Примечания

равляющая обществом, часто поддерживает то, что Эдвард Томпсон назвал «экстерминизмом» — структуру абстрактного исследования и технического развития, направленную на массовое убийство: Э.П. Томпсон (ред.) [238], с. 1 и сл., особ. с. 20. См. также Н. Хомский, «Интеллектуалы и государство», [25], а также дискуссии о функционировании национальных лабораторий, напечатанные в Bulletin of the Atomic Scientists, 1985. Общая характеристика дана в: Дж. Бодли [10]. Анализ некоторых данных о состоянии здоровья и о голоде дан Г.

4См.: М. Рахнема [198], «Education for Exclusion or Participation?». Ситуация в западном мире описана в: И. Иллич [111]. Сидней Дрелл, советник правительства США по вопросам национальной безопасности и контроля над вооружениями, формулирует четыре «цели переговорного процесса» ([37], с. 36 и сл.). Третья цель заключается в том, чтобы «две страны [США и СССР] благодаря переговорам обеспечили выборочное сокращение вооружений в соответствии со спецификой своих технологий и бюрократической структурой. Хотя эти сокращения должны быть равными, они в то же время могут быть асимметричными. Поэтому переговорный процесс должен быть в высшей степени гибким». Рудольф Пайрлс в книге «Перелетная птица» ([181], с. 287) пишет в аналогичном духе: «Ясно, что географическое и стратегическое положения двух сторон различны; их ядерные вооружения, средства доставки и разведывательные органы сильно отличаются, следовательно, любая оценка их относительной мощи оказывается в высшей степени спекулятивной». Обмен между двумя народами, затрагивающий их жизненные интересы, нельзя осуществить «объективным» и схематизированным способом. Этот процесс смягчения требований прекрасно описан в статье И. Лакатоса «Фальсификация и методология научно-исследовательских программ» ([128]); см. статью того же автора «История науки и ее рациональные реконструкции» ([129]).

среди них Бор и Сциллард, осознали, что при наличии атомного оружия традиционное политическое мышление уже не годится, и предлагали альтернативы. Бор видел опасность, но полагал, что сама величина этой опасности может привести к большей политической открытости (Роудз называет это «дополнительностью по отношению к бомбе»).

Жестокое насилие и массовые убийства могут служить другим примером, когда необходимо вмешательство. Однако освободители должны понимать, что они опираются только на собственные твердые убеждения и что никакие «объективные» ценности не придут к ним на помощь, если их усилия не приводят к успеху, ухудшают положение или осуждаются последующими поколениями. Мы осуждаем Освенцим и некоторые из нас осуждают решение Трумена сбросить атомную бомбу на Хиросиму и Нагасаки, но мы осуждаем их как одни люди других людей, а не с высоты небес. В своей работе «Наука в свободном обществе», [57], с. 44— 44* я назвал взаимодействие описанного в тексте вида «свобод-

Здесь и далее даются страницы русского перевода.

ным взаимодействием». «Имеется по крайней мере два разных пути коллективного решения некоторой проблемы, — писал я, — которые я буду называть вынужденным взаимодействием и свободным взаимодействием. В первом случае некоторые или даже все участники принимают четко выраженную традицию и признают лишь те реакции, которые соответствуют ее стандартам... Рациональные дебаты представляют собой особый случай вынужденного взаимодействия... С другой стороны, свободное взаимодействие руководствуется прагматистской философией. Традиция, принимаемая участниками, не уточняется в самом начале, а разрабатывается по мере того, как происходит это взаимодействие. Участники оказываются во власти иных способов мышления, чувствования, восприятия до такой степени, что их идеи, восприятия, воззрения на мир способны полностью измениться. Они становятся другими людьми, участвующими в новой и необычной традиции. При свободном взаимодействии отношение к партнеру уважительное, будь то отдельный индивид или целая культура, в то время как при рациональном взаимодействии уважение имеет место только в рамках рациональной дискуссии. При свободном взаимодействии любое установление не навязывается, хотя его можно изобрести; в нем нет канонизированной логики, хотя в процессе взаимодействия и могут возникнуть новые формы логики».

Некоторые философы-объективисты ныне довольно близко подошли к этой точке зрения. Так, Хабермас ([86], с. 205) соглашается с тем, что когда пытаются изобретать «какие-то учреждения для общества определенного типа при данных исторических условиях», то философ должен присоединиться к гражданам и «двигаться в круге общей традиции». Таким образом (с. 160), «моральный философ должен предоставить решение существенных вопросов [морального дискурса] участникам [...] или с самого начала сделать нормативную теорию участником процесса». Тем не менее он все еще считает, будто существует «некое универсальное ядро моральной точки зрения» (с. 205), которое может быть раскрыто посредством «критики ценностей скетиптизма и релятивизма» (с. 161) и которое представляет собой нечто большее, чем случайное пересечение культур. Излишне говорить о том, что практические споры по поводу колониализма, прогресса или вооруженного вмешательства никак не затрагиваются этим убеждением, поэтому мы можем сохранить его в надежде на то, что внутренние споры среди самих философов окажутся достаточным средством для того, чтобы удержать их от вмешательства в более существенные вопросы. Искусственные музыкальные инструменты часто звучали ужасно для слуха любителей музыки. Однако сегодня техническая музыка сама становится мерой совершенства. В добавление к литературе, указанной в примеч. 18, см: С. Уоттс [250]. Я цитирую по изданию: М. Коген [162], с. 258, 268 и сл. 245 и сл. Подробности см. в моих «Философских статьях», т. 1, с. 144 и далее. Обсуждаемая здесь методологическая ситуация порождает сомнение в утверждении о том, что «гены держат куль- туру в узде» (Э. Уилсон [264], с. 167), из которого следует существование «объективных» пределов для человеческой изобретательности. Даже если бы они существовали, то это можно было бы обнаружить, только действуя так, как если бы этих пределов не существовало. И нет такого конечного пункта, в котором такие проверки потеряли бы смысл. (Конечно, «субъективно» люди вскоре устанут от изобретения бесплодных альтернатив.) См. мои замечания о Павлове в т. 1, гл. 6, раздел 9 моих «Философских статей», а также гл. 5, раздел 3. Петр Капица, находясь в Кембридже, украсил фасад своей лаборатории изображением крокодила. Когда его спросили, каков смысл этого изображения, он ответил: «Это крокодил науки. Крокодил не может повернуться назад. Точно так же и наука должна всегда двигаться вперед, пожирая все на своем пути». См.: М. Рузе [204], с. 12. См. ссылки и цитаты в моей статье «Что такое научность?» [63], с. 385 и сл., а также раздел 4 главы 6 настоящей книги. Идея начала во времени вызывала неприятие вследствие ее близости к религиозным рассказам о творении. Крупный астроном и философ Артур Эддингтон назвал ее «отвратительной»

([42], с. 450). Фред Хойл, ([107], с. 2 и сл.) все еще выступает против «новейшей космологической школы, которая в полном согласии с иудео-христианскими теологами верит в то, что вся Вселенная была однажды создана из ничего». Насколько я понимаю, эта близость современной космологии к творению в библейском смысле является скорее плодом воображения, нежели реальностью. Тем не менее это воображаемое сходство не послужило препятствием для научного исследования.

Идея дополнительности была разъяснена Н. Бором в книге «Атомная физика и человеческое познание» ([12]). Макс Дельбрюк в своих лекциях ([31], гл. 17 и 18) обсуждает следствия этой идеи; Питер Фишер в [67] анализирует (безуспешные) поиски Дельбрюком феномена дополнительности в биологии; Дэвид Бом в своей книге «Целостность и неявный порядок» [11] предлагает свою собственную интерпретацию.

