Структуралистское понимание методологии гуманитарных и социальных наук

В середине XX в. идее, что гуманитарные науки связаны с герменевтическими процедурами, был брошен вызов со стороны структурализма. Структурализм — это широкое направление в философии, культурологии, литературоведении, этнологии, лингвистике, социологии и др.

Родоначальником структурализма был швейцарский лингвист Фердинацд де Соссюр (1857—1913), который стремился сделать лингвистику строгой и точной наукой. Он ввел противопоставление языка и речи. Язык — это система языковых средств, а речь является реализацией данной системы в индивидуальных актах говорения и слушания. Конечно, язык и речь взаимно предполагают друг друга. Язык составляет условие того, что речь возможна и понятна. Тем не менее, необходимо их различение, потому что речь есть нечто неустойчивое и однократное, а язык — устойчивое и общее. Если речь зависит от индивида, является в какой-то мере его импровизацией, то язык от него независим и выступает по отношению к индивиду как самостоятельная реальность (имеющая социальную природу), правилам которой он должен подчиняться.

До Соссюра среди лингвистов преобладало убеждение, что изучение языка требует исторического подхода. Соссюр же противопоставил диахронический (изучение исторической эволюции языковых форм) и синхронический (изучение языка как системы, абстрагируясь от исторических изменений) подход. Более того, он заявлял о первичности синхронических исследований относительно диахронических.

Рассматривая язык как систему знаков, Соссюр подчеркивал два момента: что связь знака с обозначаемым является произвольной и что знаки как элементы языка взаимно определяют друг друга. Это означает, что языковые знаки получают значения только в системе языка. Данное положение Соссюра было развито в последующем структурализме в тезис о первичности структуры относительно элементов.

Структурализм в лингвистике бурно развивался с 20-х гг. XX в. (Н.С. Трубецкой, Р. Якобсон, Э. Бенвенист, Л. Ельмслев и

др.). Постепенно он захватывал литературоведение, этнологию и другие социальные и гуманитарные дисциплины1.

На становление структурализма как философского направления и как общей методологии гуманитарных наук повлияли также психоанализ и марксизм. Психоанализ учил об универсальных психических структурах, скрытых от сознания людей, но определяющих их психику и поведение. Марксизм рассматривал общество как систему социальных отношений, в которой есть базисный, определяющий элемент — производственные отношения. Человек понимался как детерминированный этой системой и своим местом в ней. При этом, поскольку человек осознает себя не совокупностью общественных отношений, а уникальным индивидом, получалось, что индивида определяют ускользающие от контроля сознания социальные структуры.

К 60-м гг. XX в. структурализм превратился в широкое движение, имевшее также и философскую составляющую. В философском плане структурализм явился реакцией на экзистенциализм. Экзистенциализм учил, что человек свободен, более того, он «обречен на свободу» и не может отказаться от нее и от вытекающей из нее ответственности. Экзистенциализм говорил о том, что человек сам выбирает и творит свою судьбу. А для структурализма человек полностью определен безличными структурами — языка, подсознания, социальными и иными, — которые структуралисты и стремились выявить и исследовать. В этом смысле надо понимать зазвучавший во французской философской литературе того времени тезис о «смерти человека»: человек перестал быть абсолютной точкой отсчета, превратившись в элемент, определяемый структурой. Как выглядела в этом свете методология гуманитарного познания, покажем на примере работ Клода Леви-Строса (р. в 1908), этнолога, философа, страстного пропагандиста структуралистского метода. Он заявлял, что нет и не может быть двух типов наук, а есть один настоящий научный подход, и его используют точные естественные науки.

ам., например, интересную работу выдающегося отечественного филолог-фольклориста В.Я. Проппа (1895—1970) «Морфология сказки». Л., 1928.

ной лингвистики, Леви-Строс утверждал: «Лишь она одна, без сомнения, может претендовать на звание науки, потому что ей удалось выработать позитивный метод и установить природу изучаемых ею явлений» [.Леви-Строс, 1985, с. 32].

