Непримиримым поборникам методологической «стерильности» географии напомним последствия известной встречи двух великих философов прошлого столетия Карла Поппера и Людвига Витгенштейна на заседании кембриджского клуба моральных наук в 1946 г. Первый энергично отстаивал свое «да» в докладе «Существуют ли философские проблемы?», а второй, отрицавший само наличие таких проблем, сидел у камина и раздраженно поигрывал кочергой. Ему, полагавшему, что философия — это всего лишь способ логического истолкования мыслей, было «тошно» слушать «витийствующего» оппонента. Финальная сцена встречи закончилась тем, что в ярости он запустил кочергой в Поппера и выскочил прочь из комнаты. Считается, что этот самый «взмах кочергой» стал символом жгучего, неослабевающего пыла, с которым оба философа всю жизнь пытались найти правильные ответы на главные вопросы. В истории методологических исканий в географической науке подобные упражнения с «кочергой» отмечались нередко, причем роль данного снаряда подчас исполняли искусные подтасовки фактов, намеки в идеологической незрелости с оргвыводами по партийной линии, а то и грубые обвинения, инвективы. (В этой связи невольно вспоминается притча об эволюции технологии власти, которая, якобы во все времена состоит в одном: в «ломании хребтов», но при тоталитаризме — «топором по лбу на лобном месте», а в условиях демократии — «удушении подушкой или с помощью транквилизаторов», а с учетом современных «ноу-хау» — еще и полония...) Проследим ход методологического противостояния с использованиям «метода кочерги» известного ортодокса Олега Константинова (более подробно о борьбе на «идейном фронте» последнего мы вернемся во II части книги) с тем же Всеволодом Анучиным по его брошюре «О критике единства географии» (2). Константинов, бичуя последнего за мнимые идеологические «вывихи», полагал, что единая география в любом ее варианте приводит к географическому детерминизму, к переносу законов природы на общественные явления. А поскольку под буржуазной единой географией понималась география, основанная на географическом детерминизме, ученому «клеился» ярлык «правого уклониста». В неравной борьбе (увы, активную антианучинскую позицию занимали «Известия АН СССР, серия географическая» и «Известия ВГО», предоставлявшие свои страницы авторам бесцеремонной, временами просто оголтелой и нередко полуграмотной критики единства географии как «буржуазной идеи», как «попытки смешать естественные законы с общественными закономерностями») Анучин нашел достойные и убедительные аргументы своему оппоненту, отчаянно хаявшему книгу «Теоретические проблемы географии» и тонко улавливавшему «дух» идеологического отдела ЦК. «В моей... книге разговор идет совсем о другой единой географии. Зачем же путать разные понятия, используя сходство в терминологии», — защищает свою позицию Анучин (2, с. 12). Отметив приспособленческую изменчивость теоретических взглядов Константинова, он подчеркивает, что общество представляет собой не только совокупность общественных отношений, но и совокупность биологических особей, среди которых естественные законы несомненно действуют. «Общество тем и отличается от стада животных, что в нем имеют место общественные отношения, без которых оно (общество) немыслимо. Но при всем этом нельзя ставить знак равенства, — «отпираеся» он, — между обществом и общественными отношениями как нельзя и противопоставлять человека — биологическую особь — человеку как члену общества» (с. 14). Люди, справедливо утверждает Анучин, не могут существовать вне действия естественных законов природы (физических, химических, биологических), поскольку они — «не бесплотные духи». (От себя добавим: если бы было иначе — то не было бы смены поколений людей внутри человеческого общества, и Константинову некому было бы читать свои, пропитанные спесью непомерного высокомерия, нравоучения о псевдометодологических основах географии.) (Еще Геттнер, рассуждая об «идентичности» страноведческой или хорологической концепций как природы, так и человека, утверждал, что это обстоятельство не ведет к распадению географии на две различные науки. Причем, подобная идентичность вовсе не равнозначна признанию тождественности естественных и общественных закономерностей.) Несомненно, ощущая за своей спиной моральную поддержку Николая Баранского, Юлиана Саушкина и других авторитетных географов, Всеволод Анучин формулирует следующую чрезвычайно важную мысль: «Причины такого специфического отношения к книге вполне понятны. Ведь признать правильность концепции единства географии одновременно означает признать необходимость отказа от привычных формулировок и положений, которые повторялись много лет. Признать правильность концепции единства географии означает необходимость пересмотра своих работ. А много ли после такого критического пересмотра останется в них действительно ценного для географии?» (2, с. 25). Позиция автора состоит в том, что география одновременно является и единой, и «разорванной» наукой. Просто научное знание континуально по своей природе, в нем есть сферы влияния, состоящие из мощных ядер и областей взаимного перекрытия. И если антропогеография или экологическая география представляют собой классические примеры таких областей перекрытия, то существуют отрасли географического знания, которые воплощают собой скорее «разорванную», чем единую географию. В этом смысле позиции Анучина присуща некоторая .. .