<<
>>

АПОФТЕГМЫ

1.

Оп говорил, что богатство — это блевотина судьбы (Стобей. Антолог., XCIII, 36). 2.

Кипический философ Мопим утверждал, что лучше быть слепым, чем невежественным.

Слепой может угодить в яму, невежда — в пропасть преступлений (Извлечен, из Флорсптийского кодекса Иоанна Дамаскина у Сто бея. Антолог. — Майпеке, т. 4, с. 201; ср.: Иоанн Дамаскин, 2, 88).

ТЕЛЕТ

ДИАТРИБЫ I. О явлении и сущности1

Говорят, что казаться справедливым лучше, чем быть им. Тогда, значит, лучше казаться хорошим, чем быть им? —

Конечно. —

Разве хорошие актеры искусно играют потому, что кажутся хорошими актерами, а не потому, что в самое деле такие? —

Благодаря тому, что они действительно такие. —

А кифареды хорошо играют па кифаре потому, что так только кажется, пли потому, что так опо и есть? —

Благодаря тому, что они в самом деле хорошие музыканты. —

Ив остальном люди совершают добрые поступки потому, что считаются добрыми, или потому, что они действительно таковы? —

Потому что они действительно такие. Свойства, благодаря которым люди хорошо живут, более ценны, чем те, из-за которых они не в состоянии хорошо жить. Таким образом, пожалуй, лучше оказаться в действительности хо-

12*

рошим, чем только казаться; лучше также быть справедливым, чем казаться, ибо только тот действительно хорош, кто справедлив, а не только кажется справедливым. —

Ну, а как обстоит дело с остальными благами, которые кажутся людям таковыми? Ты предпочитал бы обладать ими или воображать, что обладаешь? Владеть или казаться владельцем? Далее, ты предпочел бы действительно видеть или только казаться зрячим? Быть в действительности здоровым или только казаться им?2 Быть в самом деле сильным или казаться? Быть богатым и окруженным друзьями или казаться таким? А в отношении душевных качеств? Что лучше — быть разумным или казаться? Обладать душевным спокойствием или казаться спокойным? Быть по-настоящему отважным, бесстрашным, мужественным или только казаться? Быть или казаться справедливым? —

Но я скорее предпочел бы казаться храбрым, чем быть им. —

Разве храбрый человек не бесстрашен и спокоен, если только оп действительно храбрец? Почему же ты все-таки хочешь только казаться отважным, а не быть им? —

Тогда меня будут уважать. —

Да, тебя поставят впереди всех и потребуют, чтобы ты участвовал в поединке, станут хитрить, подстраивая, чтобы жребий пал именпо на тебя, а когда он выпадет, будут радоваться, как в случае с Аяксом3.

В каком же положении ты, будучи трусом, окажешься, когда столкнешься с опасностью? А когда попадешь в плен и тебя примут за храбреца, на твои руки и ноги наденут тяжелые цепи и пытать тебя будут в оковах. Ты будешь говорить правду, по никто тебе не поверит. Будут думать, что ты насмехаешься, потому что притворяешься стойким и несгибаемым. Вот смотри, что тебе придется претерпеть, если ты только станешь делать вид, будто храбр и вынослив, ибо одно ты выдвигаешь на передний план, а другое скрываешь, подобно тому как это делают риторы.

II. Об автаркии4

Как хорошему актеру надлежит искусно играть ту роль, которую ему поручает в своей пьесе драматург, так и хорошему человеку следует уметь сыграть роль, назначенную ему судьбой. Ведь и она, утверждает Бион, как некий поэт: одному дает роль протогониста, другому — девтерогониста, одному — роль царя, другому — бродяги-нищего. Будучи на вторых ролях, не стремись играть героев. В противном случае ты совершишь нелепый поступок5. Ты умеешь хорошо приказывать, я — повиноваться, — продолжает оп. Ты хорошо воспитываешь многих, а я — одного лишь вот этого мальчугана. Ты богат и щедр, я же смело беру у тебя, пе раболепствуя, не пресмыкаясь, не жалуясь па свою судьбу. Ты разумно пользуешься своим большим достояпием, ая- малым.

Ведь, говорит Бион, пе только большое богатство пас кормит и не только им можно благоразумно пользоваться, а малый и скромный достаток будто бы уж нельзя исполь- вовать целесообразно и непритязательно. Поэтому, продолжает он, если бы вещи, как мы, люди, обладали даром речи и могли защищаться, разве пе заговорили бы они, подобно рабу, который, найдя убежище в храме, онравдывается перед господином: «За что ты преследуешь меня? Разве я у тебя что-нибудь украл или но выполнял всех твоих приказаний? Может быть, я не приношу тебе назначенный оброк?»

Так и Бедность, пожалуй, ответит па упреки, адресованные ей: «Что ты против меня имеешь? Разве из-за меня ты лишился чего-нибудь хорошего? Благоразумия, справедливости, мужества? Может быть, ты нуждаешься в чем-нибудь необходимом? Разве, куда пи пойдешь, не полным-полно всякой зелени или в источниках иссякла вода? Разве в моем обществе нельзя испытывать радости? Разве ты не наблюдал, как мурлычит старушка, грызя свою корочку? Когда ты испытываешь голод, пе я ли даю тебе дешевую и простую пищу? Разве голодный человек пе получает наслаждения от еды и пе менее всего нуждается в приправах? А тот, кто испытывает жажду, пе пьет в сладость и лишь томится в ожидании редких паиитков? Может быть, голоден тот, кто хочет съесть пирожпое, или жажда томит того, кто выпил бы дорогого хиосского вина?с Разве ко всему этому стремятся люди не из-за распущенности? Разве я, Бедность, не представляю тебе бесплатное жилье: зимой — бани, летом —храмы? Где еще найдешь такую полную воз духом и великолепную летнюю резиденцию, как я здесь, в Парфеноне? — спрашивает Диоген»» 7. Если бы такую речь произнесла Бедность, что бы ты мог па это возразить? Я бы, по крайней мере, онемел.

Но мы скорее склонны считать виновными всех и вся — старость, бедность, первого встречного, день, час, место, но только не собственное упрямство и глупость. Поэтому, говорит Диоген, он слышал, как Порок обращался сам к себе с упреком:

В этом никто не виновен, — лишь я во всем виноватый8.