Структуры, по убеждению Леви-Строса, характеризуются не осознаваемыми людьми, но управляющими их поведением принципами, прежде всего принципом бинарных оппозиций. Поясним это на примере осуществленного Леви-Стросом анализа систем родства и мифов первобытных племен. Системы родственных отношений (типа: «отец/сын», «дядя/племянник», «муж/жена», «брат/сестра») и связанные с ними обычаи и ритуалы рассматриваются Леви-Стросом как образующие систему. Система управляется бинарными оппозициями характеристик «близкие, теплые/дистанцированные, холодные». Эти характеристики распределяются таким образом, что у племен, в которых отношение «отец/сын» является дистанцированным, отношение «дядя с материнской стороны/племянник» оказывается, напротив, близким, фамильярным. Если у некоторого народа принято, чтобы отношение «брат/сестра» было очень близким и теплым, то у них же дистанцированным (конфликтным, недоверительным) является отношение «муж/жена». Наоборот, если принято, чтобы отношение «муж/жена» было очень теплым и задушевным, то у тех же народов отношения братьев и сестер прохладные, дистанцированные [Там же, с. 37—51].

В таком же ключе Леви-Строс анализировал мифы. Он собрал и классифицировал огромное число мифов, чтобы выявить структурные инварианты, подчиняющиеся той же логике бинарных оппозиций (сырое/приготовленное, мужское/женское, друг/враг, избыток/недостача и т. д.). Например, различные версии мифа об Эдипе организованы вокруг оппозиции: избыточная интенсификация родственных связей (женитьба на матери) / недооценка родственных связей (убийство отца).

Смысл мифа, согласно структурализму, определяется не отдельными элементами содержания, а способом их комбинации. Выделяя в мифах бинарные оппозиции, медиаторы1, устойчивые схемы трансформаций и замещений объектов в определенных

'Медиаторы — посредники. Например, в случае оппозиции «небо/зеМ- ля» роль медиатора часто играло мифологическое «мировое дерево», уходяШее корнями в землю, а вершиной — в небо.

позициях другими объектами, Леви-Строс оказывается в состоянии записывать структурные формулы мифов.

Бинарные оппозиции, которым подчинены мифы и социальные структуры первобытных племен, управляют мышлением человека (может быть, и современного), хотя человек не осознает этого. «Говорящие субъекты, производящие и передающие мифы, — разъясняет Леви-Строс, — если и осознают их структуры и способ действия, то лишь частично и не непосредственно. С мифами дело обстоит так же, как и с языком: говорящий субъект, который станет сознательно применять фонологические и грамматические законы (при условии, что он обладает необходимыми знаниями и навыками), почти тут же потеряет нить своего рассуждения. Точно так же использование мифологического мышления требует, чтобы его свойства оставались скрытыми... Анализ мифов не направлен и не может быть направлен на то, чтобы показать, как мыслят люди. ...Мы пытаемся показать не то, как люди мыслят в мифах, а то, как мифы мыслят в людях без их ведома. И может быть, стоит пойти еще дальше, абстрагируясь от всякого субъекта и рассматривая мифы как в известном смысле мыслящие сами себя. Потому что речь здесь идет не столько о том, что есть в мифах (не будучи при этом в сознании людей), сколько о системе аксиом и постулатов, определяющих наилучший возможный код, способный придать общее значение бессознательным продуктам, являющимся фактами разумов, обществ и культур, наиболее удаленных друг от друга» [Леви-Строс, 2000, с. 20—21].

Жан Лакан (1901—1981), французский психиатр, основатель структурного психоанализа, исходя из характерной для структурализма посылки о не осознаваемых субъектом структурах, детерминирующих сознание и поведение, рассматривал бессознательное как язык.

•Метонимия — оборот речи, заменяющий одно слово другим в силу сМежности понятий, например, «лес поет» вместо «в лесу поют птицы»; «зеленый •“Ум» вместо «шум зеленого леса».