экстремальность, хотя она отчасти оправдывается тем обстоятельством, что критика единства географии дискредитировала географическую науку в целом и вообще ставила под сомнение ее «бытие». Публичное поношение идеи единства географии было основано на индетерминистском отрыве человеческого общества от материального мира, на возведении в абсолют специфических законов общественного развития, что вполне соответствовало марксистскому учению. Детали старого спора. Любопытны перипетии еще одной изощренной и весьма поучительной дискуссии по методологическим вопросам географии, вспыхнувшей на страницах «Литературной газеты» еще в 60-х гг. прошлого столетия и привлекшей к себе небывалое для географической аудитории количество читателей. Дискуссию открыл опальный Всеволод Анучин, сетовавший на отставание географической науки и усматривавший причины подобной ситуации в крайне слабой разработке теории общей географии, «что обусловило ее сугубо отраслевое развитие» (3). Величие поступка Анучина состояло, в частности, в том, что он, по сути, стал первым, кто осмелился подвергнуть критике сталинское определение географической среды, данное в «Кратком курсе истории ВКПб» и ставившее знак полного равенства между географической средой и всей внешней природой. «Развитие общества на Земле рассматривалось изолированно от развития природы, и наоборот. Между тем, — отмечал в этой связи Анучин, — жизнь общества и развитие географической среды происходит сопряженно. Среда — не только, и не просто внешняя природа. Это особая часть внешней природы, особая форма материи, составляющая вещественное единство с обществом. Влияние географической среды — влияние природы не только Земли, но и влияние овеществленного в этой природе человеческого труда всех “обществ”, существовавших когда либо на Земле» {там же). Не бог весть какая идея по нынешним временам, но даже в 60-е гг, «воды Кубань-реки все еще текли в строгом направлении — куда велели большевики». Отважный Анучин фактически в одиночку восстал против консервативно настроенных (и запуганных) деятелей советской географии (прежде всего, — академика Иннокентия Герасимова, директора института географии АН СССР), эгоистически отстаивавших сугубо естественный профиль науки, для которых определение географической среды как исключительно природного фактора являлось теоретической базой всех их научных изысканий. «Заужение» предмета географии, апеллирование лишь к природе без должного учета человеческого фактора, по его мнению, не могли обеспечить познание целого, «для этого нужна не только дифференциация», утверждал ученый, но и интеграция. По мнению Анучина, ведущий институт страны в области географии с каждым годом становился все менее географическим (была зафиксирована попытка даже «изъятия» слова «география» из самого названия института: по инициативе Герасимова институт планировалось переименовать в «Институт преобразования природы» с «депортацией» географов-гуманитариев на «все четыре стороны»). Особенно сильному гонению подвергалась экономическая география, отделы которой редели, снижались ассигнования, etc. Ответ «раскольнику» последовал незамедлительно — на спасение чести мундира академика был брошен «изобретательный» Давид Арманд — заведующий отделом физической географии ИГАНа (по первоначальному образованию инженер, но после окончания МГУ, благодаря незаурядным способностям, весьма преуспел в исследовании теоретических и количественных методов в физической географии, занимался проблемами борьбы с эрозией и дефляцией, охраны природы, составления земельного кадастра; один из создателей геофизики ландшафтов). В материале «Давайте не будем!» (4) Арманд, с талейрановским лукавством, интеллигентно «похлопывая по плечу» Анучина, солидаризировался с ним в той части, что «авторитет географии все еще низок» — дескать, плохо используются земли, осваиваются непахотопригодные территории со всеми вытекающими отсюда последствиями (эрозии, пыльные бури), бессистемно используются водные ресурсы (оскудение, загрязнение водоемов), наблюдается бесхозяйственное сведение лесов, «перепромысел» рыбы и т. п. «Шельмуемому» и «затаптываемому» коллеге выразил поддержку в том смысле, что внимание к теоретическим и методологическим дискуссиям