Необходимость использования субъективности как инструмента исследования подчеркивается Конрадом Лоренцем ([144], особенно гл. 4). Информацию об истории качественных тенденций в теории возмущений см.: Дж. Мозер [165]. Соображения об истории можно найти в: К.Ф. фон Вайцзекер [254], Ц. При- гожин [194], Г. Хакен [89]) и во многих других работах. В качестве примера можно привести многотомное исследование китайской науки и техники Нидхэмом; см., в частности, его сочинение о китайской медицине [168]. Изложение основных результатов с комментариями по поводу сравнительных достоинств западной науки см. в [169]. О «примитивных» культурах см.: К. Леви-Стросс «Первобытное мышление» [138] и огромное количество литературы, которое теперь имеется в этой области. Маршак [ 156] и де Сантиллана и фон Дехенд [208] рассматривают более современные подходы к пониманию палеолитического искусства, техники и астрономии. Обзор и некоторые социологические соображения см. в: К. Ренфрю [200]. Так, Конрад Лоренц в своей интересной, хотя и несколько поверхностной книге ([ 145], с. 70) пишет: «Ошибочное убеждение в том, что только то, что можно рационально понять, или даже то, что можно доказать научно, образует прочное знание человечества, имело гибельные последствия. Оно побудило «научно просвещенное» молодое поколение отказаться от безмерной сокровищницы знаний и мудрости, которые содержались в традициях каждой древней культуры и в учениях великих мировых религий. Тот, кто думает, что все это лишено значения, впадает в другое, столь же пагубное заблуждение, принимая убеждение в том, что наука была способна рациональным образом из ничего создать целую культуру со всеми ее ингредиентами». В таком же духе Нидхэм [170] высказывается о «научном опиуме», подразумевая под этим «бесчувственность по отношению к страданиям других людей».

«Рационализм, — пишет Питер Медавар ([159], с. 101), — не может ответить на множество простых и даже детских вопросов, которые любят задавать люди. Вопросы об источниках или целях презрительно отвергаются как псевдовопросы, хотя люди достаточно ясно понимают их и давно на них отвечали. Они доставляют интеллектуальное беспокойство, поэтому рационалисты — подобно плохим врачам, сталкивающимся с заболеванием, которое они не могут диагностировать и излечить, — склонны отбрасывать их как «фантазии»». В этом разделе я как раз пытаюсь показать, что вопросы относительно ценности науки относятся к числу таких «фантазий».

Сравни все это с тем, что сказано Э. Уилсоном в цитате, приведенной в примеч. 11, по поводу того, что в научном материализме отсутствуют важные элементы общего и нравственно удовлетворительного мировоззрения. Отметим также, что такие философы, как Кант, пытались спасти мировоззренческий характер науки, доказывая, что базисные принципы науки укоренены в человеческой природе и, следовательно, в жизни. (Поппер, наш собственный мини-Кант и пропагандист «эволюционной эпистемологии», повторяет тот же ход, но на более прозаическом уровне.) См. требование Канта относиться к каждому человеку как к цели, но никогда как к средству: «Поступай так, чтобы ты всегда относился к человечеству и в своем лице, и в лице всякого другого так же, как к цели, и никогда не относился бы к нему только как к средству» ([120], с. 90). Это требование имело знаменитых предшественников. 20 июня 1500 года католический король Испании формально провозгласил свободу, хотя и не для рабов, а для индейцев. Рафаэль Альтамира комментировал это следующим образом: «Это был памятный день для всего мира, ибо впервые было признано право на достоинство и свободу всех людей, независимо оттого, насколько примитивными и нецивилизованными они были; этот принцип никогда ранее не провозглашался ни в одном законодательстве и тем более никогда не практиковался» (цит. по: Л. Ханке [90], с. 7). Эти замечания дают ответ на проблему, возникающую вследствие стремления некоторых критиков к обобщениям. «Если все традиции обладают равными правами, — говорят такие критики, — то и та традиция, которая настаивает на предоставлении прав только одной традиции, должна иметь те же права, что и все остальные, а это лишает R3 смысла». Однако R3 — это не какой-то принцип, который «влечет» следствия; это правило деятельности, которое приобретает определенность в процессе применения, и из него ничего не «следует». Это различие выражается в переводах. В первом случае в переводе должны употребляться точные термины; например, должно быть ясно, что означает слово anthropos, — конкретного человека, человека вообще или идеализированного мыслителя. Во втором случае вольный и неопределенный перевод способен приводить к ошибкам. Эти проблемы рассмотрены в: К. фон Фритц [74], с. 111 и сл.; филологический комментарий см. в: У. Гатри [85], т. 3, с. 188 и сл. Чарлз Канн в своих работах [117], с. 25 и сл. и [118], с. 376 обоснованно предложил такой перевод «Man measures what is so [is the case] that it is so [that it is the case] etc.». Ч. Канн [118], c. 365 и 369. По поводу дальнейшего см. также: Н.Ф. Хайниманн [96], гл. 2 и К. фон Фритц [72], I, с. 223 и сл., II, с. 12 и сл. Дильс—Кранц, фрагмент В9. Согласно мнению Рейнхардта (В. Альфьери, [2], с. 127), слово пото в этом фрагменте использовано параллельно nenomistai Парменида (В6, 8), которое, в свою очередь (Хайниманн [96], и сл.), может быть передано как «то, во что обычно верят многие» (но не истинное). О выражении «многие» в философских рассуждениях греков от Гомера до Аристотеля см.: Х.Д. Фойгтландер [246]. О Протагоре речь идет на с. 81 и далее. «Никто не может сказать, — пишет В. Эренберг [44], с. 340, — что это предложение [R5] или его перевод является ясным и недвусмысленным. Требуются дальнейшие пояснения, которые никоим образом не очевидны... Кажется, Протагор шел дальше простых чувственных восприятий... Главный пункт, который произвел впечатление сразу и на все времена, это metron anthropos — человек в центре всего». Я добавил бы: человек, включенный в его обыденную, повседневную деятельность, а не человек — изобретатель абстрактных теорий. Эта интерпретация была высказана в: Э. Капп [121], с. 70 и сл. Курт фон Фритц соглашается с точкой зрения Каппа (указ, соч., примеч. 144); в своей статье «Протагор» (см. примеч. 34) он сравнивает утверждение Протагора с сетованиями автора трактата «О древней медицине» по поводу того, что теоретики медицины описывают болезни и исцеления в терминах абстрактных сущностей, таких как Жар, Холод, Мокрота, Сухость, при этом ни слова не говоря о конкретной пище (горячее молоко? теплая вода?), которую следует принимать пациенту, или о конкретной болезни, которой он страдает. Опираясь на эту параллель, фон Фритц приходит к выводу о том (с. 114), что утверждение Протагора «первоначально не было направлено на то, чтобы формулировать последовательный сенсуализм, релятивизм или субъективизм, скорее, он хотел противостоять странной философии элеатов [согласно которой Бытие не имело частей и было лишено движения] или Гераклита [согласно которому существовало одно только изменение] философов, которые далеко уходили от здравого смысла простых людей. Точно так же и автор «трактата «О древней медицине» противопоставляет медицинскую школу с ее наукой, выведенной из общих философских и научных принципов, чисто эмпирической медицине и добавляет при этом, что медицинская теория имеет ценность только в том случае, если оказывается пригодной для простых людей». См. также: Ф. Кор- форд [27], с. 69: «На самом деле все эти возражения [высказанные в «Теэтете», 164с—165е] доказывали лишь то, что «восприятие» должно включать в себя осознание образов памяти». См., например: Я. Буркхардт [19], т. 4, с. 118 и сл. Эта проблема намекает на существование обширной области, в которую мы только начали проникать. Например, постепенно становится ясно, что затруднения стран так называемого «третьего мира» могут быть обусловлены манипулятивной рациональностью Запада, а не бедностью страны или некомпетентностью ее носителей. Вторжение западной цивилизации лишило многих местных жителей чувства собственного достоинства и средств к существованию. Войны, порабощение, простое уничтожение в течение длительного времени были единственным методом общения с «дикарями». Однако и гуманисты не всегда были лучше гангстеров. Навязывая свои собственные представления о человеке и о хорошей жизни, они часто довершали разрушение, начатое их предшественниками-коло- низаторами. Подробности см. в литературе, указанной в при- меч. 18. В качестве примера можно указать на множество подходов к определению природы человека, предлагаемых фрейдистами, экзистенциалистами, генетиками, бихевиористами, нейропсихологами, марксистами, теологами (правоверными католиками, теологами освобождения), и огромное количество разнообразных предложений, которые они высказывают в таких областях, как народное образование, войны, преступность и т.п. В интересной и спорной книге об атомном оружии Роберт Юнгк ([116]) отмечает, что простые граждане часто гораздо лучше информированы о важной научной литературе, нежели сами ученые, и, имея иные и более широкие интересы (например, они заинтересованы в будущем благополучии своих детей), они могут принимать во внимание те последствия, которые еще не рассматривались учеными. Конкретный пример воздействия инициативы граждан рассмотрен в работе: Р. Михэн [160]. Некоторые современные либералы гарантируют право на существование чужеземным культурам при условии, что они будут принимать участие в международной торговле, допустят к себе западных врачей и западных миссионеров (представителей науки и других религий), которые будут объяснять их детям чудеса науки и христианства. Однако идея мирного сосуществования народов, которые учатся друг у друга, постепенно восходя ко все более высоким этапам познания, не нравится пигмеям (например), которые предпочитают оставаться в стороне (К. Тернбулл [241]). Рационалисты, такие как Поппер («Открытое общество и его враги» [189], т. 1, с. 118), не возражают против применения насилия в данном пункте: вхождение в зрелый гуманизм может быть обеспечено силой посредством «одной из форм империализма». Мне представляется, что достижения науки и рационализма не настолько хороши, чтобы оправдать такое насилие. Иехезкель Кауфман в своей книге ([123]) описывает культурное окружение Израиля (глава 6) и комментирует тот факт, что «хотя вся библейская литература является продуктом глубокой трансформации [книги Моисея], Библия ничего не сообщает о направлении этой трансформации» (с. 230). «Библейское незнание значения язычества, — пишет Кауфман (с. 20), — представляет... фундаментальную проблему... для понимания библейской религии». Однако это дает нам также «наиболее важный ключ» (там же), указывающий на то, что это изменение привело не к утрате власти языческими божествами, а к их полному уничтожению: «Библия отрицает существование богов, она игнорирует их. В отличие от философских нападок на распространенную среди греков религию и в отличие от более поздней полемики между иудеями и христианами, библейская религия не обнаруживает следов постепенного подавления и вытеснения мифологии» (с. 20).

