Социоморфность гуманитарной географии как лимитирующий фактор аксиоматизации.
Наука как форма рациональной рефлексии, казалось бы, не приемлет суждений, которые легко могут быть подвергнуты сомнению и опровержимы (принцип «фальсифицируемости» Карла Поппера здесь ни при чем!). Однако такие суждения, «затрагивающие» сущностные основы науки, весьма распространены. Еще сравнительно недавно в СССР методологической базой упорядочения теоретических взглядов в любой науке была марксистско-ленинская философия, ее основные законы и категории, которые служили питательной средой для конструирования законов и закономерностей советской экономико-географической науки. Главным вкладом Маркса в экономическую науку считается его теория прибавочной ценности товара, денежное выражение которой — прибавочная стоимость (понятие было введено в научный оборот еще Давидом Риккардо) — является источником прибыли капиталиста. Однако в своих расчетах Маркс не учел организаторские способности самого капиталиста, роль машин и вообще научно-технического прогресса, чей вклад в создание ценности товара нередко даже в его времена превышал труд работника. Но главное состоит в том, что ошибочна сама трудовая теория ценности Адама Смита и Давида Риккардо, которую Маркс вызвался развивать, поскольку ценность товара создается не только и не столько трудом работников, сколько потребительской стоимостью товара, и во многих случаях ценность и стоимость вообще не связаны с производственными затратами. Известна точка зрения, согласно которой Маркс — не столько экономист, сколько критик экономической науки, а его «Критика политической экономии» (или «Капитал») сравнивается с «Критикой чистого разума» Канта, где тот решал вопрос, как возможны математика и физика, не претендуя назвать свой труд математическим или физическим! Тем не менее, марксово учение стало исходным материалом для конструирования целого «веера» законов и закономерностей, стало массово притягательным в мире и до сих пор имеет миллионы сторонников в десятках государств. И хотя многие хорошо помнят мнение канцлера Бисмарка о Марксе («с этим бухгалтером мы еще намучаемся»), его доктрина (и экономический материализм, и проповедь классовой борьбы, и отрицание общечеловеческих ценностей и т. д.) победоносно «озарила» XX век, показав, что законы науки вполне могут толковаться не как отражение законов объективного мира, а как результат соглашения научного сообщества, имеющего конвенциональный характер. Правильное положение о том, что «ученые не создают законов, а только ограничивают или расширяют сферу их применения» было «успешно» сфальсифицировано теоретиками марксизма-ленинизма. Здесь необходимо сделать принципиальную оговорку: критикуя ошибочную теорию прибавочной стоимости Маркса, не следует забывать о том, что социалистические производственные отношения реально обусловливали специфические принципы размещения экономики, которые в свою очередь могли стать (и стали!) основой конструирования собственных аксиоматических положений, социоморфных по своей природе. Другое дело, что лжегуманитарная лжеинтеллигенция советских времен, усердно работавшая на партократический агитпром, меньше всего задумывалась о подлинной эпистемологии географической науки, о критериях оптимальности при решении докационных задач и т. д. (Пантелеймон Кондратьевич Пономаренко «очень попросил» Иосифа Виссарионовича «дать» известной республике тракторный завод, и тот добродушно пошел навстречу — вот, собственно, и вся «экономико-географическая наука».) Хорошо усвоенные представителями старшего поколения географов так называемые «законы» планомерного размещения производительных сил, рационального использования природных и трудовых ресурсов, гармоничного развития экономических районов, etc., являлись обыкновенными лозунгами, которыми надлежало следовать в планово-управленческой деятельности. Нельзя не согласиться с Александром Ткаченко, заметившим по этому поводу: «Здесь перепутаны два различных значения слова “закон”: юридическое —• норма, правило действий, а также философско-научное — констатация объективно существующих отношений, так как научный закон вовсе не рекомендует, что надо делать, а только лапидарно отражает то, что есть» (22, с. 22, 23). Условием конституирования любой отрасли научного знания как особой дисциплины могут быть не обязательно законы (они могут ждать своих «ньютонов»!), а формирование представлений о предмете исследования в его главных системно-структурных характеристиках (18). Если придерживаться жесткого истолкования термина «закон», то надеяться на высокую эффективность законотворческого процесса в географии едва ли приходится. В таком случае географию рискованно считать той наукой, утверждениям которой можно присвоить статус законов. В этой связи становится понятной та категоричность, с которой противники