<<
>>

Лекция 1. ПОНЯТИЕ МЕТОДОЛОГИИ. КАКИЕ ТИПЫ И ФОРМЫ МЫШЛЕНИЯ НАМ НУЖНЫ

Громыко Ю.В.: Сегодня мы с вами начинаем изучение основ методологии. Курс, который я буду читать, имеет два названия: — «Введение в методологию», где я буду рассказывать про историю развития одной методологической программы, и предметное название курса — «Теория мышления и мыследеятельности».
Слово «мышление» — понятное, а вот слово «мыследеятельность» (МД) образовано, по всей видимости, по инерции того, как образуются понятия по аналогии со словом «жизнедеятельность». Только вместо «жизни» здесь поставлен термин «мысле...». Хотя на английский этот термин переводится достаточно изящно, просто «thought activity», и способные к аналитизму и, наоборот, к синкретизму англичане это легко выносят. В этом случае проверка на адекватность термина достаточно удачна, то есть можно перевести и говорить «thought activity». В чем же дело, почему курс имеет два названия, с одной стороны, — «Введение в методологию», а с другой — обсуждение теории мышления и МД? А дело в том, что то направление, про которое я буду рассказывать и к которому принадлежу, — направление действующее, до сих пор развивающееся, имеющее массу сторонников в разных областях деятельности. Методология — это учение о разработке методов, которые могут применяться в различных областях. Слово «метод», если его дословно перевести с древнегреческого, имеет два корня: одно от греческого matein, что означает «знать», отсюда происходит термин «математика», второе — odos, что означает «путь». То есть метод переводится как путь познания. Следовательно, методология занимается тем, что создает, отрабатывает и изобретает некоторые пути познания, которые, будучи выделенными и описанными, затем могут переноситься в самые различные сферы человеческой деятельности и там использоваться. Поскольку то, что нас окружает в разных предметных областях, в разных направлениях науки и общественной жизни, есть не что иное, как разного типа и разного вида мышления и разного типа деятельности, то для того, чтобы развивать методологию, чтобы ею серьезно заниматься, нужно прежде всего представлять, в чем заключаются эти разные мышления и деятельности.
По-моему, вывод логичный. стр. 7 Но у этой проблемы есть и обратная сторона. Например, придя в какое-то учреждение или в какую-то серьезную систему с очень серьезной вывеской, мы, желая увидеть практикуемые и осуществляемые там мышление и деятельность, можем не обнаружить ничего, хотя на вывеске будет написано, например, «Политологический центр» или «Бизнес-школа», или какая-то клиника и т.д. По этому поводу в результате длительной практики в советских организациях был выработан такой специальный термин — фиктивно-демонстративный продукт (ФДП). Поскольку чаще всего деятельность самых разнообразных социальных организаций описывается при помощи именно этого термина. В этих структурах и организационных системах деятельности и мышления нет, а есть ФДП, то есть идет производство фиктивно- демонстративного продукта. (Потом, правда, в беседе с американскими аналитиками оказалось, что им это всё хорошо известно и у них тоже есть отработанный термин — «simulative organization». То есть организация, которая симулирует деятельность. Как рассказывал один из аналитиков, работающий в области образования, Томас Попкевитц, рассматривая школы в США, приходится их раскладывать на определенные категории. Есть «traditional schools», то есть школы, работающие по отработанным технологиям. Есть школы, которые интересуются нововведениями. А есть «simulative schools» — это такая система, где учителя делают вид, что учат, ученики — что учатся, а инспектора — что проверяют. И полная иллюзия эффективно действующей организации. А при более детальном анализе оказывается, что как бы вся организационная коробка есть, а во всех звеньях и элементах коробки деятельность и мышление отсутствуют.) Поэтому тот подход, которого я придерживаюсь и который буду здесь объяснять, восстанавливая историю данного действующего направления, требует строго придерживаться следующего правила: для того, чтобы разрабатывать методы и оснащать ими профессиональные мышления и деятельности представителей самых разных отраслей практики, нужно очень хорошо представлять мышление и деятельность как таковые.
Так как именно то, что происходит в различных областях практики, и есть мышление и деятельность. Но может быть и такой случай, когда мышления и деятельности нет, но это особый случай, если использовать латинский термин — «эксквизитный», то есть очень редкий и удивительный. Что здесь надо понимать (у меня сейчас идет нулевой пункт – преамбула, где я объясняю программу курса)? Вообще-то идеи, связанные с тем, что методология должна разрабатывать различные методы мышлении и деятельности, а эти методы должны затем использоваться в различных областях практики, всегда были вожделенной целью философии. Начиная со Средних веков, в оппозицию к известным тезисам Фомы Аквинского, что философия есть служанка теологии, то есть дисциплина, обслуживающая теологию, стало утверждаться, что философия это regnum magnum, то есть «царица всех наук». В принципе неявно, а иногда и в явной форме выдвигался тот же самый взгляд, что задача философии заключается в обслуживании самых стр. 8 разных наук, политической и законодательной практики и в разработке методов, которые бы всё это обеспечивали. Казалось бы, в подобном отношении к методологии заложено некоторое достаточно давнее и очень верное представление. То есть должна существовать такая наука, в рамках которой разрабатывались бы общие представления о технике, способах и формах мышления, которые затем переносились бы в различные дисциплины. Если же посмотреть на это дело сегодня, то ответить на вопрос, какова роль философа в современном российском обществе, например, какова роль в том деле, которое уже произошло (так называемая перестройка), то можно совершенно четко ответить, что (это моя точка зрения, я буду здесь высказывать всё время свою точку зрения) влияние философов в нем было минимальным. Так как не были определены ни цели того, что происходило, ни ключевые понятия, которые позволили бы анализировать наше общество. В этом смысле надо понимать, что — как говорил другой представитель методологического кружка С. Попов — фактически всё, что происходит в нашей жизни, с точки зрения философской, — это концептуальная катастрофа и концептуальный кризис.
