. Так, неевклидовы геометрии уже не могли опираться на чувственное созерцание. Аналогичное можно сказать и об исчислении бесконечно малых.
В то же время и физика, говорит Коген, объясняет реальность чувственно не воспринимаемыми движениями атомов и молекул, движениями волн эфира, электрическими или магнитными взаимодействиями, которые не даются в каких-то специфических ощущениях. Таким образом, и математика, и математизированное естествознание недвусмысленно продемонстрировали свою свободу по отношению к данным чувств. Поэтому, приходит к выводу Коген, требуется пересмотр представлений о роли чувственного опыта в познании. Причем это касается не только эмпиризма, но даже и кантовского учения о чувственности.Что имеется в виду? Кант учил о двух различных познавательных способностях — чувственности и рассудке. Противопоставляя их, он приписал рассудку активный, спонтанный характер, а чувственность, в отличие от него, обычно характеризовал через пассивность, восприимчивость. Рассудок сам инициирует свою деятельность, а чувства приводятся в действие чем-то внешним. Чем же? Вещью самой по себе. И хотя Кант постоянно повторял, что в познании мы имеем дело только с явлениями, а не с вещами самими по себе, Коген усмотрел в кантовском противопоставлении чувственного познания и рассудка непоследовательность. Он опасался, что подобная трактовка чувственного познания может повлечь: недооценку влияния рассудка и его категорий на эмпирический базис науки и на чувственный опыт вообще; возрождение представления, будто вещи сами по себе даны в чувственном опыте; непонимание того, что опыт есть результат творческого синтеза, осуществляемого познающим субъектом; что предмет познания в опыте не дается, а создается.
Коген подчеркивает, что предмет, на который направлено познание, нам не дан. Дано нечто, некий X, подчеркивает он,
следуя формулировке самого Канта. Поэтому в чувственном опыте, не обработанном категориями рассудка, меньше всего можно ожидать встречи с объективным содержанием познания, т. е. с предметом как он есть сам по себе. Когда-то за подобные утверждения Когена критиковали советские философы, обвиняя его в идеализме.
Однако современная, т. е. постпозитивистская, философия науки подтверждает справедливость позиции Когена в данном вопросе. Вот, например, К. Поппер также борется с представлениями о пассивности чувственного познания, критикует «бадейную» теорию познания (согласно которой информация «вливается» в сознание через органы чувств и наполняет его как некую бадью) и доказывает, что даже в чувственном познании субъект активен (см. п. 6.1). Дело обстоит не так, что информация просто «вливается» в него через органы чувств; субъект активно ищет ее, отбирая в потоке раздражителей то, что способствует его выживанию, говорит Поппер.Но раз так, то можно представить себе, что чувственность, будучи активной целенаправленной реакцией организма на внешний раздражитель, свидетельствует не столько о вещи, воздействующей на органы чувств, сколько о состоянии и реакции самого организма. Человек в известном эксперименте может ощущать воду в сосуде как холодную одной рукой и как теплую — другой. Или другой пример: нам кажется, что качества тепла или холода меняются скачкообразно. Мы можем ощущать, что предмет А такой же холодный, как и предмет В, а предмет В столь же холоден, как и С, и в то же время чувствовать, что А теплее С. Однако мы знаем, что «на самом деле» температура тела меняется непрерывно. Откуда мы знаем это? Органы чувств не могут показать ничего подобного (порог ощущения). Так оправданно ли искать независимую от познания реальность именно «со стороны» чувственного опыта?!
Если мы будем помнить об этом, то нам покажутся вполне естественными и справедливыми постоянные напоминания Когена о том, что ощущение есть не более чем впечатление, которому еще нельзя приписывать никакой объективности, что оно определяется и исправляется мышлением. То реальное, что принято считать объектом ощущения, конституируется с помощью категорий мышления, или, как говорит Коген, материя ощущения созревает до чистого объекта познания лишь в содержании чистого мышления. Рассудок априори вносит в восприятие чувст-
венных качеств, таких, как теплое, холодное, светлое, темное, структуру непрерывности (гладкости, выражаясь математическим языком), соответствующую принципам исчисления бесконечно малых.