Структуралисты-литературоведы (например, Р. Барт) подходили к анализу литературных текстов с целью выявить собственную структуру текста, не зависимую от намерений его автора. Отсюда — тезис о «смерти автора»: в тексте сами собой, помимо автора, реализуются принципы существования символических систем.

В рамках структурализма были проведены интересные исследования и достигнуты важные результаты в конкретных дисциплинах. Но в то же время обнаружились и пределы этого подхода. Критики указывали на натянутость или произвольность многих структуралистских объяснений. Разочарование в претензиях структурализма привело к появлению постструктурализма. Многие его представители сами являются бывшими структуралистами (Ж. Деррида, Р. Барт, М. Фуко и др.). В центре внимания постструктурализма оказываются несистемные, уникальные явления, разрушающие любые постулируемые структуры, или моменты исторических модификаций структур.

Сейчас в методологии гуманитарного познания преобладает более мягкий и гибкий подход. Используются и структуралистский метод, и герменевтические процедуры; синхронические исследования сочетаются с диахроническими.

Этому способствует и переосмысление статуса «структуры». Так, У. Эко1 подчеркивает, что структуры, воссоздаваемые в работах литературоведа, культуролога, историка искусств, являются лишь методологическим инструментом исследователя, и их не следует отождествлять с самим исследуемым произведением (литературы или искусства). Выявление структур в произведении оставляет для исследователя свободу выбора, ибо в любом произведении можно выделять разные структуры.

'Умберто Эко (р. 1932) — выдающийся современный семиотик, эстетик, культуролог, специалист по истории Средних веков. Свои идеи относительно языка, культуры, истории он воплощал не только в теоретических работах, но и в романах. Последние получили широкую известность и переведены на многие языки, в том числе и на русский. Назовем «Имя розы», «Маятник Фуко», «Баула- лино». Мишель Фуко: «игры истины» и «власть—знание»

Одной из тенденций постструкгурализма является рассмотрение вместо власти анонимных структур — реальных властных отношений. Власть функционирует на всех уровнях отношений в обществе. Именно она порождает те якобы анонимные структуры, которые, оставаясь неосознанными, управляют текстами, речью, поведением человека. Такова, например, позиция Мишеля Фуко (1926—1984).

В центре внимания Фуко находились науки о человеке. Это не совсем то же, что гуманитарные науки, ибо науками о человеке являются также медицина или психиатрия, однако идеи Фуко наложили свой отпечаток и на методологию гуманитарного познания.

Фуко принадлежит одна загадочная фраза о том, что в будущем, когда изменится характер познания и культуры, «человек исчезнет, как исчезает лицо, начертанное на прибрежном песке» [Фуко, 1977, с. 487]. Как нам понять столь экстравагантное утверждение? Речь идет о том, что «человек» — это не «вещь сама по себе», а то, что мы сейчас вкладываем в это понятие. Отсюда мы сможем понять утверждение Фуко, что «человек» возник в определенную историческую эпоху. А «гуманитарные науки появились в тот момент, когда в западной культуре появился человек...» [Там же, с. 440]. Соответственно, когда эта эпоха закончится и сложится новая, «человек исчезнет».

Но почему мы должны думать, что эта эпоха закончится исчезновением ее основных представлений? Не является ли каждая последующая эпоха в развитии человеческой мысли дальнейшей разработкой понятий и идей, которые удалось развить предшествующей эпохе? С точки зрения Фуко дело обстоит совершенно не так. Отдельные эпохи человеческой культуры обладают своими собственными структурами, в рамках которых определяются все принадлежащие им понятия и представления. Эти структуры каждый раз определяют условия возможности мнений, учений, проблем и дискуссий.

Они возникают в истории и через некоторое время исчезают без следа, уступая место другим структурам, в рамках которых те *е слова (например, человек, язык, мышление, безумие и др.) будут означать уже нечто иное.