Нет ни одного понятия, которое было бы отработано и которое описывало бы структуру нашего общества, начиная с самых известных (например, тезис Г.Х. Попова об административно- командной системе). А из тех, которые существуют, ни одно понятие неприложимо к нашему обществу. На мой взгляд, до перестройки наше общество обладало очень низким уровнем командности, то есть приказы практически не выполнялись, и очень сомнительно, что у нас была административная система, и термин «система» очень сомнителен, то есть он использовался в каком-то очень странном контексте, не в обычном. В этом смысле если взять термин «административно- командная система» [у меня была масса споров с политологами, которые очень доверяют нашей прессе. Например, если в журнале написано, что в СССР была административно-командная система, то это совершенно точно. То есть надо поехать в Москву и этот объект найти, подойти к Кремлю, вот, наверное, цитадель административно-командной системы (и его рассматривать)], то оказывается, что такого понятия нет. Мы жили как-то совершенно иначе… Точно так же не проработаны и все другие понятия, которые вошли в оборот сейчас. Если брать те понятия, которые описывают западное общество и которые сейчас у нас в ходу, такие как бизнес, рынок, деньги, технологии, то ни одно из них не подходит к нашему обществу. Рынка у нас нет и, по моему мнению, очень долго не будет. С этой точки зрения, у нас только еще поставлена очень отдаленная цель — строить рынок. А дальше возникает вопрос технологический: как и что это будет означать — наш рынок? Точно так же и технологии. Мы много о них говорим, хотя технологиями в СССР назывались станки и люди, которые возле них стоят. То есть не по понятию эта мысль проводится. Точно так же деньги у нас не являются в обычном смысле деньгами. На мой взгляд, всё это показывает только одно, что философия и обществоведение, по крайней мере для нашего общества (отдельно стр. 9 надо обсуждать, как там дело обстоит на Западе, так же, как у нас, или нет), свои задачи не выполнили.
Это можно, в частности, объяснить тем, что обществоведение, то есть одна из наиболее острых дисциплин, которая всегда находится в соприкосновении с жизнью, в СССР фактически было выхолощено. Некоторые попытки создать социологию предпринимал первоначально Б. Грушин, который тоже входил в методологическое направление и сначала занимался изучением общественного мнения. Дальше были программы Левады. Все эти программы не смогли получить какого-то общезначимого звучания. Единственная программа, которая до сих пор реализуется и которая более- менее достоверно описывает наше общество, — программа логика, философа и писателя А.А. Зиновьева, его представления о советском обществе как о реальном коммунизме, где он сделал ряд поправок и выстроил теорию общества. Он достаточно жестко и критично относился к тому, что происходило до перестройки: соответственно, в 1990 г. он написал книгу «Горбачевизм», где практически спрогнозировал то, что произойдет в нашей стране не в деталях, а в общем, и в 1991 г. книгу «Смута» по поводу того, что происходит у нас здесь. Однако всё это не надо понимать так, что философы, обществоведы были страшно ленивые и ангажированные люди, которые ходили на службу лишь бы только получать деньги, продвигаться по партийной линии и т.п. Наверное, это тоже всё было, но в данный момент меня это мало волнует, это проблема этического анализа общества. А меня интересует другая, более сложная проблема. По всей видимости, философские дисциплины в чистом виде, которые прежде всего занимаются категориальным анализом мышления (причем какой бы тип философии мы ни брали, основное, что ее характеризует, — это анализ категориальных структур мышления), не годятся для изучения, понимания и воспроизводства такого сложного объекта, как общественно-историческая практика. С этой точки зрения, более мощная форма — наука. Она значительно результативнее и эффективнее философии, для этого и была изобретена. Основное отличие науки, начиная с Галилея, в оппозицию к философским программам состоит в том, что она отрабатывает модели.
