Невразумительное название — нетленный архаизм советской эпохи. Перманентные раздумья о сущности нашей науки, самобичевание географов за «недоработки» и «прегрешения», а то и оплакивание ее гибели (последнее отражает больше нервно-психическое состояние пишущих об этом, чем истинное положение вещей), как известно, присущи не только российскому, но и западному сообществу географов (37,38 и др.). Еще в 1976 г. бывший президент Международного географического союза Жорж Дрэш, как бы в ответ на утверждение Иннокентия Герасимова «об очень серьезном кризисе в географической науке», успокаивал: «Кризис? Несомненно, он есть. Научная дисциплина, которая не знала бы кризисов, впала бы в дремоту, стала бы умирать... Итак, если угодно, кризис. Кризис в техническом и эпистемологическом развитии наук, и, несомненно, — кризис благотворный» (13, с. 13), (Как будто цитировал мудрых китайцев, у которых слово «кризис» обозначается двумя иероглифами: один из которых означает «опасность», другой — «возможность»!) Не станем спорить по поводу «благотворности» вялотекущего кризиса в развитии географической науки, но его глубина, действительно, не столь опасна, как утверждается некоторыми нашими коллегами, особенно, если не переоценивать ее прошлых достижений. Главное состоит в необходимости честной, беспристрастной оценки всего пути, пройденного за последние десятилетия, анализа дихотомии фундамен тального и прикладного в географии и учета ошибок, которых было допущено непростительно много. К сожалению, многочисленные общины географов по всему миру сегодня напоминают скорее многоязыких строителей известной башни, одержимых эгоистическим стремлением лишь заработать на хлеб насущный и удовлетворить свое любопытство, чем дружное муравьиное сообщество, озабоченное построением прочного собственного жилища и наведением в нем должного порядка. ...Известно, что знаменитая книга Страбона по географии спустя века была обнаружена в такой стерильной целости и сохранности, что создалось впечатление, что ее вообще никто и никогда не брал в руки и не читал. Не напоминает ли это каким-то образом сложившуюся ситуацию в гуманитарной географии, когда многие энтузиасты, увязнув в своей «центробежной колее» и замкнувшись в своем дисциплинарном «коконе» (культурной, политической, экономической, ментальной, etc. географии), не утруждают себя знакомством с интереснейшими публикациями (в т. ч. зарубежными) по смежной тематике: экономико- географы не читают геоурбанистов, геоурбанисты не знакомы с основами ландшафтоведения, а ландшафтоведы оперируют «стерильными» ландшафтами и геосистемами, не желая слышать о культурных ландшафтах? Без конвергенции, по крайней мере, некоторых течений географической мысли, без преодоления «послойного» анализа земной поверхности трудно надеяться на прогресс в познании единого и многообразного облика нашей планеты. (Именно это обстоятельство имел в виду Василий Докучаев, провидческие слова которого процитированы в эпиграфе к настоящей работе.) Можно привести сотни глубоких, нестандартных публикаций не только российских, но и западных авторов, подтверждающих тот факт, что разговоры о «захиревшей» географической науке — удел «неврастеников» от географии и «снобов» от других наук, едва ли преуспевших вообще на поприще науки. Восстановление в 2006 г. в Гарвардском университете США Центра географического анализа, нацеленного на исследование и образование в области пространственных систем и географической информации, и присуждение в 2008 г. Нобелевской премии Полу Кругману (в какой-то мере синтезировавшему прежние экономикогеографические наработки) было расценено некоторыми западными авторами как своеобразный «ренессанс» гуманитарной географии. Конечно, это преувеличение, но эти события косвенным образом подтвердили тот факт, что географическая наука, несмотря на фиксируемый многими ее «перманентный кризис», жива, она по-прежнему востребу- ется обществом как более или менее сформировавшаяся отрасль научного знания, утверждающая нерасчленимость природы и общества и предлагающая конкретные пути к их подлинной гармонии. Распространяя свои методы познания все больше «вглубь», а не «вширь», география вносит ощутимый вклад не только в исследование меняющегося на глазах характера круговорота веществ и энергии в природе (в том числе — потепления климата) и ритмичности развития географической оболочки, но и природопользования в целом, организации социальных и экономических систем и т. д. Дуалистический характер географической науки, т. е. ее одновременная принадлежность к естественным и общественным отраслям научного знания, не только отражает ее положительную «эксклюзивность», но и порождает немало «неудобств». Считается, что одно из них относится к общественной географии — «отсутствие методологически и теоретически обоснованного, концептуально целостного, систематического восприятия общественно-географической реальности как предмета науки, ее фрагментарное видение посредством частных конкретно-научных теоретических построений и концепций» (10, с. 134, 135). Делается вывод об отсутствии обобщающей теоретической концепции, синтезирующей частные области обществен но-географического знания; параллельно высказываются отнюдь не новые мысли о «растаскивании» предмета общественной географии смежными гуманитарными дисциплинами, о ее опасном отставании от физической географии и даже о ее «теоретической неполноценности» (там же), К данному сюжету мы непременно вернемся ниже, а сейчас лишь отметим надуманность этих опасений и «страхов», во многом порождаемых «парциальным» видением науки, не имеющей строго очерченных границ. Невразумительность русскоязычного названия «экономическая, социальная, политическая и рекреационная география» — сегодня очевидна для всех (здесь мы не касаемся некоторых семантических нюансов, связанных с русскоязычными терминами «общественная география», «социальная география», «гуманитарная география», «культурная география»). Продолжающееся сохранение в ряде официальных российских документов (в т. ч. в библиографических и «ВАКовских» классификаторах) этого громоздкого названия сужает исследовательское поле науки и порождает атмосферу недопонимания при общении российских и западных коллег. Именно это обстоятельство мы имели в виду, употребив в названии этого сюжета выражение «нетленный архаизм советской эпохи», которое, юмористически рефлектируя, можно было бы продолжить бессмертными словами: «...Остам, Сулейман, Берта, Мария, Бендер-бей». (И действительно, в процессе написания этих строк, «нетленный архаизм» дополнился рекреационной географией, и если верить «академической молве» — благодаря усилиям географа, мало известного в профессиональной среде, но облеченного чиновничьими связями.) Не только онтологически (с точки зрения объектов исследования), но и методологически в составе общественной географии (кроме экономической, социальной и политической) различают целый веер других научных субдисциплин, что является, на наш взгляд, достаточно веским аргументом в пользу ее давно назревшего «переименования». Для многих чиновников от науки (конечно, не для самой науки) подобное «беспомощное» название целой отрасли научного знания равносильно ее «небытию»! Вопрос о переименовании нашей науки в русском инварианте не укладывается в рамки «мимолетных решений» (иначе это давно уже случилось бы) — значение имеет здесь первоначальное название (экономическая география), идеологический фактор, консерватизм «научной бюрократии», выразительные средства богатого русского языка, уже однажды «ангажированные» предприимчивыми основоположниками других научных течений и т. д. Кроме того, принятие нового названия «гуманитарная география» обострило бы вопрос о правомерности ее вхождения в секцию «науки о Земле» Российской академии наук, поскольку никто «закостеневшую» бюрократическую «махину», в ведении которой находится вопрос о формальной классификации наук, «сдвинуть с места» не в состоянии. (Между тем география, будь то культурная или этническая, имманентно относится к наукам о Земле, если, конечно, она — география.) В целом представление о «картине» гуманитарной реальности на Земле ассоциируется с отношениями между человеком и миром; если быть точнее — между человеком, с одной стороны, условиями и продуктами его материально-практической и духовной деятельности — с другой. Это и есть предметное поле гуманитарного