Системное моделирование научной рациональности

Мефистофель: - Имей в виду, я это все

запомню.

И.В.Гете

Наложить запрет на "вредный" термин в философско-мето- дологических дискурсах, конечно, несложно.

Сон Разума порождает чудовищ... Сцилла и Харибда - тени друг друга. Релятивизм - это лишь вывернутый наизнанку абсолютизм. Опасение лишиться всяческих критериев рациональности - это лишь следствие поспешного заключения, что рациональность может быть определена каким-то единым унивср- сальным критерием. Методологический анархизм с его лозунгом "рациональности без берегов" и демаркационизм, изо всех сил укрепляющий цитадель рациональности, сферу науки, по правилам средневековой фортификации - две стороны одной и той же обесцененной монеты. Однако их взаимная критика поучительна.

Сторонники отождествления рациональности и логичности, например, обычно говорят о том, что нарушение логических норм кладет конец всякой рациональной дискуссии. Конечно, отсюда еще никак не следует, что соблюдение логических норм делает рациональной любую дискуссию. Но П.Фейерабенд идет еще дальше. Он утверждает, что в науке рациональная дискуссия чаще всего развивается не только вопреки нарушениям логических правил, но даже благодаря этим нарушениям.

Например, логика требует, чтобы значение термина оставалось неизменным на всем протяжении правильного рассуждения. Но если бы значения терминов не изменялись, рассуждает Фейе- рабенд, то и наука не развивалась бы, но значит ли это, что развитие науки "нерационально"? Далее, непротиворечивость как важнейшее логическое требование, если его соблюдать как гарантию рациональности, может тормозить прогресс знания.

«Это явно говорит о том, - заявляет П.Фейерабенд, - что существуют способы рассуждать о противоречиях, которые не приводят к нежелательному принятию любого утверждения, но помогают получать уникальные и в высшей степени полезные результаты. Иначе говоря, существует практическая логика, употребляемая учеными и не поддающаяся явному выражению (за исключением, может быть, некоторых фрагментов логики Гегеля, работ Энгельса, диалектического материализма и "Основ математики" Витгенштейна), которая дает возможность совершать открытия, пользуясь системами, зараженными противоречиями. В этом - серьезный вызов широко распространенной вере в непререкаемый авторитет некоторых типоз формальной логики. Он состоит в том, что научная практика может отбросить логику, как может отбросить "факты" и высоко подтвержденные законы»^5.

Feyerabcnd P. In dcfcnce of Aristotle: Comments on the condition of content in crease //' Progress and rationality in science. Dordrecht, 1978. P. 178. Весь этот пассаж - образчик "эристической диалектики", некогда рекомендованной А.Шопенгауэром102. Здесь набор софистических и демагогических приемов: "незаметное" расширение смысла критикуемого тезиса, использование многозначности слов, ссылки на авторитеты, якобы укрепляющие позицию автора, употребление психологических "нажимов" и тому подобн Пользуясь терминологией самого Фейерабенда, можно сказать, что это - типичная "пропаганда", которой подменяется логически грамотное рассуждение.

Действительно, развитие науки иногда связано с изменением значений терминов, фигурирующих в научных теориях (скажем, "масса" в ньютоновской механике имеет иное значение, чем в эйнштейновской). Однако это свидетельствует не о том, что развитие науки связано с нарушением логического требования постоянства значений в ходе данного рассуждения, а о том, что развитие науки изменяет сами рассуждения.

Наконец, самый "сильный" аргумент Фейерабенда: наука способна успешно развиваться и совершать открытия, пользуясь противоречивыми теориями, - ничуть не колеблет авторитет логики. Прежде всего, Фейерабенд передергивает: открытия совершаются не благодаря противоречивости тех или иных теорий (как-то даже неудобно уличать известного автора в столь очевидных софизмах!). Напротив, фундаментальной стратегией научного исследования является разрешение логических противоречий, возникающих в научных теориях.

Урок истории науки заключается в том, что "примирение с противоречием", тем более признание его "полезности" для совершения открытий, является уступкой иррационализму. Но столь же неразумным было бы "отбрасывание" противоречивых теорий, как зараженных вирусом иррациональности, ибо оно не привело бы ни к чему, кроме застоя в научном познании. Это было хорошо показано ИЛакатосом и его последователями на богатом материале математических и естественнонаучных исследований.