Фуко является страстным защитником утверждения, что история идей и знаний является дискретной (дисконтинуальной, разрывной). В философии науки родственный подход представлен, например, в книге Т. Куна «Структура научных революций» (см. п. 6.3). У Куна история науки предстает не как непрерывное развитие и приращение определенных традиций, но как смена периодов кумулятивного развития и научных революций, в ходе которых меняются теории, образцы решения проблем, преображаются методологические нормативы, картины мира и т. д.

Идею разрывной истории знания Фуко проиллюстрировал значительным массивом собственных историко-научных исследований. Они были посвящены становлению различных дисциплин, изучающих человека, — клинической медицины,"психиатрии, сексологии, социологии. Все названные дисциплины сложились в XIX в. и вырабатывали определенный взгляд на человека. Исследуя эти процессы, Фуко призывал историков познания как можно осторожнее обращаться с понятиями типа «традиция», «влияние», «развитие» и т. п. Он подчеркивал значение таких понятий, как «разрыв», «прерывность», «порог», «трансформация», для методологического багажа историка знания.

Фуко призывал освободиться от понятий, синтезирующих многообразие исторических данных в континуалистских понятиях. Все рассуждения, основанные на таких понятиях, надо поставить под вопрос. Например, рассуждения о средневековой политике или литературе, об аристотелевском понимании науки и т. п. Действительно ли можно выделить в Средние века или в Античности явления, к которым эти понятия приложимы столь же успешно и на тех же основаниях, что и к современным политике, литературе, науке?

Или, предположим, исследуется история психиатрии и для нее изыскиваются «истоки» в учениях средневековых или античных авторов. Но нельзя, твердит Фуко, назвать средневековое рассуждение или рассуждение античного автора психиатрическим. Фуко показывает, что психиатрия и понятие психического заболевания конституировалось только в XIX в. Применение данного термина для описания более ранних представлений неоправданно. В работе «История безумия в классическую эпоху» Фуко показывал, как формировалась психиатрия и современное понятие психической болезни. Для людей XVII—XVIII вв. не сУ' ществовало эквивалента современного понятия психически больного. Существовало общее представление о неразумии, объединяющее все виды отклоняющегося поведения: бродяжничество, попрошайничество, венерические болезни, колдовство и т. д. Не ощущалось никакой необходимости разделить эту неопределенную массу девиантов на группы. Так что можно сказать, что «психически больной» как определенная культурная реальность и медицинская данность есть продукт новейшего времени. Если признать, что психиатрия и само понятие психического заболевания суть продукты XIX в., то встает очень тонкий вопрос: как выделить и в каких понятиях описать, не впадая в анахронизм, предшествующие практики и типы знания, на базе которых сложилась психиатрия?

Фуко рассматривает историю западноевропейских знаний о человеке как историю различных тгр истины». Он вводит это понятие, чтобы подчеркнуть ту принципиальную установку своей методологии, что правила, нормы, стандарты, цели, критерии познавательной деятельности, определение ею своего предмета и представления о субъекте познания (т. е. о том, за кем и на каком основании признается право изрекать истину) в разные мыслительные эпохи являются разными.

Историк знания должен специально исследовать, как, когда, при каких конкретных условиях возникали и модифицировались те или иные правила.

По мере того как расширялся круг исследований Фуко, для него становилось все более очевидным, что в интересовавших его «играх истины» важную роль играют отношения власти. Например, в той «игре истины», каковой является современная медицина, субъектом познания признается врач, получивший профессиональную подготовку. Только он способен знать истину о состоянии больного; за больным или его близкими такая способность безусловно отрицается. Как обладающий знанием, врач имеет власть над больным. В современной культуре сформировалось представление о том, что человеческое тело должно быть доступно для исследования (ср. устанавливаемые государством Правила обязательных диспансеризаций). То есть человеческое Тело существует как объект познания, но не для пребывающего в этом теле «Я», а для обладающего определенным сертификатом И облеченного соответствующим правом врача. Генезис этой познавательной диспозиции Фуко прослеживал в работе «Рождение клиники».

