Гуманитарная география: яркие труды, звездные имена. Если минувший век на совершенно законных основаниях «записан» в актив физики, химии и биологии, то в отношении нынешнего столетия прогнозы не столь однозначны. Нобелевский лауреат Жорес Алферов как-то заметил, что он не ждет в ближайшие десятилетия эпохальных открытий в области физики. Конечно, это частное мнение авторитетного лица, но в любом случае есть серьезные основания полагать, что в XXI столетии, когда масштабы нарушения естественного круговорота веществ и энергетических потоков в биосфере грозят достичь критического уровня, придет черед и географии (равно как и экологии человека). Она (пусть в виде отдельных субдисциплин) неизбежно будет востребована властями как сильно недооцениваемая отрасль научного знания, не только утверждающая слитность и нерасчлененность природы и общества (проявляющиеся в многообразных корреляционных взаимосвязях и взаимоотношениях), но и предлагающая (к сожалению, пока «робко») конкретные пути к их подлинной гармонии, пути к выживанию теряющего рассудок человечества. Предваряя размышления о наиболее перспективных с гуманитарногеографической точки зрения пунктах «повестки дня», обратимся к результатам одного, весьма своеобразного «хит-парада». В книге «Ключевые труды по гуманитарной географии» (“Key Texts in Human Geography”, опубликованной в 2008 г. в Великобритании) к наиболее значимым работам второй половины XX — начала XXI столетия в области гуманитарной географии авторами-составителями отнесены 26 ниже поименованных работ. 1. Hagerstrand Torsten. Innovation Dijfussion as Spatial Process (1953). 2. Bunge William. Theoretical Geography (1962). 3. Haggett Peter. Locational Analysis in Human Geography (1965). 4. Harvey David. Explanation in Geography (1969). 5. Cox Kevin. Conflict, Power and Politics in the City (1973). 6. Relph Edward. Place and Placelessness (1976). 7. Tuan Yi-Fu. Space and Place (1977). 8. Harvey David. The Limits to Capital (1982). 9. Smith Neil. Uneven Development (1984). 10. Massey Doreen. Spatial Divisions of Labour (1984). 11. Geography and Gender (1984). 12. Cosgrove Denis. Social Formation and Symbolic Landscape (1984). 13. Colbridge Stuart. Capitalist World Development (1986). 14. Dicken Peter. Global Shift (1986). 15. Harvey David. The Condition of Postmodernity (1989). 16. Soja Edward. Postmodern Geographies (1989). 17. Storper Michael, Walker Richard. The Capitalist Imperative (1989). 18. Livingstone David. The Geographical Tradition (1992). 19. Rose Gillian. Feminism and Geography (1993). 20. Gregory Derek. Geographical Imaginations (1994). 21. Sibley David. Geographies of Exclusion (1995). 22.0’Tuathail Gearoid. Critical Geopolitics (1996). 23. Barnes Trevor J. Logics of Dislocation (1996). 24. Whatmore Sarah. Hybrid Geographies (2002). 25. Amin Ash, Thrift Nigel. Cities (2002). 26. Massey Doreen. For Space (2005). Как это часто бывает у западных коллег, перечень составлен с ярко выраженных европоцентрических, точнее даже — англосаксонских позиций, без учета творческих достижений иноязычных, в частности советских и российских авторов. Традиционный эгоцентризм, коим во многом грешат «тамошние» представители гуманитарных наук, конечно же, связан с языковым барьером, из-за чего знакомство с трудами советских географов и их дореволюционных предшественников для географов Запада в течение многих десятилетий было затруднено. Обращает на себя внимание также ярко выраженный социальный характер номинированных работ, подтверждающий основное течение современной западной географической мысли (которое и дало основание в свое время академику Герасимову грубо аттестовать традиционную англо- американскую концепцию географии как «антропогеографизм на хорологической основе»). В приведенном списке фигурируют труды, например, под названиями «География и пол», «Феминизм и география» Джилиан Роуз, «Географическое воображение» Дерека Грегори и др., но странным образом отсутствуют, например: «Методы регионального анализа: введение в региональную науку» Уолтера Айзарда (1960); «География: к общим системным подходам» У Кофи (1971), «Пространственный анализ в экономической географии» (1966) и «География: синтез современных знаний» Питера Хаггета (1968) и многие другие. К сожалению, некоторые из номинированных трудов оказались нам пока недоступными (отсюда боязнь быть обвиненным в использовании советского клише: «Пастернака не читал, но скажу...»), тем не менее, приведенные названия, хотя и свидетельствуют о «нелинейном» и «неодноплоскостном» процессе научного познания, порождают некоторые сомнения относительно утверждаемого авторами mainstream современной гуманитарной географии. Чтобы не попасть в «опалу» к талантливым географам-новаторам, в т. ч. нашим друзьям (за возможное невнимание к их персонам), автор обратился с просьбой к нескольким своим коллегам и ученикам на паритетной основе составить (хотя бы «навскидку») перечень тех же 26 наиболее заметных (прежде всего, значимых в теоретическом отношении) трудов советских и российских ученых в области гуманитарной (в т. ч. «комплексной» и «междисциплинарной») географии за аналогичный отрезок времени. Получившийся список (составленный не без субъективных пристрастий, потому что к консенсусу не удалось даже приблизиться) показывает, что некоторые труды могли успешно «потеснить» западные работы, если бы своевременно были переведены на английский язык и доведены до западного читателя, и не стали, в частности, «жертвами» политической и экономической автаркии СССР. 1 .Яцунский В. К. Историческая география. М., 1955. 2. Баранский И. Н. Экономическая география. Экономическая картография. М., 1956. Ъ.Копосовский Н. И. Теория экономического районирования. М., 1969. 4. Анучин В. А. Теоретические основы географии. М., 1972. 5. Пуляркин В, А. Экономико-географические процессы в сельском хозяйстве развивающихся стран. М, 1976. 6. Комар И. В. Рациональное использование природных ресурсов и ресурсные циклы. М., 1975. 7. Саушкин Ю. Г. История и методология географической науки. М., 1976. 8. Лямин В. С. География и общество. М., 1978. 9. Алаев Э. Б. Социально-экономическая география. Понятийнотерминологический словарь. М., 1983. 10. Родоман Б. Б. Процессы поляризации в географическом пространстве. М., 1984. П.Мересте У. И., Ныммик С. Я. Современная география: вопросы теории. М., 1984. 12. Ретеюм А. /О., Серебряный Л. Р. География в системе наук о Земле. М., 1985. 13. Арманд А. Д. Самоорганизация и саморегулирование географических систем. М„ 1988. 14. Тархов С. А. Эволюционная морфология транспортных сетей. М., 1989. 15. Гумилев 77. 77. Этногенез и биосфера Земли. Л., 1990. 16. Дмитриева О. Г. Региональная экономическая диагностика. СПб., 1992. \7.Лаппо Г. М. География городов. М., 1997. 18. Туровский Р. Ф. Культурные ландшафты России. М., 1998. 19. Иванов К. 77. Проблемы этнической географии. СПб., 1998. 20. Гранберг А. Г. Основы региональной экономики. М., 2000. 21. Ласточкин А. Н. Системно-морфологическое основание наук о Земле (геотопология, структурная география и общая теория геосистем). СПб., 2002. 22. Исаченко А. Г. Введение в экологическую географию. СПб., 2003. 23.Замятин Д. 77. Гуманитарная география: Пространство и язык географических образов. СПб., 2003. 24. Исаченко А. Г. Теория и методология географической науки. М., 2004. 25. Перцик Е. 77. Районная планировка. М., 2006. 