Вопрос о роли противоречии в познании высвечивает различие между признанием за логикой права на формулирование важных условий и признаков рациональности и отождествлением логики с всеобъемлющей теорией рациональности.

ИЛакатос лучше других попперианцев понимал, что рациональность не сводится к автоматическому применению логических правил, в том числе закона недопущения противоречия.

Мысль о нетождественности логики и рациональности высказывалась и Б.С.Грязновым. "Современные логические теории не охватывают всей области рационального. Это не означает, что существует рациональное как алогичное, но указывает лишь на ограниченность современных теорий и систем логики, о которых только и идет речь, когда мы говорим о логическом... Наука есть нечто большее, чем логика"104. Что же в науке "сверх логики"? Это не совсем ясно. Б.С.Грязнов считал, что "понятие рациональности может быть эксплицировано посредством понятия причинно- следственной структуры"105. Означает ли это, что нетождественность логического и рационального проистекает из "неполной" эксплицкруемости причинно-следственных структур в правилах вывода, формулируемых современными, в том числе и неклассическими, логическими системами (например, релевантной логикой)? Устраним ли хотя бы в принципе "зазор" между тем, что можно эксплицировать в логическом аппарате, и тем, что выражают причинно-следственные суждения в структуре научного знания? Я полагаю, что афоризм Б.С.Грязнова "наука есть нечто большее, чем логика", должен быть понят шире, он не сводится к указанию ограниченной возможности логической экспликации каузальности. Логические критерии не исчерпывают множества критериев рациональности. Разум, воплощенный в науке, не сводится к* одной из своих, пусть даже универсальных, характеристик.

Логичность - только один из типов нормативности. Нормами рациональности, как уже отмечалось выше, являются не только логические законы и правила, но и принципы научной онтологии, методы, основоположения научных теорий, категории, "матрицы" понимания и объяснений, образцы решения исследовательских задач и др.

Если "ядро" нормативной рациональности изменяется медленно и редко, то "периферийные*" подсистемы могут обладать значительной подвижностью. Так, в современной науке довольно быстро меняются образцы научно-исследовательской деятельности. Например, в междувоенный период американская психология главным образом ориентировалась на образцы исследований, заданные психоанализом и бихевиоризмом, а в 70-е годы значительно "переквалифицировалась" по образцам когнитивной психологии, разработанным на основе новейших компьютеров, позволивших далеко продвинуться в формулировании психологических теорий в виде Машинных программ. Однако уже в начале 80-х годов стало ясно, что "недостаточная экологическая валид- ность, безразличие к вопросам культуры, отсутствие среди изучаемых феноменов главных характеристик восприятия и памяти, как они проявляются в повседневной жизни, способны превратить такую психологию в узкую и неинтересную область специ- альных исследований"110. Это привело к разработке и широкому распространению новых, более "реалистических" образцов психологических исследований, связанных с естественной целенаправленной деятельностью субъекта.

Другим примером может служить изменение образцов построения гуманитарных и социальных теорий, которые несколькими десятилетиями назад считались "недоразвитыми" по сравнению с теориями физико-математического естествознания. В настоящее время происходит даже обратный процесс: специфические черты методологии социальных наук становятся образцами для технических дисциплин (рефлексивность, ретроспек- тивность, аксиологичность, прогнозирование будущего как условие оценки настоящего и то есть) и оказывают серьезное влияние на естественнонаучную методологию111.