В свою очередь, апостол Павел объявляет языческих богов бесами (1 Кор 10:20).

Гностицизм представляет собой сложное явление, теории и мифы гностиков принадлежат к наиболее красочным продуктам человеческого мышления. Тем не менее во всех его вариантах мир разделяется на части непреодолимыми пропастями, см.: Р. Грант [84].

Сведение явлений к немногим принципам привело к успеху в некоторых разделах физики и в планетарной астрономии. Экспансия медицины оказалась бедствием. «В дополнение к своей слабой логике, — пишет Ричард Шриок ([214]), с. 31), характеризуя медиков, пытающихся реформировать медицину по аналогии с унификацией планетарной астрономии Ньютоном, — систематики обнаруживают характерные личные недостатки. Это эгоизм, гордость системой как неким художественным творением, стремление распространить и утвердить ее в качестве нового евангелия, страстное желание защитить ее от кого бы то ни было. Эта ограниченность объясняет резкие профессиональные столкновения, в которые вовлекаются многие медики. Ясно, что если один философ прав, то все остальные ошибаются, и в таких случаях ему трудно было бы сдержать свои чувства. Догматизм в медицине был столь же нетерпим, как и догматизм в теологии». К. фон Фритц [73], с. 11. В связи с дальнейшим см. «Открытие сознания» Бруно Снелла [222], а также расширенное четвертое издание [225]. О параллельных тенденциях см.: Э. Форрест [68]. Это становится ясным из отождествления им мышления и бытия. Это отождествление было обычным в архаической Греции, однако Парменид был первым, кто использовал это в качестве аргумента против культурного оппортунизма.

Современный вариант веры в то, что хотя одни традиции не являются лучше, чем другие, однако только они одни дают нам знание, можно найти в работе: Б. ван дер Варден [247], с. 89. Ван дер Варден описывает разные способы, которыми математики Вавилона и Египта вычисляли площадь круга, и задает вопрос: «Как Фалес мог отличить точные, корректные способы вычисления от приблизительных и некорректных? Очевидно, посредством доказательства, посредством включения их в логически стройную систему!» С. Смит [217]. Фотографии экспонатов этой выставки и их анализ опубликован в: [218]. Более ранними работами на эту тему являются: В. Гордон Чайлд «Предыстория европейского общества» [81]; а также «История технологии» под ред. Ч. Сингера [215]. [218]. См. также рецензию Смита в Isis [219], в которой он пишет: «Можно видеть, что современная квантовая теория и теория твердого тела представляют собой части величественной цепи аргументов в решении вопроса о первичности формы или материи. Дискуссия об этом была начата Платоном и Аристотелем и колебалась между практическими (эмпирическими) и в высшей степени теоретическими понятиями». Это были элементы той самой «эмпирической и несистематической» традиции, которую фон Хайек в своем обсуждении свободы противопоставляет (философским или научным) спекуляциям создателей систем: [91], с. 54. Здесь слово «является» не следует понимать слишком узко. Например, его нельзя интерпретировать так, чтобы из него следовал наивный сенсуализм. Выражение «являться во мнении» просто означает: быть частью некоторой традиции. Аргументы имели цель показать, что ничто не существует, что если бы что-то существовало, его нельзя было бы обнаружить, что если бы оно было обнаружено, оно не могло бы быть понято, а если бы оно было понято, то не могло бы быть передано другому. Эти аргументы были изложены Горгием веготрактате «О несуществующем, или О природе». Аргументы обосновывали мысль о том, что Бытие, существующее вне какой-либо традиции, не является сущностью. См. также раздел 5. Софисты первыми (на Западе) осознали тесную связь между Бытием и Мнением. Подробности и литературу см. в главе 17 моей книги «Против метода» [56]. Роль религии в Афинах пятого столетия до н.э. освещена в работе: Т. Вебстер [252], гл 3. Э. Эванс-Причард [52], с. 319 и сл. Второе замечание взято со с. 270. Оракул имеет много преимуществ перед «рациональными рассуждениями». Он не утомляет того, кто к нему обратился, и не говорит о важных вопросах. С другой стороны, рациональная дискуссия может быть настолько хаотичной и утомительной, что приводит участников в состояние полного отупения. Тогда они начинают поступать так же, как оракулы, но без их силы и в твердом убеждении, что они все еще являются хозяевами своей судьбы. Точно так же Коперник критиковал существовавшие в его время планетарные теории, соглашаясь в то же время с тем, что они все были вполне «совместимы с данными»: «Малый комментарий» [26], с. 57. Эпизод с Эренхафтом и Милликеном рассматривается в работе: Дж. Холтон [105], с. 161—214. О возражениях Томаса Моргана против хромосомной теории наследственности Саттона — Бовери см.: Э. Майр [157], с. 748 и сл. Книга Майра содержит много примеров того, как разные исследовательские традиции, опираясь на разные свидетельства, могут приходить к различным выводам относительно того, что все они рассматривают как «одну и ту же вещь». Поэтому Майр возражает против интерпретации истории науки как последовательности сменяющих друг друга единых парадигм (с. 113). Цитата относительно Мак-Клинток взята из: П. Фишер [67], с. 141. См. также: Э. Фокс- Кемер [69]. Обзор трений между клиницистами и статистиками см. в работе: П. Мил [161]. Более широкое обсуждение «объективных» характеристик человека см. в работах: Р. Левонтин и др. [139]; С. Гульд [82]. Работа Стэнли Райзера [199] содержит анализ антагонизма между целителями, которые непосредственно обследуют человека, и теоретиками, использующими «объективные» тесты, описанные в работе: Н. Эмертон [51]. См. также главу 5 работы: С. Смит [217].