должно быть усилено, но, разумеется, «совсем не в том направлении, которое В, Анучин считает наиглавнейшим. ,. Вопрос, который его волнует: существует единая (“общая”, “комплексная”) география или система двух родственный наук — физической и экономической географии»? (там же). «Нужна или не нужна единая география, должен решать критерий практики. Но вот практика-то как раз и голосует против географического монизма, — глубокомысленно заключает Арманд. —- Именно в практической ненужности, надуманности — ахиллесова пята единой географии» (там же). Создавалось впечатление, что истина, словно «матерь божья» явилась одному Арманду, уж точно знавшему, где находится «ахиллесова пята единой географии», а именно — в тщетности поиска и исследования таких систем, где бы в определенной мере синтезировалось природное и социальное (последнее было в компетенции лишь идеологического отдела КПСС). Какая же аргументация при этом бралась на вооружение искусным «адвокатом» Герасимова? — Во-первых, различие методов исследования физической и экономической географии; во-вторых, невозможность готовить специалистов по единой географии; в-третьих, отсутствие общих закономерностей, управляющих природой и обществом (а попытки оппонента сформулировать их в своей нашумевшей работе «Теоретические проблемы географии» «привели лишь к перефразированию законов диалектики»); в-четвертых, за долгие годы методологического противостояния сторонники единой географии, дескать, не создали ни одного комплексного монографического труда, в котором нашли бы воплощение отстаиваемые «анучинцами» научные принципы. Несостоятельность подобной аргументации с высоты сегодняшних дней достаточно очевидна — имеется немало общепризнанных, универсальных методов исследования в географии; некорректность тезиса о «невозможности готовить специалистов по единой географии» подтверждается «корректностью» тезиса о невозможности готовить классных специалистов и по «единой физике»; что же касается отсутствия общих закономерностей, управляющих природой и обществом, то данное утверждение, как минимум, надо вначале доказать. (Кстати, один из пассажей Арманда в защиту «бедного» Анучина нам представляется весьма забавным, более того, на наш взгляд, это едва ли не самая удачная рефлексия автора «антианучинского» опуса: «Основной довод противников Анучина, что “признание” единой географии приведет к смешению естественных и общественных закономерностей, не кажется мне убедительным. Неужели географы так бестолковы, что, оперируя с закономерностями двух категорий в рамках одной науки, обязательно их перепутают?» (4).) Браво, Арманд! Анучинских «струн пламенные звуки» были подхвачены географа- ми-гуманитариями, «игановцами» — Вениамином Гохманом, Михаилом Горнунгом и Владимиром Ковалевским (8), но, к сожалению, не столько для того, чтобы вмешаться в методологический спор, сколько в прагматических интересах, с тем, чтобы отстоять позиции гуманитарной географии в стенах академического института и не попасть под замышляемый руководством «локаут». Вначале ими была обрисована общая неудовлетворительная ситуация в развитии географической науки: «Творческая разработка теоретических проблем нередко подменяется у нас бесплодными рассуждениями и схоластическими спорами по терминологическим вопросам, —- утверждали авторы, — взаимными обвинениями в научном невежестве и даже (!. — Ю. Г.) в антимарксизме. В пылу сражений, где противники побивают друг друга дубинками цитат, предается забвению то обстоятельство, что в науке спор должен носить конкретный характер и подкрепляться экспериментом» (там же). Затем авторы проявили дипломатическую изворотливость, связав отставание географии с ее комплексным предметом, включающим природу и общество, и в этой связи — недальновидностью исследования одной природы. Восставшие против произвола и «засилья» физико-географов авторы не без сарказма отметили тот показательный факт, что лишь в одном отделе института, занимающемся исследованиями в области снега и льда, числилось сотрудников столько, сколько всех географов-обществоведов, взятых в совокупности. «Мятежники» были прекрасно осведомлены (некоторые из них слыли полиглотами) о том, что, например, в США уже тогда до 75 % географических публикаций приходилось на human geography, и в этих условиях терпеть диктат естественников становилось для них нетерпимо. Они проявляли известную гибкость, изъявляли готовность идти на компромисс: «Учитывая огромные пространства нашей Родины и еще относительно слабую изученность многих ее районов, физическая география в СССР, возможно, должна занимать большее место в географических исследованиях, чем, например, в США. В то же время именно в Советском Союзе с его плановой экономикой и огромными возможностями рационального использования природных ресурсов на научной основе, экономическая