3.4. Критический реализм Ж. Маритена

Метафизическая позиция Ж. Маритена была во многом обусловлена особенностями его обращения в католичество. В начале XX века во Франции были в моде философия А. Бергсона, идеализм Л. Брюн- свика, спиритуализм А. Лаланде, и материализм Э. Гоблота206. Детерминизм эмпиризма и кантовской философии, преподаваемой во французских университетах, поставил Маритена на край жизни и смерти. Метафизика свободы, процесса и новизны, которые Маритен обнаружил в философии Бергсона, вернули его к жизни. Однако, приняв католичество, Маритен столкнулся с необходимостью примирения бергсонианства и католической веры, которая опиралась на томистскую метафизику. В философии Бергсона не было места ни для неизменного концептуального знания, которое использовала католическая церковь, чтобы оправдывать догматические утверждения, ни аналогии сущего, которую томисты использовали для оправдания познания человеком бесконечного трансцендентного Бога. Маритен чувствовал неспособность защищать ни схоластическую эпистемологию, ни схоластическую метафизику бытия и принцип аналогии сущего, хотя католическая церковь, в чье непогрешимое учение он верил, требовала от него признания их истинности. Между двумя его глубокими интеллектуальными убеждениями - истиной его бергсонианской философии и истиной его католической веры - возник неразрешимый конфликт.

Прекрасно знакомый с современной философией и бергсониан- ством, Маритен был способен защитить католическую мысль от вызовов модернизма. Он обратился к философии Фомы Аквинского, потому что считал, что в посткартезианской мысли эпистемология незаконно возобладала над метафизикой. Маритен не был сторонником поиска аутентичного томизма, он считал, что философия не должна повторять взгляды Фомы, но с его помощью пытаться найти ответ на проблемы современного мира. Вследствие этого эпистемология и метафизика Маритена отражают существенное влияние доминиканских комментаторов XVI-XVII вв.475.

Маритен называет свое мировоззрение критическим реализмом, и резко возражает против господства рационализма и эмпиристской критики знания и метафизики вообще. Эмпиристская критика ме- тафизики рассматривает в качестве основной задачи метафизики и всей философии построение когерентной онтологической интерпретации научных данных: «наука обязывает нас к использованию разумных критериев интерпретации научных теорий для принятия определенных философских позиций...И76. Кантианцы отрицают традиционную метафизику на основании того, что никакая концептуальная схема не позволяет познать сущее как таковое. При этом они сталкиваются с подобной проблемой по отношению к самой концептуальной схеме - объекту исследования кантовского типа метафизики: «Центральная посылка в кантовском стиле аргументации против традиционной метафизики состоит в возможности применения концептуальных структур в представлении вещей за исключением познания этих вещей...И77 М. Луке справедливо указывает, что строгое применение кантовского тезиса приводит к сомнению в возможности всякой метафизики. Метафизического знания не существует, поскольку не может быть ни традиционного изучения сущего в качестве сущего, ни исследования концептуальных схем.

Метафизика находится в самом центре философии Ж. Маритена. Он называет томистскую метафизику «интеллектуальным экзистенциализмом». Характерными чертами интеллектуального экзи- стенциализма являются 1) интуиция бытия, 2) первенство акта существования, 3) метафизическая доктрина субъекта, 4) интеграция интуиции с концептуальной функцией суждения207.

Маритен сделал краеугольным камнем своей интеграции спекулятивных наук метафизически ориентированную философию природы. В его реалистской философии природы, современной форме аристотелевской «физики», движущееся сущее, ens mobile, непосредственно воспринимается интеллектом. Такое восприятие метафизики привело Маритена к прямому, непосредственному реализму в эпистемологии: «Разум человека, даже когда он имеет дело с феноменальными объектами эмпирических наук, ориентирован по своей природе на понимание реального бытия»4»0. Маритен, следуя порядку томиста XVI в. Иоанна св. Фомы, рассматривает эпистемологию как функцию метафизики.

