24• "Наука незнания" и Наукоучение

Мы видим, как в "апофатических опытах" Н.Кузанского с традиционным (средневековым) разумом складывается новая идея разумения, — идея разумения, радикально отличная, как от классического аристотелизма или неоплатонизма, так и от их средневековых модификаций.

Одно из наиболее радикальных следствий "науки незнания", — следствие, которое будет иметь решающее значение для образа мысли, свойственного Новому времени вообще и прежде всего новому естествознанию, — радикальное переосмысление понятия "теория". Со времен античности теория осознавалась как своего рода созерцание, как прозрение умом той идеальной формы, которая всегда уже определяет чувственно зримое и лишь смутно проступает в нем. Порядок и красота, различимые в мире уже и чувственным зрением, отчетливо различаются умным зрением опытного и внимательного наблюдателя и предстают в своем чистом — теоретическом — виде умозрению мыслителя. Так форма Космоса с самого начала формирует ум, предельно уясняющий ее в интеллектуальном созерцании теории; так вещи, измеренные Богом, измеряют изучающий их ум, теоретически вдумывающийся в божественный замысел мира. В Новое время это единство эстетического видения и теоретического интеллектуального созерцания устраняется.

Мы видели, как теоретизирующий ум, понятый Кузанским по аналогии с Умом, творящим мир, обретает независимость от непосредственного опыта, неопределенного и случайного, как «он утрачивает характер интеллектуального созерцания, сосредоточивается в себе и развертывается в новом облике, в облике самостоятельного творца собственного рационального мира, гипотетически воспроизводящего внутренний порядок (метод) творения и абстрактно (символи-

222

чески, по Кузанскому) исследующего логику возможных разверток.

Образ действия сочиненного Кузанским Космографа становится общей нормой теоретизирования в зарождающейся науке.

Вспомним. Коперник во вступлении к первой книге "De Revolutioni-bus" вполне традиционно восхваляет занятие астрономией как изучение красоты и совершенства неба, этого "видимого бога", но тут же замечает, что разногласия в области ее принципов связаны с тем, что " спорящие не опирались на одни и те же рассуждения'196 (заметим:

"рассуждения", а не "созерцания"). В истинности новой системы мира убеждает нас, говорил Коперник, "разумность порядка (ratio ordines)"97, который, следовательно, не только может не совпадать с видимым порядком, но, напротив, сам должен служить критерием разумного видения, и оно — это разумное видение — может требовать решительного переустройства видения чувственного. Рациональность метода определяет отныне, что мы видим, что можем видеть и что должны видеть.

"Не следует думать, — говорит Галилей в " Письмах, касающихся системы Коперника, — что для того, чтобы усвоить глубокие понятия, которые написаны на карте неба, достаточно воспринять блеск Солнца и звезд и посмотреть на их заход и восход, ибо все это открыто лежит перед глазами животных и перед глазами невежественных людей. За всем этим скрываются, однако, столь глубокие тайны и столь возвышенные мысли, что труды и бдения сотен и сотен проницательнейших умов в процессе тысячелетий исследовательской работы не могут еще проникнуть в них.

Коперник. Н. Указ. соч. С. 17.

97

Там же. С. 30.

8 Galilei G. Lettra a mad. Cristina di Lorena (l6l5) // Galtlei G. Lettere Coper-nicane. Napoli. S.a. P. 118. Цит. по кн. Васильев С.Ф. Из истории научных мировоззрений. М.-Л. 1935. С. 59.

223

удивление, сеньор Сагредо, весьма отлично от Вашего: Вас удивляет что у пифагорейского учения (так он называет коперниканство. -. A4.) так мало последователей, я же изумляюсь тому, что находятся люди, которые усваивают это учение и следуют ему, и я не могу достаточно надивиться возвышенности мысли тех, которые его приняли и почли за истину; живостью своего ума они произвели такое насилие над своими чувствами, что смогли предпочесть то, что было продиктовано им разумом, явно противоречащим показаниям чувственного опыта"99. Теоретик, следовательно, буквально "измеряет" небеса мерой, почерпнутой из независимой работы ума, единственного критерия рациональности своих построений. "Теоретик звездного неба — замечает по этому поводу Г. Блуменберг, — впервые получает знание только тогда, когда, не глядя больше на небо, удаляется в свой зашторенный кабинет и развивает "теорию"; значение этого слова вряд ли можно возводить теперь к созерцанию, ибо оно означает связь методически обоснованных утверждений"100.