география как нигде имеет право на ведущую роль во всем комплексе географических исследований» (там же). «Восставшие», конечно же, отдавали себе отчет в том, что экономи- ко-географами института был осуществлен выпуск многотомной серии капитальных экономико-географических монографий, посвященных союзным республикам и экономическим районам и обобщающего труда «Географические проблемы крупных районов СССР»; опубликованы десятки монографий по зарубежным странам и т. д. Откровенно говоря, в этих условиях полностью упразднить гуманитарную географию в институте было сложно — речь шла об элементарном «притеснении» коллег, которые, по мнению начальства, больше занимались «лукавым мудрствованием», чем прикладными разработками (хотя при этом, естественно, забывалось мудрое изречение Л. Больцмана «нет ничего более практичного, чем хорошая теория»), В статье Иннокентия Герасимова «Исчезла ли география?» (7) «отбеливание» чести ИГАНа и мундира его директора (автора публикации) было продолжено преимущественно в стиле Арманда, но уже без попыток углубления в суть методологического спора о «единой географии». В ней проявилось четкое желание убедить научную бюрократию, что никакого выдуманного Анучиным «изничтожения» географии в возглавляемом автором учреждении не происходит; что с каждым годом в нем «неуклонно» (!) усиливаются новые направления в географической науке; что президиум АН определил главное конструктивное научное направление института в следующей многообещающей формулировке: «Разработка научных основ и путей изучения и использования естественных ресурсов, комплексного преобразования природной среды, прогноза ее изменения, рационального развития территориально-производственных комплексов в интересах подъема экономики страны и улучшения условий жизни людей» (там же). В конце своей публикации академик приходит к несколько парадоксальным выводам: оказывается, «предвзятое» освещение работы Института географии АН СССР «было необходимо Анучину для подкрепления общего взгляда на предмет и задачи географии», а сама методологическая дискуссия о «единой географии» «в значительной степени возникла потому, что В. Анучин свои взгляды на предмет и задачи географии сделал темой диссертации на степень доктора географических наук». Воистину, так оно и было на самом деле: анализ научной проблематики ведущего научного учреждения в области географии, сотрудники которого старательно избегали упоминания хотя бы о гипотетической теории общей географии, не мог не служить для последнего показателем характера научных разработок, ведущихся в стране, а что касается темы диссертации, то ее благородность в то время была выше всяких похвал (быть «диссидентом» в науке тогда отваживался не каждый). Следующим на «авансцену» методологического спора вышел Игорь Забелин, талантливый пропагандист географических идей, писатель, физико-географ, исследовавший, в том числе теоретические проблемы физической географии (в 1980 г. он защищал докторскую диссертацию в МГУ, но последняя не была утверждена). В публикации «Что случилось с географией?» (10) этот автор лишь добавил «путаницы» в суть методологического спора. Пропаганда им «качественно своеобразной внутренней оболочки земного шара, биогеносферы, которая постепенно развилась до появления жизни и в пределах которой до сих пор существует человечество» удивительным образом противопоставлялась идее «сопряженного, взаимообусловленного развития элементов географической среды», будто между биологическим и социальным находится сразу «три китайских стены». Обличая Анучина за сформулированный и самоотверженно отстаиваемый закон взаимообусловленного развития элементов географической среды, Забелин (разумеется, в целях «поиски истины», а не механистической поддержки ранее разделявшихся ошибочных идей) прибегает к помощи той самой «кочерги», подвергнув уничижительной критике его выражение о том, что «.. .жизнь общества и развитие географической среды происходят сопряженно». Он пафосно восклицает: «Знаете ли вы, что эпоха Возрождения в Европе вызвана усилением циклонических бурь над Атлантикой?.. А что русские победили во второй мировой войне благодаря потеплению климата, которое высвободило их “замороженную” энергию?.. Это из книг американского географа Хантингтона. Я знаю, что ни один советский исследователь под этими высказываниями не подпишется» (там же). Во-первых, мысли «небезгрешного» заморского географа в данном случае излагаются весьма вольно, без указания на присутствие в первоисточнике вероятностного элемента; во-вторых, соображения и даже фантазии Хантингтона не в состоянии поколебать вполне здравую мысль о «сопряженной эволюции» природы и общества на Земле; наконец, в-третьих, зачем же понуждать советского исследователя ставить подпись под двумя столь разными высказываниями, первое из которых