Маритен особенно настаивал на том, что отправной точкой метафизики является непосредственного восприятия бытия разумом: «Прямой реализм является отправной точкой для философии, и только неосновательный спекулятивный разум может найти оправдание для отказа от нее»4»1.

В отличие от Марешаля, Маритен не допускает рассмотрения эпистемологии как предварительной дисциплины, занятой оправданием исходной точки реалистской метафизики. Он считает прямой и непосредственный реализм эпистемологии интегральной частью самой метафизики. Эпистемология является «не более чем метафизической рефлексией принципов собственной науки, и оправдание естественной метафизики разума открыто для философа природы в его суждении о чувственной реальности»*»?. Вот почему предварительная рефлексия на философии природы, являющейся опорой против некритичного распространения норм и методов эмпирических 484

Corduan W. Review - Out of a Kantian Chrysalis?: A Maritainian Critique of Fr. Marechal. By Ronald McCamy. URL: http://apologetique.org/en/revi- ews/McCamy_Out_of_Kantian.htm (дата обращения: 7.01.2009). 485

Ibidem. 486

Maritain J. The Degrees of Knowledge. P. 71. 487

Ibidem. P. 21-22.

наук на всю область знания, должна предшествовать формальному рассмотрению самой проблемы знания. Одна из целей этой предварительной рефлексии состоит в том, чтобы установить, что реальное бытие, затрагиваемое в утверждении умом объекта чувственного опыта, является камнем, на котором построена метафизическая уверенность. Вторая цель, по мнению Маритена, заключается в том, чтобы показать, что философия природы является ключом для успешной интеграции знания.

Чтобы оправдать естественную метафизику разума Маритен начинает рассмотрение критического реализма с рефлексии на акте человеческого познания. Философия Бергсона освободила Маритена от позитивизма и кантианского идеализма. В своем «Введении в метафизику» Бергсон писал: «Абсолютное может быть дано только в интуиции, в то время как все остальное находится в пределах области анализа. Интуиция подразумевает вид интеллектуальной симпатии, которая имеет место в пределах объекта, совпадая с тем, что является уникальным в нем и, следовательно, невыразимым.

Bergson Н. An Introduction to Metaphysics. New York, 1912, P. 9. 489

Belley P-A. L'Analogie de la Connaissance par Connaturalite chez Jacques Maritain//ActaPhilosophica. V. 11.2002. №. 1.P.99. 490

Maritain J. Notebooks. Albany-New York, 1984. P. 28.

логии, исходят из основного принципа его метафизики - интуиции бытия. Метафизическое восприятие бытия укореняет в разуме прямое утверждение чувственной реальности. Маритен основывает свою метафизику бытия на интуиции реальности более глубокой и значительной, чем бергсонианская интуиция длительности: «...метафизическая интуиция бытия есть идеатическая интуиция, то есть интуиция, производящая идею. Эта интуиция есть вершина эйдетической интеллектуальностиИ9і. По мнению Маритена, Бергсон ошибался, когда исключал концепт из непосредственного интуитивного понимания бытия. В своей философии Маритен использует понятие бытие (Г Lire) в двух смыслах. Во-первых, оно подразумевает то, что Аквинат называет словом ens, когда говорит о субъекте метафизики. В этом контексте, как отмечает Дж. Кназас, «интуиция бытия» обращена к интеллектуальному восприятию трансфизической и аналогической общности»492. Во втором смысле, ГіЗге означает esse, или actus essendi, вещи. Второй смысл является основанием первого. Здесь метафизическая рефлексия Маритена соприкасается с рефлексией Э. Жильсона.

