Системный смысл понятия "научная рациональность"

Рациональность - волнующая загадка. Парадоксальный факт: хотя без обсуждения этой темы не обходится практически ни одно современное философско-методологическое исследование, хотя споры вокруг проблемы рациональности становятся все более острыми, хотя массив литературы, прямо или косвенно посвященной этой теме, увеличивается лавинообразно, нет ни общепринятого определения понятия "рациональность", ни согласия в том, что считать проблемой, связанной с этим понятием, ни твердой уверенности, что это понятие вообще необходимо, а проблема имеет какое-то важное значение в философии и методологии науки. Такое положение вполне можно назвать скандалом в философии. Но это не должно нас печалить: вспомним, что ряд подобных скандалов в естественных науках, в математике, в гуманистике дал мощный импульс развитию этих сфер знания (например, знаменитые "скандалы" с понятиями "бесконечно малой величины", "вероятности", "множества", "силы", "личности" и др.). Воспоминания укрепляют надежду. С ней и продолжим дискуссию.

Корабль рациональности между Сциллой и Харибдой

Громада двинулась и рассекает волны.

Плывет. Куда ж нам плыть?.. Л _ _

АС. Пушкин

Говорят, что проблема рациональности - сверстница самой философии, ее родословную можно возвести к Пармениду и эле- атам. Во всяком случае, она давно, очень давно тревожит философов. В наше время тревога заметно возросла.

Все это, конечно, не могло не усилить сомнения в прочности фундамента рационализма, в котором естественное место занимает понятие "рациональности" - соответствия Разуму, разумности. Не слишком ли вольно мыслители разных эпох обращались с этим понятием? Говоря о разумности бытия, деятельности, мышления, они как бы предполагали ясным вопрос о Разуме. Если известны его сущностные свойства, рациональность чего бы то ни было не составляет никакой проблемы: наличие этих свойств свидетельствует о рациональности, отсутствие - о нерациональности, наличие противоположных свойств - о нротивора- циональности. Остается только установить эти свойства.

Задача оказалась не простой. Есть соблазн проследить исторический путь, обозначенный классическими попытками се однозначного решения. Но путь этот слишком долог, а рамки статьи ограничены. Поэтому доверимся читателю, знакомому с идеями Аристотеля и Платона, Декарта и Спинозы, Канта и Гегеля, и вместе с ним выйдем на самый близкий нам по времени отрезок этого пути.

"Откуда берет начало упорный поиск рационального? Возможно, это реакция на саморазрушение современного мышления... Спор о рациональности есть, скорее всего, спор о границе, до которой докатилось это саморазрушение. Рационалист борется уже не за какие-либо частные моменты своего мировоззрения, а за саму возможность его принципиальной защиты. Эпицентром этих споров сегодня стала наука - последний бастион, сопротивляющийся демифологизирующей работе человеческой критики", - констатирует Б.Баран82.

От указания можно перейти к изучению. Если наука - воплощенная рациональность, то критерии рациональности совпадают с критериями научности. Такое переименование выглядит привлекательным: наука - более "ощутимый" объект, чем Разум. Напрашивается стратегия: исследуем этот объект, установим его сущностные, необходимые черты, закономерности существования и развития - и мы получим рациональность в ее высшем проявлении: "научную рациональность".

Эта стратегия легла в основу "демаркационнзма" - философ- ско-методологической концепции, согласно которой существуют однозначно определимые критерии, с помощью которых можно четко отделить рациональную науку от нерациональных и иррациональных сфер мышления и деятельности. Демаркациони- стами были логические позитивисты и критиковавшие их "критические рационалисты". Они расходились в вопросах, связанных с выбором критериев "демаркации" (верификация или фальсификация научных гипотез, значения терминов или принципы "логики исследования" и то есть), но были едины в том, что если выбор сделан правильно, проблема "демаркации" получает окончательное решение, а следовательно, критерии научности, они же критерии рациональности, получают ясное, однозначное и неизменное содержание. Рациональность перестает быть проблемой.