является более или менее «вменяемым», а второе — обыкновенным бредом? Не скроем, особый интерес для нас представляет участие в упоминаемой дискуссии авторитетного представителя гуманитарной географии — Юлиана Саушкина, чьи уроки, наставления и, чего греха таить, облагодетельствование (в нелегкое, идеологически «окрашенное» время) автор с благодарностью проносит через всю жизнь. В отличие от некоторых «непоколебимых» и подчас вовсе не «слепых» подручных партии (Бориса Семевского, Олега Константинова, Моисея Альбрута и др.) и, к сожалению, уважаемого Вадима Покшишевского, осудивших Анучина за «искривление» методологической линии советской географии, Саушкин в своей статье «Сегодня и завтра географии» (19) в условиях жестких идеологических тисков сумел не только честно и внятно изложить свою позицию, но и по существу взять под защиту опального «диссидента» (слегка чем-то напомнив известную миссию Вячеслава Ростроповича и Галины Вишневской в судьбе Александра Солженицына). Дискуссию в «Литературной газете» Саушкин признал вполне своевременной и весьма полезной, добавив при этом: «Исключение, пожалуй, составляет статья академика И. П. Герасимова “Исчезла ли география?” написанная так, словно ее автор не задумывается над актуальными проблемами географии и не склонен смотреть далеко вперед. Мало того, судя по статье, академик И. П. Герасимов удовлетворен современным состояние географии и не принимает на себя никакой ответственности за те серьезные промахи, которые были допущены в планировании географической науки и развитии разных ее направлений» (там же). Изложив известный свой в те годы взгляд на предмет географической науки (как рассматривающей «в пространственном аспекте взаимодействие общества и природы, взаимные связи природных, технических и экономических процессов»), Саушкин (вслед за Геттнером) сравнил ее с важнейшим «мостом», соединяющем естественные и общественные науки. В свою очередь, общество — ведущая активная» сторона» во взаимодействии природы и общества, что, по мнению ученого, не допускает малейшей дискриминации гуманитарной географии в организации научных исследований. Он полагал, что «основная сила географии, смысл ее существования, основа ее будущего расцвета» — в комплексности, в то время как разобщенность, разорванность для нее «смерти подобны». Отсюда делался вывод в необходимости глубокой проработки вопроса о единства географии, чем своевременно и серьезно занялся Всеволод Анучин. «Однако попытки создания стройной теории единства географии встречают сильное сопротивление со стороны тех географов (большей части узких специалистов в какой-либо одной области), которых вовсе не привлекает комплексное решение больших проблем, да еще и под экономико-географической “дирижерской палочкой”. Начинают кричать о том, что это-де возврат к буржуазной географии, попытки “смешения” законов природы и законов общества и т. д.» (там же). Заметим, однако, что упование Саушкина на создание в будущем «стройной теории единства географии» вряд ли имело под собой «стройную» философскую основу, хотя решительное отстаивание им единства цели и методов комплексных географических исследований, осуществляющихся представителями разных областей географической науки, совсем не противоречит стратегии развития современной географии. Взгляд на проблему из XXI в. В начале XXI-го столетия некорректность постановки «вечного» вопроса об альтернативности двух взглядов на географию более очевидна, чем когда-либо ранее. Он лишен рационального смысла, беспредметен, хотя в прошлом, как мы видели, «сводил с ума» многих незаурядных сподвижников географической науки у нас и за рубежом. Как «Отче наш» повторялась фраза о том, что «эти две науки не могут быть объединены в “единую” географию, так как экономическая география принадлежит к разряду наук, изучающих некоторые закономерности развития общества, а физическая география относится к разряду наук, изучающих закономерности развития природы» (20). Дескать, нет такого объекта, специфические свойства и законы развития которого были бы одновременно присущи и природе, и человеку. Спор о единстве или разобщенности географической науки нередко плавно перемещался в классовую плоскость со всеми неожиданностями (оргвыводами), подстерегавшими дискутантов (достаточно вспомнить о «приклеивании» ярлыка «буржуазного космополита» Всеволоду Анучину, даже в то время, когда в стране, по сути дела, уже наступила «оттепель по Эренбургу»). Предметом непримиримых разногласий между географами «естественниками» и «гуманитариями» часто служит сущность так называемой «очеловеченной» (или «второй», «искусственной», «рационализированной» и т. д.) природы. В широко популярной (в частности, дидактической) литературе очеловеченная природа трактуется как часть природы, которая непосредственным образом включается в