географических законов пытаются лишить права географов их устанавливать. «Даже в области физической географии, где... универсальные принципы вполне применимы, можно... лишь использовать законы, сформулированные в физике и химии. В этом случае законы, используемые в физико-географическом объяснении, оказались бы просто “фундаментальными законами” физики и химии, применимыми к конкретным географическим исследованиям» (28, с. 102, 103). Полагая, что законы физической географии — не что иное, как частные случаи проявления физических законов, Харвей, ссылается на работу Брайана Берри, утверждавшего, что «метеорология и климатология как научные дисциплины опираются на шесть основных законов, два из которых представляют первый и второй законы термодинамики, а остальные, будучи более специфичными для метеорологии, как таковой, выводятся из ньютоновских законов движения» (цит. по: 28, с. 104). Конечно, понятие научности предполагает не только углубление в сущность изучаемых явлений, но и установление каких-то принципов и законов, а также определение многообразных условий практического их применения. Вопрос в этой связи возникает следующий; а могут ли иметь место фундаментальные географические исследования без установления законов в строгом смысле этого слова, ограниченные, скажем, высоким уровнем обобщений и основанные на принципе квантификации? Ответ на него дается различный: в одном случае он равносилен «приговору» (без установления законов действительности нет науки, не может быть научной теории), в другом — делается вывод о том, что познание взаимных отношений явлений на земной поверхности уже само по себе носит фундаментальный характер и содержит в себе номотетический компонент. (Говоря о социоморфности гуманитарной географии, нельзя еще раз не вспомнить об известном парадоксе Хайека, имеющем отношение ко всем общественным наукам. В соответствии с ним любые их категории действуют лишь в гой мере, в которой они преломляются в сознании людей — если последние их не признают, никаких научных категорий в действительности и не существует.) Теории или «квазидедуктивные рассуждения»»? Известные «географические умы» прошлого (Ричард Хартшорн, Альфред Геттнер, Эдвард Аккерман и др.) утверждали, что успехи географической науки будут зависеть от разработки общих (родовых) теорий и поиска универсалий, а также принципов, которые были бы на них основаны (28, с. 111). Время показало, что подобная точка зрения в целом оказалась справедливой (хотя поиск универсальных, обобщающих теорий во многих науках оказался утопией). Что же подразумевается под общими теориями в географии, в частности — гуманитарной? В современной социологии (гуманитарная география к ней «ближе», чем к физике или химии) со времен крупного американского социолога Роберта Мертона (т. е. с начала XX в.) принято различать три типа теорий (соответственно трем уровням предметного изучения социальных явлений). Первый тип ассоциируется с общей социологической теорией («общей социологией»), отражающей абстрактно-обобщенный анализ социальной реальности и базирующейся на идеях социальной философии. Второй (среднеранговый) тип охватывает частные социологические теории, основывающиеся на теоретическом и методологическом фундаменте общей социологии и представленные двумя относительно самостоятельными классами частных теорий — специальными и отраслевыми теориями. И, наконец, третий тип — это специальные теории, в поле зрения которых находятся сущность, структура, общие закономерности функционирования и развития объектов социальной сферы (речь идет о социологии пола, возраста, этничности, семьи, города, образования и т. п.). Можно предполагать, что структура теорий в области гуманитарной географии в каких-то чертах напоминает изложенную. В этой связи гипотетическая общая гуманитарно-географическая теория должна бы содержать абстрактно-обобщенный анализ географической реальности и фиксировать какие-то общие закономерности ее функционирования и развития. При этом она должна представлять собой не отдельные научные положения, а целостную, органически развивающуюся систему; обладать обоснованием, доказательством входящих в нее положений (нет обоснования — нет и теории); отличаться определенной организацией идеализированных (абстрактных) объектов (теоретических конструктов) и т. д. Ясно, что такой широко признанной теории в географии до настоящего времени пока не создано (хотя, на наш взгляд, ее требованиям во многом удовлетворяет так называемая «общая теория территориальной организации общества» Александра Ткаченко; см. в частности: 20, 21, 22). (Кстати, в этой связи непроизвольно возникают следующие вопросы: а существует ли подобного уровня общие теории во всех других науках, в т. ч. в самой социологии, и, в случае их отсутствия, имеют ли они моральное право сохранять статус широко