По мнению Маритена бытие воспринимается в концепте и утверждается в суждении, поэтому оно не может быть процессом или длительностью, как утверждал Бергсон. Бытие должно быть бытием Аквината, сущностью, объединенной со своим актом esse. В «Кратком очерке о существовании и существующем»4эз Маритен объясняет роль суждения в понимании бытия познающим более полно, чем он делал в своих ранних работах. Идея бытия не является результатом только одного понимания. Она обязана своим происхождением пониманию умом акта существования в своем утверждении чувственной реальности: «Концепт и суждение объединяют сущность с существованием в предварительном утверждении реальности умом. Так возникает в сердцевине первого суждения ума первичная концепция бытия. Эта идея бытия, содержащаяся имплицитно в первом суждении, есть первичная идея, в которой содержится всякая другая идея. Отделенная посредством 491

Maritain J. Preface to Metaphysics. London, 1939. P. 57. 492

Knasas J. Being and Some 20th Century Thomists. P. 61. 493

Русское издание очерка представляет собой только 3 и 5 главы книги, поэтому цитироваться книга в основном будет по английскому изданию Existence and the Existent. См. Маритен Ж. Философ в мире. М., 1994. С. 177. эйдетической интуиции от других концептов, с которыми она ассоциируется в обычном опыте, она становится метафизической концепцией 6ЫТИЯИ94.

Критическая рефлексия на акте утверждения открывает, что принцип идентичности должен быть нормой всякого суждения. Как и для Р. Гарригу-Лагранжа, для Маритена принцип идентичности является не просто логической нормой мышления, но «онтологическим законом 6ЫТИЯИ95. Поскольку критический реализм свидетельствует о возможности восприятия разумом экстраментальной реальности в его суждениях о чувственном опыте, то не может быть никакого ограничения миром кантовских явлений: «Принцип идентичности не может быть основан ни на чем меньшем, чем необходимой интеллигибельности самого бытия, абсолютном ratio entis. Поэтому принцип идентичности есть выражение необходимой интеллигибельности бытия»496.

Принцип идентичности сообщает объекту утверждения необходимую интеллигибельность, которая превышает изменчивость и чувственных данных, и собственного движения ума познающего. Каждый объект благодаря принципу идентичности причастен необходимой интеллигибельности бытия. Поэтому универсалии не могут быть локковскими абстракциями, лишенными внутренней необходимости. Они должны быть действительно возможными: «Устойчивые сущности этого вида, упорядоченные в реальном или возможном существовании, не могут быть познаны через чувственный опыт или через прямое, непосредственное самосознание познающего. Они могут быть познаваемы только через концепті. Вопреки Бергсону Маритен утверждает, что интуиция, которая объединяет познающего с метафизической реальностью, должна быть эйдетической интуицией. Метафизика, как наука о реальном, основана на эйдетической интуиции бытия: «Интуиция бытия есть также интуиция его трансцендентального характера и аналогического значения. Недостаточно употреблять слово бытие, говорить «Бытие». Мы должны иметь интуицию, интеллектуальное восприятие неисчерпаемой и не- 494

Maritain J. Existence and the Existent. New York, 1948. Pp. 22-23. 495

Maritain J. Preface to Metaphysics. London, 1939. P. 57. 496

Maritain J. Degrees of Knowledge. P. 78. 497

Ibidem. P. 97.

понятной реальности, которая манифестируется как объект этого восприятия. Это есть интуиция, которую делает метафизик»498.

Метафизику Маритен называет мудростью, которая действует в области тайны. Ее объектом является «понятная тайна», и это не противоречие в терминах: «Бытие есть тайна, или вследствие того, что оно исполнено интеллигибельности, слишком чисто для нашего интеллекта, который является образом духовных вещей, или поскольку его природа представляет более или менее непроходимый барьер для понимания, барьер, вследствие элемента небытия в нем, который присутствует в становлении, потенции, и, прежде всего, в материи»49э. Только бытие может удовлетворить жажду познания интеллекта. Другие дисциплины, такие как математика, эмпирические науки, философия природы и др., занимаются разными видами знания, но они сами по себе не могут утолить этой жажды. Это может осуществить только наука о бытии - метафизика^.