26. Шарыгин М. Д. Современные проблемы экономической и социальной географии. Пермь, 2008. Составляя список, эксперты-«самозванцы» стремились учесть наиболее плодотворные искания, прежде всего в области методологии науки и разработки ее новых перспективных направлений (еще раз оговоримся: предложенный список, безусловно, субъективен, поскольку всякий в состоянии подвергнуть его существенной «аранжировке»). Кстати, в «хит-параде» номинировались также работы Дулова А. В. Географическая среда и история России (конец XV — середина XIX в.) (4); Машбица Я. Г. Комплексное страноведение (13); Колосова В. А. Политическая география (11); Грицай О. В., Иоффе Г. В., Трейвиша А. И. Центр и периферия в региональном развитии (3); Мироненко 77. С. Введение в географию мирового хозяйства (14); Каганского В. 77. и Ро- домана Б. Б. Наука о культуре: итоги и перспективы. Вып. 3. Ландшафт и культура (10); Зубаревич 77. В. Социальное развитие регионов России: проблемы и тенденции переходного периода (8); Нефедовой Т. Г. Сельская Россия на перепутье: географические очерки (16); Безрукова Л. А. Континентально-океаническая дихотомия в международном и региональном развитии» (1); Замятиной Н. Ю. Когнитивная география: предмет и основные понятия; Слуки Н. А. Геодемографические феномены глобальных городов и многих других авторов и др. Нетрудно видеть, что самые заметные труды в области гуманитарной географии датируются последней третью XX в. и началом XXI в. Именно в это время отечественная география переживала драматический кризис, «период разочарования в описательных методах и поисков достойной альтернативы им, попыток реконструировать и переосмыслить географию как фундаментальную науку. Это было время количественной и теоретической революций, начало которым в нашей стране было положено усилиями Л. И. Василевского, В. М. Гохмана, Ю. Г. Ли- пеца, И. М. Маергойза и Ю. В. Медведкова, создавших в 1962 г. в Московском филиале ГО СССР семинар по новым методам исследований в экономической географии» (26, с. 411). Жизнь свела автора с каждым из этих географов, и, зная их творчество не «понаслышке», можно подтвердить, что эти новаторы действительно внесли исключительный вклад не только в развитие методологии географии, но и переосмысление всей географии как особого пласта научного знания. Достаточно вспомнить о приоритете Гохмана в развитии и пропаганде идей метагеографии; Медведкова — в применении энтропийных методов в географии; Маергойза — в разработке типовой взаимосвязи между социально-экономической, отраслевой и территориальной структурами хозяйства; Липеца — в разработке математических методов и т. д. Нет необходимости останавливаться на анализе творческого вклада всех поименованных в списке авторов, задержим беглый взгляд лишь на роли некоторых из них и, прежде всего, Николая Баранского. Оценка его места в становлении советской гуманитарной географии должна быть бесстрастной и беспристрастной (см.: 25), тем более что известны случаи дерзкого глумления над памятью ученого, когда прямо в университетских стенах было устроено шоустическое аутодафе с его портретом, с чьим именем, по мнению доморощенного «эфиальта», был связан теоретический застой в развитии советской географии. Не станем называть имя этого ныне вполне advanced географа-гуманитария, доктора наук, а тогда, говоря словами самого же Баранского, — просто «недоучившегося аспиранта». Увы, наверное, не он один молодой «карбонарий», восхищаясь, по выражению капитана Жеглова, «глупой дерзостью своей», оказывался в роли «мужественного осла», готового «лягнуть поверженного льва». Чтобы ощутить атмосферу творческих исканий начала двадцатого столетия в России, надо всего лишь самому оказаться на революционных «угольях» того времени, в тех условиях, когда любое проявление вольнодумства было чревато в лучшем случае Колымой. (Как говорил совершенно по другому поводу Л. Н. Гумилев, чтобы стать настоящим буддистом, надо вначале родиться, кажется, то ли монголом, то ли китайцем...?). Еще в предисловии к книге А. Вебера (20-е годы прошлого столетия) Баранский использовал термин «социогеография», который в конце века некоторые географы выдавали чуть ли не за неологизм. Никто так не отстаивал в те горькие времена линию на первостепенную важность изучения человека в советской экономической географии, как он. Не исключено, что его знаменитое выражение «человека забыли» — не просто нормальная рефлексия мудрого географа, а тонко завуалированный протест против всепоглощающего процесса экономизации гуманитарной географии, против «морока металлургических комбинатов» и «кай- ракум-каналов», за которыми был потерян и «затерт» простой человек. Ратовать за немедленную гуманизацию географии в то время, когда экономические задачи были объявлены идеологически важными для государства, значило сознательно обречь себя на Голгофу. Организатор науки и ученый — как известно, две разные специальности. Баранский один из немногих, кому удалось опровергнуть эту максиму. Он не только создал одну из первых в СССР кафедру экономической географии (вслед за Дэном в Петербурге), школьные программы и учебники по географии, выдержавшие десятки изданий, но и изложил научные принципы географии (какими он их представлял, с «поправкой» на идеологические «тиски»), сформировал советскую районную школу (по изучению экономических районов Госплана), положил начало географии городов и т. д. Разумеется, с высоты нынешнего уровня развития науки некоторые научные «заветы» корифея отечественной гуманитарной географии кажутся уже не столь актуальными, но тот, кто пытается разрушить «Карфаген», став в позу Катона Старшего, способен вызвать лишь чувство жалости... Особая «ниша» в отечественной географической науке принадлежит также Льву Гумилеву. Запоздалое воздаяние усопшим — явление на Руси столь старинное (как «путь из варяг в греки»), сколь и горестное. Одни десятилетиями перемалывали уже молотое, блистательно эксплуатировали теорию «новой исторической общности — советского народа», получая в качестве вознаграждения госпремии и академические мантии, другие — подлинные сподвижники духа — генерировали идеи, часто порицавшиеся первыми, а сами они под тем или иным предлогом шельмовались, а то и просто отправлялись в места «не столь отдаленные». Творчество географа и историка Гумилева еще и сегодня не оценено по достоинству. В чем-то «виноват» и он сам: больно уж непривычно, если не сказать — вызывающе для советской науки были сформулированы некоторые его тезисы: «этносы — часть биосферы Земли» (не Альфы Центавры же!), «поскольку с этносом связано изменение ландшафтов, то этнологию следует причислить к географическим наукам», «этногенезы на всех фазах — удел естествознания», «в основе этнической диагностики лежат ощущения» и т, д. и т. п. Ученый полагал, что этносы — это живые, самовоспроизводяхциеся реальности, существующие в пространстве между биосферой и социосферой. Они обладают отличной от социальной и культурной жизни историей, а их бытие непосредственно связано с природной и космической средами. В любом случае, его акцент на биотическую, витальную составляющую этнического бытия смог существенно поколебать взгляды тех, кто всю жизнь боролся с антропогеографией и стоял «на страже недопущения смешения природных и социальных законов». Одни корили Гумилева за «наследственный» антимарксизм, другие, толком не разобравшись в его учении, пытались «навесить» ученому ярлык антисемита и т. д. Между тем лишь один его труд (включенный нами в число выдающихся работ второй половины XX — начала XXI столетия в области гуманитарной географии) — «Этногенез и биосфера Земли» — уникальное явление в исследовании процесса этногенеза на планете. Конечно, Гумилев «неформатен», не «влезает» ни в какие рамки; учение о пассионарно сти, составляющее квинтэссенцию его труда, плохо укладывается в русло традиционной этнографии; верно то, что автор «по-своему» истолковывает характер связей между этногенезом и культурогенезом, культурой и идеологией; правда и то, что в работе можно обнаружить отдельные противоречия и даже неточности. (Некоторые его «экзотические» идеи и сегодня плохо воспринимаются, а за допущенную нами на посвященной памяти ученого научной конференции фривольную фразу: «красивые теории, как и красивые женщины, нередко оказываются неверными», пришлось подвергнуться жесткому остракизму со стороны некоторых не в меру экзальтированных его учеников.) Его труд «Этногенез и биосфера Земли» дал мощный импульс исследованиям (и не только в России) роли этносов и этнических систем на стыке трех наук — истории, биологии и географии, Ученый, в частности, совершенно в новом свете представил человека как «конденсационное ядро» географии (естественной и гуманитарной одновременно), дал ясный ответ на вопрос: быть ли этническому ланЬшафтовеЬению и этно- ландшафтной экологии? Теперь не надо доказывать положение о том, что природная среда является непременным условием возникновения и развития любого этноса, и ее изменения оказывают существенное влияние на этнические процессы, — относится к числу аксиоматических. Климат обусловливает специализацию земледелия и технологию строительства; характер почв оказывает воздействие на состав растительности, а последняя часто определяет материал жилища и его типы и т. д. Наиболее ощутимое воздействие природная среда оказывает на этнос на ранних ступенях общественного развития, когда связи в системе «этнос — природа» отличаются чрезмерной жесткостью и прямолинейностью. Расхождения во взглядах возникают при выяснении степени и характера таких зависимостей, причем разногласия бывают весьма существенны. Они начинаются при попытках оценки влияния природной среды на этническое самосознание этносов. Этническое сознание видит в территории почву, на которой вырос этнос, которая его вскормила. Подсознательно он видит в ней и сферу собственной безопасности. Влияние окружающей природы с ходом времени может прямо или опосредованно (через развитие аграрной сферы, охоты, рыболовства, добычу полезных ископаемых и т. д.) каким- то образом сказаться на самом характере и эмоциональном «фоне» народа, его «пристрастиях» и «привязанностях». В своем неуемном стремлении «разнести вдребезги» научные выкладки «ультрадетерминиста» Гумилева (а заодно «попинать» Бердяева, etc.) некоторым представителям академической науки буквально изменяет элементарное чувство такта — они изначально исходят из того, что их оппоненты занимают ущербное место в иерархии знания, и только они несут свет истины «заблуждающимся умам». Входя в полемический «раж», они далеко не всегда утруждают себя строжайшей аргументацией своих научных позиций и иногда способствуют разжиганию ненужной междисциплинарной неприязни, называя географию «замкнутой и инертной дисциплиной», якобы увлекающуюся «геотопами» и прочими «сомнительными» теоретическими конструкциями. Встречаясь со столь уничижительной (скорее эмоциональной, чем обоснованной) критикой его идей, невольно возникает желание не только вступиться за честь ученого (который по известным причинам уже лишен возможности защитить себя), но и показать, что этноланд- шафтные работы имеют право на существование, но и являются достаточно перспективной сферой научных изысканий. Оскорбительные «эскапады исходят от представителей той самой науки, — замечает в этой связи Игорь Гладкий, — где десятилетиями насаждалась схоластическая схема исторических типов этноса (племя — народность — нация), где априорные тезисы перечеркивали результаты экспериментов, а высшим критерием истины считалась цитата. Становясь в позу высокомерных научных арбитров и рассуждая о недоказанных “ре альных” явлениях, отражаемых якобы географией, они самонадеянно полагают, что их собственные результаты — непререкаемая истина, и существуют чуть ли не эконометрические способы, с помощью которых можно диагностировать их объективность. Можно привести множество других соображений, свидетельствующих о “старомодной” приверженности коллег-этнографов “географическому нигилизму”» (2, с, 114). Поистине, «ученый должен постоянно совершать акт рефлексии и не узурпировать пространство научного дискурса по поводу пространства» (19, с. 9). Кстати, к числу выдающихся работ второй половины XX в. отнесен и недостаточно известный широкой аудитории труд ближайшего ученика и сподвижника Гумилева — Константина Иванова «Проблемы этнической географии», опубликованный крошечным тиражом (всего 500 экз.) издательством Санкт-Петербургского университета в 1998 г. Он посвящен сущности проблем этногенеза, моделированию этноде- мографических процессов и направлен на углублении гумилевской теории этногенеза. По справедливой оценке научного редактора этого издания Анатолия Чистобаева, при географическом анализе сельской местности российского Нечерноземья автор «впервые обратился к анализу действия механизма сигнальной наследственности при воспроизводстве сельскохозяйственного населения региона. Он впервые дал также объяснение географической стадиальности демографического процесса, определил меру адаптации к сельскохозяйственному труду и сельскому образу жизни — адаптационный потенциал сельского населения, “отвечающий” за экономико-географическую устойчивость аграрного сектора» (9, с. 4). Судьба удружила автору несколькими теплыми, нетленными встречами с Юлианом Глебовичем Саушкиным. Во время одной из них в его МГУшной квартире автор малоуспешно пытался уразуметь ключевые задачи экономической географии на предстоящие годы (только что вышла из печати его знаменитая работа «История и методология географической науки»). Мэтр, с присущей ему красноречивостью и пылкостью, напомнил некоторые изложенные в главе факты, в частности о том, что теорию географической науки надлежит развивать молодому поколению, что Бунге при написании его «Теоретической географии» исполнилось 34 года, Харвею при публикации его «Объяснения в географии» — также 34. По иронии судьбы, гостю в это время «шарахнуло» примерно столько же, что, к удивлению, было не только каким-то непостижимым образом зафиксировано хозяином, но и «хитро» использовано в корыстных целях для того, чтобы попытаться «подвигнуть» гостя на некие «великие свершения». Впоследствии выяснилось, что на «великие дела» он «подвигал» и других географов, в частности авторитетного историка-междуна- родника и политико-географа Ватаняра Ягью (именно в паре с последним мы написали рецензию на вышеупомянутый труд Юлиана Глебовича). Вспоминая сегодня об этом с улыбкой, думаешь о том, что «наказ» корифея, к сожалению, географами не выполнен. Многие положения составленного Саушкиным оглавления ненаписанной «Теории географической науки» остаются «неприкасаемыми» и сегодня. Из опубликованного в России в XXI-м столетии по комплексным вопросам теории и методологии географической науки отметим, прежде всего, наиболее