знания. «Гуманитарные науки обращаются к человеку, поскольку он живет, говорит, производит», — писал в свое время Мишель Фуко (14, с. 365), то есть к человеку, действующему не только в обществе и культуре, но и в природе, к существу биопсиходуховному, становящемуся в природно-социокультурной среде. Отсюда — предметное поле гуманитарного знания никому не дано «заузить» — оно органически связано с такими основными блоками, как социальный, культурный, политический, экономический, хотя, как мы увидим далее, в междисциплинарном «зазоре» достаточно четко проявляются контуры и других блоков (например, в антропогеографии). Развитие и конкретизация каждого из них происходит в рамках гуманитарно-дисциплинарных онтологий, связанных с соответствующими социально-гуманитарными науками (социологией, экономикой наукой, политологией и т. д.) и гуманитарными, ориентированными на исследование культуры и человека в культуре. «Гуманитарная география» — русский эквивалент human geography. Используемый на западе термин human geography, соответствующий самым диверсифицированным вариантам отечественной общественной географии, как известно, не является терминологическим эквивалентом последней, поскольку в переводе на западноевропейские языки общественная география — social geography — становится лишь частью, парциальным фрагментом human geography (что не мешает, однако, и там подменять их друг другом). При этом русские выражения типа «география человека» и «человеческая география» по семантическим и прецедентным причинам также не способствуют уточнению архаичного, совсем не «академичного» и мало конструктивного наименования «экономическая, социальная, политическая и рекреационная география». Крайне неприятным является и то обстоятельство, что детерминирование экономической и социальной сфер по отдельности в реальной жизни (например, в географии населения) является подчас сколь фигуральным, столь и неуместным занятием из-за их широкого взаимного перекрытия. В свою очередь, различие между понятиями «гуманитарная география» и «социальная география» отражает трудноуловимые нюансы, отличающие соответствующие прилагательные. «Гуманитарный» (от лат. humanitas — «человеческая природа», «образованность», «духовная культура») — значит относящийся к человеческому обществу, к человеку и его культуре; «социальный» (от лат. socialis — «общественный») ассоциируется с отношениями людей в обществе. Проводимые в литературе сопоставления этих терминов с точки зрения широты охвата ими предмета географических исследований, на наш взгляд, не вполне корректны, поскольку термины в каком-то отношении разновекторны по смыслу. Можно считать, что гуманитарная география в большей мере отражает предмет экономико-географических исследований, чем социальная, так как ориентирует на познание всей человеческой культуры, а не только на отношения людей в обществе. Если исходить, к примеру, из тезиса Наурзбая Мукитанова о том, что «предметом социальной географии является социальная функция географической среды, приобретаемая ею в результате включения ее в хозяйственную деятельность общества» (11, с. 78), то грани, разделяющие социальное, экономическое и даже культурное пространства практически исчезают вовсе. Такая трактовка представляется несколько «вольной», так как она слабо учитывает семантическую сущность термина «социальный». Как известно, социология — наука об обществе, человеке, о его поведении. И хотя общество нередко трактуется как глобальная естественноисторическая категория, противопоставляемая «необществу» (неживой природе, животному миру, растительности), включать экономическое пространство в социальное было бы, на наш взгляд, не вполне корректно. Известна модель предметного поля гуманитаристики, в соответствии с которой «ядром» гуманитарного знания является «человек-личность (“треугольник”: витальное, социальное, духовное существо), включенный в природо-социокультурную среду, в соответствии со своими сущностными потребностями: жить, познавать, созидать» (3, с. 5), По мнению цитируемого автора, «основанием собственно гуманитарного знания оказываются науки о человеке, о его природе, об отношениях человека к миру, об онтологических способностях сознания (курсив наш. — Ю. Г.). К ним относятся: эстетика, трактующая о чувственном познании, образном мышлении и творчестве, об отношении к культуре и Универсуму; этика — наука о человеке общественном, о нравственных законах общения и сотрудничестве, о критериях выбора и поведенческой мотивации; философская антропология, размышляющая о духовной природе человека, о его месте и роли в бытии; науки о языке, как способе общения» (там же). (Позиция автора — Алисы Балицкой — философа, работающего в области этики и эстетики, более чем «прозрачна».) Далее, уже ко второму ряду гуманитарного знания, цитированный автор относит науки о человеческой практике — культурологические, социогуманитарные, экономические, сферы теории и практики. «Здесь собственно гуманитарный компонент, — по ее мнению, — “угасает”, коль скоро исчезает, редуцирется проблематика человека, когда он оказывается под скальпелем культуролога, филолога, экономиста или историка, превращаясь в объект, в “ресурс”, в “носителя языка” “телесную массу” исследуемого явления» (там же). (Любопытно, что в технологических, формализованных, математических, структурных исследованиях, относящихся к проблемному полю этого ряда, гуманитарный компонент, по мнению этого автора, остается вполне «внятным».) Наконец, третий ряд гуманитарного знания ассоциируется с естественнонаучным знанием, представленным науками о природе, о био- и геосфере. Здесь гуманитарный компонент, по мнению Балицкой, уже «мерцает», когда появляется субъект. (Собственно говоря, имеется еще один таксономический ряд в структуре знания — философия и математика, выступающие в качестве метанаук, «мостов понимания» между гуманитарными и естественными науками.) Можно долго дискутировать о роли и судьбе гуманитарных наук в ретро- и перспективе (даже о том, возникли ли гуманитарные науки, как науки о языке, о литературе как «толковании текста» с сугубо прагматической целью — правильного перевода текста Библии на европейские языки» (19), тем не менее, взгляд на них как на альтернативу другому блоку наук, как на некую бинарную оппозицию, разделяется абсолютным большинством научного сообщества. Используемый нами термин «гуманитарная география» — по нашему мнению, наиболее точно отражает принятое на Западе деление наук на the humanities (the human studies, the Arts) и the natural sciences. (При этом англоязычному эквиваленту термина «гуманитарная география» будет соответствовать именно human geography, а не humane geography или humanitarian geography в смысле «гуманная», «человечная».) Граница между «гуманитарностью» и «негуманитарностью» — далеко не явна хотя бы потому, что науки о природе (физика, химия, биология, механика, астрономия) иногда могут интерпретироваться как гуманитарные, а история в некоторых контекстах может становиться естественнонаучной. Что же до экономики (экономической географии), то гуманитарность — ее внутренняя, существенная характеристика. Гуманитарные науки нередко трактуют как единый в своей сущности, общечеловеческий аксиологический феномен. При этом, «если мыслить гуманитарные науки как инструмент и пространство авторефлексии социума, то гуманитарное знание предстает как пространство и совокупный результат его авторефлексии, непрерывно приращиваемый как на индивидуальном (в процессе жизни), так и на совокупном социальном (в процессе развития сообщества) уровнях» (8, с. 9). Добавим: этимология термина «гуманитарная география» практически лишена «компрометирующих» ассоциаций (если не считать «далекой» ассоциации с гуманитарной помощью, филантропией), несмотря на наличие «гуманистической географии» (humanisticgeography, но не human geography) Видаля де ля Блата, Джона Райта, Карла Зауэра, Дэвида Лоуэнталя и др. В то же время термин «общественная география» (socialgeography) на рубеже XIX-XX вв. был несколько «скомпрометирован». Первоначально возникший во Франции и употребленный вначале Полем де Рузье, он был уточнен Элизе Реклю в его капитальном труде «Всеобщая география». Вначале социальная география рассматривалась как часть социологии или даже социальной морфологии, а известный социолог Эмиль Дюркгейм определял ее место рядом с демографией. Социологи