Бытие, чья необходимая интеллигибельность проявляется через эйдетическую интуицию, не может быть определено в терминах движения или длительности, как в метафизике процесса Бергсона. Метафизика, требующая понимания материального и духовного движения посредством необходимых законов бытия, есть метафизика аристотелевского акта и потенции: «Бытие должно охватывать два уровня: актуальное бытие, бытие в акте, и потенциальное бытие, бытие в потенции, которое является реальной возможностью, реальной вместимостью для конкретного определения или совершенства. Это есть распределение бытия на двух уровнях, которое делает возможным метафизический анализ движения»50і. Открытием в разуме человека движения, направленного на понимание бытия через утверждение движимой чувственной реальности, Маритен положил основание для своей аристотеле-томистской метафизики акта, потенции, действия и финальности. Преобразовав интуицию длительности Бергсона в свою собственную эйдетическую интуицию бытия, Маритен получил возможность преобразовать метафизику Бергсона в томистскую метафизику сущности и существования502. Маритен 498

Maritain J. Preface to Metaphysics. P. 44. 499

Ibidem. P. 12-13. 500

Ibidem. P. 15. 501

Ibidem. P. 74-75. 502

Maritain J. Existence and the Existent.PpP. 35-36.

акцентирует внимание на том, что его подход к томистской метафизике сохраняет лучшее из философии Бергсона и освобождает от неудачных следствий несовершенных формулировок собственной философии Бергсона.

Философия познания Фомы Аквинского для Маритена являлась средством преодоления ключевых недостатков посткартезианской философии. Первым недостатком являлась однозначная модель научной интеллигибельности, характерная для картезианского метода. Согласно мысли Декарта, научный метод должен быть одинаковым для любой науки, в силу единства человеческого разума. Посредством универсального сомнения, ведущего к cogito, Декарт ограничивает познание материального мира протяженностью и количеством. Это позволило ему сделать математическую физику универсальной научной моделью. Распространенная на все области знания, она стала его идеалом научной и философской интеллигибельности. Согласно Маритену, использование декартовского метода привело к катастрофическим изменениям: «...именно здесь свержение мудрости дало результат, который ... не мог не оказать влияния на саму философию. Философия отныне ограждалась от притока истины И духовности, которые НИСХОДИЛИ В нее с наибольших ВЫСОТ души»503. Разрушается внутренний порядок философии, возрастают амбиции метафизики, «... но ее силы убывают, она ориентируется на науку, и, не признаваясь в этом, строит обширные произвольные системы в зависимости от позитивных знаний текущего момента и от сиюминутных СОСТОЯНИЙ науки»504.

Маритен подчеркивает, что, в отличие от Декарта, для Фомы Аквинского каждая наука обладает специфическими свойствами. Этот подход позволяет познающему рассматривать экстраментальные объекты под различными формальными аспектами. Каждая наука манифестирует интеллигибельность экстраментального мира под ее собственным специфическим «объективным светом». Под воздействием этого света познающий субъект может сформулировать «первые принципы науки», первичные, самоочевидные суждения из которых проистекают необходимые заключения. Дедуктивное при- 503

Маритен Ж. Знание и мудрость/ / Маритен Ж. Знание и мудрость. М„ 1999. С. 26. 504

Там же. чинное рассуждение, исходящее из самоочевидных первых принципов, есть определение характеристик аристотеле-томистской науки. С точки зрения Фомы Аквинского, как указывает Маритен, рассмотрение научного знания Декартом приводит к фатальной ошибке. В философии Аристотеля интеллигибельность чувственного единичного полностью обязана его форме. Материя, принцип индиви- дуации, не обладает какой-либо интеллигибельностью. Абстракция универсальной формы от единичного рассматривается как абстракция интеллигибельной формы от материи. В аристотелевском контексте раскрытие возрастающей серии уровней интеллигибельности в объекте чувственного опыта может быть соотнесено со стадиями абстракции умом интеллигибельной формы от материи. В своем делении наук Аристотель сгруппировал их по трем родам: физика, математика и метафизика, и эти роды относились друг к другу в порядке иерархии. Ф. Каэтан связал иерархию наук Аристотеля с абстракцией умом интеллигибельной формы от материи через три степени формальной абстракции, и этот подход был принят Ж.Ма- ритеном как ключ к интеграции знания.