Но большинство слепо обвипяют не самих себя, а обстоятельства. Бион же говорит: «Так случается, когда имеешь дело с тварями: неловко дотронешься — последует укус; если змею схватить посредине, она тебя укусит, если же ухватиться за шею, то ничего пе будет». Так, говорит он, и с обстоятельствами: если па них напасть, исход будет печальным, а если ты ухватишься за них, как Сократ9, то ничего дурного пе случится. В противном случае тебе придется плохо, и вовсе не из-за обстоятельств, а вследствие твоего собственного характера и твоих ложных взглядов.

Поэтому пе следует пытаться изменить обстоятельства, а лучше самому подготовить себя к любому обороту событий, как это делают моряки. Ведь они не прилагают усилия к тому, чтобы изменить ветры или состояние морей, но готовятся к тому, чтобы примениться к ним. Море спокойно — налегают на весла. Ветер по курсу — поднимают паруса. Подул противный ветер — паруса свертываются. Так п ты. Приспосабливайся к обстоятельствам. Постарел — не строй из себя мальчика. Слаб — не старайся казаться сильным, но поступай по примеру Диогена. Когда однажды он себя неважно чувствовал, а какой-то человек толкнул его и хотел сбить с ног, он все же пе упал и, указав на колонну, сказал: «Милейший, вот припимайся за нее и сваливай!»

Ты беден — не старайся жить, как богач, а поступай так, как при изменении погоды: попутный ветер — поднимай паруса, враждебный — опускай. Так нее действуй в соответствии с обстоятельствами: богат — распускай паруса; беден — сворачивай. Но, к сожалению, мы не умеем довольствоваться наличным, пока для нас так много значат жизненные удобства, работу же мы считаем позором, а смерть — худшим из зол. Если же достичь того, чтобы и удовольствия презирать, и к трудам не относиться с предубеждением, быть равнодушным к славе и бесславию и емерти не бо- яться, тогда можно поступать как угодно и не причинить себе боли.

Поэтому, как уже говорилось, я не понимаю, каким образом в самих обстоятельствах может заключаться что-нибудь неприятное — в старости, бедности, изгнании.

Хорошо говорит Ксенофонт: «Если я покажу тебе двух братьев, наследовавших равное состояние, но одного живущего в нищете, а другого — в довольстве, не ясно ли станет, что здесь виной вовсе не деньги, а нечто совсем другое?» 10 Поэтому, если я покажу тебе двух стариков, двух бедняков, двух изгнанников, но один из них живет в полном спокойствии и благополучии, а другой — в постоянпой тревоге, не яспо ли, что тут виной не старость, не бедность, не изгнание, а нечто совсем иное?

А вот как обошелся Диоген с человеком, который жаловался на дороговизну в Афинах. Он взял и повел его в парфюмерную лавку и спросил, сколько стоит флакончик кипрского масла. «Мину», — ответил хозяин. «Да, дорогой город Афины!» — воскликнул Диоген. Тогда он повел этого человека в харчевню и спросил, сколько стоит тарелка супа. «Три драхмы». — «Что и говорить, дорогой город», — возмутился Диоген. Потом он справился о цене тонкой шерсти и стоимости овцы. «Мина», — ответили ему. «Дорогой город! — снова воскликнул он. — Теперь посмотрим, что тут», —и подвел его к продавцу бобов. «Почем мера?»— «Грош», — ответил торговец. «Дешевый город!» — заметил Диоген. Подошел к продавцу смокв. «Два гроша». — «Ну, а миртовые ягоды?» — «Два гроша». — «Поистине дешевый город Афины!» Следовательно, не город дорог или дешев, а оп кажется дорогим или дешевым в зависимости от образа жизни. В одпом случае — дешевым, в другом — дорогим. Точно так и в остальном. Поступаешь разумно, все кажется простым и легким, неразумно — все кажется тяжелым.

— Но все же, сдается мне, в бедности есть нечто тяжкое и обременительное, и скорее, пожалуй, пужно больше уважать того, кто спокойно переносит бедную старость, чем старость в богатстве. — Но что плохого п обременительного в бедности? Разве Кратет и Диоген пе были бедняками? Разве бедность была им тяжкой, когда они избавились от тщеславия и научились питаться дешевой пищей и просить подаяния? Тебя постигла беда, и ты кругом в долгах. «Бобы собирай и моллюсков.. .» — советует Кратет.

Поступай так и легко одержишь победу над бедностью.

Почему, скажи мне, нужно больше ценить того, кто спо- койпо проводит старость в бедности, чем богатого старика? Ведь не так легко узнать, что собственно такое богатство и бедность. Много стариков достаточно богаты, а все недовольны. Есть, впрочем, и бедняки недостойные, жалкие и ничтожные. Одному нелегко пользоваться богатством и в то же время оставаться свободным и независимым, а другому — быть бедным и благородным. Перед каждым из них стоит одна и та же задача: кто умеет разумпо пользоваться многим, тот сумеет справиться и с малым. И если это удается бедным, то нужно продолжать жить, если же нет, то легко уйти из жизни, как уходят с праздника.

Бион говорит: «Подобно тому как мы покидаем квартиру, когда хозяин, сдавший нам ее, не получает своевременно плату и отнимает ключи от дверей, забирает посуду и не дает пользоваться колодцем, так же мы покидаем наше бренное тело, когда природа, сдавшая нам его в аренду, отнимает зрение, слух, руки, ноги. В этом случае я по собираюсь задерживаться в мире и уйду, словно с пира, ничуть не расстраиваясь, из жизни, когда пробьет мой час, и мпе скажут: „Взойди на корабль!" Подобно тому как опытный актер мастерски играет и в начале пьесы, и в середине, и в самом конце, так и мудрый человек хорошо проживает начало своей жизни, середину и достойно встретит свой конец. Когда мой плащ превращается в лохмотья, я бросаю его и больше не надеваю.

Так и жизнь, когда она уже ничего не стоит, я не влачу ее и не цепляюсь за нее, но покидаю ее, если уж пе в силах быть в ней счастливым. Так поступил и Сократ. Ведь он вполне мог, если бы захотел, убежать из тюрьмы, но, когда судьи предложили ему заплатить денежный штраф, он не обратил на это предложение никакого внимания, а захотел, чтобы его почтили бесплатным кормлением в Пританее11. Из трех отпущенных ему па приготовление к смерти дпей он в первый же день выпил яд, не дожидаясь последпего часа третьего дня и захода солнца.