не принимали многих научных положений в работах по географии человека, основанных на идеях Фридриха Ратцеля, и лишь со временем самостоятельный статус социальной географии заметно вырос и окреп. Выделение human geography (здесь и далее — гуманитарной географии) как самостоятельной дисциплины в зарубежной науке связано, как известно, с антропогеографией Ратцеля и работами французской школы гуманистической географии. С самого начала гуманитарная география формировалась под влиянием идей о взаимодействии человеческого общества и природы и регионально-описательного подхода и изучению географического пространства. Строго говоря, еще в середине XX в. в англоязычной литературе не было четких рубежей между физической и гуманитарной субдисциплинами географии (31). Предметные границы гуманитарной географии в США очертились лишь в 1930-е и 40-е гг., когда стала очевидной самостоятельность физической географии как дисциплины научной специализации. Гуманитарная география стала здесь ассоциироваться с теми многочисленными отраслями географии, которые остались как бы «за скобками» физической географии. При этом с этого времени американская гуманитарная география превращается в ведущую отрасль географии, развиваясь в изоляции от физической географии1 и вплоть до последнего времени имея с последней крайне ограниченные теоретические и практические связи (31). Иной путь развития гуманитарной географии наблюдался в Великобритании, где доминировала физическая география, а нефизические аспекты исследования пространства были разделены на историческую и регионально-гуманитарную географию (24). Последняя приобрела авторитет и была признана академическим сообществом как отдельная дисциплина только в 1960-1970-е гг. За последние десятилетия понятие гуманитарной географии претерпело существенную эволюцию. Если на начальных этапах она рассматривалась, как правило, в достаточно узком, в значительной мере рагцелевском понимании (например, «систематическое исследование взаимодействия человеческих обществ и поверхности Земли» [23]), то «к 1980-м годам гуманитарная география расширила свое значение и превратилась в широкий (собирательный) термин, описывающий все те отрасли географии, которые не занимаются исключительно исследованием физической среды или технических вопросов (картографии)» (34, р. 206). Определение гуманитарной географии как общего названия «нефизических» отраслей географической науки, пожалуй, является наиболее распространенным и может рассматриваться как общепринятое. Как следствие, гуманитарная география в большинстве западных университетов и стандартизированных классификациях относится к общественным наукам или наукам о человеке. Таким образом, в современной англоязычной литературе под гуманитарной (human) географией обычно понимают совокупность географических субдисциплин, исследующих различные аспекты человеческого общества и его связи с природной средой, а именно совокупность экономической, социальной, культурной, исторической, политической, региональной географии, географии населения, городов, транспорта и пр. (25,39 и др.). В качестве примера, приведем несколько определений предметного «поля» гуманитарной географии: ? «часть географии, занимающаяся пространственным анализом человеческого общества. Она включает такие аспекты как изучение населения, его структуры, экономической и социальной активности и расселения» (17, р. 126); ? «одна из двух частей, на которые часто подразделяется география, другая часть — физическая география. Гуманитарная география занимается изучением тех свойств и явлений в пространстве, которые доступны человеческим существам, а также которые непосредственно связаны или обусловлены людьми, их деятельностью и организацией, в прошлом или настоящем. В центре исследования гуманитарной географии — взаимодействие физической (природной) среды с социальной (общественной) средой, в пространственном и временном измерении, организация общества и социальных процессов и пр. на локальном и глобальном уровне» (41, р. 195); ? «общий (собирательный) термин, обозначающий те сферы географии, которые не имеют прямого отношения к изучению физического ландшафта или технических вопросов... гуманитарная география занимается исследованием связей между человеческой деятельностью и физической (природной) средой» (40, р. 254 и почти дословно: 25, р. 217). Сопоставление рефлексий российских авторов с англоязычными по поводу сущности гуманитарной географии, с одной стороны, обнаруживает «достойный понятийно-творческий потенциал» отечественных географов, с другой — повергает в уныние, поскольку невольно проникаешься идеей бессмысленности дальнейших поисков универсального определения предмета гуманитарной географии: ? «социально-экономическая география — комплекс научных дисциплин, изучающих закономерности размещения общественного производства и расселения людей, иными словами — территориальную организацию общества, особенности ее проявления в различных странах, районах, местностях» (Энрид Алаев); ? «геосистемы общественного субстрата и геосистемы, в которых происходит направленное и ненаправленное взаимодействие природных и общественных процессов» (Николай Мироненко); ? специфическим предметом социально-географического исследования являются «законы формирования и развития территориальных сочетаний и взаимодействий в территориально-общественном развитии» (Борис Хорев); ? «наука о геопространственной самоорганизации общества и ее формах — общественно-географических явлениях, процессах и системах, о составляющих их содержание геообщественных отношениях» (Николай Каледин); ? «гуманитарная география — междисциплинарное научное направление, изучающее различные способы представления и интерпретации земных пространств в человеческой деятельности, включая мысленную (ментальную) деятельность» (Дмитрий Замятин); ? основной задачей социальной географии должно являться познание законов формирования, функционирования и развития освоенного и вызванного к жизни человеком географического энергомассообмена с целью его эффективного использования...» (Виктор Кобылянский) и т. д. Что касается соотношения гуманитарной географии с ее подотраслями, включая социальную, экономическую, политическую, культурную и т. д. географию, то деление дисциплины на таксономо-тематические группы, с одной стороны, практикуется повсеместно, а с другой — продолжает оставаться весьма неопределенным. Как в свое время заметил Т. Йейтс, в выделении тематических дисциплин трудно соблюдать четкие логические принципы: термины экономическая география, социальная география и пр. — удобные «названия», указывающие на определенный акцент в предмете исследования, однако на самом деле они не слишком удобны с точки зрения классификации наук, поскольку зачастую логически абсурдны и искусственны. В самом деле, «логически гуманитарная география — это, по сути, культурная география, поскольку именно культура является физической и духовной организацией общества» (43, р. 215). Принимая во внимание рекомендации Йейтса, чтобы сделать членение гуманитарной географии более обоснованным и соотношение между гуманитарной географией и ее субдисциплинами более понятным, последние можно рассматривать как интергативные научные дисциплины, находящиеся на стыке географии с соответствующими социальными науками: антропологией (культурная география), экономикой (экономическая), социологией (социальная) и т. д., но взятые вместе, формирующие единое научное направление — гуманитарную географию. Однако гуманитарная география не единственный (хотя, быть может, наиболее удобный) собирательный термин, описывающий «нефизические» дисциплины географии. В различных национальных школах сложились неодинаковые терминологические традиции. Так, французский эквивалент гуманитарной географии (la geographic humaine) в его современном употреблении близок по содержанию к англоязычной трактовке (см.: 17), однако, в смысловом отношении далек от более распространенного перевода la geographic humaine как «гуманистическая география» (humanistic] geography), восходящего к работам Блаша (40). В свою очередь, в немецком языке формальным синонимом гуманитарной географии служит Geographic das Menchen, но в то же время широко используются термины Anthropogeographie и Sociogeographie. Важным рабочим понятием, иногда (в основном в 1970-1980-е гг.) отождествлявшимся с гуманитарной географией, является