удавшиеся, на наш взгляд, монографии — Анатолия Исаченко «Теория и методология географической науки» (2004 г.) и Михаила Шарыгина «Современные проблемы экономической и социальной географии (2008 г.). Было издано немало и других знаковых трудов (прежде всего, Борисом Родоманом), но они посвящены, как правило, частным проблемам теории географической науки. Идеи с «читаемыми» перспективами. Пытаясь артикулировать лишь некоторые из подобных идей, автор осознает всю меру своей ответственности, особенно с учетом нынешнего состояния теоретикометодологического багажа гуманитарной географии, ее «запредельной» социоморфности и неустоявшихся форм, отражающих закономерные и существенные связи в данной отрасли научного знания. Впрочем, не только в данной отрасли — все еще непознанными остаются многие законы макроэволюции, не исследованы в достаточной мере явления в различных географических оболочках — литосфере, гидросфере, атмосфере и т. д. Ясно, что в начале XXI в. такие идеи уже не могут исчерпываться теориями «территориально-производственных комплексов», «энергопроизводственных циклов» или, боже упаси, псевдотеорией «социалистического народонаселения». Распад СССР и беспрецедентный экономический и мировоззренческий хаос, в который в 90-е гг. погрузилась Россия, в некотором роде стимулировали становление подлинно научной, «очеловеченной» отечественной географии, где в центре стало оказываться уже не обезличенное производство, а Человек, ищущий гармонии с Природой. Некоторые из изложенных идей упоминаются нами на ярко выраженных «условиях» интердисциплинарности, с учетом предпринимающихся в науке попыток сформулировать некие общие теории, которые бы адекватно отражали современные взгляды на взаимоотношения природы и общества. Можно, конечно, ограничиться, концептуальной моделью гуманитарно-географического характера, относящейся к проблеме взаимодействия общества и природы и отражающей наиболее общие связи элементов привычного нам земного мезомира, к которым Владимир Преображенский, в частности, относил: представление о географической оболочке как сфере взаимопроникновения и неразрывной взаимосвязи литосферы, атмосферы, гидросферы, биоты и человечества; представление о геосистемах (включая очеловеченную природу), обладающих качественной определенностью; представление о ноосфе- рогенезе — процессе перехода географической оболочки из стадии биосферной в ноосферную и т. д. (15). В целом соглашаясь с подобной моделью, заметим: она содержит довольно «расплывчатые азимуты», которым надо следовать географам. Та же географическая оболочка (эпигеосфера), будучи объективным феноменом, представляет собой достаточно абстрактный объект исследования, и продолжающийся акцент на изучение «рафинированных» физико-географических процессов и «стерильных» ландшафтов, без детального рассмотрения слоя концентрации жизни (lifeworld), вряд ли принесет «лавры» географической науке. Так же общо, не конкретно выглядят часто декларируемые авторами задачи, связанные с исследованием зональности и ритмичности развития географической оболочки, круговоротов веществ и энергии в природе, вопросов природопользования, организации социальных и экономических геосистем и т. д. Конечно, это те случаи, когда речь идет о предмете географической науки — рассмотрении корреляционных отношений (связей, взаимодействий, кругооборотов, потоков и т. д.) в рамках очеловеченной природы, приуроченных к конкретной пространственной арене и имеющих, как правило, интердисциплинарный характер, выходящих за пределы микромира. Однако отсутствие прикладной направленности делает такие задачи умозренческими. Наше убеждение состоит в том, что при исследовании географического пространства многообещающую пользу в состоянии принести более широкое использование синергетических подходов, в том числе в рамках эволюционно-синергетической парадигмы (несмотря на то что последняя ассоциируется почти исключительно с естествознанием). Как известно, единой эволюционной теории, «связывающей» процесс изменения (преимущественно необратимого) живой и неживой природы пока не создано, однако, принципы эволюционизма различными науками исследуются давно. Здесь можно вспомнить основанные на действиях физических законов идеи Канта об объяснении происхождения мира (см.: «Всеобщая естественная история и теория неба», 1755); систематическую теорию диалектики Гегеля, в которой центральным понятием было развитие, а противоречие выступало внутренним источником развития; концепцию Дарвина об эволюции живых объектов путем естественного отбора; взгляды Маркса на сущность эволюционных процессов в обществе; идеи Клаузиса о «тепловой смерти» Вселенной и энтропии, более сложные модели эволюции А. Эйнштейна, А. Фридмана, Г. Гамова и др. Не должно думать, что речь идет лишь о «модном» методе познания — благодаря более широкому внедрению синергетических подходов, революционным образом трансформируется сама методология науки, происходит рывок в развитии теории эволюции систем, ассоциирующейся в том числе с теорией хаоса. Реальная жизнь в ряде случаев свидетельствует об убывающей полезности сугубо аналитических истолкований географических явлений и процессов, носящих разрозненный, «непостижимый» на данном уровне развития науки характер. Многие авторы (далеко не только географы) все чаще сомневаются в том, что причинность (казуальность) может служить единственно возможном принципом научного объяснения. (Здесь не должно создаться впечатление, что мы ратуем за более широкое использование феноменологической теории Эдмунда Гуссерля и др.; на наш взгляд, это — контрпродуктивно для развития будущего науки!) Одним из первых среди отечественных географов внимание к «синергетической революции» в науке привлек Вячеслав Шупер («попутно» обрисовавший ее истоки, восходящие к трудам Г. Хакена, И. Пригожи- на, И. Стенгерса и др.; см.: 20-23 и др.). Пока еще скромные успехи отечественной географии в применении синергетических новаций он справедливо связывает с исследованием неравновесных и нелинейных диссипативных структур, с представлениями А. Арманда о триггерных системах («это представления о системах, — объясняет он, — обладающих свойством переключать развитие процесса с одной траектории на другую, причем с относительно небольшими затратами энергии, реализующих на географическом материале синергетические теоретические конструкции, предполагающие возможность случайного выбора одной из нескольких допустимых траекторий в точках бифуркации» (26), а также о структурном изоморфизме эволюционных процессов в живой природе и в развитии цивилизации (там же). Речь идет, в частности, о более вдумчивом применении перманентно порицаемых консервативно настроенными авторами идей структурного изоморфизма, ассоциирующегося с похожестью способов пространственной организации разнокачественных явлений, исследуемых как естественной, так и гуманитарной географией. Оправданность более широкого использования идей синергетики подтверждается характером главного объекта географии — корреляционных отношений, имеющих сложную, интердисциплинарную природу, фактически остающуюся вне компетенции парциальных отраслей научного знания. К числу конкретных приоритетных идей концептуального характера мы склоны отнести построение (с широким участием географов всех специальностей) агрегированных прогностических моделей глобального развития с учетом корреляционных связей, существующих