Логико-позитивистский и "критико-рационалистический" варианты демаркационнзма оказались неудачными, хотя их сторонникам нельзя отказать в настойчивости, последовательности и таланте, принесшим немало в высшей степени полезных и поучительных результатов в логике и методологии науки. Может быть, самым поучительным из этих результатов была как раз неудача самой идеи "демаркации".

Однако неудачи логических позитивистов и понперианцсв еще не означают крушения самой стратегии, положенной в основу их "демаркационизма". Такая стратегия вообще не может быть окончательно разрушена отдельными неудачами. Не удалось найти "правильный", настоящий критерий научности и рациональности - что же, не все потеряно, отправимся в новый поиск! Но будем верить, что абсолютный критерий или критерии могут быть найдены. Такую стратегию можно назвать "методологическим абсолютизмом" или просто "абсолютизмом".

Но если речь зашла о вере, то можно сделать и другой конфессиональный выбор. Антиподом "абсолютизма" станет тогда "релятивизм" - убеждение в том, что нет и не может быть абсолютных критериев рациональности, а потому, в дело годится любой из них, если вообще имеет смысл заниматься этим делом. Ведь можно рассуждать и так: поскольку абсолютной рациональности нет, то все равно, будем мы называть какие-то критерии "рациональными" или нет, а значит, проблема рациональности - мыльный пузырь, псевдопроблема.

Абсолютизм и релятивизм - Сцилла и Харибда философии и методологии науки - обладают рядом отвратительных качеств, превращающих их в опасных чудовищ.

Абсолютизм антиисторичен, он омертвляет образ науки и дискредитирует ее в качестве Воплощения Разума.

Релятивизм ведет к безверию и скептицизму, размывает любые определения и границы науки, лишает Разум всяческого авторитета, а в итоге разрушает рационалистическое мировоззрение.

Надо провести корабль методологии и философии науки между Сциллой абсолютизма и Харибдой реляїинизма, причем в отличие от Одиссея, современный методолог вряд ли осведомлен, какое из этих двух зол менее опасно!

Последуем за современными одиссеями в их попытках решить эту нелегкую задачу.

Полемизируя с "догматическим эмпиризмом" логических позитивистов, У.Куайн в 60-х годах выдвинул программу "натурализации эпистемологии". Ее суть заключалась в следующем: вместе того, чтобы выдвигать априорные критерии научности и пытаться с их помощью проводить мифические "демаркации", эпистемология должна исследовать реальный процесс научного познания подобно тому, как естественные наухи исследуют природные явления и процессы. "Лучше заняться раскрытием того, как на самом деле протекают процессы научного развития и обучения, чем фабриковать вымышленные схемы, чтобы с их помощью получать столь же фиктивные результаты", предлагал У.Куайн84. Наукой, способной выполнить эту задачу, он считал, в первую очередь, когнитивную психологию. "Эпистемология, или нечто подобное ей, должна занять свое место в качестве раздела пси злогии, а следовательно, естествознания в целом"85.

Поскольку теория рациональности понималась как часть эпистемологии, она, вслед за последней, также должна была стать в ряд сстсствсннонаучных дисциплин. Концепция Куайна приобрела множество последователей и в 70-е годы была одной из самых модных эпистемологических программ на Западе86. Но попытки ее реализации встретились с серьезными трудностями.

Логические позитивисты, в частности Р.Карнап, видели предпосылку рациональной научной дискуссии в наличии общего языкового каркаса и универсальной общезначимости логических правил, которым подчинено его функционирование.