признанных отраслей научного знания? И не является ли критерий наличия «общей теории» обыкновенным заблуждением при идентификации науки — и, может быть, можно ограничиться иными критериями?) Кавычки в названии данного сюжета («квазидедуктивные рассуждения») свидетельствуют о заимствованном у Харвея выражении: «В географии нет достаточно логически разработанных и снабженных необходимым текстом самостоятельных теорий. Существующие теории содержат весьма рискованные квазидедуктивные рассуждения и далеки от выработки “нейтральных” систематизированных предположений» (28, с. 134). При всем уважении к автору, изящно применившему по отношению к географии весь мощный инструментарий методологии науки, очень многое зависит от несуществующей в природе согласованной «нормы», с помощью которой можно было бы легко рассортировать теории и «квазидедуктивные рассуждения». Если «вольно» пользоваться выражением Эйнштейна: «теории являются свободным творением человеческого разума», то едва ли не любую умозрительную перцепцию, не говоря уже о методологически корректном обобщении эмпирики в целостную систему взглядов, можно считать теорией. (Кстати, тот же Харвей допускает наличие особого типа «квазидедуктивных теорий», которые он считает «неполными».) Все зависит от того, будет ли она являться научной или умозрительной, так сказать, «оплотом кажущейся мудрости в море гипотетических иллюзий» {там же, с. 83), по выражению Джеймса Хаттона. Но даже в этом случае препятствием станет опять-таки отсутствие согласованного критерия научности. Обратимся к некоторым теориям в гуманитарной географии и попытаемся оценить степень их соответствия методологическим «нормативам» и принять или «отвести» основания для упреков в их «квазидедуктивности». В качестве одного из главных аксиоматических положений, которое «подчинено задаче реализации критерия эффективности территориальной организации производительных сил» и ставшее в прошлом «составной частью управления и планирования развития хозяйства страны» (24, с. 157) отечественными авторами считается теория экономического районирования. Спецификой районного подхода в советской экономической географии являлось установление сущностных связей между отдельными элементами хозяйственных систем, благодаря чему определялись ядро (ядра), центральные зоны, субъядерные, субпериферийные и периферийные части экономического района с последующей делимитацией границ. (Хотя теория экономического районирования, как «социоморфный продукт», родилась в недрах советской экономической географии, она сравнительно легко поддается деидеологизации.) Благодаря творческим усилиям советских экономико-географов было выработано согласованное мнение о том, что экономическое районирование — это генерализованное по наиболее существенным признакам (природно-ресурсный потенциал, экономико-географическое положение, уровень развития инфраструктуры и т. п.) отражение процесса районообразования, имеющего в том числе и социальную направленность. Был сделан вывод, что экономический район — объективно существующая реальность, возникшая в результате длительного процесса районообразования. Обладает ли теория экономического районирования стандартной формальной структурой, благодаря которой ее можно считать научной? На наш взгляд, обладает, несмотря на свою социоморфность, поскольку, во-первых, она располагает множеством первичных терминов, аксиоматических утверждений и правил построения умозаключений, которые могут быть транслированы языком «исчислений» (принципы и факторы экономического районирования; районные производственные комплексы; экономическое тяготение; комплексное развитие района; экономический район формируется как единое целое в результате процесса территориального разделения труда; экономический район может служить средством экономического познания и планирования хозяйства в условиях директивной экономики и т. п.). Во-вторых, многие первичные утверждения служат конструкционным материалом для «парциальных теорем», являющихся составными частями теории (например, дробное экономическое районирование является необходимым элементом системы более крупного экономического районирования и служит целям детального комплексного территориального управления и региональной политики в условиях директивной экономики) и т. д. В-третьих, данная теория вполне подвергается конкретному истолкованию в свете эмпирических явлений, относящихся ко вполне определенному участку реального мира (геосреды) — к субъекту Федерации, штату, земле, вилайету и т. д., занимающих место в системе межбюджетных отношений страны. Теорию территориально-производственных комплексов (территориально-производственных систем, территориально-хозяйственных комплексов — ТПК), также родившуюся в недрах советской экономикогеографической науки, с некоторой долей условности можно считать структурным