Исследования по истории психиатрии, медицины, пенитенциарной системы и представлений о человеческой сексуальности приводили Фуко к выводу, что начиная с XIX в. складывается целый массив «игр истины» (Фуко также употребляет термин «дискурсивные практики»), которые не просто делают человека объектом познания, но воспитывают его определенным образом и закладывают теоретические и методологические основы наук о человеке. Эти практики неразрывно связаны с отношениями власти. Однако отношения власти претерпевают в истории мутации, как и все остальное. Поэтому надо подчеркнуть, что генезис современного «человека» Фуко связывает с вполне определенными формами власти.

Фуко показывает, что в XVIII—XIX вв. в западном обществе складывается особый тип власти, который он называет «власть над жизнью (biopouvoir)». Такая власть функционирует как постоянно действующий и стремящийся к максимальной эффективности механизм всеобъемлющего контроля. Новые технологии власти создавались постепенно и непреднамеренно сразу в разных сферах общественной жизни. Подобной технологией власти была «дисциплинарная власть», понятие о которой Фуко подробно развивает в книге «Надзирать и карать: рождение тюрьмы».

Одной из характерных черт этого типа власти является тенденция помещения индивидов в замкнутом пространстве, подчиненном определенной цели, в котором действуют определенные законы и правила (пространства о «дисциплинарной монотонности»). Это психиатрические больницы, работные дома для бродяг и нищих, клиники, колледжи, казармы и т.п. Все эти формы «заключения» возникают примерно'одновременно. Пространство внутри тюрьмы, казармы, больницы, психиатрической лечебницы, учебного заведения заполняется людьми, которым вменяется в обязанность — под страхом наказания того или иного рода — подчиняться правилам внутреннего распорядка, т. е. соблюдать требуемую данным учреждением дисциплину- Человек во всех заведениях такого типа несвободен. Он — объект отношения власти, которое пронизывает все дисциплинарное пространство.

Принципы этой дисциплины, в частности размещение людей в таких пространствах (что равнозначно их классификации)» воплощают представления властной инстанции о своих функциях и своих объектах. Следовательно, здесь мы имеем дело уже не просто с властными отношениями, но с особым образованием, для которого Фуко ввел термин «власть—знание». Это такая власть, которая неразрывно связана со знанием (ср. власть врача над пациентом). Это знание, но такое знание, которое существует только в контексте определенных властных отношений. Если верно, что любое знание само формирует свой предмет, то же самое делает и власть. Она изучает подчиненных ей людей не так, как они есть сами по себе, а как они существуют в определенных дисциплинарных институтах (ср., например, психология школьного возраста; изучение преступников в тюрьмах; наблюдение за сумасшедшими в лечебницах; изучение болезней в клиниках). Но это не осознает ни сама власть, ни объекты ее изучения. Власть—знание развивается и обогащается путем сбора информации и наблюдений за людьми как объектами власти. Недаром одной из важнейших функций всех дисциплинарных институтов современного общества является сбор статистики и создание сводов знаний о своих объектах — деятельность одновременно и познавательная, и контролирующая. Власть—знание проявляет себя в форме знания, включенного в существование и воспроизводство властных структур.

Однако «власть над живым» реализуется не только в дисциплинарных институтах. В первом томе «Истории сексуальности» (см. [Фуко, 1996]) Фуко описывает систему власти, вышедшую за пределы любых дисциплинарных институтов и пронизывающую все общество. Она выстраивается вокруг человеческой сексуальности. Вообще, утверждает Фуко, сексуальность — это изобретение XIX в., в том смысле, что данная эпоха породила совершенно уникальное представление о сексуальности как скрытом в недрах человеческого существа угрожающем начале, пронизывающем всю психику. Это представление послужило основой Для формирования целого веера практик — медицинских, психиатрических, педагогических, которые оказались также и технологиями власти. Они охватывали все, что касается человеческого тела.

Социальные и гуманитарные науки, утверждает Фуко, наря- ДУ с другими науками о человеке во многом опираются на информацию, собранную в рамках дисциплинарных институтов, и, б°лее того, они не свободны от понимания человека, выработанного в рамках «власти над живым».