В первый же день совершенно спокойно, как рассказывает Платон 12, без содрогания, не изменившись ничуть в лице, не побледнев, но даже весело и мужественно взял чашу и выпил одпим глотком весь яд. Выплеснув остаток, как при игре в коттаб, он протянул чашу и сказал: «За твое здоровье, мой Алки- виад!» 13

... Сократ спокойно переносил также дурной нрав своей жены и не раздражался, когда она громко бранилась. Когда же Критобул спросил его: «Как ты только терпишь такую сожительницу?» Он, в свою очередь, спросил его: «А как ты — своих гусей?» — «Какое мне дело до гусей?» — удивился Критобул. «Так вот и я обращаю на нее не больше внимания, чем па гусыню!»14 Когда в другой раз Сократ пригласил Алкивиада на завтрак, а Ксантиппа, проходя мимо, в сердцах перевернула стол, оп пе огорчился и не закричал: «Что за безобразие!» — чтобы своими сетованиями устыдить ее, а просто собрал все упавшее со стола и попросил Алкивиада снова поставить на место. Тот сделал вид, что не слышит, и сидел смущенный, отвернувшись от стыда. Тогда Сократ сказал: «Выйдем на улицу. Кажется, Ксантиппа сегодня вымещает па нас свое дурное настроение».

Несколько дней спустя он сам завтракал у Алкивиада, как вдруг налетела огромпая птица и перевернула блюдо с едой. Сократ отвернулся, как бы испытывая стыд, и перестал есть. Тогда Алкивиад засмеялся и спросил: пе потому ли он пе завтракает, что пролетела птица и все свалила. Он ответил: «Конечно. Ведь паканупе, когда Ксантиппа перевернула стол, ты не захотел есть, так теперь, думаешь, я стану есть, когда птица перевернула блюдо? Может быть, ты полагаешь, что она чем-нибудь отличается от глупой птицы? Если бы свинья перевернула стол, ты не стал бы сердиться, — продолжал он. — А если бы это сделала жена с правом свиньи, то не потерпел бы?»

III. Об изгнании16

Человеку, думающему, что изгнание отрицательно влияет на умственные способности, было бы, как мне кажется, полезпым привести сравнение из области искусств.

В самом деле, во время пребывания на чужбине человек пе начинает хуже играть па флейте и не разучивается исполнять свою роль в театре. Так же обстоит дело и со способностью принимать правильные решения. А тому, кто считает изгнание вредным по какой-либо другой причине, нужно только напомнить слова Стильпона 16, о которых я уже раньше вспоминал: «Каких, по твоему мпепию, благ лишает человека изгнание — духовпых, телесных или внешних? Может быть, оно лишает его благоразумия, способности правильно мыслить или делать добрые дела?» — «Конечно, нет». — «Тогда, возможно, оно отнимает у него мужество, чувство справедливости или еще какую-нибудь добродетель?» — «Нет», — «Может быть, что-нибудь из телесных благ? Но разве на чужбине нельзя быть таким же здоровым и сильным, обладать таким же острым зрением и слухом (а иногда даже более острым), как на родине?» — «Конечно, можно». — «Не внешних ли благ лишаются люди в изгнании? Но разве мы не наблюдали, что у многих, после того как опи становились изгнанниками, дела в создавшихся обстоятельствах складывались гораздо лучше? Разве Феникс, изгнанный Лмиптором из Долопии, пе бежал в Фессалию?»

И пришел я во Фтию, овец холмистую матерь,

Прямо к Пелею-царю. И меня он, прппяв благосклонно,

Так полюбил, как любит родитель единого сына,

Поздно рожденного старцу, наследника благ его многих.

Сделал богатым меня и народ многочисленный вверил 17.

И всем известный Фемистокл сказал: «Дети, мы погибли бы, если бы не погибли»18. Подобных примеров сколько угодно. Каких же благ лишает человека изгнание, причиной каких песчастий оно является? Что касается мепя, я этого не знаю. Это мы сами часто себя закапываем, независимо от того, находимся ли мы в изгнании или на родине. —

Тебя по поставят у власти, ты не будешь пользоваться доверием и свободой слова. —

Но некоторые изгнанники становятся начальниками городской охраны па службе у царей и даже правителями целых народов, получая богатые подарки и доходы. Разве изгнанный из Италии известный Ликин не был у нас губернатором и не стал доверенным лицом Антигопа, а мы, находясь у себя дома, не подчинялись ли приказам Ликина? Ну а Гиппомедоп из Лакедемона 19, которого поставил ныне правителем Фракии Птолемей, или афипяне Хремонид и Главкон20, разве они не его ближайшие помощники и советники? Это тебе пе какие-нибудь примеры из древпей истории, а наша действительность. И разве в конце концов его пе поставили во главе огромного флота и не доверили громадную сумму денег, которой он мог распоряжаться по собственному усмотрению? —

Но в своей собственной стране изгнанники не могут стоять у власти. —

Да, но этого пе могут делать и женщины, которые сидят дома, и дети, и вот эти мальчики, и глубокие старики. Но разве они от этого страдают? Может быть, они огорчаются из-за того, что они не евнухи и поэтому не участвуют в свите матери богов Кибелы? Не все ли равно — быть правителем или жить как частный человек? Ты правишь многими (или пемногими) взрослыми, а я руковожу несколькими детьми и в конце концов просто осуществляю власть над самим собой. Ведь одним и тем же опытом овладевают как многие, так и каждый в отдельности: и государственный деятель, п тот, кто берется построить дом, и на чужбине, и дома. Одна и та же рассудительность нужна как правителю государства, так и частному лицу. —

Что будет, коли я не стану править, а буду жить частной жизиыо? —

Но ты не сумеешь вести частную жизнь. —

Л я и сейчас не могу, папример, участвовать в празднике Фесмофорий, как женщины — в празднествах Эниалия, пикто также пе может войти в святилище храма, но если кто-нибудь станет печалиться по этому поводу, разве это не было бы ребячеством? Подчас я не могу попасть в гимна- сий, но, придя в бапю, я намазываюсь тем же самым маслом для борцов, как и раньше в гимнасии. Так и в данном случае. Понимая, что здесь мне недоступна частная жизнь, я переселяюсь и живу в другом месте. Подобпо тому как, перейдя с одного корабля на другой, можно и на нем совершить удачное путешествие, так, сменив один город на другой, я могу и там быть счастливым. Таким образом, для меня не такое уж большое несчастье или позор не жить среди дурпых людей. Разве это мой позор, а пе тех, кто изгнал меня, хотя я честен и справедлив?