На первой степени формальной абстракции ум абстрагируется как универсальная форма от «индивидуальной материи» конкретного чувственного единичного. Ум фокусирует свой пристальный взгляд на «чувственной материи» материального бытия как такового. Следовательно, формальный объект науки, который соответствует первой степени абстракции, есть «движущееся сущее» (ens mobile): «Наука движущегося сущего - это физика, аристотелевская философия природы. Материя, форма, действие и финальность являются онтологическими принципами, посредством которых можно достичь понимания этих объектов»505. Наука, которая изучает эти объекты, философия природы, есть наука о реальном.

На втором уровне абстракции ум абстрагируется от «чувственной материи» и фокусирует свой взгляд исключительно на «интеллигибельной материи» - это уровень математики. При этом Маритен подчеркивает, что математика нового времени существенно отличается от понимания математики в схоластике. Как указывает А. Марер, в евклидовой геометрии и арифметике целые числа являются entia realia в отличие от объектов современного типа математики -

505 Maritain J. Degrees of Knowledge. P. 176. entia rationisso6. Количественные объекты, полностью лишенные качеств и неизменные, не могут существовать в реальном мире. Они являются чистыми конструктами воображения, «сущностями разума». Тем не менее, математические сущности разума имеют основание в реальности, так как они воспроизводят аспекты существующих тел, и Маритен характеризует математику как науку «предшествующую реальному»^. В математическом знании разум воспринимает сущности, которые проистекают из чувственных данных или которые построены на них. Он воспринимает их посредством их конститутивных элементов, и конструирует или реконструирует их на том же уровне: «Эти вещи в реальном мире являются акцидентами или свойствами тел, но разум рассматривает их, как если бы они были самосущими вещами и как если бы их понимание было свободно от какого-либо экспериментального начала»^.

На третьей степени абстракции, ум абстрагируется от всего чувственного для рассмотрения реальности в аспекте самого бытия. Это уровень метафизики, необходимой науки о бытии. Бытие, акт, потенция, сущность и существование являются принципами, посредством которых возможно понимание объекта метафизики. В иерархии знания Маритена третья степень формальной абстракции идентична С его эйдетической интуицией 6ЫТИЯ509. Поскольку все, что существует или может существовать есть сущее, метафизика есть трансцендентальная наука реального как такового. Метафизика более чем наука. В аристотелевском смысле термина метафизика есть мудростью. Как трансцендентальная наука, не ограниченная связью с движущимся или конечным бытием, метафизика не ограничена в своей области. Бог также является законным объектом ее рассмотрения. Как высшая философская наука, метафизика оправдывает достоверность своих собственных принциповзч. Эпистемология является одной из функций метафизики. С другой стороны, так как объекты математики и физики являются частью области су- щего, «метафизика может устанавливать суждения выше этих меньших наук и, как высшая scientia rectrix, подвергать их принципы изучению»208. Маритен отмечает, что философская демонстрация отлична от естественнонаучной или математической демонстрации: «Философия сосредоточена на объективно отличной области знания и является действительно автономной дисциплиной, обладающей собственными средствами объяснения этой области знания»209. В отличие от науки? метафизика, однако, не проверяет свои выводы ни посредством чувственных данных, ни посредством формальнологических представлений, как в математике. Тем не менее, она также обращена к ens mobile, т.е. тому, что познается посредством восприятия. Однако это не означает научности обоснования тех реальностей, которые она изучает, т.е. тех, которые конституируют предмет метафизики210. Все естественное знание является предметом законного суждения метафизики как высшей естественной мудрости. Следовательно, задача различения различных типов и уровней художественного и научного знания принадлежит по праву высшей науке о бытии. Когда Маритен предпринял различение знания для того, чтобы объединить его, как он сделал в «Степенях знания»211, унификация, которой он стремился достигнуть, была именно метафизической унификацией, вдохновленной Аквинатом.