Какой же именно? Первоначальные интенции Куайна заключались в том, чтобы определить этот статус в терминах бихевиористской психологии. Рациональность научной методологии должна была сводиться к психологическим обобщениям наблюдений за ментальными процессами, характерными для научно- исследовательских ситуаций. Как показали психологические эксперименты, одинаковые обобщения можно получить при наблюдении таких ситуаций, когда ученые применяют различные, даже противоположные методы и формы рассуждений. Поэтому бихевиористская когнитивная психология оказалась явно недостаточным средством для объяснения "рационального консенсуса" или рациональных разногласий. Это можно было отнести за счет ограниченности самой бихевиористской психологии и надеяться, что иные психологические концепции лучше справятся с этой задачей87. Но критики "натурализованной эпистемологии" справедливо отметили, что любая психологическая теория, положенная в основу концепции рациональности, окажется перед выбором: либо прибегнуть для оценки своих обобщений к "априорной" концепции рациональности, либо согласиться с неустранимой плюралистичностью этих обобщений и, следовательно, признать множественность рационалыюстей. Первый путь отрицает саму идею "натурализованной эпистемологии", второй путь ведет к релятивизму со всеми его нежелательными последствиями88. Корабль "натурализованной эпистемологии" в нерешительности останавливается перед этим выбором; путь между Сциллой и Харибдой не найден.

Другое направление критики "догматического эмпиризма" в западной философии науки 60-70-х годов было связано с "историцизмом", и прежде всего, с именем Т.Куна. Тезис автора "Структуры научных революций" заключался в том, что лишь история науки, а не априорная методологическая концепция способна ответить на вопрос о критериях рациональности в науке. Однако ее ответы могут быть различными и непохожими друг на друга; научно и рационально то, что принято в качестве такового данным научным сообществом в данный исторический период. Каждая "парадигма" устанавливает свои стандарты рациональности и пока она господствует, эти стандарты абсолютны, но со сменой парадигм происходит и смена стандартов рациональности; демаркационная линия между наукой и ненаукой релятиви- зируется, равно как и способ рациональной реконструкции истории науки. История всякий раз переосмысливается заново и нет "надпарадигмального" способа рационально описать переход от одной парадигмы к другой.

Последний вывод особенно болезненно затрагивал убеждения тех, кто видел в научном развитии объективную логику и верил в прогресс, состоящий в увеличении истинного знания. Т.Куна обвинили в иррационализме, и ему пришлось разъяснять, что он выступает не против рациональности, а против ее слишком узкой трактовки, против отождествления рационального и логически-нормативного анализа. Расширение рациональности, к которому призывал Т.Кун, заключалось в привлечении к описанию фундаментальных сдвигов в научном познании социально- психологических научных сообществ. Никакого иррационализма в этом требовании, конечно, нет. Но если верно, что социально- психологические явления могут быть объяснены вполне рационально, то обратное уже сомнительно: допускает ли рациональность социально-психологическое истолкование? Здесь возникают те же трудности, с которыми столкнулась "натурализованная эпистемология", с той лишь разницей, что последняя апеллировала не к социальной, а к личностно-когнитив- ной психологии (с точки зрения Куайна, субъектом научного познания является индивид, тогда как Т.Кун таким субъектом считает научное сообщество).

Помимо этого, категорические утверждения Т.Куна о "несоизмеримости" парадигм, о якобы фатальном изменении стандартов рациональности при смене парадигм, вызвали множество законных возражений89. Все ли стандарты меняются столь радикально? Например, можно ли говорить об изменении логических законов? Если же не все, то почему нельзя видеть в "инвариантных" стандартах искомые абсолюты рациональности? Равноправны ли в качестве критериев рациональности логические законы и принятые образны решения "головоломок"? Т.Кун не особенно утруждал себя подобными вопросами.

Линия на расширительное толкование рациональности была продолжена и развита другими "историцистами", хотя и критиковавшими Куна по ряду принципиальных моментов, согласных с ним в том, что рациональность в науке - понятие, требующее ревизии.