Неплохо эта мысль выражена Филемоном. Однажды он поставил на сцене свою пьесу и возвращался домой. Некоторые из встречных вежливо говорили ему: «Какой хороший день был у тебя сегодня, Филемон». На что он отвечал: «Вы говорите так, потому что только сейчас увидели мою комедию. Но я всегда пишу хорошие пьесы». —

Разве это не позор, когда тебя изгоняют дурные люди? —

Что же, ты бы предпочел быть изгнанным достойными людьми? Или пе таков смысл твоего вопроса? Ведь добропорядочные люди никого пе изгоняют бессмысленно и несправедливо. В противном случае они не были бы добропорядочными. — Тогда не позорно ли, что такие люди открыто или тайно голосуют против тебя? — Это пе твой позор, а тех, кто устраивает по такому поводу открытое или тайное голосование. Если бы, например, отпустив прекрасного врача, они выбрали на его место аптекаря и поручили бы ему дело государственной важности, то, как ты думаешь, это было бы позором и бедой врача или тех, кто участвовал в выборах? —

Но как пе считать песчастьем по крайней мере то, что человек, так много сделавший для родины, вынужден видеть в ней только дурное и бранить за неблагодарность? — Но как же можно назвать несчастьем, когда человек узнает правду, которой он прежде не знал? Может быть, даже скорее это счастье, если позволено так сказать? Ты, пожалуй, будешь благодарен, узнав, что твоя жена негодяйка и злоумышленница, о чем раньше ты и пе догадывался, а раб, сбежавший от хозяина, к тому же еще и вор, ибо впредь сможешь их опасаться. Поэтому, узнав, что родина несправедлива к тебе и неблагодарна, разве ты будешь считать себя несчастным, а не станешь испытывать благодарность? —

Все же, несмотря на сказанное, мне кажется чем-то прекрасным жить там, где родился и вырос. —

Даже если дом, в котором ты родился и вскормлен, прогнил, протекает и обветшал? Разве ты не пересел бы с корабля, на котором родился и плавал с детства, если бы он был только утлым суденышком и тебе приходилось бы буквально разорваться, работая веслами, на другой —- два- дцативесельный, более надежный и удобный? Над тобой смеются — ты с Киферы, ты с Микония, а ты вот с Бель- бины211! И тем не менее продолжают твердить: великое дело — жить там, где родился и вырос, хоть большинство городов почти полностью уничтожены, а жители — нечестивцы. —

Прекрасна и мила родина уже сама по себе. —

Но многие бранят тебя за то, что ты метэк:

Ты здесь родился, вырос, но не раб ли ты?

Ты восхищаешься основателем Фив Кадмом22, а меня, если я не имею прав гражданства, презираешь? Восхваляя Геракла как величайшего героя, разве мы считаем позором то, что он метэк, ибо, изгнанный из Аргоса, жил в Фивах как чужеземец. Спартанцы пе считают это позором, и человека, участвующего в походе и честпо выполняющего свой долг, будь он чужеземец или илот, почитают наравне с лучшими, а труса, пусть он будет даже из царского рода, причисляют к илотам и не допускают к управлению государством. —

А пе позорно ли быть погребенным пе па родине? —

Но как может быть позором то, что часто случается даже с самыми доблестными мужами? И разве можно назвать почетной привилегией то, что легко достается самым дурным из людей? Сократа хвалят, когда, порицая афинян, он иронизирует: «Стратеги, которыми они так гордятся, покоятся в чужой земле, а позор демократии — па государственном кладбище» 23. И несмотря па это, быть похоропеп- пым вдали от родины позорно, а на государственном кладбище почетно? Метко ответил один аттический изгнанник, когда кто-то корил его: «Тебя похоронят вдали от родины, как нечестивых афинян в Мегарах». — «Нет, как благочестивых мегарцев в Мегарах», — возразил он. И вообще, какая тут разница?! Разве, как говорит Аристипп, путь в Аид не повсюду один и тот же?24 Даже если тебя совсем не похоронят, что тебе до того? Борьба за погребение, напоминает Бион, породила много трагедий. Так, Полиник просит:

Меня земле предайте, мать и ты, сестра, В отчизне милой. Граждан убедить должны Мне разрешить покоиться в родной земле, Хоть возмутил я всех и.многих погубил26.

Но если тебя не схоронят в земле отцов, а могила твоя останется в чужой стране, что за беда? Разве лодка Харона перевозит в Аид только из Фив?

Покой найти в земле родной — нет выше благ2б.

Ну, а если не найдешь покой, а останешься без погребения, что тебе до того? Какая разница — сожгут ли тебя на костре или собаки сожрут, станешь пищей для воронья на земле или для червей в земле?

Закрой глаза мои своей рукой, о мать моя!27

А если не закроет тебе глаза и ты умрешь с открытыми глазами и разинутым ртом, что в том страшного? Разве тем, кто умирает в море или па полях сражений, кто-нибудь закрывает глаза? Мне, по крайней мере, все это кажется какой-то игрой... Мы боимся смотреть на труп и прикасаться к пему, [египтяне же] бальзамируют его и хранят дома как нечто прекрасное и даже берут трупы в залог28. Так их обычаи отличаются от наших.

IV А. О бедности и богатстве20 —

Обладание богатством, как мне кажется, избавляет людей от недостатка и нужды. —

Каким это образом? Разве ты не видишь, что некоторые люди, владеющие, как кажется, немалым богатством, не пользуются им из-за грязной жадности и уподобляются Приаму, который не захотел сидеть в кресле, хоть

много их в комнате было30,

и сел на землю,

катаясь в пыли31.