И внутри "ядра", и внутри "периферийных" подсистем, моделирующих научную рациональность, различные элементы могут иметь различный "вес". Например, могут одновременно сосуществовать модели, состоящие из одних и тех же элементов, но "работающие" по-разному из-за того, что эти элементы в них имеют неодинаковые функции. Одна модель подчеркивает превалирующее значение согласованности структур научного знания, другая модель выводит на первый план принципиальную "незамкнутость" этих структур, богатство и альтернативность объяснительных процедур, эвристичность и тому подобн

Таким образом, как вся система нормативной рациональности, так и ее подсистемы в качестве моделей являются изменчивыми, динамичными, адаптируемыми к процессам развития научного знания. Ошибка "методологического абсолютизма" заключается в том, что он игнорирует системный характер рациональности и ее взаимозависимость с процессом развития научного познания и методологического анализа. Нормативность рациональности не означает ее априорности. Нормы рациональности вырабатываются научной практикой, они обусловлены всем ходом развития науки и научного познания. В этом их объективность. Научное сообщество принимает те или иные нормы рациональности не по произволу, хотя такое принятие, безусловно, включает элемент субъективности. Какие именно нормы определяют для данного ученого, для данного научного коллектива рациональность их деятельности и еб резуль- татов - это зависит от системы факторов: объективного содержания этой деятельности, логики предмета, предшествующего опыта, общего уровня развития науки и ее материально-технической базы, социально-психологической атмосферы в данном научном сообществе, влияния иных сфер культуры и то есть

Однако выбор системы норм, определяющих рациональность, никак нельзя отождествлять с добровольным "заточением" в парадигме и непримиримым неприятием иных систем, иных способов моделирования рациональности. Такое отождествление - миф, созданный Т.Куном и его сторонниками. Понятие "несоизмеримости", применяемое ими для обозначения отношения между парадигмами, разделенными "научными революциями", туманное и не нашедшее убедительной аргументации ни с логической, ни с исторической точки зрения, в еще меньшей степени пригодно для обозначения отношения между моделями рациональности, принимаемыми различными научными сообществами или одним и тем же сообществом для разных целей или в разные периоды времени.

Модели рациональности строятся с разными задачами: для определения рациональной организации "готового" научного знания, для определения рациональной деятельности по его получению, для рационального понимания процессов трансляции знания и обучения, для определения рациональности научного роста, изменения, развития. Эти модели не совпадают, они могут частично перекрывать друг друга, дополнять, раскрывать природу научной разумности в разных аспектах, ракурсах. Модель рациональности, отображающая движение знания, смену его исторически обусловленных форм, развитие его связей с практикой, будет отличаться от модели, главным образом направленной на статику научных процессов, на структуру научных теорий.

Вопрос о том, какая из этих моделей представляет "подлинную" рациональность, так же неправомерен, как вопрос, какие механизмы, ассимиляционные или диссимиляционные, более адекватны жизни организма, рождение новых или гибель отживших индивидов является условием выживания популяции и тому подобн Научный разум остается самим собой только в движении, в постоянном развитии. Абсолютизация какой-либо его частной модели, универсализация критериев рациональности, рано или поздно приводят к иррационализации результатов их применений. Но оттолкнувшись от абсолютизма, мы не вправе забывать об опасности релятивизма. Мы допустили множественность моделей рациональности, признали, что каждая из них по-своему правомерна как отображение различных сторон, аспектов научной рациональности. Не угодили ли мы в пасть Харибде?

Одна из линий эволюции "критического рационализма" была определена попытками ответить на вопрос: рациональна ли сама нормативная модель рациональности (в ее попперианском варианте)? Отвечая на этот вопрос, У.Бартли пришел к концепции "панкритического рационализма". Ее суть в следующем: рациональность нормативной системы рациональности не может иметь иную природу, чем рациональность самой науки. Поэтому, в соответствии с установкой на критицизм как критерий рациональности, следует признать, что сама теория рациональности должна быть "опровергаемой", подверженной критике112.

"Панкритическому рационализму" не удалось ясно указать, что имеется в виду под "критикой критической критики". Критика теории осуществляется иной теорией, каждая из них берет в союзники опыт, соответствующим образом интерпретированный. Следовательно, и теория рациональности может быть подвергнута критике только со стороны иной теории рациональности! Чтобы спор теорий рациональности был рационален, нужна некая "супертеория", которая со своего метауровня рассудит этот спор. Но кто поручится за рациональность "супертеории"? Регресс в бесконечность становится непреодолимой трудностью.

Подобная трудность вызывает стремление найти основания рациональности где-либо вне ее теории, понимаемой как система нормативно-критериального характера.