С.Тулмин, в отличие от Т.Куна, не склонен драматизировать смену стандартов рациональности как прыжок через пропасть "научной революции". Все гораздо прозаичнее: стандарты рациональности, или, как выражается Тулмин, "матрицы понимания" (их родь играют "идеалы естественного порядка": аристотелевское уравнение движения, законы Галилея, Ньютона и т.п.) сосуществуют или чередуются, проходя испытание на "выживаемость" в "интеллектуальной среде" через механизм отбора. ^Выживают" матрицы лучше других приспособившиеся к этой среде; факторами отбора могут быть "когнитивные" и социальные явления и процессы. Стандарты рациональности адаптируются к изменяющемуся научному знанию, а элементы последнего также под- веріаются отбору под воздействием доминирующих в данный период стандартов рациональности. Весь этот процесс взаимного приспособления протекает в иоле силовых воздействий со стороны социально-генерируемых факторов. Так, Тулмину удается, хотя бы по-видимости, избежать куновского катастрофизма, эволюция науки приобретает свойстго непрерывности и, кроме того, появляется возможность ее моделирования по схеме, заимствованной из эволюционной биологии, без обращения к абсолютным демаркационным критериям.

Однако на вопрос "рационально или нерационально", отнесенный как к отдельному фрагменту науки, так и к процессу ее эволюции в целом, концепция С.Тулмина способна ответить только в духе релятивистской стратегии: то, что рационально сейчас, может быть нерациональным завтра, а сама эволюция науки просто не может быть охарактеризована в терминах рациональности. Релятивизм оказывается неизбежной платой за историзацию эпистемологии90.

Еще в большей степени к релятивизму склоняется концепция рациональности (если ее вообще можно так называть!) П.Фейерабенда. Вместо критериальной рациональности он предлагает принцип anything goes, который можно истолковать и как библейское "все проходит", и как карамазовско-смердяковское "все дозволено" (кажется, еще никто не предлагал прочесть этот принцип как парафраз лозунга свободного предпринимательства laisscr faire!). Согласно этому принципу, в равной степени правомерны различные типы рациональности, доминирующие в разных интеллектуальных традициях, в разные исторические исри- оды; даже индивидуальное суждение обладает статусом рациональной нормы91.

Корабль историцистской эистемологии явно курсирует в опасной близости к Харибде. Поэтому сторонники "нормативной эпистемологии", как правило, из свиты К.Поп пера, пытаются "переложить руль" и ускользнуть от этого страшилища.

ЯДжарви, критикуя релятивистский уклон С.Тулмина, предложил различать в структуре научной рациональности "стабильное ядро" (внутреннюю рациональность) и "поверхностный слой" (явную рациональность); например, законы логики относятся к "ядру", а стандарты решения задач - к поверхностному слою. Одним "ядром" не объяснить изменение научного знания, но без него рациональность необратимо растворяется в релятивизме92. Так реализуется идея компромисса, намеченная еще ИЛакатосом: сочетание в структуре рациональности абсолютных и релятивных моментов.

Идея выглядит привлекательно. Но ее трудно реализовать. Что отнести к "ядру", а что к "поверхностному слою"? Решение может быть интуитивным, произвольным. Вопрос о структуре рациональности решается нерациональным способом! Если же под такое решение подвести некий "нормативный" базис, неизбежен вопрос о природе самого этого базиса. Нельзя без противоречия обратиться за оправданием и к исторической практике науки: ведь сама эта практика должна быть подвергнута анализу на рациональность!

"Нормативисты", конечно, осознают эти трудности. Н.Кертж, например, предложила выход из них, сравнивая теорию научной рациональности с идеализационной теорией. Идеальный образ научной рациональности говорит о том, какой "должна быть" наука, чтобы называться рациональной. По отношению к этому образу "большая часть научной истории оказывается иррациональной", как напомнил Я.Хакинг93, но это не беда - ведь и движения реальных тел отличаются от галилеевских законов движения94!