Есть такие люди, которые, несмотря на то что у них много всякого добра, по скупости ни к чему не прикасаются, а мыши и муравьи у них больше изгрызают, чем они потребляют сами. Так и Лаэрт, один со старой служанкой удалившись в деревню, мучается и чахнет, в то время как женихи истребляют его добро32. Так и Тантал, как рассказывает поэт33, стоит в озере, а над головой у него висят плоды, но, как только

воды захлебнуть порывался

или сорвать плоды, озеро высыхало и

разом все ветви дерев к облакам подымалися темным.

Так скупость и безнадежность у некоторых людей вырывает и вино, и хлеб, и фрукты и забрасывает, правда, не «к облакам потемневшим», а часть — на рынок, часть — в лавки, люди же, хоть и испытывают сильную жажду и голод, ни к чему не прикасаются. Но, если такого скрягу кто-нибудь пригласит, тут-то он угостится на славу; из своих богатств другому он ничего не уделит, да и сам, как бы ни томился, мучит себя воздержанием. Человека, который попытался бы лишить его имущества, он сочтет своим злейшим врагом. Себя же самого не считает своим врагом, хотя и лишает себя всего.

По-моему, древние34 удачно высказывались по этому поводу: то, что не освобождает человека от ненасытности, скупости и чванства, то не может освободить его от пужды и недостатка, которые сами по себе не освобождают от пе- насытности, скупости и чванства, ибо не могут изменить характер человека. Во всяком случае, характер благоразумных людей не меняется под влиянием бедности, когда из богатых они становятся бедными. Скорее, как мне кажется, можно сказать, что приобретение богатства изменяет цвет кожи, рост или взгляд, чем характер. До тех пор пока человек будет непасытен, жаден, кичлив и труслив, до той поры оп будет испытывать нужду и недостаток. —

Но как люди могут испытывать недостаток в том, чем они владеют? —

А как менялы нуждаются в деньгах, хотя у них есть они? — спрашивает Бион. Потому, что то, чем они распоряжаются, им пе принадлежит. Так и эти люди не властны над тем, что имеют. Если тебе дадут что-пибудь па минутку, и ты не можешь им воспользоваться, это ведь то же самое, что и совсем пе иметь. Какая разпица — вовсе не иметь или иметь так, как форкиды, у которых, согласно легенде, глаз был на спине, и поэтому они натыкались на заборы или падали в канавы и грязь, потому что они не могли ничего видеть перед собой, а Персей похитил у них и этот глаз? 35 Какая разпица — не иметь пищи или иметь такую, которой пельзя воспользоваться [так, например, сирийцу нельзя есть] рыбу36 или голубей, в Египте не стапут есть собаку, у греков — человеческую голову. Ведь все равно будет нуждаться в пище и тот, кто имеет подобную еду, и тот, кто не имеет ее вовсе. Тогда что за толк в таком обладании?

Скажем, у тебя есть деньги, по ты ими не пользуешься из-за грязной и трусливой скупости. В этой связи неплохо говорили древние; у одних есть средства, а у других — имущество37, ибо одни ими пользуются, а другие только имеют, но и сами к ним не прикасаются, и с другими не делятся38.

И как нельзя касаться имущества, когда царь или правитель опечатывает его, так скупость и безнадежность опечатывают имущество таких людей и не дают к нему прикоснуться. Так они и живут в нужде и недостатке, стремясь обладать многим, но пользоваться им не в состоянии. Поэтому Кратет [Сократ?] на вопрос одного человека: «Какую пользу я получу от занятий философией?» — ответил: «Сумеешь легко развязать свой кошелек и дать другому все, что захватит там рука, а не так, как теперь, вертя его в руках, дрожа и медля, будто тебя паралич схватил. Полой твои кошелек или пуст, тебе будет безразлично, и ты не станешь страдать из-за этого. Захочешь потратить деньги, то сделаешь это с легким сердцем. Ничего не имея, пе станешь желать большего, а будешь жить, довольствуясь тем, что есть (arcoumenos tois parousi), не стремясь к тому, чего нет, не огорчаясь из-за сложившихся обстоятельств».

Если кто-нибудь хочет сам освободиться от нужды и недостатка или другого освободить, пусть не гонится за богатством ни для себя, ни для другого. Потому что это было бы похоже на то, говорит Бион, как если бы кто-нибудь, желая избавить от болезни страдающего водянкой, не стал бы его лечить, а предоставил бы в его распоряжение источники и реки. Больной скорее будет пить, пока не лопнет, чем избавится от жажды, а тому все будет мало, пока он не освободится от ненасытпости, тщеславия и суеверий. Поэтому если ты хочешь избавить своего сына от нужды и бедности, то не посылай его к Птолемею39 зарабатывать деньги. От него он вернется к тебе, прихватив с собой еще и чванство, и ты ничего не добьешься. Пошли его лучше к Кратету40, ибо из ненасытных и расточительных он умеет делать свободпых и скромпых людей.

Известный Метрокл утверждает: обучаясь у Феофраста и Ксенократа41, он боялся умереть с голоду и всегда испытывал нужду и недостаток, хотя из дому ему очень много присылали. Когда же в дальнейшем он перешел к Кратету, а из дому ему уже больше ничего не присылали, оп мог содержать не только самого себя, но еще одного товарища. Ведь раньше он был вынужден носить обувь, да к тому же не па гвоздях, изящную одежду, содержать целую свиту слуг, большой дом для дружеских пирушек, покупать только белый хлеб, изысканную пищу, топкие вина, соответствующие угощения и тому подобные предметы роскоши.

В его прежнем окружении только такой образ жизни считался достойным свободного человека. Когда же он перешел к Кратету, ничего такого не требовалось.

Характер его изменился — он стал нетребовательным и довольствовался одним плащом, ячменными лепешками и овощами, пе сожалея о прошлом образе жизни, довольствуясь настоящим. Во время холодов мы выбираем себе одежду потеплее, а Кратет складывал свой плащ вдвое и ходил в нем повсюду, имея таким-то удивительным образом два плаща. Когда у пего появлялась потребность умаститься, он отправлялся в бапю и намазывался там уже использованным однажды маслом. Иногда оп подходил к печам кузнецов и жарил там селедку, слегка поливая ее маслом, присаживался и таким образом устраивал себе завтрак.