социальная география (social geography, и в особенности немецкая Sociogeographie). В современной англосаксонской традиции социальная география занимается исследованием социальных взаимосвязей и определяющих их пространственных структур (40) или исследованием социальных явлений в пространстве (39). В частности, социальная география изучает закономерности использования пространства человеком (и социумом) и процессы изменения этих закономерностей (34). Современная социальная география на Западе — это широкая отрасль географического знания и часть гуманитарной географии, предметом которой являются пространственные аспекты жизни общества, включая исследование роли пространства в формировании социальных процессов, выявление пространственных структур, оказывающих влияние на динамику общества, изучение географических форм общественных движений, а также пространственный анализ социально-медицинских, социально-экономических, нравственных и пр. сфер общественной жизни (26). В прошлом, в период бурного развития социологических идей в географии, социогеографы выдвигали тезис о фактической синонимичности социальной и гуманитарной географии, и считали последний термин историческим анахронизмом (21). Однако подобное мнение не прижилось, и социальная география продолжает оставаться подотраслью гуманитарной географии, изучающей социальные (в узком смысле) процессы в контексте пространства. В отличие от отечественной социальной, социальная география англоязычного Запада находится под сильнейшим влиянием социологических и культурологических учений (связанных, среди прочих процессов, с «социологической революцией» и «культурным поворотом» (cultural turn) в гуманитарной географии), иногда выступая в виде своего рода пространственной социологии или же социологии пространства. Кроме того, география населения, как правило, рассматривается как отдельная от социальной географии дисциплина, в то время как в российской практике она составляет основу социальной географии. То обстоятельство, что у социальной географии, социологии и социальной морфологии на западе оказалась общая «колыбель», вероятно, было связано с тем, что у истоков создания данного научного направления стоял французский социолог и экономист Фредерик Ле-Пле, исповедовавший идеи географического детерминизма. Последователи известного социолога Эмиля Дюркгейма тесно сотрудничали с представителями географической школы Поля Видаля де ла Блаша в одних и тех же периодических изданиях, хотя это и не мешало им подчас критически оценивать научные позиции друг друга. «Во-первых, социальная география возникла как социальная наука, но с широким диапазоном междисциплинарных контактов и, прежде всего, с географией, — замечает в этой связи Анатолий Анохин, — во- вторых, ее предметное содержание трактовалось весьма широко, но без четкой целевой направленности исследований; в-третьих, методологической базой анализа служили идеи и подходы географического детерминизма и позитивизма. И, наконец, в-четвертых, возникает вопрос о социологизации географии уже в конце XIX — начале XX в. Правомерно ли об этом говорить? Вероятно, да, если допустить возможность качественно отличных ступеней в социологизации науки» (1, с. 85). Для доказательства процесса социологизации социальной географии на Западе цитируемый автор указывает образование поведенческой географии. В СССР же вся «социологизация» десятилетиями исчерпывалась куцыми реминисценциями о населении и его расселении по городам и весям. Парадокс заключался в том, что сведение в Советском Союзе всей гуманитарной географии к экономической в целом соответствовал истинному положению дел. В целом, между понятием «социальная география» в российском понимании и ее англоязычной трактовкой существует некоторое различие. Границы социальной географии в западной литературе достаточно условны, поскольку она частично разделяет предмет и методологическую базу с другими отраслями и направлениями, например, культурной географией, гуманистической географией, географией городов, географией населения и т. д. Российские же авторы склонны подчеркивать «самодостаточность» социальной географии. В любом случае, она является одной из субдисциплин гуманитарной географии. Сообщество российских географов свыклось с тем, что содержание исследований, относимых к социальной географии, понимается весьма широко. «К ним относят изыскания собственно социального характера, но также и экономического, исторического и т. д. Нередко термин “социальная география” выступает обобщающим названием применительно к публикациям общественно-географического направления» (1, с. 85). Но часто забывается о том, что объект изучения социальной географии —- социальная группа, локализованная в определенном пространстве, и ее прикладные аспекты связаны с анализом различных видов деятельности населения на территории. В этом качестве социальная группа может рассматриваться как составной фрагмент и экономической географии, что делает некорректными традиционные рассуждения отечественных географов на тему «что является целым, а что частью?» В немецкой географической традиции социальная география носит двоякое значение. Ряд исследователей под ней понимали антроногео- графию (Anthropogeographie или Geographie das Menchen, т. е. гуманитарную географию) в ее обновленном интеграцией с социологическими учениями понимании (16). Однако значительное количество авторов наоборот воспринимали ее как подотрасль гуманитарной географии, или даже как часть экономической географии (35). Первый вариант, пожалуй, более распространен, и Socio-geographie в известной мере эквивалентна отечественной социально-экономической географии. С точки зрения немецкого перевода human geography, более верным будет рассматривать ее как лингвистический синоним Anthropogeographie. В любом случае социальная или общественная география — все же часть гуманитарной географии, основанная на интеграции социологического и географического учений для изучения деятельности и пространственной организации социума (41). Различий между гуманитарной и гуманистической географией следует коснуться особо, поскольку термин «гуманистическая география» активно употребляется в российской географической литературе. Напомним, что в русском варианте, так же как и в англоязычном, под гуманистической географией понимается особое философское направление в гуманитарной географии, рассматривающее человека как центрального агента познания и преобразования мира (39). В онтологическом смысле гуманистическая география определенным образом коренится в работах де ла Блаша и «французской школы», однако, в значительной мере она приобрела новое звучание в ее современной трактовке (17,40). Гуманистическая география оформилась в 1970-е гг. как одна из ведущих философских традиций в гуманитарной географии, первоначально на основе критики господствовавшей в те годы «традиционной» позитивистской и структуралистской гуманитарной географии, с позиций неокантианства и экзистенциализма, а затем стала одной из основных движущих сил «философской революции» в гуманитарной географии (28, 32). Таким образом, очевидно, что гуманистическая география в представлении Родуэлла Джонса (в англоязычной трактовке) не является синонимом гуманитарной географии, обозначая лишь ее отдельное направление, к тому же не имеющее таксономического значения (поскольку гуманистическая география — это не предметное подразделение географии, а эпистемологическое течение). Нет сомнений в том, что гуманитарная и гуманистическая география (human и humanistic geography) — устоявшиеся несинонимичные понятия (31). Некоторые наши коллеги альтернативу предлагаемого нами названия «гуманитарная география» усматривают в названии ... «география человека». Неприемлемость подобной альтернативы объясняется, прежде всего, тесным родством географии человека с классической антропогеографией, несводимостью категории человека к категории общества. Совершенно очевидно, что география человека — есть наука не только гуманитарная, но и естественная («гуманитарно-физическая»), в то время как лишь «синтез исследований общества и человека в их взаимной связи, но без редукции, образует географию, которую можно назвать гуманитарной», — резонно отмечал Дмитрий Николаенко (12). (Хотя встречаются и более «вольные» трактовки в соответствии с которыми география человека включает в себя самые разнообразные аспекты