Эта аналогия остроумна, но неудачна. Галилеевские законы позволяют делать подтверждаемые опытом предсказания о нове- дении реальных объектов, тогда как нормативная эпистемология позволяет высказываться о рациональности прошлых исторических событий в науке, но не позволяет делать уверенные прогнозы о будущем развитии научного знания. Но дело не только в этом. Нормативная эпистемология вынуждена быть догматичной и не- опровергаемой! История науки, не укладывающаяся в прокрустово ложе ее догм, объявляется нерациональной "проказницей" (ИЛакатос). Корабль "нормативистов" быстро приблизился к Сцилле!

С одной стороны, рациональность науки должна выражаться какими-то критериями - и в этом правы "абсолютисты". С другой стороны, как только некий критерий или группа критериев объявляются адекватными выразителями научной рациональности, она тут же превращается в "прокрустово ложе" реального научно- познавательного процесса - и в этом правы критики "абсолютизма". Очевидно, что историческое развитие науки не может не оказывать решающее воздействие на представления о научной рациональности. Но историческая изменчивость и относительность научной рациональности - не то же самое, что отсутствие всяких устойчивых оснований, но которым в науке видят высшую форму разумности!

Диалектическая традиция подсказывает, что противоречие между "абсолютизмом" и "релятивизмом" заводит в тупик из-за недиалектического противопоставления крайних позиций: либо абсолютная и неизменная рациональность, определяемая неким универсальным критерием, либо никакой устойчивости и определенности, никаких критериев рациональности. Подсказка верпа, но она не дает позитивного решения проблемм.

Иногда в качестве такого решения предлагается "средняя линия" между названными противоположностями: научная рациональность определяется совокупностью норм, правил, критериев, однако сама эта совокупность не является неизменной и абсолютной, а меняется в зависимости от исторического движения научного познания. Само это изменение также являстся важным условием прогресса науки.

Такая точка зрения отчасти напоминает концепцию Т.Куна, но отличается аг нее в существенном моменте: историческое движение науки, по Куну, не имеет определенного направления (к истине, к идеальной науке и тому подоби), поэтому сама рациональность просто "привязана" к каждому периоду господства той или иной парадигмы; с точки же зрения сторонников "средней линии", паука движется в определенном направлении, суще- ствуют объективные критерии прогресса этого движения, и изменения рациональности также соответствуют этим критериям.

Например, Я.Сух называет четыре "модели" рациональности: логическую, онтологическую, эпистемологическую и методологическую. Каждая из этих моделей определена соответствующими принципами. Эти принципы не являются неизменными (даже принципы логики). Например, принцип однозначного детерминизма может быть заменен принципом вероятностного детерминизма. "В физике, - пишет Я.Сух, - поочередно выступали, по крайней мере, три модели рациональности: рациональность античной физики (аристотелевской), физики Нового времени (классической) и современной физики (неклассической, квантовой)... Различия между этими моделями в физике затрагивают философские принципы (онтологические и эпистемологические), методологические, а в случае квантовой механики, возможно, и логические"14.

Движущей силой изменения моделей рациональности является прогрессирующее приближение физики к истине. Современная физика более истинна, чем физика Аристотеля, поэтому она и более рациональна.

Измерять рациональность но шкапе истинности - путь, который при своей видимой естественности может быстро привести к парадоксам. Это было отмечено и Т.Куном. Рассуждая таким образом, мы должны сделать вывод, что все научные теории, некогда принятые учеными, а затем отброшенные как несогласующиеся с опытом, а также вся деятельность по их созданию, разработке и применению были, но крайней мере, нерациональным*; с точки зрения современной науки. Но ведь и эта точка не является последней в истории науки! Не получается ли так, что ученый, работая в рамках теории, которая до поры до времени успешно служит его целям, вправе считать себя рационалистом, но как только его теория отбрасывается, вынужден признать свои заблуждения и раскаяться в иррационализме?

Разум способен заблуждаться. Но и заблуждаясь, он остается разумом. Истина - не синоним разумности.