элементом теории экономического районирования (в рамках социалистических производственных отношений), хотя бы потому, что ядром экономических районов обычно полагают территориальнопроизводственные комплексы, т. е. совокупности взаимосвязанных и взаимообусловленных компонентов территории. Однако данная теория — также типичный продукт социоморфности гуманитарных наук, поскольку теории промышленных комплексов Вальтера Айзарда, промышленных кластеров Майкла Портера как факторов глобальной конкурентоспособности и региональных кластеров Майкла Энрайта имеют много общего. (Кластер трактуется как группа географически локализованных взаимосвязанных компаний, поставщиков оборудования, комплектующих, специализированных услуг, инфраструктуры, научно- исследовательских институтов, высших учебных заведений и других организаций, взаимодополняющих друг друга и усиливающих конкурентные преимущества отдельных компаний и кластера в целом). Сетования «обиженных» российских географов на то, что Портер с Энрайтом, дескать, бесцеремонно позаимствовали идею ТПК, как бы «уравновешиваются» тем фактом, что при конструировании теории ТПК ссылок на несколько ранее обосновавшего идею промышленных комплексов Айзарда также не было. (Согласно «байке», рассказанной автору профессором МГУ Александром Алексеевым со слов Саушкина, Айзард во время чаепития где-то «на веранде» с последним в Пенсильвании обронил фразу, в соответствии с которой идею промышленных комплексов он изложил «аж на один месяц» (!) ранее Николая Коло- совского.) Не исключено, однако, что недоразумение носит характер извечного спора о том, кто первым изобрел электрическую лампочку, тем более что в географии подобных прецедентов было немало (те же Торстен Хегерстранд и Стэнли Додд пришли к своим выводам о природе диффузии нововведений абсолютно независимо друг от друга). На самом деле вопрос несколько «глубже». Во-первых, «чисто» географический характер теории ТПК не может считаться априори доказанным (равно как и некоторых других географических теорий, созданных на основе постулатов экономики). Из трудов авторов теории явствует, что категория «территориально-производственный комплекс» отражает: а) отношения между производством и территорией, 6) наличие отношений между компонентами производства, в) наличие субъекта воздействия на процесс комплексообразования, г) необходимость соответствия процесса комплексообразования определенным целевым установкам. В свою очередь, районный многоотраслевой комплекс — это закономерная совокупность наиболее тесно взаимосвязанных элементов производства, организуемых для решения общегосударственных и региональных социально-экономических задач и обеспечивающих получение наивысшего экономического эффекта. Нетрудно видеть, что термины специфического «словаря» теории лишь в малой мере отражают акцент на пространственные отношения и геосреду, а при более внимательном ознакомлении с «текстом» теории, с ее аксиоматикой, становится ясным, что она не в меньшей мере находится в сфере влияния региональной экономики (представителем которой как раз и является Айзард). Во-вторых, многие теории, прежде всего, в гуманитарных науках, редко полностью формализуются и поэтому носят неполный характер. Харвей обоснованно отмечает, что наряду с чисто дедуктивными, полностью формализованными теориями существует класс неполных теорий, предполагающих ссылки на другие дедуктивные теории (28, с. 91). К неполным он относит и так называемые «квазидедуктивные теории» — те, первичные термины или дедуктивное построение которых не согласуется со стандартами формализованной теории. Есть основания полагать, что первичные термины и дедуктивное построение теории ТПК выходит слишком далеко за рамки географической теории. Вспомним, что ТПК — это есть экономически взаимообусловленное сочетание предприятий в отдельной точке или в целом районе, при котором достигается определенный экономический эффект за счет снижения транспортных расходов... etc. Здесь очевидна связь с другой, более ярко выраженной дедуктивной теорией, в рамках которой как раз и можно формализовать этот самый экономический эффект. Главный же вывод, напрашивающийся в этой связи, состоит в подтверждении условности междисциплинарных рамок в науке, вследствие чего более или менее целостную теорию, обладающую стандартной формальной структурой, приходится искусственно делить между географией и экономикой. Можно сказать, что теория ТПК — продукт не экономической, и не географической науки, а экономико-географической, в том смысле, что он произведен на стыке региональной экономики и географии. С большой долей вероятности можно утверждать, что именно на этом «стыке» создавались все экономико-географические теории в области размещения производительных сил, в частности, теории «изолированного государства» Иоганна Тюнена, «штандорта» (местоположения) Альфреда