сам процесс деятельности сознательного существа и несет на себе соответствующий отпечаток. Подобная точка зрения базируется на позиции многих философов, исходящих из того, что предметы и явления очеловеченной природы — суть предметов и явлений природы, способом существования которых является сознательная деятельность человека. В своем капитальном труде «Философия хозяйства» Сергей Булгаков писал: «Природа, с господствующим в ней слепым интеллектом или инстинктом, только в человеке осознает себя, становится зрячею. Природа очеловечивается, она способна стать периферическим телом человека, подчиняясь его сознанию и в нем сознавая себя». Она «вступает в новую эпоху своего существования», «естественное» заменяется «искусственным», т. е. хозяйственно-сознательным». «Хозяйственный труд есть уже как бы новая сила природы, новый мирообразующий, космогонический фактор, принципиально отличный от всех остальных сил природы» (6, с. 133). Увы, подобное видение «очеловеченной» природы не ведет к «примирению» географов-радикалов, сторонников «разорванной» географии. Проблема соотношения «очеловеченной» природы с естественной остается актуальной и сегодня. По мнению некоторых философов, «соотношение естественного и искусственного является самым фундаментальным вопросом нашего выживания, а, следовательно, и своего рода основным вопросом философии (12, с. 5). Многое при этом зависит от характера противопоставления «естественного» и «искусственного», степени предпочтения одного другому, а также трактовки «целесообразного» и «нецелесообразного» результатов «очеловечивания» природы. «Родимым пятном» советской философии и обществоведения являлось то, что они рассматривали «искусственную» природу как «целесообразный» результат материального преобразования внечело- веческой природы, явно недооценивая «нецелесообразный». В ряде случаев фактически не устанавливалось принципиальное различие между целесообразным и нецелесообразным результатом воздействия общества на природу. С одной стороны, советские физико-географы соглашались с двояким характером человеческого воздействия на природу, с другой — твердо отстаивали природное естество практически любого ландшафта. Федор Мильков был убежден, что «антропогенные ландшафты нельзя противопоставлять природным. Они хотя и созданы человеком, однако развиваются согласно природным закономерностям» (15, с. 13). Аналогичное мнение разделяли Михаил Будыко, Анатолий Исаченко и целый ряд других авторитетных географов. Первый из них, в частности, писал: «Очеловеченная природа ... подчиняется тем же законам, что и природа “в чистом виде”» (5, с. 68), и ни о каком «монизме» в географии, дескать, не может быть и речи. Не должно думать, что экономико-географы придерживались совершенно иного мнения. Вот мысль одного из наиболее ярких их представителей — Вадима Покшишевского: «Всмотримся внимательнее в область этого пересечения систем. Вот плотина ГЭС со своим водохранилищем. Общество определило целесообразность ее сооружения, назначило отметку напорного горизонта, установило режим срабатывания водохранилища, наметило меры против подтопления ценных объектов и т. д.; здесь действовали социальные законы общественного воспроизводства. А ход заполнения водохранилища и дебит воды в турбинах (в соответствии с характером стока), устойчивость плотины (в соответствии со строением русла и коренных берегов), ее снашивание, требующее (так же как и снашивание турбин) ремонтов или частичной замены, ит. п. явления управляются целиком естественными законами. Вот участок вспаханного поля, — размышляет Вадим Вячеславович. — Сама потребность в его распашке, выбор культур и их севооборот, приемы вспашки, целесообразность удобрения определяются условиями общественного воспроизводства. Но агрохимические процессы, совершающиеся в почве, вынос из нее питательных веществ, режим увлажнения (если отсутствует искусственное орошение), да и сами биологические процессы произрастания культурных растений остаются “в ведении” законов природы» (16, с. 34). С одной стороны, упомянутую ГЭС со своим окружением, равно как и культивируемое поле, цитированный автор отказывается признать в качестве одной геосистемы (разумеется, из-за принадлежности объектов к природным и общественным системам). С другой — он отмечает все более глубокое и разнообразное воздействие общества на природную среду, а также то обстоятельство, что чем более искусственной делается последняя, тем шире становится сфера пересечения физико-географической и экономико-географической систем. Более того, он образно «рисует» гипотетическую ситуацию, когда «вся географическая оболочка планеты станет искусственно созданным обиталищем человека, его мастерской, оранжереей, рыбоводным садком, а сохраненные естественные ландшафты в виде национальных парков окажутся лишь как бы садами внутри