Летом оп спал в храмах, зимой —? в банях. Так и Метрокл научился пи в чем не нуждаться, как прежде, и всего у пего было в достатке. Жил оп, довольствуясь тем, что есть, пе испытывая потребности в слугах. Ведь было бы удивительным, говаривал Диоген, чтобы Мапес мог жить без Диогена, а Диогеп без Маиеса не мог бы сохрапять даже присутствия духа42. Если сделать из человека хвастуна, мота, суеверного, тщеславного и жадного, а потом дать ему еще мпого денег, ничего хорошего из этого пе получится. Неплохо сказано у Филемона:

Богатство ты добудешь, честность — никогда43.

Когда же оно пе увеличивается, люди недовольпы, им не хватает того, что есть, а хотят еще и того, и другого, и такого, и этакого, поэтому при таких запросах опи всегда будут испытывать нужду и недостаток. Плохие люди всегда ненасытны44.

Мальчик хочет стать поскорее юношей: превратившись в юношу, стремится снять с себя хламиду эфебов; перейдя в возраст зрелого мужчины, торопится к старости. А теперь, говорит оп, мпе жизнь не в жизпь: походы, литургип, политика. Так и отдохнуть некогда. Стал стариком — мечтаешь, чтобы вернулась молодость:

Юность мила мне всегда, а старость Этны тяжеле45.

А там, глядишь, и жизнь ребенка считаешь счастливой.

Ты раб, поэтому жаждешь поскорее освободиться. «Когда

13 Антология кинизма

я добьюсь свободы, больше мне ничего не надо», — говорит он. Стал свободным. Сейчас же сам стремится обзавестись рабом. Появился раб. Захотел еще одного. Объясняет: «Одна ласточка не делает весны». Стал хозяином двух рабов — захотелось купить имение, потом получить афинское гражданство, потом стать начальником, потом царем, потом, как Александр, бессмертным. Только если он и этого добьется, то, я думаю, в конце копцов у него появится желание стать самим Зевсом. Как же такой человек сможет быть когда- нибудь довольным? Чем еще ему нужно владеть, чтобы избавиться от подобных желапий?

Даже цари, которым подчиняется столько земель и которые получают огромные доходы, тем пе менее испытывают пужду. Иначе зачем бы им грабить -могилы и храмы, сгонять, попирая справедливость, людей с насижеппых мест? Только вступив па престол, они уже выдумывают себе мпого новых потребностей и не могут потом ни отказаться от власти, пи жить поскромнее. Так они вынуждены пользоваться многим даже против собственной воли. Если же кому-нибудь из них посчастливится стать выше всего этого, то оп превращается в человека в высшей степепи воздержанного и лишенного потребностей и желаний.

Мудро сказал Кратет:

В котомке что за спла, знать пе можешь ты. Бобов не знаешь сладости и жизни без забот.

И в самом деле, как велика и удивительна сила котомки, бобов, овощей, воды! Благодаря им люди могут ни о чем не заботиться и жить свободными от заискиваний и лести.

IV В. О бедности и богатстве48 —

Бедность препятствует занятиям философией, для них необходимо богатство. —

Нет, с этим нельзя согласиться. Как ты думаешь, сколько людей не имеют условий для этих занятий по вине богатства и сколько — из-за бедности? Разве пе видишь, что философией увлекаются главным образом люди несостоятельные, а богачи именно по вине этого своего богатства постоянно пребывают в заботах и тревогах? Хорошо сказал Феогнид:

Больше людей погубило, чем голод, богатство и пресыщение 47. Может быть, ты мпе показал бы тех, кому нужда помешала философствовать, как другим — богатство? Разве ты пе замечал, что нужда помогает бедпякам укреплять свой дух и тело (carterein), а богатство ведет к противоположному результату? Мне думается, когда человеку легко достается все, чего бы оп ни пожелал, он больше не чувствует необходимости трудиться и стремиться к чему-нибудь. Имея помощником своих недостатков богатство, он уже не может отказаться ни от каких удовольствий. lie видишь ли ты также, что богатым из-за их постоянной запятости своими делами некогда заняться ничем иным, а бедные, не имея подобных дел, обращаются к философии?

Зенон рассказывает, что Кратет, сидя однажды в сапожной мастерской, вслух читал «ГІротрептик» Аристотеля, адресованный кипрскому царю Фемисону, где утверждается, что ни у кого нет более благоприятных условий для занятий философией, чем у пего, ибо у царя достаточно средств для таких занятий, да к тому же они еще припесут ему славу. Пока Кратет читал все это, сапожник занимался своим делом и внимательно слушал. Тогда Кратет обратился к пему: «Послушай, Филиск. Кажется, я наиишу „1 Гротрелтнк" специально для тебя, ибо, как я вижу, у тебя больше возможностей для занятий философией, чем у царя, которому посвятил свой труд Аристотель». Не видишь ли ты и того, что рабы пе только себя кормят, но и платят оброк своим господам, а свободный и себя-то прокормить не умеет? Неимущий, как мпе кажется, и от таких забот избавлен и, ничем не владея, имеет значительно больше свободного времени [чем богач]. Так, например, в происходящей сейчас войне48 бедняк заботится только о себе самом, а богатый — и о других. Софокл вложил в уста Эдипа прекрасные слова:

У вас печаль лишь о самих себе, Не более — а я душой болею За город мой, за вас и за себя49. Но хотя люди знают, что все так оно и есть, однако считают себя самыми несчастными, когда они бедны. Говорят, правда, и то, что в городах богатые пользуются большим почетом, чем бедные. Тот, кто так думает, по моему мнению, никогда не слыхал об Аристиде, который был беднейшим из афинян, но пользовался огромным уважением, и когда они хотели установить дань (форос) для городов, то назначили для этого Аристида, считая, что никто другой не установит ее более справедливо.

Не слыхал он и о том, что Каллий, самый богатый из афинян, старался всем продемонстрировать, что он близок с Аристидом, а не. Аристид — что он близок с Каллием, и что Аристид гораздо больше сожалел о богатстве Каллия, чем Каллий — о бедности Аристида. Пользовался ли кто-нибудь большим почетом, чем Лисандр Спартанский, получил кто- нибудь другой больше наград, чем он? Но у него не было даже приданого для дочерей. Можно было привести еще немало примеров, когда люди, жившие в бедности, удостаивались больших почестей, чем богачи. Мпе кажется, Еврипид правильно восхвалял Этеокла, говоря, что в молодости он испытывал нужду, но

НИКТО другой почета в Аргосе ые знал,

как он50.