страноведения, краеведения, истории географических открытий, географии культур и религий, этногеографии, антропогеографии, пейзажеведения и т. д. Тем самым география человека соединяет естественную географию с экономической, а их все вместе — с наукой исторической.) В заключение данного сюжета заметим, что эволюция названия гуманитарной географии в СССР в целом отражала постепенное, «микроскопическое» (шаг за шагом) ослабление тоталитарных тисков. К апо- феозно расцветшей в эпоху индустриализации экономической географии лишь во времена «хрущевской оттепели» был добавлен «либерально окрашенный» термин «социальная». Что же касается термина «политическая», то он был «присовокуплен» фактически во времена «перестройки», когда идеологический отдел партии, стремительно теряя свой статус, банкротился на глазах. Что же касается добавления прилагательного «рекреационная», то этот факт свидетельствует скорее уже о «деинтеллектуализации» самого научного сообщества. О верификации существующих «гуманитарных географий». Несколько наукообразный «привкус» данного сюжета, в действительности, имеет прямое отношение к участившимся попыткам «приватизации» в советской и российской литературе термина «гуманитарная география». Во всяком случае, автор не первый, кто пытается придать «правовой» статус термину «гуманитарная география» в отечественной географии, и, разумеется, в каждом конкретном случае мотивация существенно различалась. В свое время для систематизации всей суммы аспектов географических исследований человека и общества Д. Николаенко (г. Симферополь) выдвинул концепцию гуманитарной географии. Не суть состояла в синтезе географии человека и географии общества как взаимодополняющих, но в то же время самостоятельных блоков познания, с выделением трех уровней исследования — экономического, социального и культурологического. В малоизвестной широкому читателю статье «Гуманитарная география: проблемы и перспективы» (12), датированной 1984 г., проводится две мысли, одна из которых касается необходимости радикального расширения границ географического познания общества и человека и создания новой гуманитарной географии, а вторая указывает на способ такого расширения, связанный, по мнению этого автора, с развитием географии человека и органичным сочетанием ее с экономическим, социальным и культурологическими уровнями географического изучения общества» (12, с. 8), на что еще ранее обратил внимание Вениамин Гохман (5). Пафос публикации одного из наиболее осведомленных о достижениях западной географической науки советских авторов заключался в отстаивании корректности использования в географии познавательного приема «исследование индивидуальности человека в аспекте самой индивидуальности», в стремлении доказать тезис о том, что человека можно и должно изучать самостоятельно, непосредственно, а не только опосредованно, через изучение общества. Он справедливо сетует, что «если единичное и изучается, то лишь для познания особенного и всеобщего. Обратный путь — от общего к единичному — совершается в географической науке не всегда» (12, с. 10). Среди других небезынтересных тезисов этого автора заслуживают внимания следующие: необходимо изучать как внутренний, так и внешний мир человека, результатом чего должны стать географическая теория деятельности общества и человека; если на пространственные структуры и процессы деятельности общества и человека влияние оказывает внутренний мир последнего, то данный мир, равно как и систему ценностей человека и представлений о мире, географам нужно изучать («дожидаться, пока их получат в других науках нет возможности»); нужно создать «конкретно-теоретический географический образ человека», причем для ответа на вопрос «что такое человек?» мало ссылок на марксизм («марксизм не является волшебной палочкой-выручалочкой, автоматически решающей все проблемы и делающей все ясным», — писал бесстрашный Николаенко в еще небезопасном 1984 г.); для развития гуманитарной географии важно четко определить ее проблематику, избежав при этом «крайностей бихевиористского и гешталь- тистского подходов» и др. (12, с. 11). Можно сколько угодно дискутировать с Дмитрием Николаенко по отдельным позициям его взглядов на идентифицируемую им отрасль географических знаний (хотя в отстаивании им гуманистических подходов к географии мы с ним полностью солидарны), существенная претензия у нас имеется лишь к использованию им названия «гуманитарная география». По всей вероятности, оно возникло у автора спонтанно, без семантической, онтологической и эпистемологической экспертиз и т. д. Разве в современной human geography учитываются только материальные нужды человека? Разве личностные, субъективные аспекты его деятельности совсем вынесены за «скобки»? Тогда какой смысл в идентификации новой отрасли научного знания и использовании абсолютно неадекватного в данном случае термина «гуманитарная»? Не логичнее ли было подчеркнуть необходимость нового подхода (свежего акцента) в human geography, связанного с более четкой корреляцией пространственных аспектов функционирования и развития общества, с одной стороны, и отдельного человека — с другой? Более «дерзкой» и, к сожалению, гораздо менее корректной оказалась попытка талантливого исследователя Дмитрия Замятина и его коллег «под сурдинку» вторично приватизировать термин «гуманитарная география» для идентификации междисциплинарного научного направления, «в рамках которого исследуются структуры и динамика различных культурно-, гуманитарно- и ментально-географических пространств и ландшафтов, а также культурно- и гуманитарно-географические образы» (7, вып. 1, с. 3). Почему — дерзкой, речь пойдет ниже, а некорректной потому, что авторы, не «спросив» абсолютно никого, «забронировали» незаменимый в русском языке, универсальный термин, придав ему достаточно узкий геокультурологический (иногда — «окологеографический») смысл, в то время как целый веер гуманитарных географических дисциплин оказался на «отшибе» науки. Если проводить аналогию между понятиями «human geography» и «гуманитарная география», то некорректность геокультурологической трактовки последней становится достаточно очевидной. Особенно много недоуменных вопросов возникает к следующей интерпретации Замятиным его гуманитарной географии: «В начале XXI в. понятие “гуманитарная география” часто воспринималось как синоним понятия “культурная география” В отличие от культурной географии, гуманитарная география: 1) может включать различные аспекты изучения политической, социальной и экономической географии, связанные с интерпретациями земных пространств; 2) позиционируется как междисциплинарная научная область, не входящая целиком или основной своей частью в комплекс географических наук (курсив наш. — Ю. Г.); смещает центр исследовательской деятельности в сторону процессов формирования и развития ментальных конструктов, описывающих, характеризующих и структурирующих первичные комплексы пространственных восприятий и представлений» (7, вып. 2, с. 332). Не слишком ли короток исторический отрезок времени (книга издана в 2005 г.) для вывода о том, как воспринималась практически никому неизвестная «гуманитарная география» в начале XXI в.? Можно ли воспринимать фразу о том, что гуманитарная география «позиционируется как междисциплинарная научная область, не входящая целиком или основной своей частью в комплекс географических наук» как утверждение, что эта наука скорее негеографическая, чем географическая? Отчего же культурная география не может исследовать интерпретации земных пространств социальной, экономической или политической географией, особенно если эти интерпретации ассоциируются с цивилизационными «разломами» или этногеополитическими конфликтами? Всегда ли имеют прямое отношение к научной географии ментальные конструкты, связанные с субъективными пространственными восприятиями, мифогеографией и т. п.? В чем же состоит «дерзость» приватизации Замятиным термина «гуманитарная география»? Во-первых, для интердисциплинарной научной области, образовавшейся на стыке культурологии, филологии, философии, социологии, искусствознания, истории, географии и «не входящей целиком или основной своей частью в комплекс географических наук» правомерность использования термина «география» как минимум надо обосновать и доказать. Во-вторых, до «приватизации», понятие «гуманитарная география» уже было использовано Дмитрием