Именно эта априорная структура, воплощающая принцип непрерывности, конституирует субъективные впечатления и ощущения в объект познания, в «реальное». Для Когена чувства дают нам доступ к реальности в той и только в той мере, в какой они организованы подобной априорной структурой. То, что Кант называл «антиципациями восприятия», у Когена превращается в принцип, априори определяющий, что данная нам в ощущениях реальность описываема на языке исчисления бесконечно малых.Поэтому Коген настаивает на том, что нет и не может быть реальности до и независимо от мышления. «Лишь благодаря чистому мышлению, — пишет он, — то содержание, которое сообщают ощущения, которое они должны сообщать и которое только они и сообщают, может получить признание. И именно инфинитезимальная реальность опять-таки придает легитимность сообщениям чувств. Сообщениям чувств придает реальность не что иное, как содержание физики, поскольку оно отличается от чистой математики. Это физикалистское содержание ощущений определяется и обосновывается инфинитезимальной реальностью» [Cohen, 1918, S. 792]. Таким образом, данные ощущений получают значение объективной реальности только благодаря тому (и в той мере), как они измеряются, получают численное значение и укладываются в определенную математическую структуру.
В самом деле, ведь число — это не самостоятельно существующая вещь. Число существует лишь как член некоторого ряда чисел, определяемого известным законом. Понятие ряда имеет очень важное значение в теории познания неокантианства, ибо с ним связана та идея, что закон ряда первичен по отношению к его отдельным элементам; отсюда следует, что и отдельные ощущения получают познавательное значение, только будучи включены в априорную математическую структуру, которая характеризует отношения между ними. Неокантианство настаивает на том, что все понятия математики и точного естествознания указывают не на существующие сами по себе «субстанции», а лишь на их отношения. «Постоянные числовые значения, которыми мы определяем физический предмет или физическое происше-
ствие, обозначают лишь включение его в некоторую всеобщую связь ряда.
Единичная константа не означает ничего сама по себе; она получает свой смысл лишь путем сравнения и связи с другими числовыми значениями» [Кассирер, 1912, с. 186—187].Хочется отметить, до какой степени такая трактовка созвучна тенденциям самой математики конца XIX в. Так, в 1872 г. в своей знаменитой Эрлангенской программе Ф. Клейн предложил рассматривать любую геометрию как «теорию инвариантов особой группы преобразований. Расширяя или сужая группу, можно перейти от одного типа геометрии к другому. Евклидова геометрия изучает инварианты метрической группы, проективная геометрия — инварианты проективной группы. Классификация групп преобразований дает нам классификацию геометрий» [Стройк, 1969, с. 243—244]. Таким образом, отдельная геометрия перестает быть уникальным объектом, воплощающим в себе законы (истины) пространственной реальности, но становится членом ряда, выстраиваемого по определенному закону.
Эту тенденцию современной ему науки подробно описывает Э. Кассирер. Он отмечает, что современная геометрия представляет собой не исследование определенных, допускающих чувственное представление фигур, «но свободное творчество фигур по некоторому определенному единому принципу. Различные чувственно возможные случаи какой-нибудь фигуры не разбираются и изучаются, как в греческой геометрии, порознь, но весь интерес сосредоточивается как раз на том способе, каким они вытекают один из другого. Если же рассматривается отдельная фигура, то она никогда не берется сама по себе, но как символ всей связи, к которой она принадлежит, и как выражение всей совокупности форм, к которым она может быть переведена при соблюдении определенных правил преобразования» [Кассирер, 1912, с. 107—108]. Речь вдет о том, чтобы «рассматривать изучаемую нами частную фигуру не как конкретный предмет исследования, но как исходный пункт, из которого с помощью определенного правила варьирования мы выводим дедуктивно целую систему возможных фигур. Основные отношения, которые характеризуют эту систему и которые должны быть одинаково Удовлетворены в каждой отдельной фигуре, образуют лишь в своей совокупности настоящий геометрический объект» [Там We, с. НО].