Если истина - слишком жесткая мера для рациональности, ^о нельзя отрицать, что истина является целью научного познания (другое дело, как трактуется понятие истины - это уже зависит от философско-мировоззренческой позиции). Значит, рациональность - средство достижения истины. Позволяет ли это точнее определить рациональность?

Возьмем определение рациональности, предложенное А.И.Ракитовым: "Рациональность понимается как система замкнутых и самодостаточных правил, норм и эталонов, принятых и общезначимых в рамках данного социума для достижения социально-осмысленных целей"95. Переход от этого общего определения к частному определению научной рациональности очевиден: социум - научное сообщество, социально-осмысленная цель - истинное знание о мире. Научное сообщество принимает некоторую систему правил, норм и эталонов, надеясь с их помощью достичь истины, поэтому называет эту систему рациональностью. Если разные научные сообщества принимают различные рациональности, преследуя одну и ту же цель, то они могут выглядеть друг для друга иррациональными. Какая из соперничающих ра- циональностей "рациональная на самом деле"?

В ситуации выбора приходится полагаться на веру в принимаемую рациональность, довериться авторитету научного сообщества. Именно такой совет дает АЛ.Никифоров: "Бороться следует за ту теорию, в истинность которой вы верите, - это единственное рациональное поведение с точки зрения науки... Пусть, защищая отброшенную теорию, в истинности которой вы убеждены, вы будете выглядеть иррационалистом в глазах сторонников победившей теории, в глазах всего научного сообщества, принявшего эту теорию. В своих собственных глазах вы рационалист. И когда дальнейшее развитие познания приведет к новой переоценке ценностей, вас могут назвать единственным рационалистом в период господства иррационализма"96.

Блажен, кто верует... Трижды блажен, кто борется за свою веру, Но ведь нужны и объективные основания, иначе это уже не доверие к авторитету науки, а нечто сродни религиозному фанатизму!

"Наличие сосуществующих, конфликтующих или сменяющих друг друга рациональностей, так же как и признание того, что непонятые или отвергаемые рациональности не становятся от этого менее рациональными, не должно вести к историческому релятивизму, - продолжает А.И.Ракитов. - Оценка того или иного вида рациональности должна осуществляться не только с точки зрения ценностей и целей, для достижения которых созданы были соответствующие наборы правил, эталонов и норм, но и с точки зрения их адекватности объективным закономерностям природы и социально-экономического развития"17. Это важный момент. Чтобы именоваться рациональностью, целесообразность системы норм должна быть дополнена адекватностью "законам природы и развития общества". Но что значит для правил, норм и эталонов "быть адекватным" в этом смысле?

А.ИРакитов рассматривает "правила как особую форму знаний об объективной действительности, а именно как знание о системах действий и деятельности"18. Если правила - знания, то они могут быть истинными или ложными. Истинные правила (рациональность) - те, применение которых "адекватно", то есть приводит к успеху. Успешность действий ведет к их повторяемости, "цикличности", в них видят отражение объективных закономерностей. Следовательно, рациональность - это истинность норм рациональности.

Но мы уже признали "наличие сосуществующих конфликтующих или сменяющих друг друга Рациональностей". Значит, мы должны либо признать множественность истинных рациональностей (тогда, как быть, если одна из них противоречит другой?), либо заявить, что истинной может быть "на самом деле" только одна рациональность, прочие же следует считать только претендентами на истину. А пока истина не установлена, все претенденты имеют равные права. Сторонникам одного из них остается вновь обратиться к Вере в Рациональность, поворачивая свой корабль в сторону ненасытной Харибды.