Николаенко для обоснования своего научного направления. И пусть эта попытка также оказалась недостаточно уместной, но ведь ее следовало бы упомянуть (раскритиковать, отвергнуть, дезавуировать и т. д.). Ничего этого сделано не было. В-третьих, не находит ли Дми трий Замятин, что идентификации гуманитарной географии в его понимании препятствуют лимитирующие факторы чисто семантического свойства, в связи с чем она никогда не будет воспринята в странах Запада? (Ассоциация гуманитарной географии с human geography также не «вершина» переводческого искусства, однако в этом случае «гуманитарная палитра» не заужена, и термину human geography, конечно, больше соответствует «гуманитарная», чем «гуманистическая география».) В своем ярком отзыве на докторскую диссертацию В. Калуцкова «Ландшафтная концепция в культурной географии» (2009) Замятин подробно изложил свое неприятие нашей трактовки гуманитарной географии (что он вменил в качестве недостатка и диссертации). По его мнению, расширительная трактовка понятия «экономическая, социальная и политическая география» препятствует «эффективному развитию и содержательному взаимодействию традиционных и новых научных направлений». Он полагает, что «содержание гуманитарной географии не имеет отношения к классическим постановкам предмета и метода экономической, социальной и политической географии. Будучи междисциплинарной наукой, гуманитарная география исследует, прежде всего, образы пространства (курсив наш. — Ю. Г.), репрезентируемые такими понятиями, как географический образ, культурный ландшафт, локальный миф и территориальная идентичность. Не имеет никакого смысла пытаться и далее расширять, растягивать предметы изучения экономической, социальной и политической географии, пытаясь охватить довольно чужеродные для них области исследований, что, кстати говоря, довольно часто приводит к сложностям и проблемам взаимного понимания при очередных попытках заниматься культурногеографической и культурно-ландшафтной проблематикой в рамках данной научной специальности. Гораздо более эффективным содержательным и институциональным решением было бы четкое разделение научной проблематики экономической, социальной и политической географии, с одной стороны, и проблематики гуманитарной географии (включая, возможно, и культурную географию), с другой стороны». (К сожалению, несостоятельное название научного направления уже нашло своих «пользователей». Так, Иван Митин в свой блистательной работе «Методика комплексной культурно-географической характеристики территорий» гуманитарную географию понимает в узком, «замя- тинском» смысле — «как направление российской географии 1990- 2000 гг,, изучающее представления о пространстве, посредством которых общество, социальная группа людей или отдельный человек осмысляют окружающее пространство и организуют свою активность в нем»). Ясно, что подобная аргументация не только не может удовлетворить сторонников «классической» географии, но и вызывает решительный протест. Возникает множество деликатных вопросов. Во-первых, в чем состоит логика инкорпорирования междисциплинарной научной области, именуемой Замятиным «гуманитарной географией», в комплекс географических наук, если последняя не входит туда «основной своей частью»? И если она не входит туда «основной своей частью», тогда на каком основании эта часть идентифицируется географией? Не кажется ли автору, что такой алогичный прием активно способствует дальнейшей дискредитации и разложению «многострадальной» географической науки, превращающейся в некое подобное лавки «сэконд хэнда»? Почему развитие, например, бихевиористской географии на Западе не подвигло ее фундаторов «оторвать» ее от human geography под предлогом самодостаточности нового направления? Разве автор не ведает того, что, не приемля расширительной трактовки понятия «экономическая, социальная и политическая география», он остается со своими коллегами, по сути, в «одиночестве», поскольку не только РАН, ВАК, РГО (как «виновно» организованные структуры), но и географы на Западе (15, 18, 20, 22, 27, 29, 30, 33, 36, 42 и др.) придерживаются иного мнения? Не является ли надуманным тезис о том, что «расширительная» трактовка понятия «экономическая, социальная и политическая география» препятствует «эффективному развитию и содержательному взаимодействию традиционных и новых научных направлений»? И разве можно представить себе ту же социальную географию без «приватизированных» Замятиным таких основополагающих понятий как «территориальная идентичность» или «культурный ландшафт»? и т. д. Деликатность нашей критики научной позиции Дмитрия Замятина состоит в том, что именно в его работах находят особенно яркое и выпуклое воплощение пространственные горизонты культурного развития на рубеже с психологией, этнологией, лингвистикой, религией и т. п. Этим самым подтверждается нерасчленимость научного знания и наше видение географии, исследующей качественно особые процессы в специфическом сегменте объективного мира — очеловеченной природе, на стыке природных, экономических, социальных, политических, культурных и иных явлений в рамках тех или иных пространственных систем, отличающихся собственной иерархией и своими внутренними закономерностями развития. На наш взгляд, именно такое видение способствует проведению интердисциплинарных исследований в «зазоре» экономической, социальной и политической географии, институциональной экономики, политологии, социологии (для чего Замятин даже вводит понятие «геономика»). Нам представляется, что во избежание «ненужных содержательных столкновений» приверженцам его учения следует мужественно признать лишь одно: «семантическую несостоятельность» своей концепции и переименовать ее, найдя соответствующий достойный образ («ментальная география», «имажиналfa- ная», «образная»???). Хотя этим проблема не исчерпывается. Замятин не без оснований считает, что актуальность рассматриваемых им и его коллегами проблем ставит на повестку дня вопрос о введении новой научной специализации, носящей междисциплинарный характер (с возможными вариантами названий «Гуманитарная география», «Гуманитарная и культурная география», «Гуманитарная география и геокультурология»). Подобно тому, как в рамках современной научной специальности по номенклатуре ВАК’а, носящей название “Теория и история культуры”, проходят защиты диссертаций по философии, культурологии, искусствоведению, в рамках пропагандируемой им научной специальности могут быть возможны защиты диссертаций по географии, культурологии, искусствоведению, филологии, социологии. (Гораздо в большей степени нас беспокоит отсутствие, даже в МГУ, кафедр теоретической географии или ГИС.) По ассоциации с этим предложением невольно вспоминается ситуация с областью научного знания, именуемой «геоэкология». Геоэкология наука не геологическая и даже не географическая, а экологическая, но обнаруживающая явное тяготение к географической. Ее главным предметом является изучение законов и принципов взаимодействия не геосистем (природных, экономических, социальных и др.), а экосистем. Отдельные общепризнанные ветви геоэкологии (экология личности, аутоэкология и др.) имеют весьма косвенное отношение к географии. Используемый в географической литературе термин «экологическая география» (Анатолий Исаченко) более приемлем для географов, прежде всего, из семантических соображений, поскольку продолжает логический ряд: «физическая география», «экономическая география», «социальная география», «медицинская география» и т. п., тогда как термин «геоэкология» как бы автоматически ставит географию в подчиненное положение по отношению к экологии, как «материнской» науке. К тому же геоэкология может трактоваться как соответствующий раздел экологии (а не географии!), основанный на приложении экологических закономерностей к географическим процессам. Как видим, географической наукой является лишь «экогеография», в то время как геоэкология справедливо считается самодостаточной областью научного знания. Подобно этому, в нашей верификации гуманитарная география — рафинированная географическая наука, тогда как название рассматриваемого научного «брэнда» не может по определению оканчиваться словом «география». В этой связи сетование Дмитрия Замятина на то, что «традиционная география» не очень приветствует придуманное им название, свидетельствует, слава богу, об одном: о сохраняющемся пока у