До эпохи нового времени ученые не проводили какого-либо различия между наукой и философией природы, и одна из главных задач, которую Маритен поставил для себя, состояла в том, чтобы сделать это различие ясным, чтобы выявить эпистемологические типы отдельных наук и сравнить их с философией природы. Порывая связь с наукой прошлого, ученые эпохи нового времени порвали связь с философией природы, и она была изъята из области научного исследования. Это отразилось на метафизических основаниях и принципах науки. Универсальное сомнение Декарта устраняет качественное разнообразие чувственных тел из области научной интеллигибельности. Познание материальной реальности ограничи- вается математическими свойствами количества и протяженности, в результате чего «философия природы смешивается с математическим знанием природы, с картезианской или ньютоновской нау- кой»5іб. В то же самое время, картезианское cogito, субъективная отправная точка его философии, основывает интеллигибельность метафизики на интеллигибельности познающего ума. Следствия для обеих дисциплин оказываются катастрофическими. Философия природы утрачивает свое законное место, а метафизика прекращает осуществлять свою функцию регулятивной мудрости, определяющей иерархию наук. Следует отметить, что наука и философия природы имеют дело с одним и тем же субъектом, который есть мир природы или чувственных сущностей, но они по-разному смотрят на него: «Ученые смотрят на мир посредством измерений и наблюдений, в то время как философы природы смотрят на него из перспективы его онтологического содержания, сущности вещей или их основных конститутивных принципов»5'7.

Тем не менее, несмотря на ограничение науки явлениями, движущееся сущее, которое ученый рассматривает в своем чувственном опыте, является реальным. Как отмечает Дж. Маккул: «Вложенная в стремление ума ученого к познанию реальности естественная финальность, которая пробуждает и направляет каждое суждение чувственного опыта, не может быть удовлетворена дисциплиной, ограниченной в принципе миром явлений. Хотя и имплицитно, в самой практике своей собственной дисциплины, ученый пытается вопрошать о природе движущегося сущего, чей порядок явлений является предметом его изучения. Действие внутри эмпирической науки является импульсом для возникновения более высокой науки, онтологической науки движущегося сущего»5'®. Наука движущегося сущего не может быть математикой. Движущееся сущее (ens mobile) - реально, в то время как математика является наукой, предшествующей реальному. Все качественное разнообразие является совершенно исключенным из ее чисто количественного объекта: «Формальная интеллигибельность, соответ- ствующая первой степени абстракции, уровню, на котором действуют эмпирические науки, есть интеллигибельность движущегося сущего, изменчивого тела, воспринимаемого во всем его качественном разнообразии посредством восприятия. Это не чистая интеллигибельность самого бытия»51э. Двигаясь выше в область онтологического объяснения, эмпирическая наука должна войти в область философии природы: «В восхождении ума к мудрости через упорядоченную иерархию наук, ни одна из великих степеней знания не может быть обойдена»52о. Это ключевой принцип, руководивший ма- ритеновской интеграцией знания. Физический уровень интеллигибельности не может быть сведен к уровню метафизики, здесь посредником выступает философия природы: «Как философская наука, философия природы имеет дело с интеллигибельностью чувственно изменяющихся тел... Ее два великих принципа объяснения, материя и форма, относятся ко всему движению вселенной»212. Союз физики с математикой вместо философии Маритен рассматривает как одно из величайших открытий современности. Физика является «материально физической и формально математической»213. Ее познание физической реальности проистекает из реального мира, но она не обнаруживает внутренней онтологической структуры вещей214. Не существует способа, которым мы можем установить однозначное соответствие каждого математического символа определенной физической реальности. Поэтому предельно трудно достичь понимания философского смысла сложных математический теорий, таких как квантовая физика. По мнению Ж. Маритена, новая физика становится бессильной, когда она подходит к внутренней природе вещей, но она также сопротивляется своей ограниченности, как раньше философия природы: «Физик желает проникнуть в секреты материи; но сам тип знания, которым он ограничен, не дает ему возможности достичь природы материи. Он достигает ее через наблюдения и измерения, и затем реальности, определение которой является для него заменой сущности, и он рассматривает ее и проникает в нее в той самой степени, в которой он выразил ее математическими символами»^. По мнению Ж. Маритена, для ученого не существует пути к полному удовлетворению его онтологической жажды, если он полагает, что нет другого способа познания природы, кроме методов, предлагаемых физикой. Здесь необходима философия природы как наука о конститутивных принципах науки: «Философии природы надлежит инструктировать нас о природе континуума и числе, количестве, пространстве, движении, времени, материальной субстанции, транзитивном действии, растительной и чувственной жизни, душе и ее действенных силах и т.д.»525 Только благодаря философии природы можно отличить реальное бытие чувственного мира от логического бытия математики. Устранение философии природы приводит также к искажению метафизики. Метафизик будет не способен отделить чистое бытие его собственной науки от логического бытия математики, материального бытия чувственного опыта, или феноменального бытия эмпирических наук. С помощью математики и философии природы, однако, метафизическая мудрость может интегрировать эмпирические науки с философией: «Каждая из эмпириометрических наук, смоделированных на математической физике, есть истинно scientia media. Хотя они проверяют свои заключения посредством чувственного опыта, они заимствуют свои принципы из математики. Следовательно, они могут быть помещены после математики, как соподчиненной науки»52б. Эмпирико-схематические науки, подобно биологии, с другой стороны, не зависят от математики в своих конституирующих принципах. Они зависят по своим регулятивным принципам от философии природы. В интеграции научного знания, предложенной Ж. Маритеном, философские и эмпирические науки подчинены метафизике в порядке нисходящей иерархии: «Метафизик рассматривает объекты познания исключительно высокой природы и разумности, и отсюда он приобретает соответствующее знание, научное знание, которое абсолютно трансцендентно знанию математика или физика»527. Как высшая естественная мудрость, метафизика руководит всеми нижестоящими науками.