Пересматривая далее основы учения Канта, Коген отказывается от кантовской трактовки пространства и времени как априорных форм чувственности. Конечно, неокантианцы не меньше, чем Кант, убеждены, что идеи пространства и времени не вытекают из опыта, а налагаются на него. Например, Кассирер энергично доказывает это, споря с философами-позитивистами: «Пространство нашего чувственного восприятия неравнозначно с пространством нашей геометрии, а в самых как раз решающих, конститутивных признаках отлично от него. Для чувственного восприятия каждое различение в месте необходимым образом связано с некоторой противоположностью в содержании ощущений. «Верх» и «низ», «право» и «лево» не являются здесь равноценными направлениями... В пространстве же геометрии нет совсем этих противоположностей... Принцип универсальной однородности точек пространства уничтожает все различия» [Кассирер, 1912, с. 142]. «...Дальнейшие признаки геометрического пространства — его непрерывность и бесконечность: их мы совсем не имеем данными в пространственных ощущениях; они основываются на произведенных нами идеальных дополнениях этих ощущений» [Там же, с. 143]. Таким образом, в науке работает геометрическое представление о пространстве, которое никоим образом не «вытекает» из опыта, но в строгом кантовском смысле независимо от него, т. е. априорно.
Но неокантианцы не согласны с Кантом в том, что он поместил пространство и время на уровень чувственного познания, сделав их априорными формами созерцания. В самом деле, такая трактовка означает, что независимо от рассудка опыт уже определенным образом структурирован. Получается, что для рассудка пространство и время «даны» и не могут быть им изменены. Коген же утверждает, что «в качестве изначальной формы деятельности нашей чувственности может быть зафиксирован только всеобщий способ связи элементов... Ничего более определенного, чем простая возможность сосуществования, в форме чувственности не мыслится» (цит. по: Гайденко, с. 88). Любая дальнейшая определенность обеспечивается работой рассудка. Коген утверждает, таким образом, что пространство и время — не формы чувственности, а конструкции рассудка.
Насколько принципиален данный вопрос? Представляется, что он достаточно принципиален. В самом деле, аппарат нашего чувственного познания, по-видимому, не изменяется со времен
становления человека разумного. А вот конструкции его рассудка изменялись в истории познания: например, появились неевклидовы геометрии или геометрии многомерных пространств.
Коген и его последователи, в отличие от Канта, обращают особое внимание на историю науки. Коген, например, посвятил немало страниц становлению исчисления бесконечно малых. И в то же время, как мы уже видели, для него это исчисление представляет собой априорную структуру, посредством которой познающий субъект конструирует реальность как объект своего познания. Таким образом, его понятие априорного окончательно порывает с исходным определением априорного знания как врожденного. Законы и категории рассудка являются априорными в том смысле, что они не обусловлены внешним опытом, но конструируются самим рассудком. Но эти конструкции меняются в истории познания.
Когда неокантианцы доказывают, что фундаментальные понятия и законы науки не обусловлены опытом, они прокладывают путь, по которому потом пойдут постпозитивисты. Они показывают, что нет и не может быть опыта без определенной теоретической интерпретации. «Никогда дело не обстоит так, — говорит Кассирер, — что на одной стороне находится абстрактная теория, а на другой — материал наблюдения, как он дан сам по себе, без всякого абстрактного истолкования. Наоборот, материал этот, чтобы мы могли приписать ему какую-нибудь определенность, должен уже носить в себе черты какой-нибудь логической обработки. Мы никогда не можем противопоставить понятиям, которые мы анализируем, данные опыта как голые «факты»; в конце концов мы всегда имеем дело с определенной логической системой связи эмпирически данного...» [Кассирер, 1912, с. 145]. В эту логическую систему входят определенные математические и физические принципы. Кассирер особо указывает в этой связи на предпосылки, лежащие в основе физического измерения и обработки его результатов, ибо «предпосылки эти образуют настоящие «гипотезы»... «Истинная гипотеза» означает не что иное, как принцип и средство измерения. Она появляется не п°сле того, как явления признаны уже и приведены в порядок в Ячестве величин, и не для того, чтобы прибавить к ним задним Числом догадку об их абсолютных основаниях; она служит для самой возможности такого приведения в порядок» [ Там же, с. 187].