географического сообщества России здоровом инстинкте «самосохранения», не позволяющем огромный и чрезвычайно диверсифицированный массив гуманитарной научной географии «растворить» в недостаточно внятном «географическом фантомостроении», как остроумно выразился корреспондент «Независимой газеты» Андрей Ваганов (2). В данном случае наша скромная цель — привлечь внимание к научной экспликации гуманитарной географии, в то время как есенинское «только синь сосет глаза...» или песенное «издалека долго течет река Волга...» — слишком далеки от научных наклонений и гораздо лучше согласуются с миром искусства, чем с географической наукой. Тут и спорить, собственно, не о чем. Об «эксклюзивности» гуманитарной географии. Фетишизация строгих определений отраслей научного знания в отечественной литературе давно уже стала своеобразной традицией, будто это диктуется острейшей жизненной необходимостью, а не ограниченностью способности человеческого познания постичь («переварить») единую, хотя и сильно диверсифицированную науку. Отсюда вопрос о самоидентификации гуманитарной географии — это обоснование, прежде всего, ее «идентичности», «эксклюзивности», имеющихся отличий от смежных наук, что не позволяет им «абсорбировать» ее, но не более того. Хорошо известно, что западные авторы предмет географии определяют преимущественно с позиций стержневого исследовательского подхода, а не самого объекта исследования (не будем сейчас заострять внимание на смешении предмета и метода науки, когда хорологический подход принимается за изучаемый предмет). Они гораздо в меньшей степени озабочены поиском всех устраивающих дефиниций — будь то философии или географии, может быть, потому, что единого и всеохватывающего определения предмета большинства наук в принципе не существует. (Если, например, исходить из того, что физика имеет своей предметной областью «общие закономерности природы во всем многообразии явлений окружающего нас мира», как утверждается в школьном учебнике физики, то от предметной области целого ряда наук, в том числе физической географии, остается, образно говоря, «скукожившаяся шагреневая кожа».) И все-таки отождествление гуманитарной географии, занимающейся исследованием человека и человеческого общества в пространстве, с «не физическими» отраслями географической науки — это слишком элементарное, очень невнятное обоснование ее специфики, которое вряд ли может служить убедительным аргументом ее существенных отличий от смежных наук, хотя в течение столетий именно он оставался, по сути дела, решающим. Если исходить из известного и вполне целесообразного посыла, в соответствии с которым наша наука исследует объективно существующий материальный объект — географическую сферу Земли в качестве условия, среды и материальной основы развития человеческого общества, то задачей гуманитарной географии будет являться изучение элементов (блоков, комплексов) «очеловеченной» среды, развивающейся в дихотомической связи с эволюцией географической оболочки планеты. Уже данной рефлексии в целом достаточно для обоснования в первом приближении специфики гуманитарной географии для ее идентификации в качестве отдельной, «уважаемой» области научного знания. Другой вектор связан с целостностью самой гуманитарной географии. Как бы ни было велико желание разработать обобщающую, «сквозную» теоретическую концепцию гуманитарной географии (которая и позволила бы сформулировать всех устраивающую ее дефиницию), трудно представить себе ее универсальную пригодность при объяснении принципов и методов одновременно экономической, медицинской и лингвистической географии, при размещении животноводческих комплексов, картофельных полей или сети казино. Экономисты, историки, социологи, философы, представители многих других областей научного знания, не обладая безупречными «сквозными» теоретическими концепциями, вовсе не «комплексуют» и не «алчут» новых научных парадигм. Фундаментальные теории механики и идеи квантовой физики, строго говоря, также не имеют ярко выраженного общего «знаменателя», как мало общего между законом Кулона и уравнением Менделеева — Клапейрона в той же физике. Стоит ли в этой связи заниматься бесплодными, как пустоцвет, поисками «единой и неделимой», «универсальной» теоретической концепции гуманитарной географии, с учетом того, что ее теоретический фундамент гетерогенен и «многослоен»? (Анализу этого вопроса посвящена специальная глава книги.) Подобный вывод не означает вечную участь гуманитарной географии как идиографической социологизированной или экономизированной хорологической дисциплины, лишенной номотетического характера, связанного с установлением законов, принципов и т. п. Подобное заблуждение зиждется на часто повторяемой максиме: «Поскольку... местоположения отдельных объектов или их пространственных сочетаний всегда уникальны (неповторимы), география не может претендовать на научные обобщения и на установление законов и, следовательно, является наукой идиографической» (9, с. 60). Обратим внимание здесь на принципиальное, с нашей точки зрения, выражение «или их пространственных сочетаний». Разве, например, пространственные суперсистемы в области экономики и ее отдельных отраслей или этнокультурные регионы мира, являющие собой совокупность общественных географических объектов, тесно взаимосвязанных не только топологическими узами, не представляют собой безбрежное номотетическое «поле» для научных обобщений? При этом возможный упрек в том, что данные объекты находятся как бы в разных систематико-логических плоскостях, не состоятелен хотя бы потому, что в соотношении тех же теорий механики и идей квантовой физики ненамного больше логики, чем в соотношении пространственных сочетаний ирригационных систем Ферганской долины и этносистем Тропической Африки. А если это так, то становится не совсем понятным, почему в одном случае наука объявляется идиографической, а в другом — номотетической? (К этому сюжету мы непременно вернемся с более основательными аргументами.) Издержки невразумительного названия. Усеченный инвариант гуманитарной географии, читающийся сегодня в российских университетах и преподающийся в средних школах, именуется «социально- экономической» географией. Сам автор десятки ле г заведует кафедрой «экономической» географии, хотя тематика проводимых преподавателями занятий лишь в отдаленной мере отражает «дух» именно данной «вывески». Казалось бы, кто же «неволит» и оказывает сопротивление объективно назревшему переименованию кафедры? Мешает официальное название дисциплины, сохраняющееся в разного рода реестрах, шифрах, учебных программах и планах.) Многим известно, что попытка опубликовать по линии Минпроса учебник или учебное пособие под названием, скажем, «Гуманитарная география» заведомо обречена на неудачу, поскольку оно, во-первых, не согласуется с официальным названием дисциплины, принятой в учебных стандартах и учебных планах; во-вторых, идет в разрез с интересами самих издателей, одержимых холодным расчетом и практицизмом, панически опасающихся потерять возможных покупателей их «нетленной» продукции. Признать нелепым название учебной дисциплины «социально-экономическая география», разумеется, нет веских оснований, равно как и нельзя согласиться с его корректностью. Ни один из нескольких десятков американских университетских и школьных учебников по гуманитарной географии, стоящих у автора на книжных полках, подобным образом не называется, и это, надо полагать, не случайно: кроме экономического и социального векторов постижение гуманитарной реальности на планете в значительной мере связано с культурным, политическим, медицинским, рекреалогическим, природно-ресурсным, военным и другими «маршрутами», и не исключено, что, например, название «культурная география» — отнюдь не худший эквивалент господствующего ныне термина «социально-экономическая география». Раскрыв Большой российский энциклопедический словарь, можно прочесть: «Экономическая и социальная география — один из основных разделов системы географических наук, изучает территориальную организацию общества в различных странах, районах, местностях. Подразделяется на экономическую географию, социальную географию и особую ветвь — географию населения. Социально-экономическая география составляет основное ядро общественной географии — совокупности всех географических научных дисциплин и направлений, занимающихся исследованием общественных