Этот порядок наук, однако, не лишает низшие науки их автономии. Так, хотя принципы, которые являются общими для всех наук, такие, как принцип непротиворечия, достаточного основания, причинности и др,, являются присущими метафизике, низшие науки, тем не менее, способны открыть их собственные принципы и сделать выводы из этих принципов независимо от высших наук. Однако низшие науки не могут судить о высших: «Биолог не может судить о работе натурфилософа на основании принципов биологии. Если низшая наука использует какое-либо знание высшей науки, она просто принимает его, не ставя вопроса о его достоверности. Высшая наука, которая есть мудрость, однако, не только может использовать знание, проистекающее из подчиненных ей, но также способна делать суждения о их принципах»^. Здесь пролегает различие между мудростью, особенно между мудростью метафизики и мудростью богословия. Метафизика озабочена вопросами о самом акте бытия, рассматривает бытие вообще. Следовательно, метафизика не способна, по своим принципам, нисходить к рассмотрению частных видов бытия, таких как моральные вопросы, или вопросы, касающиеся природы: «Ratio entis, из которого метафизик должен делать свои выводы, является различным в различных вещах, и, следовательно, неспособно дать специфического познания вещей. Метафизик может сказать философу морали или биологу, что его деятельность противоречит принципу достаточного основания, но как метафизик он не может делать или переделывать их работу. Его принципы просто не дают ему возможности проникнуть в частные аспекты бытия, которыми заняты философ морали ИЛИ бИ0Л0Г»529.

Интеграция знания, которую Маритен предложил в «Степенях знания», не может быть выполнена только на естественном уровне. Выше метафизики в иерархии знания располагается богословие. Маритен выделяет два типа «богословской мудрости» - рациональное богословие и богословие любви к Богу или мистику: «В то время как первая (мудрость) ищет причины и необходимые основания богопо- знания с помощью рациональных средств, вторая обращена к ми- стическому постижению абсолюта»5зо. Конкретный исторический порядок, в который должно быть интегрировано человеческое знание, есть сверхъестественный порядок: «Освящающая благодать, вливающая достоинства и дары Святого Духа движет возвышающуюся душу вверх через иерархию наук к двум сверхъестественным мудростям И через НИХ К Блаженному ВИДЄНИЮ»531.