Вебера, центральных мест Вальтера Кристаллера и экономического ландшафта Августа Лёша, диффузии нововведений Торстена Хегерстранда, полюсов и центров роста Франсуа Перру и Жоржа Будвилля и др. Теория Тюнена, по сути, стала первым классическим опытом пространственного моделирования в экономической географии. Концепция Вебера с учетом трех «ориентаций» оптимального пространственного размещения промышленности (транспортной, трудовых ресурсов и агломерационной) буквально «заворожила» отечественных исследователей в период становления плановой экономики в СССР в 1920-х гг., а Николай Баранский рассматривал теорию «промышленного штандорта» Вебера в качестве генератора дальнейшего развития теории пространственного размещения и т. д. К этому следует добавить, что в основе активно пропагандировавшейся в начале 2000-х гг. Минрегионом РФ новой стратегии регионального развития страны (9), с приоритетным развитием городов — «окон-переходников» в глобальный рынок («девелоперов») — лежала все та же теория Перру и Будвилля. Идентификация так называемой «теории территориальных структур» (см., например: 3, с. 63-66), у истоков которой стоял Исаак Маер- гойз, вызывает много вопросов. На каком основании ее содержание ассоциируется лишь с хозяйством? Разве лито-, био- или социосфера экстерриториальны, и разве территориальность не выступает в качестве наиболее общего признака всей географии? Что следует понимать под выражением «хозяйство как целостная система, включающая в себя население и природную основу»? «Природную основу» в каком качестве и в каких параметрах? Не означает ли акцент на структуру отказ от изучения процессов во имя статики (хотя авторы теории изначально дают на это негативный ответ, полагая, что такой «упор» является закономерным этапом теоретического развития) и т. д.? Рациональное «зерно» данной теории состоит в попытке уйти за рамки концепций геосистем и различных территориальных систем по причине того, что теоретические перспективы этих концепций, по мнению авторов, «ограничены целым рядом методологических противоречий и, прежде всего, нечетким различением объекта и предмета науки» (там же, с. 63). Вместо них предлагается теория территориальных структур, которая в совокупности с системным подходом призвана интенсифицировать «пол и ракурсное» изучение географии экономики. По утверждению авторов, полиракурсное рассмотрение хозяйства «подразумевает не только полиструктурность, но и различные типы структуризации (и, соответственно, структур): так, членение на подсистемы и отрасли относится к типу функционально-блочных (отраслевых) структур, характеризующихся дополнительностью (аддиктив- ностью) элементов. К типу атрибутивных структур относятся такие структуры, которые пронизывают собой всю систему и совпадают с ней по объему: это, прежде всего, социально-экономические структуры, пространственные (территориальные) структуры, а также временные (хроноструктуры), затрагивающие механизмы развития и функционирования систем. Полиракурсное изучение народного хозяйства подразумевает синтетический учет всех этих структур» (3, с. 64). Откровенно говоря, данная теория представляет собой типичный пример неформализованной теории, обладающей совокупностью утверждений, имеющих теоретический характер, но не располагающих (пока?) ни специфической терминологией, ни суммой аксиом, ни четкими ступенями дедуктивного анализа (не говоря уже о неудачном названии, выходящим далеко за рамки экономической географии). Особое место среди научных рефлексий последних лет занимает разработка Александром Ткаченко подходов к созданию общей теории территориальной организации общества, по классификации ее автора, теории «дедуктивного типа», основные положения которой отражают «важнейшие закономерности территориальной организации населения и его деятельности» (см., в частности: 20; 21, с. 20-23; 22, с. 22, 23). Нетрудно видеть, что упор здесь делается на географию как на науку, изучающую пространственную организацию, выражаемую через конфигурацию размещения и процессы (см., в частности: 32). Заметен акцент также на познание связей общества с внешним миром, что традиционно считалось некоторыми географами главной целью географической науки (первым эту цель провозгласил Риттер, ассоциировавший Землю с «жилищем рода человеческого»). Рассмотрим эту теорию несколько более детально, так как она, на наш взгляд, является наиболее яркой удачей российских географов-гуманитариев в области теоретической географии в начале XXI в. Откровенно говоря, научная интерпретация географами (и не только ими) термина «общество» давно вызывает у нас скептическую реакцию, главным образом, по причине сильной его «размытости», «журналистской потертости». «Нюанс» состоит в том, что общество, society — община, совокупность людей, социальная система, полностью не «поглощает» природно-хозяйственную сферу (впрочем, аналогичные претензии можно предъявить и к отстаиваемому автором данной статьи названию «гуманитарная география» как аналогу «социально-экономической географии»). За многие годы эксплуатации понятия территориальная организация общества стала трактоваться как взаимообусловленное сочетание и функционирование системы расселения, хозяйства и природопользования, систем информации и жизнеобеспечения общества, административно-территориального устройства и управления. В условиях жестких идеологических «тисков» понятие считалось соподчиненной системой по отношению к социальной структуре общества, к его социальной организации, социальной жизни (при этом постоянно подчеркивался тезис: «каков общественный строй, такова и территориальная организация общества»). Но если абстрагироваться от наименования заявленной теории, то совокупность идентифицируемых автором сегментов общества (населения, природопользования, материального производства, непроизводственной сферы, коммуникаций и управления), аспектов территориальной организации общества и аксиоматических утверждений служит вполне приемлемым «материалом» для выведения отдельных теорем, основных постулатов теории и т. д. В перечень основных исследовательских «векторов» территориальной организации общества, инвариантных по отношению к объекту изучения, Ткаченко включает:!.) локализацию объектов на поверхности Земли в виде точек, линий, контуров; 2) территориальные различия, т. е. дифференциацию земной поверхности по каким-либо признакам; 3) пространственные отношения (взаиморасположение объектов, определяющее возможности взаимовлияния и взаимодействия); 4) горизонтальные связи (то есть реализованные отношения); 5) территориальные системы; 6) территориальные комплексы; 7) территориальные структуры; 8) пространственную морфологию (форма, конфигурация и т. д. отдельных объектов; 9) пространственные процессы; 10) территориальное управление (имеется в виду воздействие лишь на перечисленные проявления территориальной организации) (22, с. 21). Заметим: практически ни один из указанных «векторов» не «посягает» на сферы влияния других наук, не претендует на заимствование методологического инструментария извне, что очень важно. Выделенные автором теории территориальной организации общества шесть сегментов (компонентов) общества и десять векторов (аспектов) его территориальной организации, вместе со специфическим предметом исследования — территориальной организацией, ассоциируются со своеобразной «методологической матрицей» социально-экономической географии, ее предметной «моделью» (тан же, с. 22), Далее в контексте изложенной Ткаченко теории формулируются специфические законы (они же — закономерности и «начала») территориальной организации общества. Критическую оценку им дадим ниже, а сейчас еще раз подчеркнем вполне корректное методологическое обоснование предложенной теории, которая способна устанавливать связи (прямые и обратные) между парциальными теоремами пространственных структур с учетом их эволюции. Принципиально важно, что данная теоретическая конструкция (еще не законченная, в определенном смысле — «сырая») является по характеру «общей», отражающей всю сложную систему пространственных взаимодействий между человеком и окружающей его средой. Ее ценность — в «родовом» характере, в поиске общих универсалий и принципов общих соотношений. Мысль ее «фундатора» о том, что «общая теория территориальной организации общества может и должна служить базисом дальнейших исследований, как для углубления фундаментальных представлений, так и для осмысления новых явлений» (там же, с. 25), является здравой и плодотворной, несмотря на необходимость «кристаллизации» самой теории, установления ее корреляционных связей с западной концепцией освоенного пространства и т. д. У нас нет ни намерения, ни возможности подвергнуть даже беглому анализу все существующие теории в области гуманитарной географии — эта задача специального рассмотрения. Главный наш вывод состоит в том, что при всей «неупорядоченности» методологического базиса, отсутствии в ряде случаев четких проверяемых гипотез, убедительной верификации многих теоретических конструкций и т. д., утверждать в «духе Харвея», что все теории гуманитарной географии «квазидедуктивны», не соответствуют необходимым методологическим «нормативам» и, тем более что в гуманитарной географии нет достаточно логически разработанных, самостоятельных теорий — несправедливо. Уж если широко признаются так называемые неформализованные теории (совокупность утверждений теоретического характера, не подкрепленных даже специфической терминологией) в социологии, то подвергать сомнению правдоподобность вышеупомянутых теорий гуманитарной географии, еще слабо формализованных, но серьезно подкрепленных эмпирическими данными — нелогично.