в мегасистеме «население Земли — использование природных ресурсов — развитие производительных сил — состояние окружающей среды». Речь идет о сущностных основах нашего бытия в связи с обострением многих глобальных проблем и, прежде всего, экологической. Примером подобных моделей могут служить такие известные в прошлом проекты (в частности, выполненные в качестве многочисленных докладов Римскому клубу), как «Мировая динамика» Форрестера, «Пределы роста» и «За пределами роста» Медоуза и др., «Человечество у поворотного пункта» Месаровича и Пестеля, «Модель Барилоче» Эрера, «Новый взгляд на развитие» Кайя, «Цели для человечества» Ласло, «Обновление международного порядка» Тинбергена, «Первая глобальная революция» Кинга и Шнейдера и многие современные (концепция «устойчивого развития» Брундтланд и др.). Есть основания полагать, что многие просчеты в «конструировании» прогностических моделей глобального развития (в т. ч. глобального потепления) как раз были связаны с традиционным недоучетом корреляционных связей в географической оболочке как сферы взаимопроникновения литосферы, атмосферы, гидросферы, биоты и человечества; с недооценкой множества взаимосвязей геологии, биологии, химии, физики, этнологии, психологии, экологии и т. д, — то есть, того, чем призвана заниматься географическая наука. Нетрудно видеть, что в данном случае речь идет о глобальной географии или геоглобалистике (глобалистика — учение о глобальных проблемах современности, естественнонаучных и общественных); о географической интерпретации конкретных глобальных проблем (экологической, демографической, продовольственной, энергетической, сырьевой и др.) и их остроте; о континентальном, региональном, зональном и локальном проявлении глобальных процессов и явлений; о тенденциях глобализации и регионализации современного мира; о биосфере как планетарной организации жизни и глобальной экологии как фокусе глобальных проблем; о возможных путях решения («смягчения») глобальных проблем и т. д. Оставаясь «глухой» к данному комплексу проблем, географическая наука вряд ли обретет когда-либо достойный статус «под солнцем». К числу приоритетных исследовательских поисков географов-гума- нитариев (особенно, если исходить из «монистических» представлений в географии) следует отнести теорию и практику рационального природопользования. Именно при изучении природно-ресурсной проблематики может быть постигнута та самая «генетическая и вековечная и всегда закономерная связь, которая существует между силами, телами и явлениями, между мертвой и живой природой, между растительными и минеральными царствами, с одной стороны, человеком — с другой», и на необходимость тщательного исследования которой обратил внимание Василий Докучаев. Нерасторжимая связь природных и экономических ресурсов обусловливает органическую связь также экономической географии и экономики, каждая из которых, взятая по отдельности, теряет нечто существенное не только в своем методическом арсенале, но и в методологическом отношении. В поле зрения географов неизбежно оказываются вопросы, связанные с истоками учения о природопользовании; зависимостью общества от физико-географических условий среды на разных ступенях культурной эволюции; воздействием человеческой культуры на окружающую среду и ландшафты; фактором ландшафтного разнообразия в зарождении культур; изменением роли отдельных ресурсов на протяжении истории развития человечества, типами освоения природной среды, природно-ресурсным потенциалом региона, природно-ресурсным районированием, ландшафтно-экологическими основами природопользования и т. д. В условиях обширной по территории РФ, включающей в свой состав регионы с экстремальной природной обстановкой, выработка научно обоснованного регионального подхода к эксплуатации природно-ресурсного потенциала особенно необходима. Междисциплинарный характер данной сферы научного знания лишь повышает ее значимость. Теорию и практику рационального природопользования надлежит развивать параллельно экологической географии, а также геоэкологии как сферы междисциплинарных научных исследований. Приоритетное внимание при этом должно уделяться, по нашему мнению, исследованию экологических факторов и экологического потенциала ландшафтов, эколого-географических закономерностей расселения и освоения территории, антропогенных воздействий на ландшафты и их экологических последствий, устойчивости геосистем и экологического нормирования, ландшафтно-географических основ оптимизации природной среды и т. д. Не исключено, что потенциальные возможности исследований в области бихевиористской географии или географии «выездного туризма» сулят многообещающие открытия российским авторам. Однако трудно оспорить тот факт, что их интеллектуальный вклад гораздо более высоко был бы оценен при географическом анализе колоссальных издержек России, которые она несет при защите от холода: в связи с повышенным расходом энергии на обогрев зданий в производственной и коммунально-бытовой сферах, увеличением объема используемых конструкционных материалов, производством теплой одежды, обуви и т. п. Дополнительных средств требуют строительство и поддержание в надлежащем порядке дорожно-транспортной сети, разрушаемой замерзающими грунтовыми водами, укрепление инженерных сооружений из-за обильных снегопадов, обледенения и деформаций металла, вызываемых перепадом температур. Немалые убытки государство терпит, как известно, в связи с ликвидацией ежегодных последствий ледостава и ледохода, паводковых наводнений, снежных лавин и т. п. Природная уникальность России в том, что она наиболее холодное северное государство мира. Ярко выраженная континентальность климата, характеризующегося низкими зимними температурами, краткостью переходных сезонов года (весны и осени), повышенной возможностью заморозков в теплое время года — главный лимитирующий фактор для российского сельского хозяйства. Между тем, фундаментальных географических работ (в т. ч. экономико-, социально- и эколого-географического характера), посвященных данной проблематике, как не было, так и нет. В условиях формирования рыночных начал в экономике перед представителями экономической географии наряду с традиционными задачами возникли новые, связанные с исследованием закономерностей размещения производительных сил в условиях постиндустриального и «информационного» этапа развития мирового сообщества. В рамках этих закономерностей повышенного внимания заслуживают, в частности, циклический характер размещения отраслей добывающей промышленности, изменчивость роли отдельных факторов размещения (переход «убиквитетов», т. е. факторов, фактически не влияющих на сравнительные выгоды размещения, в разряд существенных факторов и обратно, на что акцентировал внимание Борис Зимин), повышение функциональной роли факторов инерции, интеграции, инфраструктуры и т. д. Это научное направление «созвучно» идеям региональной экономики — речь идет фактически о едином предмете исследования, к которому экономическая география и региональная экономика «идут» с разных сторон. Отметим перспективность исследований, в центре которых находятся моделирование пространственных эффектов экономической интеграции (см., в частности, труды нобелевского лауреата по экономике, географа, автора «новой экономической географии» П. Кругмана); идеи мировой «региональной революции», связанной с кризисом старопромышленных регионов и выходом