Именно так и поступает, например, Х.Патнем. Рациональность, по его мнению, имеет двойственную природу. С одной стороны, она не существует вне конкретно-исторических и культурно-обусловленных форм, с другой же стороны, она является регулятивной идеей, которой мы руководствуемся, когда подвергаем критическому разбору любые формы своей деятельности и познания. Обе эти стороны едины, и в способе, каким Х.Патнем их объединяет, легко угадываются идеи Ч.Пирса: абсолютная ( и потому недостижимая в любом конечном исследовании) истина является "регулятивной идеей", идеалом; что же касается истинности какой-либо данной теории, то этот вопрос решается коллективным приговором ученых: истинным признается то, относительно чего в настоящее время нет достаточно веских сомнений19. Х.Патнем трансформирует эти идеи: идеал истины - это идеал рациональной приемлемости (warranted asscrtability), некое совершенное состояние теоретической системы, к которому как к регупятиву устремлены "конечные", наличные формы рациональной приемлемости, обусловленные конкретными ситуациями употребления языка, коммуникации, практической применимости знания и нр.

Ясно, что при таком подходе всякое наличное состояние рациональности - это некое множество критериев, принятых в науке, причем для конкретных оценок могут применяться различные критерии; истина, как и рациональность, плюралистична. "С моей точки зрения, - пишет Х.Патнем, - истина, как понятие, не имеет иного содержания, кроме правильной применимости суждений (при благоприятных условиях). Вы спросите, каковы же эти благоприятные условия? Их слишком много, и я не могу выразить их в некоторой обобщаюіцей теории. Истина так же плюралистична, неоднозначна и огкрыта, как мы сами"97.

Но признание "плюрализма истины" - еще более резкий креп к релятивизму, чем допущение "плюрализма рационалыюстсй"!

Учитывая это, можно в качестве цели научного познания указать нечто менее обязывающее. Например, можно остановить выбор на "наиболее существенном" критерии из множества, образующего рациональность, объявить соответствие этому критерию Целью и оценивать результаты научной деятельности и саму деятельность по степени близости к этой Цели.

Подобную стратегию предлагает И.С Алексеев: "...рациональность науки будет заключаться в согласованности отдельных элементов знания. Именно согласованность будет выступать в качестве основной характеристики идеала организации знания, к которой как к цели должна стремиться деятельность по его получению"98. Так рациональность становится синонимом достигнутой согласованности, а теория научной рациональности должна заняться выяснением типов и уровней согласованности элементов знания в теоретической системе, согласованием самой системы с экспериментальными данными, согласованием различных теорий в рамках дисциплины, согласованием дисциплин в междисциплинарных программах и, наконец, согласование всей науки с прочими подсистемами человеческой культуры.

Эта концепция обобщает методологические критерии "внутреннего совершенства" и "внешнего оправдания", выдвигавшиеся АЭйнштейном для оценки научных теорий: согласован- ность элементов научного знания на всех уровнях вплоть до социокультурного и согласованность этого знания с эмпирическими данными. Если это обобщение взять за универсальный критерий рациональности в на^ке, то ясно, что ни одно конкретно-историческое состояние науки и научного знания этому идеальному критерию не удовлетворяет. Любая теория - от узкоспециальных до фундаментальных - сталкивается с "аномалиями" и "контрпримерами", ученые используют альтернативные теории, не согласующиеся друг с другом, но позволяющие согласовать различные классы фактов; объяснения одного и того же наблюдения на основе различных теорий могут не согласовываться и даже быть "несоизмеримыми"... Означает ли это, что реальная наука нерациональна? Или же ее следует считать "относительно рациональной" в той степени, в какой она приближена к идеалу согласованности? Корабль методологии входит в тень Сциллы...

Далее спросим: рационально ли поступает ученый, рассогласовывающий в высшей степени рациональную теорию, например, обнаруживая и исследуя "аномалию", вводящий добавочное допущение, необходимое для согласования с аномальным фактом, но нарушающее согласованность с другими теориями или даже с существующей картиной мира? Утвердительный ответ предполагает допущение: любое "рассогласование" научного знания рационально в том и только в том случае, если оно временно, инструментально, является средством для достижения более полной согласованности внутри теории или между теориями и то есть Но это значит, что научная деятельность рациональна только "задним числом", то есть когда достигнута эта самая "более полная согласованность" (впрочем, понятия "более" и "менее" здесь требуют каких-то серьезных уточнений!).