Илья Эренбург («Люди, годы, жизнь» [45]) пишет о Французской революции следующее: «Образы писателей, дошедшие до последующих поколений, условны, а порой находятся в прямом противоречии с действительностью... Мы иногда говорим «штурмовать бастилии», хотя Бастилию никто не штурмовал — 14 июля 1789 года было одним из эпизодов Французской революции; парижане легко проникли в тюрьму, где оказалось очень мало заключенных. Однако именно взятие Бастилии стало национальным праздником Республики». (Сравните с этим выделение особых дат, событий, «открытий» в истории науки и в присуждении Нобелевских премий.) О поразительной разнице между стандартизированными (или обтекаемыми) вариантами и «реальными событиями» см.: Ж. Перну и С. Флэссье [182]. Когда Эйзенштейн снимал свой фильм «Броненосец «Потемкин», он уже очень хорошо понимал, что историю следует улучшить, чтобы сделать ее волнующей и осмысленной. Лакатос проделал то же самое для науки. В классическом дарвинизме организмы приспосабливаются к миру, который существует независимо от их активности. Это «упрощенное представление, будто окружающая среда изменяется сама по себе и оказывает влияние на организмы, не учитывает обратного воздействия организмов на среду... организмы и среда в действительности не разделены. Окружающая среда не есть нечто такое, что налагается на живые существа как бы извне, она сама есть их собственный продукт». — Р. Левине и Р. Левонтин [137], с. 69, 99. Подробности см. в главах 2 и 3 этой книги. Юм в «Трактате о человеческой природе» описывает ситуацию следующим образом: «Сперва разум является властителем престола, предписывает законы и диктует правила, обладая абсолютным могуществом и авторитетом. В силу этого враг разума вынужден искать покровительства у него же; пользуясь рациональными аргументами для доказательства ошибочности и недомыслия разума, он, так сказать, приобретает патент за подписью и печатью последнего. Патент этот сначала пользуется авторитетом, пропорциональным первоначальному, непосредственному авторитету разума, которому сам патент обязан своим происхождением. Но так как предполагается, что назначение указанного патента — быть противоположным разуму, то он постепенно уменьшает как силу этого верховного владыки, так и свою собственную, пока наконец обе не обратятся в ничто посредством равномерного и одинакового ослабления» (Д. Юм [109], рус. пер. с. 272-273). Таково мое намерение. Конечно, многие читатели обнаружат недостатки в моей аргументации. Однако они не могут критиковать меня за допущение объективных принципов, что делают они сами. Я могу плохо использовать принципы; я могу пользоваться ошибочными принципами; я могу выводить из них ошибочные заключения; но я намереваюсь использовать их в качестве риторических средств, а не объективных оснований знания и рассуждения. С другой стороны, рационалист, к которому обращаются подходящим (для него) образом, истолкует мои основания «объективно» и в конечном счете будет приведен в смущение. А. фон Галлер, «О происхождении зла» (1750 ed, т. 2, с. 184). См.: А. Лавджой [146], с. 78 и сл., в особенности с. 86. Как и все другие его достижения, данная ошибка Поппера не нова. Ее можно найти уже у Платона и Аристотеля. Один из своих аргументов против Протагора Платон начинает со следующего варианта его учения («Теэтет» 170аЗ): «То, что кто-то думает, — говорит он, — существует для того, кто думает». Платон указывает на то, что очень немногие люди готовы признать это учение. Большинство людей доверяет экспертам. Для них истина есть то, что утверждается экспертами. Поэтому Протагор, сделав мнение мерой истины и существования, должен согласиться с тем, что его учение ложно. Конец аргумента. Этот аргумент включает в себя переход от «быть для» или «истины для» к просто «быть» и «истинно», следовательно, содержит ошибку «не следует».

Аристотель, обсуждая принцип непротиворечия, перечисляет философов, нарушающих его. «Что касается Протагора, — пишет он («Метафизика» 1062Ы30, — то о подобном воззрении мы уже упоминали; он утверждает, что человек есть мера всех вещей, а это просто означает, что то, что кажется каждому человеку, то и несомненно. Но если так, то отсюда следует, что одна и та же вещь и есть, и не есть, что она плоха и хороша, и что содержание всех других противоположных утверждений истинно». Но, как уже ясно выразил это Платон, Протагор отождествляет то, что человек думает, с тем, что для него существует, а не абсолютно. Я открыто отверг его в главе 3 работы «Наука в свободном обществе» [57]. Подробности см. в работе: К. Блэкер [9]. О политических соображениях см. главы 3 и 4 работы: Р. Сторри [232]. Дж. Нидхем [169], с. 2 и 22. Подробности и литературу см. в главе 17 моей книги «Против метода» [56]. См. также главы 4 и 5 моей работы «Стереотипы реальности» (в печати). У. фон Виламовиц-Мёллендорф [263], с. 17. См. также: В. Отто [176]. Э. Смит-Боуэн [220]. Другие примеры того, как «агглютинативные» (Гумбольдт) или «полисинтетические» (Дюпонсо) языки представляют реальность, см.: В. Мюллер [166] и приведенную там литературу. Цитата взята со с. 21. Полезные комментарии о лингвистических классификациях можно найти в главе 7 работы Чао Юэнь [24]. Э. Эванс-Причард [53], с. 103. Об индейцаххопи см.: Б. Уорф [262], с. 63. Гердер ([98], с. 356 и сл.) рассказывает о том, каким образом индивидуальные наблюдения были систематизированы моряками, что породило интересные комбинации эмпиризма и предрассудков. Леви-Стросс («Первобытное мышление») отмечает, что для туземцев характерны «поглощенность исчерпывающими наблюдениями и систематическое каталогизирование отношений и связей». См.: М. Полани [188]. По поводу оснований см. работу того же автора «Личностное знание» [187]. В книге: О. Сакс «Человек, который принял жену за шляпу» ([207], впервые опубликована в 1970 г.), рассматриваются конкретные случаи, показывающие, что происходит, когда неявное знание определенного рода оказывается недоступным. См. об этом главу 10. Поучительные примеры можно обнаружить в исследованиях психологов феноменологической ориентации, например в статье Д. Катца [ 122]. В этой работе исследованы качества цветов в восприятии среднего человека и введено различие между цветами спектра (например, цветом неба), имеющими глубину, и окраской поверхности (например, цветом яблока). Это исследование столкнулось с определенными трудностями. Многие наблюдатели давали неясные и практически бесполезные отчеты. «Наблюдатель должен быть подготовлен», — говорит Катц (с. 41). Подготовка заключается в том, что наблюдателю сообщают «правильное» описание (или что-то близкое к этому), но маскируют его под вопрос. Вопрос вызывает появление феномена, который затем остается связанным с описанием: конечная «объективность» обусловлена «субъективной» причиной. Такого рода переходы присущи всем субъектам наблюдения, и именно они определяют для них реальность. О положении в искусстве см.: А. Эренцвейг [46]; соответствующие эпизоды из истории науки рассматриваются в: В. Лепениес [135]. И. Эренбург [45], кн. 1. См. также описание Эренбургом ситуации в Ленинграде во время Октябрьской революции. Сходное описание событий, образующих Французскую революцию, см. в работе: Ж. Перну и С. Флэссье [182].