на «авансцену» тех регионов, которые более успешно смогли «вмонтироваться» в глобальный рынок; так называемые законы «региональной революции, действующие в глобальном экономическом пространстве и ведущие к образованию «новой региональной иерархии»; проблема локальных замкнутых рынков и т. д. Одна из пока не разработанных, но чрезвычайно перспективных моделей географического и экономического характера имеет отношение к аграрному сектору и связана с перенесением некоторых секторов сельского хозяйства в условия искусственного климата. На интуитивном уровне автор давно убежден в архаичности, по крайней мере, сибирского сельского хозяйства открытого грунта, специализирующегося на выращивании овощей и фруктов. Создание инновационной системы теплиц с замкнутым циклом в условиях Сибири не только позволит создать прибыльный бизнес (высокая урожайность, мало почвы, воды и химикалиев, круглогодичность и т. д.), обеспечивающий местное население сельхозпродуктами, но и поможет решить проблему природных катаклизмов, вызванных глобальным изменением климата. Нет необходимости убеждать оппонентов в том, что это не только прикладная, но и теоретико-методологическая задача, связанная с учетом многочисленных природных, временных, экономических, социальных, экологических и других параметров. В контексте исследования проблем глобального развития не должно забывать о геоэкономике, как междисциплинарной отрасли научного знания. Геоэкономика, в географической интерпретации, субдисциплина — сфера научного знания, имеющая своим предметом изучение особенностей формирования транснациональных экономических геосистем, в том числе характера использования государствами пространственных (географических) факторов международного значения при определении и достижении экономических и социальных целей. Географические факторы международного значения: запасы минерально- сырьевых ресурсов экспортного значения; плодородные почвы, позволяющие производить конкурентоспособную продукцию на мировой рынок; территория как экономический ресурс; элементы экономической, социальной и политической среды (основные фонды, трудовые ресурсы, национальные и региональные рынки и биржи, геополитические реалии и т. д.). Геоэкономика — не просто объективная зависимость внешнеэкономической политики того или иного государства от его географического местоположения, а объективная зависимость субъекта международных отношений от всей совокупности материальных факторов, способных помочь (или, напротив, воспрепятствовать) этому субъекту в создании эффективной экономики. Любая экономико-политическая структура — это источник геоэкономических полей, взаимодействующих с полями других субъектов политики и экономики. Существует понятие результирующего геоэкономического поля, возникающего при взаимодействии частных геоэкономических полей того или иного интернационального региона, континента или интеграционного союза (ЕС, НАФТА и т. д.). Есть резон говорить о предельном значении напряженности геоэкономического поля, превышение которого провоцирует межгосударственные конфликты или, напротив, ведет к углублению экономической интеграции. В спонтанном противоборстве экономистов и экономико-географов за пиетет в проведении геоэкономических разработок, разумеется, нет «победителей», хотя, к сожалению, имеет место «апломб». Между тем, истинный специалист в области геоэкономики обязан быть знакомым не только с работами Ф, Броделя (об органической связи экономики с пространством и временем); К. Жана и П. Савона (о задачах геоэкономики, сводящихся к выработке стратегии действия государства, позволяющей ему обеспечить «собственным» компаниям и хозяйственным комплексам в целом максимально конкурентные преимущества по сравнению с иностранными компаниями и экономиками); Р. Нурксе, Дж. Винера, Р. Болдуина, Дж. Мейера, А. Сови, Е. Ганнаже и др. (авторами геоэкономических идей внутренних лимитирующих факторов); Г. Мюрдаля, Р. Пребиша, А. Льюиса, Г. Зингера, Й. Шумпетера и др. (создателями теории внешних факторов — международного разделения труда, внешней торговли, иностранного капитала); Э. Хекшера и Б. Олина (раскрывших геоэкономическое содержание теории сравнительных преимуществ — закон пропорциональности факторов), но и трудами географов, а также ученых-«комплексников»: Энрида Алаева, Николая Мироненко, Марины Никитиной, Алексея Безрукова, Александра Дер- гачева, Пола Кругмана и др. Только таким образом можно прийти к пониманию сущности «многоярусной» и «полирегиональной» структуры глобальной экономики с установлением геоэкономических зон, а также специфического места России, объективно находящейся на «полупериферии» и т. д. Весьма востребованной сферой творческих усилий географов таких стран как наша остается географическое осмысление региональной политики и индикативного территориального планирования. Теоретическое обоснование императивного характера региональной политики; региональная политика как часть национальной стратегии экономического и социального развития; формы, методы и средства региональной политики; роль государственного и частного секторов; регионы, не выдерживающие испытания рынком; выделение проблемных районов; институциональная структура региональной политики; идентификация новых целей региональной политики в условиях создания рыночной экономики и реализации новой стратегии регионального развития государства — эти и многие другие вопросы могут служить «сердцевиной» интересных географических концептов. Ясно, что не все схемы регионализации одинаково ценны для гуманитарной географии: одни из них, базирующиеся на дифференциации природных ландшафтов, имеют для нее вспомогательное значение; другие схемы, вычерченные на основании произвольных критериев, могут представлять лишь забавное развлечение; и лишь третьи, основанные на социальной, экономической, культурной, политической дифференциации мира, представляют теоретический и практический интерес. Наиболее «колоритна» в концептуальном отношении социальная география— возможно, в силу ее «безразмерности», нечеткости ее границ с культурной, экономической, этнической, политической «географиями». Многое объясняется тем, что социальная география возникла как социальная наука (или даже как социальная морфология) с широким диапазоном междисциплинарных контактов (Э. Дюркгейм определял ее место рядом с демографией). Многие десятилетия мировые исследования социальных взаимосвязей в пространстве носили преимущественно академический характер, что неизбежно распространялось на всю социальную географию, которая была слабо связана с практической деятельностью. Усиление прикладных функций социальной географии в мире происходило двумя путями. Во-первых, благодаря объединению социального и поведенческого подходов, дополненных биосоциальными и социально-психологическими исследованиями. Преимущественно этому пути следовала социальная география Запада, хотя интенсивная разработка отечественными авторами теоретических основ географии образа жизни как самостоятельной ветви общественно-географической науки и выявление географических особенностей и внутрирегиональных различий в образе жизни населения в условиях современной социокультурной трансформации общества (см., в частности, труды Наталии Щитовой) также имеют к нему прямое отношение. Наше сдержанное отношение к увлечению «географией образа жизни» как самостоятельной ветвью общественно-географической науки