V. О том, что удовольствие не является целью жизни61

Если бы счастье в жизни следовало определять по обилию в ней удовольствий, тогда, как утверждает Кратет, вообще не было бы счастливых. Напротив, если рассматривать всю жизнь по возрастным периодам, то обнаружится значительно больше в них неприятностей, [чем удовольствий]. Во-первых, половина жизни [для людей] безразлична: се проводят во сне. Далее, уже в детском возрасте жизнь полна огорчений. Ребенок голоден, а кормилица укладывает его спать; он хочет пить, а она его купает; ребенок поспал бы, а она гремит погремушкой. Выходит он из-под опеки няньки и попадает в руки дядьки-педагога, учителя гимнастики — педотриба, затем учителей грамоты, музыки, рисования. Становится старше — прибавляются новые учителя: арифметики, геометрии, верховой езды. [И все его бьют]. Мальчика будят еще на рассвете и не оставляют ему пи минуты свободного времени.

Наконец, он становится эфебом. И опять он должен бояться надзирателя, учителей гимнастики, военного дела, начальника гимнасия. Все его колотят, все за ним следят, все его хватают за горло. Но кончаются и годы эфебии, я вот ему уже двадцать. Он опять должен бояться и находиться под наблюдением гимнастического начальства и командира- стратега. Собирается лечь спать — они тут как тут. Должен стоять на посту и бодрствовать — и они не спят. Ему надлежит подняться на борт корабля — и они за ним. Человек становится мужчиной и находится в расцвете сил — теперь оп должен отправиться в поход, выполнять по поручению государства обязанности посла, становиться стратегом, хоре- гом, устроителем состязаний. Теперь он считает счастливыми те дни, когда был ребепком. Проходит расцвет, и наступает старость. Тут с тобой снова обращаются как с дитятей, а ты вспоминаешь о юности:

Юность мила мне всегда, а старость

Этны тяжеле 52.

Поэтому я не понимаю, как можно прожить счастливую жизнь, если считать счастьем одни удовольствия53.

VI. О превратностях судьбы64

Тиха, судьба, похожа на драматического поэта, ибо создает много образов действующих лиц — потерпевшего кораблекрушение и нищего, изгнанника, человека знаменитого и безвестного. Разумный человек должен хорошо играть любую роль, которую она ему предназначит. Потерпел кораблекрушение — будь на высоте в роли потерпевшего. Из богача превратился в бедняка — хорошо играй роль бедняка:

Смертный, велик ты иль мал, ко всему готовым быть должен55.

Будь доволен своей одеждой, образом жизни, который ведешь, и своими слугами, как Лаэрт, который

... беды терпя, обитает далеко

В поле со старой служапкой, которая кормит и поит.. .5б

Он и спал прямо на земле, на подстилке из соломы или

Кучу листьев опавших себе нагребет для постели,

Там и лежит57.

Если только не стремиться к роскоши, то всего этого достаточно как для удобств, так и для здоровья. Не в угожденье чреву счастье58, не в изящной одежде, не в пуховой постели. Правильно говорит Еврипид: ... распущеппость толкает нас к еде изысканной59.

Но не только к пище, а и к тому, что ласкает паше обоняние и слух.

Когда обстоятельства не позволяют, нечего стремиться к роскоши, но надобно, по примеру моряков, следить за направлением ветров и обстановкой. Благоприятствуют — пользуйся. Не благоприятствуют — жди. И подобно тому как на войне, тот, у кого есть конь, сражается как всадник, а другой — в полном вооружении, как гоплит, а третий, у которого ничего нет, как легковооруженный, и когда враг наступает и стреляет, он держится поближе к тяжеловооруженному, так следует поступать и в жизни. Приходится тебе переживать войну, нужду, болезнь — питайся раз в день, обслуживай сам себя, надевай плащ философа, в крайнем же случае ступай в царство Апда.

VII. Об апатии60

Не подобно ли тому, как нельзя говорить о гранате без зерен или о людях без шеи или хребта, также не может быть речи о людях, не испытавших печали или страха? Или (если пользоваться этим же сравнением) не то же ли самое говорить о людях, никогда не совершавших ошибки и не испытавших зависти, что и о гранате без зерен или о людях без хребта или шеи? Но как в том случае, когда говорят, что человек бесхребетный, это не значит, что у него совсем нет хребта, а просто потому, что у него нет именно такого хребта, так обстоит дело и тогда, когда мы говорим о людях безумных или неразумных, не потому, что они вообще лишены ума и разума, а потому, что у них нет вот такого ума и такого разума. И когда мы говорим о человеке без хребта, мы понимаем, что хребет у него есть, но он никуда не годен. Так и у неразумного человека есть разум> но дурной; даже безумный имеет ум, но больной. Не так ли? Но, может быть, такое представление просто смешно?

Разве безгрешный человек это не тот, кто совсем не допускает ошибок, а независтливый и честный не тот, кто никогда не завидует и всегда честен, а человек простой и безупречный — не бесхитростен и не лишен недостатков? А пе знающий печали и страха, разве подвержен печали и страху? Так и счастлив только тот, кто не знает страстей и тревог. Но как может быть счастлив человек и как может ему нравиться жизнь, когда он живет, испытывая боль, печаль или страх? Если он подвержен печали, не значит ли это, что ему пе чужды также страх, боязнь, гнев и состра- дапие? Испытывая все эти чувства, люди огорчаются. Даже ожидание их заставляет пребывать в страхе и тревоге, а тех, кого, как им кажется, незаслуженно постигают эти неприятности, они жалеют, против виновников же направляют свой гнев, негодование и презрение.

Видя ненавистных им людей процветающими, они огорчаются и завидуют, а узнав, что они попали в беду, злорадствуют. Итак, если человек способен испытывать печаль, как оп избавится от других чувств? Как можно быть бесчувственным, если ты не свободен от всяких чувств? Тот долл;еп быть счастлив, кто не станет горевать из-за кончины друга или даже ребенка, тем более из-за собственной смерти.