Вторая цитата взята из книги: С. Лурия [147], с. 26. Варшавское восстание рассматривается в работе: Н. Дэвис [30], с. 21 и сл. Поучительные комментарии по поводу общей ситуации можно найти в сочинении: С. Хьюз [108]. См. об этом главу 5 работы Д. Пэйджа [178], а также главу 7 книги Дж. Чедвика [23]. Общий обзор дан в: И. Гельб [79]. Для выражения своих воззрений Платон сознательно отдал предпочтение диалогу по сравнению с драмой, эпосом, научным трактатом, лирической поэзией и поучительной речью. Традиционное греческое образование и исследование использовали все эти формы (тогда еще не проводили различия между знанием и эмоциями, искусством и наукой, истиной и красотой). Письма играли важную роль в XVII—XVIII вв. Некоторые из своих наиболее важных идей Галилей излагал в тщательно написанных письмах к избранным корреспондентам. Письма копировали и пересылали друг другу. Патер Мерсенн исполнял роль центра по обмену письмами, касавшимися философии Декарта. Ранние статьи Ньютона по теории цветов были представлены письмами к Генри Олденбургу, секретарю Королевского общества; споры, возбужденные ими, находили выражение в письмах к Ньютону или от Ньютона, передаваемых через Олденбурга. Популярные трактаты («Диалог» Галилея, написанный в форме беседы между тремя участниками, и «Оптика» Ньютона) знакомили широкую публику с новейшими открытиями. Здесь всегда присутствовал личностный элемент. Лишь очень немногие современные ученые и философы сознательно решают вопросы стиля изложения, однако и это оказывается бесполезным, ибо в большинстве научных журналов вопросы стиля решает издательская политика. В. фон Зоден [227]. О роли списков моральных вопросов см.: К. Довер [35J. Подробности и литературу см. в главе 17 моей книги «Против метода». См. работы Леви-Стросса, начиная с его «Первобытного мышления», и бесчисленные классификации отношений родства. Леви-Стросс подчеркивает эффективность примитивных классификационных схем и обращает внимание на тот факт, что они далеко выходят за рамки практических потребностей: «Туземцы интересуются также теми растениями, которые прямо не используются ими, но важны для окружающего мира животных и насекомых», т.е. эти растения включаются в общие теоретические схемы. «Даже ребенок [с архипелага Рюкю] часто может отождествить вид дерева по мельчайшему фрагменту и, более того, пол этого дерева, в соответствии с идеями, придерживаемыми туземцами относительно пола растений, и это — на основе наблюдения внешнего вида древесины, коры, по запаху, твердости и аналогичным характеристикам». «Несколько тысяч индейцев не могли истощить природных ресурсов пустынной области Южной Калифорнии, в которой сегодня способна существовать только горстка семей белых людей. Они жили в стране изобилия, ибо на этой, на первый взгляд совершенно скудной территории они были знакомы с не менее чем шестью десятками видов съедобных растений и с двадцатью девятью видами растений, обладающих наркотическими, стимулирующими и иными медицинскими свойствами» ([138], рус. пер. с. 115—116). Подробности см. в работах: Дж. де Сантиллана и Г. фон Дехенд [208], А. Маршак [156]. Прецессия рассматривается в первой работе, с. 56 и далее. Воззрения относительно астрономических основ архаического знания (и соответствующая литература) рассматриваются в: Д. Хегги [94]. Ван дер Варден дал реконструкцию «математической науки, которая должна была существовать в эпоху неолита между 3000 и 2500 гг. до н.э. и из Центральной Европы распространилась в Великобританию, на Ближний Восток, в Индию и Китай», см.: [248], с. xi. В работе Х.П. Дуерра [39] рассматриваются многообразные способы связи знания (искусственно вычленяемые западными исследователями) с социальной жизнью. Такое соединение дожило до наших дней. Области науки и научные школы держатся вместе за счет общих убеждений и практик. Сравнительно свежий пример дает история так называемой группы изучения фагоцитов и ее влияния на (молекулярную) биологию. См. об этом сборник [20]. Нежелание (или неспособность) этой группы учитывать результаты, сформулированные в иных терминах и полученные иными методами, освещено в работе: П. Фишер [67], с. 141. Ранние практические разъяснения добродетелей, постепенная замена их теорией, новое привлечение внимания к практичности в мышлении софистов и опять возвращение к теории у Платона рассматривается в небольшой превосходной книге: Ф. Верли [253]. См. также Бруно Снелл «Открытие сознания» [222] и мою собственную работу «Стереотипы реальности» (в печати). О различии между «болезнетворной сущностью» и болезнью как наблюдаемыми особенностями человека см.: О. Темкин [236], гл. 8 и 30. Томас Сиденхэм (Sydenham), «заложивший основы клинической медицины» ([32], с. 59), считал обязанностью врача проявлять внимание «к внешнему виду вещей» ([233], т. 2, с. 60), в то время как Джон Локк, который «больше, чем любой другой англичанин, сделал для распространения идей Сиденхэма среди зарубежных врачей» ([32], с. 56), выяснял, как изменяются чувственные восприятия в ходе развития познания, см.: «Опыт о человеческом разумении», гл. 9. Конфликт пронизывает «Антигону» Софокла. См. его анализ в гл. 3 работы: М. Нуссбаум [174]. Усиление конфликта было одной из причин возражений Платона против трагедии и традиционной религии, см. его диалог «Эвтифрон». О попытке «политического» решения конфликта см. конец «Эвменид» Эсхила. Брехт излагал свои воззрения во многих работах. Данная цитата взята из его работы «Маленький Органон для театра» [16], разд. 36. Мартин Рудвик ([205]) считает, что даже развитие (научных) идей лучше представлять в виде нарратива, а не с помощью «концептуального подхода». Опираясь на хорошо документированные эпизоды из истории геологии XVIII столетия, он

показывает, что научные споры слишком сложны для того, чтобы их могли понять логики. О. Сакс ([207], с. 5) замечает, что, согласно мнению А.С. Лурия, развитие нервной дисфункции «лучше передавать рассказом — подробной историей человека с глубоким поражением правого полушария головного мозга». Это, конечно, было уже известно всем врачам вплоть до Гиппократа. Например, Парменид отвергает «путь толпы», «многих», которые, руководствуясь «многоопытным навыком», «мечутся, глухи и слепы равно». Таким образом, утверждения типа «это красное» или «это движется», играющие важную роль как в жизни простых людей, так и в деятельности художников, врачей, полководцев, мореплавателей, были целиком исключены из сферы истины.

Философские позиции по отношению ко «многим» рассматриваются в работе: Х.-Д. Фойгтлендер [246]. В изложении Платона Теэтет и Менон совершают, по-видимому, простую ошибку: Сократ спрашивает об одной вещи — что есть знание, что есть добродетель, — а в ответ получает множество. Но эту критику можно считать возражением только в том случае, если одно слово всегда обозначает в точности одну вещь, а именно в этом и состоит суть разногласий. Предполагается, что существовало только одно слово для «знания», однако небольшой отрывок из «Теэтета» 145d4—еб уже содержит четыре разных эпистемических термина. Наконец, разумное упорство Менона [Теэтета] («Не думаю, что с добродетелью [со знанием] я могу делать то, что могу делать с пчелами [числами]») указывает на то, что здесь мы имеем дело с чем-то большим, чем элементарная ошибка. Действительно, это так и есть: оспаривается целая традиция образования и экспликации понятий. Атомисты, Эмпедокл и Анаксагор приняли парменидовс- кое понятие Бытия, но попытались сохранить и изменение. Для этого они ввели некоторое (конечное или бесконечное) число вещей, каждая из которых обладала либо некоторыми, либо всеми из парменидовских свойств: атомы Левкиппа и Демокрита были неделимыми и неизменными, но бесконечными по количеству; элементы Эмпедокла были конечны по числу, неизменны, разделены по областям, но неделимы на какие-то другие субстанции (следовательно, четыре элемента Эмпедокла — Теплое, Холодное, Сухое и Влажное — отличались от любого известного вещества); Анаксагор предполагал неизменность всех субстанций. «О возникновении и уничтожении» 325а 18 и сл. — выделено мной. Мысль о том, что математика и астрономия своим содержанием обязаны философам, например предложению Платона разрабатывать астрономию, опираясь на модели, а не на эмпирические наблюдения, была подвергнута критике в работе О. Нойгебауэра [171], с. 152. См. также его трактовку ранней греческой астрономии во второй части книги [172]. Согласно Галену, De sanitate tuenda, I, 5, здоровье есть такое состояние, «в котором мы не страдаем от боли и легко справляемся с функциями повседневной жизни». Но функции повседневной жизни разными люди воспринимаются по-разному, и они изменяются при переходе от одной культуры к другой. См.: О. Темкин [236], с. 441 и сл. Антропология возвратилась к многообразию, которое стремились преодолеть философы и ранние ученые. См. обзор [155]. Статьи сборника [7] показывают, что философия, как особая область со своими собственными методами и предметом, по-видимому, умирает, хотя и все еще борется за выживание. Это становится ясно из отождествления Парменидом Мышления и Бытия (Дильс — Кранц, фрагмент ВЗ). Такое отождествление уже существовало в архаической Греции, Парменид высказал его явно в борьбе со здравым смыслом своего времени. Ученые, противопоставляющие факты спекуляциям, также уверены в том, что они способны установить независимую от традиции истину. Поэма Парменида содержит цепочки аргументов, приводящих к отрицанию рождения и смерти (Дильс—Кранц, В8, 6— 21), частей и делимости (22—25), движения (26—33). Каждый аргумент начинается с некоторого утверждения, из которого выводится «не так», и на основе этого следствия первоначальное утверждение отвергается. (Кажется, это было первым явным использованием приведения к абсурду. Согласно А. Сабо [235], математики научились этому приведению у Парменида и его последователей, что содействовало ускорению развития математики. Следы этого приема можно обнаружить гораздо раньше, см.: Дж. Ллойд [142], с. 59 и сл., в частности примеч. 40.) В аргументе Парменида считается несомненным, что «отличное от» есть то же самое, что «несуществующее», так что единственно «реальным» остается только различие между Бытием и Небытием (В8, 16). Отчасти это было внушено неудачей ионийцев определить базисную субстанцию, с другой стороны — сильным «экзистенциальным компонентом» einai. Один из пациентов О. Сакса (он называет его д-р Р) очень хорошо выделял и анализировал в своем воображении абстрактные образы и схематические особенности, однако не различал конкретных человеческих лиц. «Если воспользоваться комичной и несколько печальной аналогией, — пишет Сакс (с. 20), — то можно сказать, что наши когнитивная нейрология и психология [наши социология и политика, добавил бы я] очень сильно напоминают несчастного д-ра Р». К. Гирц [78], с. 62. Он описывает социальные ограничения, с которыми столкнулся при работе в обществе Бали. Подробности см. вработах: Г. Примас [195]; Н. Картрайт [22]. Это один из вариантов так называемого «антропного принципа». Его подробное обсуждение и соответствующую литературу см. в работе: Дж. Барроу и Ф. Типлер [5]. Э. Мах [153], с. 222. См. сочинение: Э. Пановски [179]. Леонардо да Винчи [134], Nr. 411 (416). «О живописи», цит. по Дж. Спенсер [228], с. 52. Генри Фокс Тальбот, «Некоторые соображения об искусстве фотографического письма», цит. по Б. Ньюхолл [173], с. 27. Согласно Аристотелю, «новейшие поэты» (включая Еврипида) предпочитают первый путь («Поэтика» 1450а25), в то время как «почти все прежние поэты» (включая Эсхила и Софокла) добивались большого успеха скорее с помощью характеров, чем действия (1450а37). Ф. Бэкон, «Новый Органон», афоризм 47; см. также афоризмы 115 и 69. Платон, «Апология Сократа», 22Ь. Ж. Пиаже [183], с. 352. Подробности можно найти в работах Бруно Снелла [221] и [225]. К. фон Фритц [73], с. 11. А. Эйнштейн — М. Борн [49], с. 192. Р. Шенкланд [213], с. 55.