связано с «утилитарной проблематичностью» мегатемы, поскольку «необходимость учета географических особенностей образа жизни при оценке социально-экономического положения и разработке управленческих решений на региональном уровне» (Н. Щитова, 2008) пока слабо кор- релируется с практической значимостью подобных исследований. На наш взгляд, гораздо более перспективны разработки, связанные с объяснением специфики региональных социальных процессов (см. 5-8 и др.), с учетом того обстоятельства, что условия, уровень и образ жизни людей меняются далеко не синхронно с изменением экономики регионов (о чем со всей очевидностью свидетельствует опыт развития нашей страны). Мы разделяем мнение Натальи Зубаревич, в соответствии с которым «социальная проблематика переходного периода пока еще остается на периферии внимания географов. В основе этого, — утверждает она, — укоренившийся подход к социальному развитию как следствию развития экономического, когда в качестве главного условия рассматриваются экономический рост, а остальное должно приложиться само собой. Подобный традиционализм (экономический детерминизм) очень характерен для России, где пока еще очень медленно, особенно на управленческом уровне, а также в экономической и географической науках, меняется понимание роли социального развития» (8, с. 7). Нам импонирует не узкоцеховой, а междисциплинарный подход, в основе которого лежит синтез географических и социально-экономических методов исследования. В этой связи Зубаревич констатирует: «... Наиболее плодотворный подход — “привязка к территории5’ и критический пространственный анализ концепций, разработанных в смежных науках, для выявления пространственных закономерностей социального развития в переходный период. Поиск таких закономерностей опирается и на работы географов, уже проведенные исследования территориальных проблем переходного периода, позволяющие выявить пространственные изменения и факторы» (8, с. 8). В этом контексте возможен поиск путей устранения глубоких пространственных различий между глобальным ядром и глобальной периферией, между «богатыми» и «бедными» нациями — «Севером» и «Югом» и т. д. (с учетом анализа традиционных и новых концепций международного разделения труда, теорий внутренних лимитирующих факторов, мировых систем И. Уоллерстайна, идей информационного поля Т. Хагерстранда, теории длинных волн Н. Кондратьева, современных теорий конкурентоспособности и т. д.). Особенно ценны междисциплинарные контакты социальной географии с демографиейу антропогеографией и этнологией (кстати, в таком союзе коренятся монистические представления о географической науке). Так, исследование эволюции региональных типов воспроизводства населения (под углом зрения теории демографического перехода Ф. Но- утстойна) с учетом продолжения «демографического бума» в некоторых слаборазвитых странах и депопуляционных тенденций в развитых обществах отчасти «проливает свет» на проявление пространственных различий между глобальным ядром и глобальной периферией в уровнях социально-экономического прогресса. Оно также может помочь в научно обоснованной и демократической «регионализации» целей и средств демографической политики федеративных государств (что так важно для России). Существенный интерес представляют также географическая интерпретация проблем этнологии и этнической экологии (имеющих в первую очередь отношение к связи этногенеза с географической оболочкой, геотектоникой литосферы и т. д.); оценка мнения некоторых западных антропогеографов, а также Гумилева о том, что «этнология — это географическая наука»; анализ отдельных географических по своей природе конфликтогенных факторов, обостряющих глобальный этнический кризис (ассимиляция народов, «старение» отдельных этносов и «импорт» дешевой рабочей силы, неуправляемое демографическое развитие и т. п.). Перспективным «брэндом» в гуманитарной географии можно считать исследование топологических закономерностей эволюции транспортных сетей (как региональных, так и межгосударственных, глобальных) в тесной корреляции с природной средой и деятельностью человека (особенно в условиях России). «Направление этого процесса может быть как восходящим, при котором происходит постепенное усложнение этой структуры, так и нисходящим, с упрощением структуры», — отмечает Сергей Тархов, один из немногих, кому удалось проникнуть в «секреты» эволюции транспортной сети как в одно из «проявлений универсального процесса освоения и переосвоения территории, ее уплотнения и насыщения». Он полагает, что для эволюции транспортных сетей «характерно пространственное саморазвитие. Это означает, что сложнейшие пространственные структуры (в т. ч. транспортные сети), возникающие на земной поверхности в результате человеческой деятельности, соорганизуются и развиваются квазиестественным образом (аналогично природным, естественным системам), независимо от воли людей. Они эволюционируют в соответствии со своими собственными, заложенными во внутренней природе принципами самоорганизации и пространственно-временными инвариантами» (18, с. 4). Идеи топологического изоморфизма, ассоциирующегося с конфигурацией транспортных сетей всех видов сухопутного транспорта, отнюдь не очевидны, равно как и выводы о сходстве сетей с естествен ными, природными элементами (речь идет об однотипности морфологических элементов и компонентов — «циклических остовов», «денд- ритов», «топологических ярусов»). Однако органическая связь эволюции транспортных систем с природными процессами относится к числу аксиоматических положений, что в условиях обширных российских пространств требует пристального внимания (для проведения топологической экспертизы транспортных проектов, определения приоритетности транспортного строительства, устранения топологических дефектов в структуре сетей и т. д.). Развитие концептуальных идей в области экистики и геопланиров- ки связано с эффективным использованием территории (территориальных ресурсов) конкретных регионов путем оптимального размещения производства, коммуникаций и мест расселения с учетом природных, экономических, архитектурно-строительных и инженерно-технических факторов и условий. Ограниченность территории многих западноевропейских государств понуждает их правительства и органы местного самоуправления уделять самое пристальное внимание вопросам рационального использования земельных участков как в городской, так и сельской местности. При этом широко используются финансово- экономические рычаги (дифференцированная плата за землю, налоговые коэффициенты и т. д.), административно-правовые санкции. Обширность территории России подчас порождает иллюзию меньшей актуальности проведения здесь активной экистической политики в сравнении с небольшими по размерам странами. Между тем именно здесь, с ее огромными пространствами осуществление дальновидной, научно обоснованной поселенческой политики способно сэкономить колоссальные средства; именно здесь экистическая политика должна быть востребована в первую очередь. (В этой связи вспоминается «отретушированная» нами саркастическая, но поучительная реминисценция Михаила Жванецкого о том, чем различаются наш человек и не то бельгиец, не то голландец, т. е. житель крошечной страны: последний «наследил» — и тотчас же убрал, россиянин «оставил плохой след» — отъехал сто километров и снова «наследил»). Нам трудно припомнить серьезные диссертационные исследования, посвященные