В то же время понятно, что процесс априорного конструирования теоретических понятий и систем бесконечно сложен и драматичен. Свидетельством тому является сама история науки, прежде всего научная революция, деятельность таких революционеров в науке, как Галилей, Ньютон, Лейбниц. В ходе научной революции XVI—XVII вв. впервые возникли те понятия и принципы, которые потом были описаны Кантом как априорные формы и категории. Коген и его последователи обратились к истории науки, показывая, что они и в самом деле не были продиктованы опытом. Так неокантианство оспорило позитивистскую и индук- тивистскую интерпретации истории науки, предвосхитив постпозитивистское обращение к истории науки — с той же целью (см. п. 6.3 и 6.4). Влияние неокантианства в истории науки можно видеть также на примере блестящих работ А. Койре[VII].
«Впустив» историю в анализ априорных синтезов, осуществляемых рассудком, Коген признал, что всегда остается нечто непознаваемое, что не удается уложить в систему категорий, и потому требуются все новые и новые синтезы. Кант, полагает Коген, ошибался, считая, что ему удалось построить полную таблицу категорий: «Такое совершенство для логики было бы не богатством, а открытой раной. Новые проблемы потребуют и новых предположений. Необходимая мысль о прогрессе науки не только сопровождается мыслью о прогрессе чистых познаний, но необходимо их предполагает» [Cohen, 1902, S. 499].
Итак, априорное знание не является врожденным, оно — продукт истории и культуры. Носителем априорных структур уже не может выступать отдельный индивид. Им становится сама наука в лице научного сообщества и в более широком смысле — человечество и выработанная им на определенном этапе истории культура.
Доказывая, что предмет познания не дается, а конструируется познающим субъектом, Коген в то же время настаивает, что вещь сама по себе является главной целью познания. Он признает вещь саму по себе, т. е. бытие, не продуцируемое познающим субъектом. Но при этом Коген хочет избавиться от стереотипа мышления, находящегося под властью языка и побуждающего говорить и думать о вещи самой по себе именно как о вещи, как
некоем устойчивом определенном предмете, только спрятанном за какой-то ширмочкой. Коген хочет приучить нас мыслить о вещи самой по себе в других терминах. Она и выступает у него как недостижимая целостность и завершенность познания, как то, благодаря чему познание представляет собой великую нескончаемую цепь проблем, вернее, как основу единства этого идеального целого познания и в то же время как причину того, почему эти целостность и завершенность никогда не будут достигнуты. Познание невозможно без свободных конструкций рассудка; но цель познания состоит в том, чтобы через эти конструкции прийти к постижению действительности как она есть сама по себе. Великая, хотя и недостижимая цель. «Истина, — говорит Коген, — состоит единственно в поиске истины» [Cohen, 1921, S. 93].
Для Когена граничное и поначалу чисто отрицательное понятие вещи самой по себе обретает положительное значение как задача познания, как регулятивная идея цели. Важно, что данное понятие сохраняет свое значение именно при удержании обоих его аспектов — как положительного, так и отрицательного. Выступая регулятивной идеей цели, вещь сама по себе служит одновременно защите науки и оправданию учения о нравственности. Коген — вслед за Кантом — делает вещь саму по себе связующим звеном между учением о познании и учением о нравственности. Великая и недостижимая цель познания указывает человечеству на его истинное предназначение и на то, что сознание человека не детерминировано чувственно данным. Следовательно, оно открыто для того, чтобы определять себя не тем, что есть, а тем, что должно быть, — справедливостью, равенством, человечностью.
ИСПОЛЬЗОВАННАЯ ЛИТЕРАТУРА
Гайденко 77.77. Анализ математических предпосылок научного знания в неокантианстве марбургской школы // Концепции науки в буржуазной философии и социологии. М., 1973. С. 73—131.
Кант И. Критика чистого разума. Соч.: В 6 т. Т. 3. М., 1964.
Кант И. Пролегомены ко всякой будущей метафизике, могущей появиться как наука. Соч.: В 6 т. Т. 4.1. М., 1965.