1,0 Примеры см. в работе: Ж. Адамар [88]. Б. Снелл [223], с. 18. Подробности см. в главе 17 моей книги «Против метода». Все доступные астрономические взгляды, когда Коперник начал писать, «соответствовали фактам», как он сам говорит: «Малый комментарий» [26], с. 57.

1,4 Для общего ознакомления с дебатами см.: Р. Вестфалл [255]. Религиозные взгляды Ньютона описаны в: Ф. Мануэль [154]. Возражения Лейбница содержатся в его переписке с Кларком, см. [132].

115 Сравни его реакцию на результаты Фрейндлиха в его письме Максу Борну ([49], с. 192): «Фрейндлих [наблюдения которого противоречат общей теории относительности] не может оставить меня равнодушным. Даже если отражение света, перигелий, красное смещение [три краеугольных камня общей теории относительности] были бы неизвестны, гравитационные уравнения все равно были бы убедительными, потому что они избегают инерциальной системы — фантома, который оказывает влияние на все, но сам остается вне всякого влияния. Это очень странно, но он действительно остается вне всякого влияния. Еще более странно, что человеческие существа не слышат сильнейших аргументов, в то время как всегда склонны переоценивать точность измерений». Это приблизительное содержание мысли, повлекшей за собой длительные технические дебаты. Возражения, последующие ниже, независимы от составляющих этих дебатов. «Огромный успех картезианского метода и картезианского взгляда на природу частично оказывается результатом исторического пути наименьшего сопротивления. Те проблемы, которые вызвали резкую критику, исследовались более тщательно именно потому, что там работал метод. Другие проблемы и явления были оставлены в стороне, будучи недоступными для понимания приверженцев картезианства. Трудным проблемам не пытаются найти решения, не по какой-либо другой причине, кроме той, что блистательная научная карьера не строится на неудачах»: см. Р. Левине и Р. Левонтин [137], с. 2 и сл. («Картезианство» здесь означает то же, что и редукционизм). Это наблюдение приложимо ко многим сферам, среди которых и квантовая теория. Прекрасное описание конкретного этапа в этом развитии можно найти в: Р. Роудз [201]. Это осознали даже некоторые поклонники Поппера. Так, П. Медавар ([159], с. 90 и сл.) пишет: «Уэвелл (Whewell) первым высказал то общее понимание науки, которое Карл Поппер развил в радикальную систему», т.е. Поппер = извращенный Уэвелл. О. Нейрат (письмо к Р. Карнапу, 22 декабря 1942 года, цит. по Д. Коппельберг [127], с. 327) выражает самую суть дела: «Я вновь перечитал Поппера. Надеюсь, что по прошествии нескольких лет ты видишь, как все это пусто... Какой упадок после Дюгема, Маха и т.п. Нет ощущения научного исследования». Лакатос в последние годы жизни пришел к такому же выводу. [209], с. 20. Письмо к М. Бессо от 6 января 1948 года, цит. по: Дж. Холтон [104], с. 231. См. об этом: [209], с. 28. Я цитирую по 9-му изданию, Лейпциг, 1933 [153]. Числа в скобках обозначают страницы. Числа, перед которыми стоит буква Е, обозначают страницы «Познания и заблуждения», Лейпциг 1917 [152]. Подчеркнуто в оригинале, если нет оговорок. Сам Стевин рассматривал цепь с четырнадцатью одинаково тяжелыми шарами, см. иллюстрацию из его книги, приведенную на с. 31 «Механики». [209], с. 52. Р. Шенкланд [213], с. 55. См. также реакцию Эйнштейна на сообщение Эддингтона 1919 года по воспоминаниям Ильзе Розенталь-Шнайдер (цит. по: Дж. Холтон [104]): «Ноя знал, что теория верна». По поводу равенства инерционной и гравитационной масс Эйнштейн говорил: «Я не сомневался в его безусловной точности, даже не зная результата превосходного эксперимента Этвеша, о котором, если мне не изменяет память, я узнал лишь позднее» ([481], с. 287). Письмо к Бессо, цитированное в работе Карла Зелига «Альберт Эйнштейн» [211], с. 195. См. также замечание Борна от 4 мая 1952 года и ответ Эйнштейна от 12 мая в издании «Переписка Борна и Эйнштейна» [49]. — «Только интуиция, опирающаяся на соответствующий эксперимент, может прийти» к фундаментальным законам (выступление на праздновании 60- летия Планка перед Берлинским физическим обществом, цит. по: [48], с. 226). X. Лоренц [143], с. 230, подчеркнуто мной. Я не утверждаю, что сам Мах предпочитал Эйнштейна Лоренцу — нет свидетельств на этот счет. Но два метода, описанные Лоренцем, совпадают с двумя методами, описанными Махом, а сам Мах отдавал предпочтение широким принципам, а не изолированным фактам и допущениям. «Основания теоретической физики», Science (1940), цит. по: [48], с. 234. Ср. Мах: «те идеи, которые могут сохраняться в наиболее широкой области и которые в наибольшей степени поддержаны экспериментом, являются наиболее научными» (с. 465). Э. Мах [153], с. 325. Инстинктивные общие принципы Мах считает более надежными, чем индивидуальные экспериментальные результаты, именно потому, что они находились в потенциальном столкновении с огромным множеством фактов, но выжили, несмотря на это. См. раздел 5 ниже. Холтон ([104], с. 205 и сл.) связывает уникальный стиль Эйнштейна (начинать с принципов, а не с экспериментов или проблем) с Фепплем. Он мог бы также связать его с Махом, у которого Эйнштейн учился и которого Феппль почитал. Артур Миллер пишет ([106], с. 18), что Эйнштейн опирался «на неокантианскую позицию, подчеркивавшую полезность таких организующих принципов, как второй закон термодинамики». Если учесть восхищение Эйнштейна Юмом, о котором упоминает Миллер, с этим едва ли можно согласиться. Однако принципы того вида, которые неокантианцы пытались обосновать с помощью априори, были рассмотрены и рекомендованы Махом, который обосновывал их инстинктом, объяснял преимущества инстинкта (см. раздел 5 ниже) и отвергал априорные аргументы (с. 73). Об априорных предпосылках см. также письмо Эйнштейна к Борну (без даты), [49], с. 7. А. Миллер [163]. Эйнштейн интерпретировал Маха точно так же: «Мах пылко отверг специальную теорию относительности» — письмо к Бессо от 6 января 1948 года, цит. по: Дж. Холтон [104], с. 232, подчеркнуто мной. Э. Мах [151]. Выделенные слова опущены в английском переводе. Это относится и к утверждению Р. Итагаки о том, будто «движение от принципов к эксперименту диаметрально противоположно методологии Маха» ([112]). Дж. Холтон [104], с. 229. Вот примеры: принцип параллелограмма сил (с. 44 и сл.), закон инерции (с. 264,244), существование масс (с. 244), величина которых не зависит от метода (прямого или косвенного) ее установления (Е 175, что означает признание равенства гравитационной и инерционной масс в качестве факта опыта). Понимание того, что стимул к движению детерминирует ускорение независимо от того, имеем ли мы дело «с земной гравитацией, притяжением планет или с действием магнита» (с. 187), описано как явное выражение «одного большого факта» (с. 244). «Я вполне согласен с Петцольдом, — пишет Мах в другом месте (с. 371, подчеркнуто в оригинале), — когда он говорит: «следовательно, все утверждения Эйлера и Гамильтона являются не чем иным, как выражением того эмпирического факта, что процессы природы однозначно детерминированы»». Принцип сохранения энергии называется эмпирическим фактом и прямо, и косвенно (с. 437, 477), хотя он был открыт посредством мысленного, а не реального эксперимента (Е 194). Фарадея ценят как ученого, который ограничил физику «выражением фактуального» (с. 473, это включало в себя идею действия посредством контакта, Е 443), «но физики, принимавшие принцип действия на расстоянии, начали понимать его идеи только после того, как Максвелл пе