экистической проблематике, а между тем, она ассоциируется именно с географией. Далеко не реализованы возможности научной рефлексии в политической географии и геополитике (12, 13 идр.). Как известно, строгое определение научной дисциплины требует, чтобы были указаны такие ее элементы, как объект, аспект и метод исследования, в совокупности составляющие предмет исследования. Все эти атрибуты у политической географии и геополитики имеются, хотя они иногда тесно переплетаются С соответствующими признаками других дисциплин. В эпоху распространения междисциплинарных исследований это, в общем, нормальное явление. Что же касается упреков в излишней «заидеологизирован- ности», то разве, например, экономические «идеологии» не основаны на приближенности, на редукционизме — сведении многообразных проявлений жизни к нескольким параметрам? Подобно многочисленным экономическим теориям, геополитические концепции, несмотря на их заведомую погрешность, не раз доказывали свою эффективность, как в вопросах объяснения прошлого, так и проектирования будущего. Геополитика — это средство использования географических факторов в государственных интересах с учетом исторических, экономических и других взаимодействующих факторов, оказывающих влияние на стратегический потенциал государства; это аналитическая оценка «балансов и контрбалансов», своеобразных «взаимоупоров», обеспечивающих известную устойчивость между государствами (17). Если такая оценка вообще не имеет под собой научной подоплеки и является лишь этаким «идеологическим приемом», то в таком случае следовало бы заодно упразднить еще около десятка общепризнанных в мире отраслей научного знания (в том числе историю, социологию и др.). Не видеть в «нормальной», деидеологизированной геополитике место приложения научной рефлексии, отрицать наличие специфических объекта, предмета и методов исследования — значит, противоречить здравому смыслу. (Удивительно, что борцов с геополитикой наличие в классификаторе ВАКа, например, политологической науки, причастность которой к идеологии, в общем-то, никем и не оспаривается, никого не смущает, а вот существование геополитики как отрасли научного знания, способной быть чуждой идеологии, их, наоборот, почему-то сильно «задевает».) Среди основных направлений приложения географической аксиоматики и законотворчества по отношению к политической географии и геополитике — разработка представлений о предмете, объектах, содержании,^магистральных направлениях развития современной политической географии; анализ воздействия глобальных и макро- региональных факторов на формирование региональных международных и внутригосударственных ситуаций; выявление путей практического применения политико-географических исследований в реорганизации территориально-политических структур России в ходе радикальных политических преобразований; выявление изменения географических условий и факторов международного сотрудничества и соперничества под влиянием новых глобально-региональных экономических, геоэкологических и политических взаимодействий; развитие концепции географической взаимозависимости как основы научной геополитики и т. д. Наиболее перспективные идеи, относящиеся к культурной географии, по-видимому, связаны с географической интерпретацией феномена «культура»; с ролью ментифактов, социофактов и артефактов в пространственном разнообразии культур; с исследованием «парадигмы эквивалентности» культур (по Стрелецкому) и правомерности отождествления культурной географии с географией человека («рго» и «contra»), с анализом соотношения культурной географии с социальной, экономической, политической географией и ее связи с физической географией, с культурологическими и историческими науками, этнологией. Еще ждут своих интерпретаторов такие темы, как «роль географической среды в генезисе и пространственной динамике очагов культуры», «региональное самосознание как феномен культуры», «региональная идентичность», «постмодерн в современной культурной географии», «культура в ландшафте и ландшафт в культуре», «культура в формировании ландшафтной оболочки Земли», «восприятие ландшафта как феномена культуры», «соотношение культурных ландшафтов с естественными и антропогенными ландшафтами», «“природный и культурный” слои в культурном ландшафте» и др. В целом развитие географии, как и любой другой науки, происходит под влиянием запросов практики и одновременно подчиняется внутренней логике функционирования. При этом географическая наука отличается особенно широким спектром исследований, охватывая все компоненты окружающего мира, ибо она, по Ломоносову, «всея вселен- ныя — обширность единому взгляду подвергает». Литература 1. Безруков Л. А. Континентально-океаническая дихотомия в международном и региональном развитии. Новосибирск, 2008. __ 2. Гладкий И. Ю. Географические основы этнической экологии. СШ>., XIX в.). М., 1983. „ ..г . 5. Зубаревич Н. В. Региональные модели социальной политики II География и региональная политика. Смоленск, 1997. 6. Зубаревич Н. В. Региональные аспекты развития человеческого потенциала в России // Доклад о развитии человеческого потенциала в Российской Федерации за 1998 год / Под ред. Ю. Е. Федорова. М.> 1998. 7. Зубаревич Н. В. Социальное развитие регионов и поселений России: изменения 90-х годов // Вестник Московского университета. Сер. 5. геогр., № 6. 2002. 8. Зубаревич Н. В. Социальное развитие регионов России: проблемы и тенденции переходного периода. М., 2003. 9. Иванов К. Г1. Проблемы этнической географии. СПб., 1998. 10. Каганский В. Л., Родоман Б. Б. Наука о культуре: итоги и перспективы. Вып. 3. Ландшафт и культура. М., 1995. 11. Колосов В. А. Политическая география. Л., 1988. 12. Колосов В. А. Территориально-политическая организация общества. Автореф. дисс. на соиск. уч. ст. докт. геогр. наук. М., 1992. 13. Машбиц Я. Г. Комплексное страноведение. Москва — Смоленск, 1998. 14. Мироненко Н. С. Введение в географию мирового хозяйства. М., 1995. 15. Наука и искусство географии: спектр взглядов ученых СССР и США. М., 1989. 16. Нефедова Т. Г. Сельская Россия на перепутье: географические очерки. М., 2003. 17. Соколов М. Он пугает, а им не страшно // Эксперт. № 18, 05. 2005. 18. Тархов С. А. Пространственные закономерности эволюции транспортных сетей. — Автореф. на соиск. уч. ст. докт. геогр. наук . М., 2002. 19. Тишков В. А. Культурный смысл пространства. (Доклад на пленарном заседании V Конгресса этнологов и антропологов России). Омск, 9 июня 2003. 20. Пригожий И. От существующего к возникающему. Время и сложность в физических науках. М., 1985. 21. Пригожий И., Стенгерс И. Время, хаос, квант. К решению парадокса времени. М., 1994. 22. Пригожин И., Стенгерс И. Порядок из хаоса. Новый диалог человека с природой. М., 1986. 23. Хакен Г. Тайны природы. Синергетика: учение о взаимодействии. М., Ижевск: Ин-т компьютерных исследований, 2003. 24. Чистобаев А. И. Экономическая география в системе наук: новый взгляд на проблему // Теория социальноэкономической географии: современное состояние и перспективы развития. Ростов-на-Дону, 2010. 25. Шупер В. А. Союз географов и философов: Вторые сократические чтения по географии (Плес, май 2001) // Гуманитарная география. Научный и культурно-просветительский альманах. Вып. I. М., 2004. 26. Шупер В. А. Синергетическая революция в географии и самоорганизация пространства в России. — http://spkurdyumov.narod.ru/Shuper51.htm