Такой подход, конечно, вполне возможен и правомерен. Правда, при этом мы вынуждены отказаться от идеи науки как парадигмы рациональности, поскольку основания рациональности выводятся за горизднт научного познания и помещаются в сферу социальных интересов. Мы должны уметь располагать типы научного и социального прогресса по определенной шкале, чтобы иметь возможность соизмерять научную рациональность с этой шкалой. Но как это сделать? В свое время ГЛукач, заимствуя теорию рациональности у М.Вебера, разрубил гордиев узел единым махом, объявив научную рациональность простым перенесением в сферу познания принципов "рыночного расчета": наука получает этот принцип постижения мира из рук товаровладельца-буржуа. Но такой подход в своем последовательном проведении был связан с отрицанием научной рациональности "буржуазной1 науки и провозгла- шением "новой рациональности" как основы "пролетарской науки", в которой субъект не противостоит объекту, а творит его, создает вещественный мир. Из этой программы впоследствии вышло такое страшное явление как "лысенковщина", по своему значению намного превышавшая уровень частного печального события в биологии и сельскохозяйственной науке. Франкфуртская школа также довела критику научной рациональности с позиции романтической идеологии освобождения от диктата Разума до антисциентистского абсурда, по сути, лишь реставрировавшего архаические типы культуры как альтернативу научно-технической цивилизации. _

Эти уроки, конечно, не закрывают путь поиска оснований рациональности за рамками науки и научной методологии. Но они показывают с какой осторожностью нужно вести этот поиск, не соблазняясь всеохватными и исчерпывающими однозначными ответами.

Что нового может предложить системно-моделирующий подход к проблеме научной рациональности в этом отношении? Прежде всего, как мне представляется, он позволяет избежать регресса в бесконечность в поиске "последних оснований" научной рациональности, не впадая при этом в релятивизм. Вопрос о том, рациональна ли та или другая модель научной рациональности, решается не тем, что ищется некая "сверхрациональность", а тем, выполняет или не выполняет данная модель свою функцию.

В чем же состоит функция моделей рациональности в науке? Этот вопрос можно сформулировать и по-другому: какова задача нормативной эпистемологии, рассматривающей процессы формирования и применения моделей научной рациональности? Для меня принципиальным является следующее положение: основной (хотя, разумеется, не единственной!) функцией моделей научной рациональности является построение теоретического образа науки и научного познания113. Каждая модель создает особый образ науки и, следовательно, особенным оказывается и "вписывание" этого образа в картину культуры. Нормативная эпистемология - область гносеологических исследований этого процесса в его конкретно-исторически обусловленных формах. Таким образом, следует говорить не о критериях рациональности, по которым можно было бы судить о рациональности моделей научной рациональности (путь в регрессс!), а о степени адекватности образа науки и научной деятельности, доминирующей на данном историческом этапе картине общекультурного процесса. Очевидно, что эта степень не может быть неизменной или одинаковой для всех моделей и для всех картин культуры, учитывая к тому же историческую их относительность.

Например, индуктивистская модель развития научного познания, некогда выдвинутая в противовес схоластически-спекулятивному стилю мышления И освободившая науку из-под власти метафизики, затем была признана неадекватной из-за своей неспособности передать актизность познающего субъекта, из-за груСого противопоставления научного и философского элементов картины мира, из-за рассогласованности с историей науки и культуры. Однако все это не означает, что индуктивистская модель научной рациональности "нерациональна" или менее рациональна, чем гипотетико-дедукгивная модель или более сложные модели, включающие социальные и социально-психологические критерии развития науки и научного знания. Она моделирует определенные стороны научной рациональности, и в известных пределах эта модель выполняет свои функции, в том числе и функцию построения рационального образа науки. Иррациона- лизация этого образа происходит тогда, когда этой грубой, примитивной моделью объясняют любые рациональные процессы, абсолютизируют эту модель. Нормативная эпистемология, поступающая таким образом, постоянно наталкивается на такие связи, отношения, взаимозависимости образа науки и картины культуры, которые не могут быть рационально постигнуты и, следовательно, выглядят иррациональными.

Остановка, "возвеличивание" отдельного мига, момента, аспекта научного разума отдает его во власть Мефистофеля!