Нетрудно заметить, что такое отстранение от опыта, который мнится непосредственным, от слившихся с ним образов, интуиции, понятий и методическое сосредоточение в интерьере рефлектирующего ума, в его чистой субъектности составляет суть методического сомнения у Декарта: оно постоянно отделяет мыслящего субъекта от случайных форм его представлений, противопоставляя ему "чистую чувственность" пустого пространства, лишь допускающего возможные движения, — пространства бесконечного и однородного, представляющего собой как бы идею чистой внешности, чистой пред-став-ленности: отстраненности от субъекта и противопоставленности ему. Только в таком пространстве разум может методически развертывать свои "порядки".

" Галилей Г. Избр. тр. Т. l. C.423.

100. BlumenbergH. Die Genesis der Kopemikanische Well S.58.
101. Гоббс T. Избр. произв.: в 2-х тт. M. 1964. Т. 1. С. 125-126.

224

мира и посмотрите на другой, совершенно новый, который я заставлю родиться в вашем присутствии в воображаемых пространствах lt;„.gt; Дав нашей фантазии свободу измыслить эту (заполняющую пространство. — ЛА) материю, припишем последней природу, которая не заключала бы ничего такого, чего не мог бы совершенно ясно понять каждый lt;...gt; Придя благодаря этим (установленным Богом. — A4.) законам сама собою в порядок, материя наша приняла бы форму весьма совершенного мира, в котором можно было бы наблюдать не только свет, но также и все остальные явления, имеющие место в нашем действительном мире" .

Так уединенный в своем мышлении субъект начинает развертывать предполагаемый мир в абстрактном (чистом, пустом) пространстве, руководствуясь только ясностью начал и закономерной последовательностью метода.

Впрочем, принципиальная гипотетичность таких построений, сама собой подразумевавшаяся апофатически просвещенным умом Н.

может существенно помочь в уяснении метафизического смысла философского

103

трансцендентализма и таящихся в нем возможностей .

В заключение этого раздела отметим еще одно следствие "науки незнания", — следствие весьма отдаленное, и тем не менее естественно вытекающее из ее логики: связь научного познания с техническим преобразованием природы. Следствие это заключено в нескольких

102

ДекартР. Космология: Два трактата. М, Л. 1934. С. 160,161,163. '"s Ср. иной поворот той же проблемы в статье "София и черт. Кант перед лицом русской религиозной метафизики": Наст. изд., с. 244-271.

225

сформулированных Кузанским принципах, однако извлечено ут заключение было чуть ли не два столетия спустя.

1. Природа есть творческая мощь, ее возможности далеко не исчерпаны тем "конкретно случившимся" миром, который непосредственно окружает человека.
2. Природа не строй, а искусство, продуцирующая единообразная и потому рациональная деятельность.
   3) Каждая вещь природы таит в себе возможность стать другой, произвести другое, она сама есть результат определенных действий и остается источником возможных действий. 4) Человеческий ум подобен свернутой в себе природе. 5) Он также развертывается как некое рациональное искусство, строит рациональные средства познания и входит в орудийную сущность природы с помощью своих измерительных орудий и экспериментальной техники.

Отсюда недалеко до вывода, что в инструментальном познании природы мы сквозь естественную "оболочку", сквозь любую единичную вещь входим в мастерскую самой природы, схватываем не ее произведения, а производящие начала. Поскольку своим творческим умом человек подобен уму божественному, он в своих искусствах и ремеслах ближе к сущности природы, чем в эмпирических наблюдениях существующего. Познавая с помощью таких искусственных средств (инструментов) сущность природы (ее собственные инструменты), человек вместе с тем обретает возможность совершенствовать свои инструменты и искусства. Искусство (техника) отныне не противопоставляется природе, не понимается как набор ухищрений, с помощью которых человек обманывает природу, а, напротив, осознается как открытие сущностных сил самой природы. В технике человек не насилует, не обманывает природу, а извлекает из нее ее собственные неосуществленные возможности. Техника есть мощь самой природы, продолжающей творить с помощью человека, восполняющего ее творческим умом.

Однако и этот, чреватый, как мы теперь знаем, многими опасностями вывод ."наука незнания" заботливо ограничивает, отмечая его абстрактную односторонность. "Природа, — замечает Кузанский, — единство, искусство — инаковость, поскольку подобие природы. Бог на языке интеллекта есть вместе абсолютная природа и абсолютное искусство, хотя истина в том, что он ни искусство, ни природа, ни то и другое вместе. Опять-таки недостижимость точности наводит нас на мысль, что ничто не может быть только природой или только искусством, а все по-своему причастно обоим" (1. 253). Природа не исчерпывается переводом ее в формы искусства (техники), всегда остается чем-то иным, иной возможностью, иным бытием, предполагающим иное отношение к себе человека.              •