Воскресенье, полдень (З X. 1824).

Сегодня утром я отдыхал и уладил дело с билетом на экспресс. Затем проделал пешую прогулку на несколько бастионов; затем был в капелле на территории замка, где слушал проповедь, но стоял я не так близко, чтобы все понять: воспринял я лишь красивую речь, осанку проповедника и звуки органа; затем слушал мессу: музыка очень красива, особенно детские голоса. Главное же, я хорошо видел императора и императрицу. У него действительно достойная и красивая внешность. Я увидел также его сына, «маленького Наполеона», как его здесь назвали мне люди, у которых я спросил о маленьком принце; у него красивая детская головка, темно-русые волосы, он спокоен, серьезен и держится естественно. Возвращался я по набережной и надеялся, что мне представится возможность описать тебе элегантность здешних светских дам, но здесь были, увы, только простые горожане. Высший свет сейчас можно увидеть только в Пратере — в экипажах. Что я здесь увидел, включая и публику в опере, не дает мне определенного представления, и я не заметил ничего примечательного. Мне кажется, по крайней мере на основании того, что я видел, элегантности здесь не больше, чем в Берлине.

Ну а теперь — обедать! Это письмо я пока не заканчиваю, оно у меня будет последним, написанным здесь в Вене, затем — в путь, и я хотел бы лететь быстрее письма. Сегодня вечером я посмотрю первый акт «Зельмиры» с Дарданелли, и поскольку завтра именины Франца, то во всех театрах будут исполнять «Боже, храни нашего доброго императора Франца!».

Понедельник, в полдень.

В воскресенье во второй половине дня была плохая погода. Я, к сожалению, просмотрел на билете в театр отметку: «Сегодня в порядке исключения начало в половине седьмого», пришел к семи и прозевал самое главное: хор «Да здравствует наш добрый император Франц». Начался первый акт «Зельмиры». Превосходно пела Дарданелли и не хуже — Донцелли, исполнивший речитатив, ставший его триумфом. В opera seria он непревзойденный мастер. Он и Лаблаш были с бородой, с черными локонами — какие античные головы! Донцеллц как начинающий, Лаблаш как зрелый мастер: и того и другого можно было принять за античные статуи! В 9 часов кончился первый акт, после него начался балет «Амур и Психея». Что я могу тебе рассказать об этой феерии фигур, пантомим, ног, декораций, превращений, сцен? Хор из 16 статисток, затем — 16 детей как амурчики вместе со статистками или отдельно. Амурчики появились лишь один раз, причем каждый из них нес бумажную лампу на длинном древке, а над лампой —букет цветов. Затем 16 статистов взяли каждый по одному из амурчиков себе на плечо, 16 статисток взяли статистов за руки и так танцевали, делая различные движения. Помимо всего прочего было не меньше шести занавесей, на которых были изображены туман, ночь и в ночи Психея, Луна со звездным небосводом, утренняя заря, восход солнца, само Солнце, наконец, блестящий дворец, полный ваз с цветами и серебряными листьями. Амура и Психею играли синьора Торелли и синьора Бруньоли. У них — римские головы, чернейшие глаза, горбатые носы, они огненные, живые, изящные, их пантомимы выразительны— и во всем они более живые, подвижные, более чарующие, чем у нас. И все же, когда в И начали новый акт, многим это показалось утомительным и кое-кто стал покидать театр. Но я и некоторые верные опере зрители высидели до конца, и я сел ужинать только в половине двенадцатого. Сегодня с утра я был занят сборами, готовясь в путь, нанес несколько визитов, затем пошел под дождем в Императорскую библиотеку, осмотрел ее сокровища. После обеда займусь таможенными и почтовыми хлопотами, хотя завтра и не еду: все же лишний день, но я надеюсь еще раз попасть в итальянскую оперу — сегодня немецкий мороз — в переводе с французской стужи: снег...