Кроме того, если признать, что согласованность элементов научного знания (то есть понятий, теорий, суждений и то есть) с экспериментальными данными в гносеологическом отношении может быть истолкована как "истинность" этих элементов (именно так рекомендует "классическая" концепция истины!), то наше рассуждение о научной рациональности вернулось на уже пройденную тропу...

Можно попытаться установить некоторую иерархию целей научной деятельности, в которой согласованность или логичность не окажутся главенствующими. Рациональность будет по-прежнему пониматься как Целесообразность, но абсолютной Рациональностью будет та, которая является целесообразной по отношению к Высшей Цели, а прочие рациональности- целесообразности, соотнесенные с более низкими целями, будут лишь относительными.

Примерно такая стратегия намечена И.Т.Касавиным. "Рациональность всякой деятельности, - пишет он, - состоит в ее способности наиболее эффективно и с наименьшей затратой сил удовлетворять некоторую социальную потребность", а "некоторая потребность является рациональной, если ее удовлетворение способствует социальному прогрессу, нерациональной - если она не имеет к нему реального отношения, и иррациональной - если она противоречит ему"99. Речь идет о рациональности как таковой, и переход к научной рациональности не вполне ясен, ибо научная деятельность удовлетворяет различным социальным потребностям, в том числе и нерациональным, и даже иррациональным. Отсюда неизбежно следует, что рациональная наука вполне способна давать нерациональные результаты. Именно этот вывод, как мы помним, вызывает сомнения в рационализме и рациональности вообще. Поиск "адекватного воплощения" Рациональности в таком случае должен переключиться с исследования критериев научности на исследование критериев социального прогресса. Тема эта достойна самого серьезного внимания. Однако, рискну утверждать, что попытки найти универсальные критерии общественного прогресса натолкнутся на трудности, еще более значительные, а опасность релятивизма возрастет.

Возможно, поэтому И.Т.Касавин впоследствии значительно меняет свой подход к проблеме рациональности. На Звенигородской теоретической конференции по проблеме рациональности в познании и деятельности (1987 г.) он называл рациональность "чем-то необозначимым", текучим, чему мы безуспешно пытаемся навязать готовые формы; границы рациональности не могут быть определены заранее, ибо рациональность представляет собой диспозиционное понятие-проблему, выражающее не свойства некоей реальности, а лишь отношение к ней. Рациональность - это то, над чем задумываются лишь в момент кризиса стандартов деятельности, мышления, социальных ориентаций, ценностей и так далее100.

Я вполне согласен с тем, что рациональность - это проблема, не допускающая априорных решений. Именно это показывает неудача различных вариантов "абсолютистской" стратегии. Нет спору, что эта проблема наиболее остро встает в периоды духов- ных кризисов. Но из отсутствия "готовых решений" этой проблемы нельзя делать заключение о невозможности решений вообще. А если они возможны, то задача методологии и философии как раз и состоит в определении этих возможностей.

"Необозначимость", текучесть понятия "рациональности", тщетные попытки найти для корабля методологов надежную критериальную гавань, пройти мимо Сциллы и Харибды, вызывают сомнения в необходимости и даже полезности самого этого понятия.

«Выражение "рациональность", как бы ни было оно естественно, с логической точки зрения, - пишет А.Мотыцка, - я считаю не только излишним, но утверждаю также, что оно вредно, и не только потому, что неточность, неопределенность, многозначность термина считаются его логическими недостатками, но прежде всего потому, что из-за этих недостатков словечко "рациональность" провоцирует философов на размышления и поиски, ведущие в тупики и методологические капканы»101.

Не лучше ли отказаться от этого понятия, а в тех случаях, когда традиция философствования побуждает к анализу противопоставлений "рационального" и "иррационального", заменять его более ясными и менее обязывающими терминами: логичность, целесообразность, простота, эффективность, согласованность и так далее, и тому подобное?