ревел их на знакомый им язык» (Е 442). Нет сомнений в том, что «существование (и поведение) электрических и магнитных полей в вакууме, о котором говорили работы Фарадея, Максвелла и Герца» (Е444), Мах рассматривал бы как эмпирический факт. Даже аксиома о параллельных прямых считалась одним из принципов, которые мы принимаем интуитивно (Е414) и используем в качестве базиса для «точной реконструкции фактов» (с. 30). Рассматривая роль принципов в научном исследовании и, в частности, в построении фактов, он называет их «наблюдениями, которые столь же законны, как и любые другие наблюдения» (с. 44, речь идет о принципе параллелограмма сил). Дж. Холтон, с. 239. Цитаты взяты из Парижской лекции Эйнштейна от 6 апреля 1922 года. См. Е 152. Это предположение не учитывало возмущений, следовательно, относилось к «идеальному случаю» (Е 190). Здесь можно обнаружить дальнейшее сходство между Махом и Эйнштейном. Эйнштейн неоднократно повторял, что научное исследование не может удовлетвориться ощущениями и понятиями, вносящими порядок в ощущения, что ему нужны объекты, которые «в высшей мере независимы от чувственных впечатлений» ([48], с. 291). Но вто время как Эйнштейн считал эти объекты только «произвольными», только «свободными созданиями мысли» (там же и во многих других местах), не углубляясь дальше в этот важный вопрос, Мах подверг анализу их природу и источник их авторитетности. Поэтому он привел аргументы для сохранения общей точки зрения перед лицом противоречащих ей фактов, в то время как Эйнштейн, который часто нарушал правила наивного фальсификационизма, мог сослаться только на свою субъективную убежденность. Более подробно этот вопрос будет рассматриваться в разделе 5 ниже. «Логически возможно, что кто-то произведет чистый анализ кеплеровского движения и натолкнется на мысль описать его посредством ускорений, обратно пропорциональных квадрату расстояния планеты от Солнца. Однако, на мой взгляд, это психологически немыслимо. Как можно, не имея никакой физической концепции, натолкнуться на идею ускорения! Почему не использовать первую или третью производную [по времени]?

Почему из бесконечного множества разложений движения на два компонента использовать один, дающий столь простой результат? Для меня уже анализ параболической траектории чрезвычайно труден, если у меня нет идеи гравитационного ускорения» (Е 147). Тот факт, что опыт может согласовываться с «двумя существенно различными принципами», для Эйнштейна служил свидетельством «фиктивного характера фундаментальных принципов» ([48], с. 273, подчеркнуто мной) и наличия «свободного конструктивного элемента в образовании понятий» (письмо к Бессоотбянваря 1948 года, цит. по: Дж. Холтон, с. 231). Эйнштейн полагал (письмо к Бессо), что Мах этого не осознавал. Однако мы видели, что, согласно Маху, ученый «добавляет элементы от себя, черпая их из своего запаса идей», конструирует «идеальные случаи» или, как называет их Мах, «фикции» (Е418: «физик осознает, что его фикции представляют факты лишь приблизительно, опираясь на произвольные упрощения» — идеальные газы, совершенные жидкости, абсолютно упругие тела и т.п.). Здесь как раз проявляется то осознание плюралистичнос- ти принципов, за отсутствие которого Эйнштейн критиковал Маха. Эйнштейн не знал или забыл, сколь сложным было мышление Маха. Э. Мах [150], с. 18. Э. Мах [149], с. 228. См. Е 14, примечание: «психологическое наблюдение я считаю в такой же мере важным и основным источником познания, как и наблюдение физическое». Э. Мах [150], с. 13. Статьями Эйнштейна, цитируемыми в тексте, являются следующие: «О методе теоретической физики» (1933), «Физика и реальность» (1936), «Основание теоретической физики» (1940). Статьи цитируются по изданию: «Идеи и мнения» [48], номера страниц даны по этой книге с буквой R. Говоря о чувственных впечатлениях, Эйнштейн всегда подразумевал непосредственные чувственные впечатления. Это ясно проявляется в его письме к М. Соловину от 7 мая 1952 года (воспроизведено в [71], с. 270, где содержится факсимильная копия эпистемологической части письма). Под нижней чертой дует на то, что может обосновать аргументами каждый свой шаг?). Случай 1 опять-таки «очевиден», хотя и не в смысле Мешема. Конечно, это «уничтожение человеческой жизни», но является ли человеческая жизнь наивысшей ценностью? Христианские мученики так не считали, и ни Мешем, ни любой другой рационалист до сих пор не сумел доказать, что они ошибались. У них было другое мнение, вот и все. Сократ перед смертью выразил похожее чувство, причем он был не одинок, ибо подобные чувства можно найти у Геродота, у Софокла и у других выдающихся представителей классической Греции. Мешему ни разу не пришло в голову, что его понимание человека является одним из многих и что оно может быть оспорено.

Остается еще случай 2. Здесь я полностью согласен с теми, кто требует, чтобы люди были защищены от давления группы и ее лидеров. Но это требование справедливо не только в отношении религиозных лидеров, таких как преподобный Джонс, но также и в отношении светских лидеров — философов, нобелевских лауреатов, марксистов, либералов и их пропагандистов: молодежь должна быть избавлена от подчинения так называемым учителям, особенно рациональным фашистам, подобным Мешему и его коллегам. К сожалению, современная система образования еще далека от этого.

Наконец, остается еще один, уже старый аргумент, говорящий о том, что ненаучные традиции имели свой шанс, но что они не выдержали столкновения с наукой и рационализмом, следовательно, попытки возродить их в наше время иррациональны и бессмысленны. Здесь возникает очевидный вопрос: были ли они устранены на рациональных основаниях — в результате беспристрастного сравнения с наукой — или же они исчезли благодаря военному

диаграммы, приводимой там, подписано: «Многообразие непосредственного (чувственного) опыта» (подчеркнуто мной). Вспомним, что в своем письме к Бессо (примем. 121 выше) Эйнштейн приписывает само это допущение Маху (который никогда не придерживался его) и критикует его. В цитируемом отрывке, написанном за 12 лет до письма, он принимает его сам и то же самое делает в своей автобиографии ([209], с. 6 и сл.), написанной в 1946 году, и в письме к Соловину 1952 года, см. примем. 148. Когда ощущения считаются чем-то недоступным анализу, начинает проявляться сенсуализм. [209], с. 6. Например, Мах склонен, кажется, причислять к элементам некоторые «качества» Дюгема. См. его введение к немецкому переводу основного сочинения Дюгема по философии науки «Физическая теория, ее цель и строение» ([41]). Однако для Дюгема «качествами» были такие вещи, как электрический ток, заряд и т.п. По поводу позиции Планка см. его «Лекции и воспоминания» [185], с. 45 (ощущения являются «признанным источником всего нашего опыта»), с. 207, 230 (все понятия физики заимствованы из чувственного мира и улучшаются и упрощаются посредством возвращения к нему), с. 226 (всегда должен сохраняться контакт с чувственным миром), с. 229 («источник всякого знания и происхождение всякой науки восходит к личным чувственным переживаниям. Они даны нам непосредственно, они являются наиболее реальной вещью и исходным пунктом рассуждений, образующих науку») и с. 327 (реальный мир воспринимается только посредством органов чувств). Заметим, однако, что Мах в своем анализе начинает с индивидуальных физических событий, а не с ощущений. Имеется интересное расхождение между различными утверждениями о реализме, которые Планк высказал на протяжении жизни. В своей статье 1908 года, которая привела к знаменитой дискуссии с Махом, он назвал реализм «верой, твердой, как утес» (с. 50), разделяемой большинством физиков. Он возражал также против того, чтобы различие между субъектом и объектом рассматривать как практическое (конвенциональное) разграничение (с. 47), считая, что оно выражает раздвоение самой реальности. В 1913 году он вновь говорит о «вере», однако добавляет: «Однако одной веры недостаточно, поскольку, как говорит нам история науки, она может приводить к заблуждениям, ограниченности и фанатизму. На нее можно полагаться лишь при условии, что она постоянно контролируется логикой и экспериментом» (с. 78). В 1930 году он вновь называет реализм верой, но добавляет, что «говоря более точно, его можно назвать также рабочей гипотезой» (с. 247). Однако в той же самой статье он «вычеркивает позитивистское «как если бы» и приписывает так называемым практическим изобретениям более высокую степень реальности, чем прямым описаниям непосредственных чувственных впечатлений» (с. 234). Он также обращает внимание на «метафизические» (с. 235) или «иррациональные» (с. 234) элементы, связанные с верой в реализм. В 1937 году в своем выступлении «Религия и естественные науки» он предлагает проверить, «каким законам научила нас наука и какие истины являются неприкосновенными» (с. 325), и упоминает о существовании внешнего мира, независимого от наших впечатлений (с. 327), и о существовании законов в этом реальном мире (с. 330). Среди этих законов он упоминает принцип наименьшего действия и существование физических констант.