В заключение остановимся на вопросе, который в насгоящее время привлекает особое внимание участников дискуссий о научной рациональности. Вопрос состоит в следующем: включает ли понятие научной рациональности в свое содержание не только эпистемические (истинность, логичность, доказательность и пр.) и деятельностные (целесообразность, эффективность, экономичность и то есть) критерии, но также и нравственные, социальные и прочие ценности?

Сторонники "очищения" рациональности от ценностных примесей, расходясь в определениях критериев рациональности, сходятся в том, что разум не должен брать на себя ответствен- ность за нравственный выбор, социальное ориентирование знания, отождествлять себя с чело еческой жизнедеятельностью в целом. Их оппоненты выдвигают иные резоны: разум, оторванный от ценностной ориентации, неизбежно сбивается с пути и приходит к иррациональным итогам.

Это старый спор, "мерами вспыхивающий и мерами угасающий" в истории философии. Мнение о ценностно-этической нейтральности науки и научного познания распространено довольно широко. Как замечает ГААнтипов, «модель действительности, конституируемая наукой, не просто несет печать "равнодушия" к добру и злу, она просто находится за их пределами. Последнее и служит в конечном счете источником разного рода напряжений между миром рациональности и миром гуманизма»АД Александров видит в ценности научной истины связующее звено между этикой и наукой: "Обращаясь к человеку с истиной, обращаются к его разуму. Истина утверждается только доказательством, но не внушением, не приказом, не силой - ничем, что подавляет свободный критический дух человека. В этом, в частности, состоит специфический гуманизм науки"39. Между этими мнениями есть некоторое несовпадение: ГААнтипов выводит истину "по ту сторону добра и зла", а АДАлексшдров видит в ней добро особого рода, соединяющее, а не разъединяющее ценностные арсеналы науки и гуманизма. Но оба мнения сходны в том, что рациональность научного познания столь же неразрывно связана с истинностью, сколько отделена от иных гуманистических ценностей.

В терминах того подхода, который намечен в этой статье, можно сказать, что сторонники подобных мнений исходят из модели рациональности научного познания, ограниченной исключительно эпистемическими критериями. Эта модель абсолютизируется, в результате чего возникает альтернатива: либо рациональная наука, либо иррациональное подчинение поиска истины субъективным мотивам, целям и ценностям. Образ науки и научного знания, конструируемый такой моделью, предназначается для достаточно простых дихотомий, отграничивающих науку от того, что науке противоположно - субъективизма, произвола, социальной демагогии, иррациональной веры и тому подобн Но для более сложных зэдач, например для установления "узлов связи" между наукой и культурными структурами в современном обществе, такой образ не пригоден. Это обнаруживается тотчас, как мы зададим вопрос, почему научная рациональность объявляется

противоположностью миру гуманизма?

Я полагаю, что "источником напряжений" между миром научной рациональности и» миром гуманистических ценностей является не мнимая противоположность между ними, а необоснованная универсализация достаточно примитивной модели рациональности научного познания, с одной стороны, и неявная субъ- ективизация гуманизма, с другой.

Я полагаю также, что нельзя априорно ограничивать возможности моделирования научной рациональности, ибо это не только предполагало бы некий "суперрациональный отбор" таких возможностей - еще до того, как мы что-то узнаем о рациональности через ее модели, но и неоправданно сужало бы круг задач философии науки.

Эти возможности еще далеко не раскрыты. Философией науки накоплен неплохой опыт построения простейших (эпистемических, деятельностных) моделей научной рациональности, применимых для решения относительно несложных задач. Однако почти нет опыта системного применения таких моделей. Делаются лишь первые попытки социально-психологического, социологического моделирования, построения "многомерных" моделей, рассматривающих рациональность науки как комплексную, междисциплинарную проблему, объединяющую для своего решения усилия логиков и психологов, историков и социологов, лингвистов и математиков, экономистов и культурологов. И конечно же, в первую очередь философов.

Разумеется, такие попытки не всегда удачны. Иногда в поисках новых путей исследователи возвращаются на уже пройденные или останавливаются перед тупиками. Это не беда. Неудачи помогают избавиться от излишнего самодовольства. Б.И.Пружинин