жилища коммунистического общества...» (тамже, с. 35). И, тем не менее, Покшишевский категорически отказывается признать «зону пересечения действия двух систем закономерностей» в качестве общего объекта исследования и общей «сверхсистемы», и это несмотря на то что анализ природы и общества ведется с позиций единства субстрата и соответствующих отношений; что общественное подчас вырастает из природного, а общественное оказывает колоссальное влияние на природное; что в материальной деятельности человека взаимодействие природы и общества проявляется как целостный, относительно самостоятельный процесс и т. д. С философской точки зрения подобное «упорство» нельзя признать правомерным, поскольку при этом «игнорируется различие между целесообразным и нецелесообразным результатами воздействия общества на природную среду, а именно постольку, поскольку остается в тени сама специфика очеловеченной природы» (11, с. 55). Подобное игнорирование может происходить различными путями: как за счет «подтягивания» нецелесообразного результата к целесообразному, так и путем «сведения» последнего к первому — но в любом случае «путем отрицания особых законов функционирования и развития очеловеченной природы» {там же). Ранее нами уже излагалась собственная точка зрения, в соответствии с которой география как самостоятельная область научного знания исследует взаимодействие природы и общества в пространстве и во времени как качественно особого процесса, локализованного в специфическом сегменте объективного мира — наружной земной оболочке (включая очеловеченную природу) и характеризующегося внутренней логикой своего самодвижения. Соответственно, главным объектом географии, на наш взгляд, являются корреляционные отношения, приуроченные к конкретной пространственной арене, имеющие, как правило, сложный, интердисциплинарный характер. Иначе говоря, кроме «несовместимых» естественных и общественных закономерностей, столь «милых сердцу» приверженцев дуалистической географии, можно идентифицировать принципиально иные закономерности, имеющие отношение к взаимодействию природы и общества, то есть к корреляционным отношениям. Именно на это обстоятельство обращает внимание Александр Ласточкин, отмечающий в частности, что «в современных географических и геоэкологических изысканиях осуществляется не изучение этих взаимодействий, а констатация очевидных, визуальная и инструментальная оценка отдельных антропогенных воздействий на окружающую среду и, наоборот, некоторых воздействий последней на человека. ... О познании же механизмов и тем более закономерностей взаимодействия двух сторон экологических отношений говорить еще рано, так как однозначно и точно еще не выделены взаимодействующие элементы и не выявлены их пространственные и вытекающие из них динамические и функциональные и прочие связи» (13, с. 31). Кроме этих, «одинаково специфических» для природы и человеческого общества закономерностей, он указывает на наличие и второй группы общих закономерностей, вытекающих из условий «одинакового воздействия со стороны внешних к общему пространству планетарных и астрономических факторов» (13, с. 31). Если бы цитированный автор под «структурно-геотопол о - гическим основанием общей географии» подразумевал отмеченные выше корреляционные отношения, а не связи, вытекающие из морфодинамической парадигмы, с ним можно было бы вполне согласиться. Проблема соотношения природного и «очеловеченного» весьма ответственна, и к ней мы возвращаемся в работе неоднократно, поскольку осмысление характера влияния общества на природу с позиций подчиненности или независимости этого влияния от общественных закономерностей, определение специфики «очеловеченной» природы — задача не из легких. Б данном контексте важно подчеркнуть, что именно здесь «сокрыт» один из ответов на достаточно формальный вопрос о монизме и дуализме географической науки. Спор о монизме и дуализме не принципиален потому, что география всегда была и будет одновременно интегрирована благодаря наличию «ядра конденсации» разнородного знания» (по Ласточкину) и дифференцирована вследствие колоссальной удаленности от этого ядра «маргинальных» отраслей географического знания. Убедительным, хотя и косвенным свидетельством «слитности» и «расчлененности» географического знания, является тот факт, что едва ли не каждая географическая субдисциплина имеет свой негеографический эквивалент: климатология и метеорология, экономическая география и региональная экономика, культурная география и культурология, экологическая географии и экология и т. д. Некоторые из них являются общим достоянием для представителей различных наук, как это случилось, например, с геоморфологией, где интерес разделился пополам между географами и геологами. Наши частые ссылки на неоднозначную роль физико-географов в искусственном размежевании