По-видимому, Планк колебался между более научным (т.е. проверяемым) вариантом реализма — вариантом, который, между прочим, защищал сам Мах («Механика», с. 231), — и более «иррациональным» или «метафизическим» вариантом. Его колебания могли быть вызваны, с одной стороны, его преданностью науке, которая для него всегда означала проверяемость (не было ли это проявлением влияния Маха?), а с другой стороны, привязанностью к определенной философской вере. Эта вера могла поддерживаться осознанием того факта, что, хотя можно постулировать реальность и даже «абсолютную» реальность, следует в то же время признать, что ни один конкретный результат или принцип не может полностью охватить ее (с. 182 со ссылкой на Лессинга). Например, Эйнштейн выступает против «абстрагирования» как принципа науки (R 273), указывая на творческий аспект построения теории, в то же время, согласно мнению Маха, абстрагирование является «смелым интеллектуальным ходом» (Е 140). См., например, «Ранние годы теории относительности» в: [106], с. 83. Статья 1929 года «О современном состоянии теории поля», цит. по Дж. Холтон [104], с. 242. Инстинктивное знание в этом отношении похоже на законы природы. Они являются «ограничениями, которые мы, руководствуясь опытом, налагаем на наши ожидания» (Е 44); «прогресс науки ведет к росту ограничений, налагаемых на наши ожидания» (Е 452). Письмо к Бессо, март 1914 года, цит. по: К. Зел иг [211], с. 195. См. также переписку Борна с Эйнштейном [49], с. 192: «Поистине странно, что люди обычно отказываются выслушивать самые убедительные аргументы, но всегда склонны переоценивать точные измерения». Здесь под «людьми» подразумеваются, конечно, «физики». Это не исключает необходимости критического эксперимента, напротив, Мах настаивает на нем (с. 231), но оно должно опираться на базис, сравнимый с тем, который неявно заложен в принципах.

Согласно Маху, теории, подтверждаемые в более широкой области, также превосходят те теории, которые подтверждены в более узкой области: «Если некоторые физические факты требуют изменения наших понятий, то физик предпочтет отказаться от менее совершенных понятий физики, чем от более простых, более совершенных и точных понятий геометрии, являющихся наиболее прочным основанием всех его идей» (Е418). Отметим, что для Маха подтверждение всегда подразумевает возможность неудачи, всегда включает в себя инстинкт, неосознаваемые пробы и сравнения. Заметим также, что этот подход можно использовать для защиты эмпирической медицины от покушений со стороны теорий, опирающихся на небольшое количество сложных экспериментов. Замечание Эйнштейна в письме к Бессо (цит. в примем. 121 и 143 выше) о том, что Мах «не знал, что такой же спекулятивный характер присущ механике Ньютона» (Дж. Холтон [104], с. 232), свидетельствует о том, что он либо плохо читал Маха, либо забыл то, о чем читал. Мах знал, конечно, о существовании вычислений, связывающих механику с законами и фактами термодинамики. Однако он подозревал, что многие из этих вычислений были ad hoc («специально изобретены для этой цели» — с. 466) и что подлинные объяснения могли быть получены без использования деталей механистической точки зрения. В обоих случаях он был прав, см. текст перед следующим примечанием. А. Эйнштейн [47], с. 417. Эти параметры таковы: линейные дифференциальные уравнения первого порядка по времени для переменных состояний (Мах, вслед за Петцольдом, рассматривал это как важный эмпирический факт, см. примем. 138), единый интеграл движения (энергии) и аналог теоремы Лиувилля (которую Мах мог рассматривать как «другую сторону того же самого (механического) факта»: «Механика» с. 454). См. статью Кляйна в [106], с. 41. [209], с. 46. Там же. Говорят, что броуновское движение не изменило взглядов Маха (Эйнштейн утверждал обратное: [48], с. 48). Однако нам неизвестно, истолковывал ли Мах аргумент Эйнштейна как аргумент от непрерывности или он знал о тождестве констант, полученных из броуновского движения, и формул Планка (Эйнштейн предполагал последнее). Для него мог быть убедительным только первый аргумент и это было правильно, ибо согласование чисел ничего не говорит нам о сущностях, к которым относятся числа. По поводу аутентичности этого текста см. «Послесловие» ниже. «Принципы физической оптики», [151]. Этот конфликт также был конфликтом между физическими допущениями, подсказанными критической позицией (Бор), и догматическим упорством (Эйнштейн). См. мою статью о Боре в томе 1 моих «Философских статей» [59]. О чепухе, высказанной по поводу Бора, см. мою статью о Боре, указанную в примем. 169. Шумиха вокруг так называемой Коперниканской революции отчасти рассмотрена в моей книге «Против метода». Великий немецкий поэт и философ Г.Э. Лессинг написал серию «Оправданий» (Rettungen), в которых попытался реабилитировать великих и оболганных исторических деятелей, очистив их от клеветнических измышлений священников, ученых и общей молвы. Первоначальный вариант этой статьи был прочитан д-ром Рафаэлем Фербером, который высказал мне множество замечаний и предложений по улучшению текста. Некоторые из его предложений я принял и соответствующим образом переписал текст. Конечно, Единое Парменида не имеет частей и, следовательно, структуры, если не считать его однородности. Но если мы, в отличие от Парменида, добавим наличие такой структуры, однородность будет гарантировать ее присутствие во всех частях. Здесь оппоненты Галилея, вероятно, зашли дальше «общепринятого мнения Святых Отцов», считавших Библию проводником в морали, но не в предметах астрономии. Комментируя историю статистической теории, Фред Хойл пишет ([237], с. 21): «Журналы принимали статьи от обозревателей, редактируя их самым поверхностным образом, в то время как наши собственные статьи [статьи Бонди, Голда и Хойла] всегда проходили с трудом, до тех пор пока каждый из нас не приходил в изнеможение от объяснения математических, физических положений, фактов и логики бестолковым умам, которые составляют загадочный анонимный класс редакторов, выполняющих свою работу, как совы, в темноте ночи». Подробности можно найти в моей книге «Против метода» [56], особенно в значительно доработанном немецком издании «Wider den Methodenzwang» [64]. Этот аргумент поднимался в дискуссии, касающейся настоящей темы, в Кракове. Эта позиция подробно обсуждается в гл. 8. Physikalische Blatter, vol. 26, Nr. 5, 1970, c. 217 и сл. В 1982 году мы с Кристианом Томасом проводили семинар в Федеральном институте технологии в Цюрихе, предметом которого было то, как развитие науки повлияло на основные религии и другие традиционные формы мысли. Нас удивила ужасная сдержанность, с которой католические и протестантские теологи подошли к проблеме — не было ни критики конкретных научных достижений, ни научного мировоззрения в целом. Я прокомментировал эту сдержанность в письме, которое приведено в приложении к настоящей главе. Материалы семинара опубликованы под заголовком «Wissenschaft und Tradition» ([6i]). Примеры эффективности таких инициатив обсуждаются в: Р. Михэн [160]. Обычные граждане, не эксперты, поддерживали сотрудничество между строителями и геологами при оценке безопасности атомных электростанций в Калифорнии. Согласно аргументу башни (ПМ, гл. 7), камень, падающий с вершины башни на движущуюся землю, должен отклоняться в сторону. Однако он не отклоняется, следовательно, Земля не движется. Этот аргумент предполагает (закон инерции Аристотеля), что объект, на который не действует сила, остается в покое. Обсуждение подтверждало это предположение. В течение долгого времени уже после Коперниканской революции оно использовалось для обоснования существования яиц насекомых, бактерий, вирусов.