явлений». Обратим внимание на примечательную фразу: «социально-экономическая география составляет основное ядро общественной географии», из которой со всей очевидностью вытекает, что существует некий сегмент общественной географии, находящийся вне пределов этого ядра. Если это действительно так, то почему же этот сегмент должным образом не растолковывается, не «расшифровывается», не идентифицируется? Неполнота подобной трактовки гуманитарной географии как бы «компенсируется» тем обстоятельством, что учебные программы, как правило, включают в себя и тот самый сегмент, находящийся вне пределов «основного ядра общественной географии», что лишний раз свидетельствует о «неуклюжести» общепринятого названия. И еще один нюанс: идентификация географии населения в качестве парциального элемента социально-экономической географии по идее требует пояснения в том смысле, что человек — объект исследования не только общественной, но и естественной географии. Подобного пояснения нигде найти невозможно — не потому ли, что в этом случае обнаружи ваются прямые ассоциации с антропогеографией, что еще недавно марксистской наукой считалось ужасной крамолой? В рамках академической науки существует возможность диверсификации научных лабораторий и реализующихся научных программ и, таким образом, «уйти» от «неудобного» названия. (Кстати, семантические нюансы, связанные с различиями понятий «университетская» и «академическая» наука, имеют ярко выраженный русский «патент». Известное англоязычное academic означает ничто иное как «ученый», термин academy может использоваться даже по отношению к средней школе, а выражение «академическая наука» в США чаще всего отражает связь как раз с университетской наукой. В нашей стране эти прилагательные традиционно ассоциируются соответственно с реальной академией [академиями] наук и высшими учебными заведениями, оправдывая тем самым жесткую [и давно изжившую себя!] дифференциацию науки на «университетскую» [точнее: «вузовскую»] и «академическую».) По большому счету, незавидное положение гуманитарной географии в системе академических институтов страны мало связано с невразумительным названием самой науки, хотя и его нельзя сбрасывать со счетов. Минуло уже много лет со времени единственного, «зарегистрированного» историей, коллективного «восстания» представителей гуманитарной географии в головном институте географии Академии наук (см.: 6), недовольных существовавшим тогда положением экономической географии, постоянным ее «притеснением» со стороны дирекции института и лично академика Иннокентия Герасимова. Как известно, эта ситуация даже стала предметом специального обсуждения в президиуме Академии наук, члены которого отметили важность развития экономико-географического направления института и необходимость принятия конкретных организационных мер для его укрепления. Сегодня мало кто помнит о том, что в тогдашнем постановлении президиума Академии фигурировали прекраснодушные слова, которые вряд ли можно услышать сегодня: «Превратить экономическую географию в одно из ведущих звеньев общего комплекса географических наук, представленных в институте» (там же). Что же касается роли названия науки, то даже нынешнее ее несуразное название «теоретически» предоставило бы в те времена возможность сотрудникам ведущего научно-географического учреждения страны существенно диверсифицировать область творческих разработок. Однако реализация такой возможности упиралась в непреодолимые идеологические барьеры: так, исследовать те же социальные контрасты в жизни советского общества было совсем небезопасно. Литература 1. Анохин А. А. Современная социальная география Запада: теория, методология, предметное содержание // Вестник Ленинградского университета. Сер. 7, вып. 2. 1987. 2. Ваганов А. Воля к воображению пространства// Независимая газета 28.05. 2008. 3. Балицкая А. П. 1уманитаристика и гуманитарное знание: к концепции модернизации высшего образования // Вестник Г'ерценовского университета № 11 (73), СПб., 2003. 4. Гладкий Ю. Н., Петров А. Н. 1уманитарная география: понятийный статус и самоидентификация // Известия РАН // Серия географическая, № 4, 2008. 5. Гохман В. М. Общественная география: сущность, структура // Изучение проблем социально-экономической и социальной географии. Тарту. 1979. 6. Гохман В. М., Горнунг М. Б., Ковалевский В. П. Не ради чести и мундира... // Литературная газета. 20.05.1965. 7. Гуманитарная география // Научный и культурно-просветительский альманах. М., 2004. 8 .Демидова О. Р. Гуманитаристика, гуманитарное знание, гуманитарные науки // Вестник Герценовского университета. № 11 (73), СПб., 2003. 9. Исаченко А. Г. Теория и методология географической науки. М., 2004. 10. Каледин Н. В. Общественная география — к новой научной парадигме // География на рубеже тысячелетий (Доклады XXII съезда РГО. Кронштадт, 2005) Т. 1. СПб., 2005. 11. Мукитанов Н. К. Методологические проблемы теоретизации. Алма-Ата, 1979. 12. Николаенко Д. В. Гуманитарная география: проблемы и перспективы». — Деп. Укр НИИ НТИ, № 543 Ук — Д84., 1984. 13. Современная география. Международный Географический союз. М , 1976. 14. Фуко М. Слова и вещи. Археология гуманитарных наук. М., 1977. 15. A Modern Dictionary of Geography (Small, J., Witherick, M„ Ross, S.). Oxford University Press: Oxford, 2001. 16. Bartels, D. Pcucker, T. Hajdu, J. “German Social Geography, again” Annals of the Association of American Geographers, vol. 59, No. 3, 1969. 17. Buttimer A. “Reason, rationality and human creativity”, Geovrafisca Annaler 61B, 1979. 18. Christensen K. “Geography as a human science: a philosophic critique of the positivist-humanist split”, A Search for Common Ground. L., 1982. 19. Coetzee J. M. Elizabeth Costello. London, 2003. 20. Cullen I. G. “Human geography, regional science and the study of individual behaviour”, Environment and Planning, vol. 8, 1976. 21. Dean K. G. “Social theory and prospects in social geography” Geojournal, 9,3 1984. 22. Dear M. The postmodern challenge: reconstructing human geography”, Transactions of the Institute of British Geographers, vol. 33, 1988. 23. Encyclopedia of Social Sciences. 15 vol. Scligman, E, Johnston (eds.). Macmillan: New York-London, 1932. 24. Freeman T. W. A History of Modern British Geography. Longman: London — New York, 1980. 25. Goodall В. Ш Facts on File Dictionary of Human Geography, Facts on File Publications: New York — Oxford, 1987. 26. Gregory D. “Human agency and human geography”, Transactions of the Institute of British Geographers.,\ol. 6, 1981. 27. Gregory D„ Urry, J. Social Relations and Spatial Structures. McMillan: L., 1976. 28. Harvey D. “On the history and present conditions of geography: an historical materialist manifesto” Professional geographer, 36 (1), 1984. 29. Harvey D., Scott A. “The practice of human geography: theory and empirical specificity in the transition from Fordism to flexible accumulation”, Remodelling Geography. Oxford, 1989. 30. Horizons in Human Geography. L., 1989. 31. Human Geography: An Essential Anthology. Agnew, J„ Livingstone, D„ Rogers, A. (eds). Blackwell: Cambridge, MA, 1996. 32. Ley D. “Geography without human agency: a humanistic critique”, Human Geography: An Essential Anthology, Cambridge, MA, 1996. 33. Livingstone D. N. “There and back again: towards a critique of idealist human geography”, Area, vol. 11, 1979. 34. Readings in Social Geography. Oxford, 1975. 35. Ruppert K. “The concept of social geography”, Geojournal, 9, 3, 1984. 36. Smith N. “Degeneracy in theory and practice: spatial interactionism and radical eclecticism”, Progress in Human Geography, vol. 5,1981. 37. Smith N. “Dangers of the empirical turn: some comments on the CURS initiative”, Antipode, vol. 19, 1987. 38. Smith N. “Rascal concepts, minimahsing discourse and the politics of geography, Environment and Planning D”, Society and Space, vol. 5,1987. 39. The Dictionary of Human Geography, 2nd edition. Johnston R., J. Gregory D., Smith, D. (eds). Blackwell Reference: Oxford, 1986. 40. The (Oxford) Dictionary of Geography, 3rd ed. Mayhey, S. Oxford University Press: Oxford, 2004. 41. The Penguin Dictionary of Geography, 3rd ed. / Clark, A. Penguin Books: London, 2003. 42. Tuan Y-F. “Humanistic geography”, Annals of the Association of American Geographers, vol. 66, 1976. 43. Yates T. “Editorial: Social Geography”, Geojournal, 9, 3, 1984.