двух географий оставляют в «тени» неблаговидную роль представителей самой общественной географии, которые в советские годы намеренно старались сузить предметную область своей науки до размещения производства — до «котлованов Днепрогеса», «морока Магнитки» и «территориально-производственных комплексов». Недостаточно четкая научная экспликация предмета экономической географии (узаконенная II съездом Географического общества СССР) способствовала падению престижа гуманитарной географии, а с развитием региональных экономических исследований вообще была поставлена на грань «выживания». Методологическое противостояние в советской географии физического и экономического направлений, четко обозначившееся в середине XX в., было следствием и официальной марксистской идеологии — догматической и насквозь лживой. Недооцениваемая опасность такого противостояния состояла в полном «распаде» географической науки, «растворении» естественной географии в естествознании, а гуманитарной, соответственно, в социологии, культурологии и экономике. И хотя сегодня ситуация совершенно иная, надо помнить поучительный опыт американской географии. Там восстановление традиций гуманитарной географии привело к последствиям другого рода: некоторые географы стали настаивать на признании в правах лишь гуманитарной географии, «рекомендуя» отнести физическую географию к различным отраслям естественных наук. «Подобный принцип оставил бы вне географии жизненно важные элементы природной среды» (15). Поэтому лишь совместное познание земной оболочки физико-географами (воспринимающими свою науку как познание природной среды, а не как геофизику) и географами-гуманитариями (изучающими социальную и экономическую среды иначе, чем это делают социология и экономика) может принести реальный эффект в данном процессе. Заканчивая сюжет о многолетней дискуссии в отечественной географии о «единстве географии», по ассоциации хотелось бы привести покаянные слова изначального евразийца Георгия Флоровского, который наряду с Бердяевым, Ильиным, Милюковым после долгих лет увлечения евразийскими идеями, полностью разочаровался в них: «Занимаясь писанием всего этого евразийского кошмара, я чувствую, что мог бы все это время и труд с гораздо большей пользой (и для себя, и для других) потратить на науку... Евразийство для меня тяжелый крест, и притом без всяких компенсаций. Поймите, что в глубине души я его ненавижу и не могу не ненавидеть. Оно меня сломило, не дало мне стать тем, чем я мог бы и должен был стать. Бросить его уйти от него, забыть про него было бы для меня высшим счастьем». Думается, подобные чувства могли испытывать и некоторые географы, потратившие многие годы быстротечной жизни на малоэффективные поиски истины, связанной с противостоянием монистического и дуалистического взглядов в географии. Литература 1. Анучин В. А. История с географией // Литературная газета, 18 февраля 1965. 2. Анучин В. А. О критике единства географии. М„ 1961. 3. Анучин В. А. Теоретические проблемы географии. М., 1960. 4. Арманд Д. Л. Давайте не будем! // Литературная газета», 25 марта 1965, 5. Будыко М. И. Человек и биосфера // Вопросы философии. № 1. 1973. 6. Булгаков С. Н. Философия хозяйства. Т. I. М., 1993. 7. Герасимов И. П. Исчезла ли география? // Литературная газета, 29 апреля 1965. 8. Гохман В. М., Горнунг М, Б., Ковалевский В. П. Не ради чести мундира... И Литературная газета. 20 мая 1965. 9. Ефремов Ю. К. Ландшафтная сфера Земли //Известия ВГО, 1959. 10. Забелин И. Что случилось с географией? // Литературная газета. 3 июня 1965. 11. Кобыпянский В. А. Философия социоэкологии. Новосибирск, 2004. 12. Кутырев В. А. Естественное и искусственное: борьба миров. Нижний Новгород, 1994. 13. Ласточкин А. Н. Системно-морфологическое основание наук о Земле {геотопология, структурная география и общая теория геосистем). СПб., 2002. 14. Маркс К. Капитал. Т. 1. 15. Милъков Ф. Н. Рукотворные ландшафты. Рассказ об антропологических комплексах. М., 1978. 16. Покшишевский В. В. О самом главном в экономической географии // Теоретические проблемы экономической географии. М., 1974. 17. Пригожий И., Стергерс И. Порядок из хаоса. М„ 1986. 18. Ретеюм А. Ю., Серебряный Л. Р. География в системе наук о земле // Серия «Теоретические и общие вопросы географии». Т. 4 (Итоги науки и техники). М., 1985. 19. Саушкин Ю. Г. Сегодня и завтра географии // Литературная география. 17 июня 1965. 20. Семевский Б. Н. Некоторые методологические вопросы географии // Ученые записки. № 94. географический факультет. Л., 1954. 21. Уиттлси Д. Региональная концепция и региональный метод // Американская география (пер. с анг.). М., 1957. 22. Шупер В. А. Теория экономического ландшафта на фоне XX столетия // Август Лёш как философ экономического пространства. М„ 2007. 23. Эйнштейн А., Инфелъд Л. Эволюция физики. М„ 1965.