Разве не кажутся тебе малодушными люди, которые ожидают свою смерть, лишившись покоя и самообладания? Разве стойкому и мужественному человеку не следует собственную смерть встретить так же бестрепетно, как Сократ — без волнения и трусости? Может быть, чужую смерть пужпо считать чем-то более тягостпым, чем свою собственную? Разве пе подобным же образом любят и ценят себя? Разве друга пли ребенка любят больше, чем самого себя? Достойна похвалы дочь, просящая мать: ... родная, давшая мне жизнь, не проливай потоки слез по мпе61.

А если мать выполнит просьбу, то ее сочтут черствой. Между тем все хвалят спартанских женщин за их мужественный характер. Когда одна из пих услыхала, что ее сын, спасая свою жизнь, убежал от врагов, она написала ему: «Плохие слухи о тебе здесь ходят. Или сделай так, чтобы они прекратились, или пе показывайся мпе па глаза!» Это было равнозначно — «Повесься!». Она не написала так, как это сделала бы в подобных обстоятельствах жепіцпна ітз Аттики: «Как хорошо, мой сын, что ты сохранил себя для меня». Когда же другой спартанке вестник сообщил, что ее сын пал па поле брани, она только спросила: «Как он сражался?» И когда последовал ответ: «Как отважный воин, мать», —она промолвила: «Как славно, днтя. Ради того я тебя и родила, чтобы ты был полезным и храбрым защитником своей родной Спарты».

Она не стала рыдать и горько оплакивать сына, по, услыхав, что он смело сражался, только хвалила его. И в другой раз эта же спартанка повела себя в высшей степени благородно. Когда ее сыповья бежали с поля боя и явились к ней, она сказала: «Вы явились сюда как беглецы? — и, задрав подол, прибавила: Чего же вы стойте? Полезайте обратно туда, откуда вылезли!» Какая из иаших женщин поступила бы таким же образом? Разве она не обрадовалась бы, увидев спасшихся сыновей? А те женщипы поступают иначе. Они радуются, услышав о мужественной смерти своих детей... Известны слова одной спартанской эпитафии:

Жизнь сама по себе, как и смерть, ни дурна, ни прекрасна.

Жизнь прекрасно прожить и умереть ты сумей62.

Как же после всего сказанного не считать пелепым и безрассудным сидеть после смерти друга и изводить себя плачем и сетованиями? Тогда следовало бы скорее, чтобы прослыть у слабоумных философом, начать горевать и оплакивать друга еще задолго до его кончины, размышляя над тем, что он явился на свет как смертный человек. «Глупо, — говорит Стильпон63, — из-за мертвых пренебрегать живыми. Крестьянин поступает иначе. Когда какая-то часть дерева засыхает, он не срубает и все остальное, а заботливо выхаживает дерево, стараясь возместить ущерб. Да и мы поступаем так же, когда дело касается нас самих. Было бы смешно, потеряв один глаз, выколоть другой или искалечить вторую ногу, если захромает одпа, или, наконец, когда заболит один зуб, выдрать и все остальные. Если бы кто-нибудь в подобных обстоятельствах так рассуждал, он был бы круглым дураком. Если у тебя умрет сын или жена, разве было бы естественным закопать самого себя при жизни, а все оставшееся имущество упичто- жить? А если умрет сын или жена кого-нибудь из твоих знакомых, ты станешь, пожалуй, его утешать, несмотря па свое убеждение, что несчастье нужно перепосить мужест- венно, твердо и не слишком принимать к сердцу. Когда же такая беда постигнет тебя самого, ты думаешь, что должен страдать, а не спокойно нести свое горе. Если же дело касается другого, то его ты станешь убеждать проявлять выдержку как в несчастье, так и в бедности, не выходить из себя и пе считать жизнь невыносимой. Явному злу ты противопоставишь явное зло и станешь доказывать: раз друг родился, значит он должен и умереть. Ты считаешь, что его смерть тебя обездолила, по забываешь, что его жизнь тебя обогащала. Ты считаешь себя несчастным, потому что, умерев, он больше не будет приносить тебе пользы, но забываешь, что был счастливым, когда живой он помогал тебе. —

Нет, почему же? Но ведь его больше не будет среди пас. —

Его не было и тысячу лет тому назад, не было и во время Троянской войны, не было и тогда, когда жили твои предки. Правда, это тебя не огорчает, а вот из-за того, что его не будет, ты расстраиваешься. —

Но ведь я многого лишился. —

Но вместе с тем ты лишился также многих неприятностей и расходов, которые пес, помогая и ребенку, и другу при жизни64.

[...] Ты также не получишь от друга никакой пользы, когда он уедет на чужбину или уйдет на войну за родину, когда где-нибудь станет исполнять обязанности посла, жреца, заболеет, или, наконец, просто превратится в глубокого старца. Но если ты будешь горевать по каждому такому поводу, то что же останется делать старухам? Это же совершеннейший вздор — считать, что друг должен отправиться в поход или па чужбину, а если он избегнет этого и не уедет, то упрекать его за ошибочное поведение и в то же время быть недовольным, если он все-таки уедет в дальние края или отправится па войну. Как не похвалить моряка, воскликнувшего: «Привет, Посейдон! Иду ко дну»65. Пусть и мужественный человек, обращаясь к Судьбе, скажет: „Привет, Тиха! Перед тобой настоящий мужчина, а не рохля"».

<< | >>
Источник: Нахов И.М. (сост. и пер.). Антология кинизма. Фрагменты сочинений кинических мыслителей. Сер. Памятники философской мысли; г.; Изд-во: «Наука», Москва; 399 стр. (+1 обл. ). 1984

Еще по теме АПОФТЕГМЫ:

  1. ОЧЕРК ИСТОРИИ КИНИЧЕСКОЙ ФИЛОСОФИИ
  2. КНИГА IV (46-58) БИОН
  3. АПОФТЕГМЫ 76.
  4. ГНОМЫ И АПОФТЕГМЫ, СОБРАННЫЕ ИЗ РАЗНЫХ ИСТОЧНИКОВ 6.
  5. ГНОМЫ И АПОФТЕГМЫ 18.
  6. АПОФТЕГМЫ
  7. АПОФТЕГМЫ И ГНОМЫ
  8. ПРИМЕЧАНИЯ И КОММЕНТАРИИ.
  9. ПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ
  10. I Научиться жить
  11. IV Научиться чтению
  12. Самоопределение христианства как философии