Кассирер Э. Жизнь и учение Канта. СПб.: Университетская книга, 1997.
Кассирер Э. Познание и действительность. Понятие о субстанции и понятие 0 Функции. СПб., 1912.
Стройк Д.Я. Краткий очерк истории математики. М., 1969.
Cohen Н. Kant’s Theorie der Erfahrung. Dritte Aufl. Berlin, 1918.
Cohen H. Ethik des reinen Willens. Dritte Aufl. Berlin, 1921.
Cohen H. Logik der reinen Erkenntnis. Berlin, 1902.
ВОПРОСЫ Как Кант переосмысливает понятие априорного знания? Кантова классификация суждений. Что такое априорные синтетические суждения? Как Кант объясняет природу пространства и времени? Ответ Канта на вопрос: как возможна математика как наука? Кантово различение явления и вещи самой по себе. Особенность кантовского понимания субъекта познания. Что понимает Кант под «чистым естествознанием»? Понятие природы по Канту. Как Кант объясняет объективную значимость опыта? Учение Канта об априорных категориях рассудка. Чем Кантова трактовка причинности отличается от юмовской? Априорные категориальные схемы и время. Ответ Канта на вопрос: как возможно чистое естествознание? Учение Канта об основоположениях чистого рассудка. Антиномии чистого разума и их разрешение Кантом. Когда возникло неокантианство, какие школы существуют в неокантианстве и какой была руководящая идея этого философского направления? Отношение неокантианцев марбургской школы к эмпиризму, позитивизму и индуктивизму. Как неокантианцы марбургской школы изменяют Кантово представление о соотношении чувственности и рассудка? Идея «ряда» в философии неокантианцев марбургской школы. Как переосмысливается в неокантианстве марбургской школы Кантово учение о пространстве и времени? Как понималась «вещь сама по себе» в неокантианстве марбургской школы?
РЕКОМЕНДУЕМАЯ ЛИТЕРАТУРА
Виндельбанд В. От Канта до Ницше. М.: Канон-пресс, 1998. С. 56—113. Гайденко П.П. Анализ математических предпосылок научного знания в неокантианстве марбургской школы // Концепции науки в буржуазной философии и социологии. М, 1973. С. 73—131.
Кант И. Критика чистого разума. (Любое издание.)
Кант И. Пролегомены ко всякой будущей метафизике, могущей появиться как наука. (Любое издание.)
Кассирер Э. Жизнь и учение Канта. Гл. 3. СПб.: Университетская книга, 1997. Кассирер Э. Познание и действительность. Понятие о субстанции и понятие о функции. СПб., 1912.
Еще по теме Неокантианство:
- СЛОВАРЬ
- 59. ТРАКТОВКА ПОЗНАНИЯ В НЕОКАНТИАНСТВЕ
- ТЕОРИЯ ИСТОРИЧЕСКОЙ эволюции П. Н. МИЛЮКОВА
- § 1. Вера без онтологии: метафизика веры в русском кантианстве
- Б. Т. Григорьян На путях философского познания человека
- § 33 а Предпосылочностъ, беспредпосылосностъ и проблема практического
- § 34 а Неокантианство и феноменология Гуссерля
- § 34 б Хайдеггер и неокантианство
- § 80 Общая характеристика. Основные идеи
- Неокантианство. Лотце
- ОБРАЗ ТРАНСЦЕНДЕНТАЛЬНО-ЛОГИЧЕСКОГО НЕОКАНТИАНСТВА В РУССКОЙ РЕЛИГИОЗНО-ИДЕАЛИСТИЧЕСКОЙ ФИЛОСОФИИ НАЧАЛА XX ВЕКА Короткая Т.П.
- Кантианство и неокантианство
- Философско-правовые идеи, этика и эстетика
- «Легальный марксизм» и экономизм
- Неокантианство
- Глава 2 ФИЛОСОФИЯ НАУКИ КАНТА И НЕОКАНТИАНСТВА
- Неокантианство
- Специфика гуманитарного познания в учениях баденской школы неокантианства