Как наука о Боге, теология использует естественный разум для защиты ее откровенных первых принципов. Богослов не утверждает сверхъестественной самоманифестации Бога посредством акта веры. По мнению Маритена богосдов - это мыслитель, который основывается на концепциях спекулятивного интеллекта в своем усилии прояснить первые принципы его науки и открыть их действительное содержание посредством дедуктивных аргументов. Тем не менее, Маритен замечает: «При всей своей зависимости от философии, теолог никогда не позволяет теологии стать чистой философией. Вера и философия не просто противоположные позиции. Философия утверждена в высшей дисциплине, в которой она теряет свою собственную идентичность И выполняет ЧИСТО служебную функцию»532.

Описание научной теологии Маритеном должно было бы порадовать авторов Aeterni Patris. В сущности, это было пост-тридентское видение схоластической теологии, которое разделяли и суаресиане, и томисты. Здесь, как и в своей эпистемологии трех степеней абстракции, Маритен снова следует доминиканским комментаторам Аквината. Несмотря на замечательную интеграцию человеческого знания, она не была свободна от внутренних трудностей. Примирение Маритеном экзистенциального, эстетического, религиозного и научного знания было произведено через творческое развитие метафизики Иоанна св. Фомы. Каэтановские три степени абстракции обеспечили Маритену эпистемологическое оправдание трех восходящих уровней спекулятивной науки. Однако в середине XX века исследования Э. Жильсона и других историков философии показали, что использование Каэтаном трех степеней абстракции не соответствовало собственной мысли Фомы. Жильсон считал, что «критический реализм» является противоречием в терминах: «... поскольку реализм утверж- дает, что разум наслаждается спонтанным и определенным знанием экстраментальных вещей, а поскольку критический подход утверждает, что такое знание является сомнительным и нуждающимся в верификации, «критический реализм» должен привести томизм к тем же проблемам, что и картезианство»5зз. Как отмечает Д. Маккул, новые издания сочинений Фомы In Librum Boethii de Trinitate, Que- stiones quinta et sexta, опубликованные в 1948 привели к кардинальному пересмотру общепринятого понимания Фомой трех степеней абстракции. «Кроме abstractio totius, абстракции чувственного целого от его частей, требуемого для любой формы концептуальной мысли, другие типы абстракции, предложенные Фомой, ограничивают себя только уровнем математики. Это есть abstractio formae, отделение умом формы количества от чувственного целого, которое ум игнорирует в математике»534. Метафизическое бытие не охватывается посредством абстракции вообще. Оно охватывается через негативное суждение, separatio, в котором ум утверждает, что все бытие является нематериальным^. Несмотря на то, что синтез Маритена не вполне соответствовал «аутентичному» пониманию мысли Ангельского Доктора, он оказал наибольшее влияние на диалог томизма с современным научным знанием.

Ж. Маритен стремился преодолеть проблемы, связанные с посткартезианской философией и его схема интеграции наук является, в сущности, перевернутой позитивистской схемой Огюста Конта. Он желал найти обоснование своей иерархии знания в мысли Аквината, но Аквинат не является единственным источником, на основе которого такая иерархия наук может быть основана. Иерархия знания может быть основана на иерархичности самой структуры бытия. Прот. В. Зеньковский пишет: «Мир построен иерархически... Мир как целое связан с Богом и в этом порядке должен быть понят как «дом Божий», как Царство Божие, как Церковь»5зв. Иерархию ступеней бытия прот. В. Зеньковский строит также как и Маритен в противоположность позитивистской схеме О. Конта. Высшей ступенью является духовное бытие, затем психосфера, биосфера, химическое бытие, материальное (физическое) бытие, математическое бытие53?. Восходящим уровням тварного бытия соответствуют восходящие уровни знания. Однако восходящие уровни знания не являются совершенно отделенными друг от друга подобно этажам знания Маритена. Различные уровни знания скорее проникают один в другой, следуют друг за другом в неразрывном единстве. Бытию нетварному соответствует мистическое единение с Богом и богословие, но не научное богословие Аквината, рационализирующее тайну Откровения, а богословие, проистекающее из опытного богопознания и библейского Откровения. В православном понимании опытное богопо- знание и богословие не могут быть противопоставлены, как у томистов (мистика с их точки зрения не является знанием, а богословие должно соответствовать критериям рациональной науки), напротив, опытное богопознание и богословие неразрывно взаимосвязаны.