Если философия занимается категориальным анализом форм и способов мышления, например, что означает термин «административно- командная система», его ключевые понятия. Дальше возникает вопрос: к каким категориальным слоям принадлежат определения «административная» и «командная», в оппозицию чему задается «командность», что характеризует «административность», что означает термин «система», как он здесь понимается: просто как бюрократическая организация или за этим стоит какое-то другое содержание? То есть те или иные философские программы занимаются всегда категориально-понятийным строем мышления. Наука же, в отличие от философии, занимается тем, что разрабатывает модели, то есть вырабатывает некоторые предметные единицы анализа, которые можно как бы «выложить на листочке» перед своим мышлением как предмет специальной работы и задавать по поводу этих моделей более точные и жесткие вопросы. стр. 10 Следовательно, с научной точки зрения, для того, чтобы запускать перестройку, носители этой программы должны были сначала иметь модель того, что они собираются делать. И здесь мы сталкиваемся с «морем» дисциплин, описывающих то или иное общественное течение. Когда появились лозунги перестройки, у нас возникли многочисленные связи и контакты с заграницей, сразу пошел вал литературы по перестройке. Например, вышла книга «Психологические механизмы перестройки», где было написано, что означает для сознания советского человека перестраиваться, какое сознание должно обладать гибкостью, как человек должен над собой работать. Социологические модели перестройки — это вопрос о том (работа центра Заславской), как нам надо осуществлять демократизацию, какие вводить новые институты. Экономический взгляд — как нам реформировать нашу промышленную систему. Культурологический взгляд (прикладные культурологи) — как у нас возникают и уничтожаются разные народы. Поэтому становится понятно, что для того, чтобы в этой ситуации принимать то или иное административное решение или иметь целостный взгляд, нужно каким-то образом ухитриться соединить все эти науки друг с другом. Возникает вопрос: как это сделать? Как психологию соединить с культурологией? Как всё это замешать с какими-то технологическими подходами? Здесь мы сталкиваемся с основной проблемой XX века, связанной с постановкой заново вопроса о том, какие типы и формы мышления нам нужны. Здесь старые философские программы, прежде всего немецкая классика, по отношению к сформировавшемуся и развернувшемуся такому общественному полю оказываются неадекватными, поскольку ограничиваются анализом исключительно категориальных понятий структур мышления. Науки, как значительно более мощный инструмент, добиваются колоссальных результатов в аналитике, в них создаются и разрабатываются модели и модельные формы. Но основная характеристика современных наук — узкая специализация, их разрозненность, разобщенность. В этом смысле всякое научное знание есть монада — изолированная, обособленная модельная форма. Поэтому возникает проблема: каким образом соединить разные знания и представления друг с другом и каким при этом должно быть мышление, которое это обеспечивает? И следующий момент: этот синтез, соединение знаний и построение мышления, которое должно это обеспечить, строится не ради художественного интереса, а для того, чтобы результаты работы переносить в ту или иную практику. Это и является исходным пунктом, разрешение которого (постановкой этой проблемы и ее продвижением) взял на себя Московский методологический кружок (ММК), разрабатывая методологическую программу, о которой я буду дальше рассказывать. Исходная задача заключается в том, чтобы создать такие представления о методах, которые могли бы по определенным правилам, на основе определенных закономерностей соединять и соотносить друг стр. 11 с другом философские подходы (так как мышление всегда описывалось философией), различные научно-предметные формы (то есть различные структуры научного предмета) и социально-общественную практику. То есть какими должны быть представления о мышлении, которые позволяли бы решить эту задачу и с ней работать. Естественно, каждый из этих тезисов должен быть в дальнейшем детализирован и развернут, так как социально-общественная практика, например, сегодня — это довольно сложное образование, которое дифференцировано и разветвлено на множество разнообразных сфер деятельности, включающее внутрь себя структуры управления разного типа. Есть, например, такое образование, как инженерия, являющееся каким-то соединением собственно социально-общественной практики и научных форм. Есть очень много подобных образований. Но вместе с тем, вопрос о том, как в этом пространстве можно двигаться (то есть я задаю некоторое пространство, разрабатываю и задаю методы мышления), всё равно остается. Прежде всего, чтобы это делать, нужно это пространство рефлектировать и понимать («звездочка» — это значок позиции рефлексии на схемах), что все это разделено, по каким законам это все устроено и, следовательно, какие представления о мышлении должны создаваться и вырабатываться. При этом еще исходно понималось следующее. Мышление носит коллективно-исторический характер (шло это еще от Карла Маркса, но есть еще ряд направлений, которые я назову, придерживающихся подобной точки зрения). То есть считалось исходно, что мышление — не отправление работы сознания индивида, когда человек приходит, садится на стул, и в его голове возникает какая-то мысль (я не отрицаю, что такое со всеми нами бывает, что мысль приходит и уходит), а мышление обладает некоторыми энергетически продуктивными, результативными характеристиками, которые могут быть направлены на изменение общественной практики, на выдвижение новых программ, носит обязательно коллективно-исторический характер. То есть для того, чтобы возник такой мыслительно-понимающий организм, в котором могут быть сформированы и выделены новые представления и новые программы развития общественной практики, новые представления об изменении различного типа социальной организации, должен возникнуть коллектив, представители которого в дискуссионных формах могут анализировать мышление друг друга и пытаться выработать некоторые синтетические представления, связанные с тем или иным взглядом на общественную практику или на развитие той или иной научной дисциплины. Если удается создать такой коллектив, в котором собраны представители разных взглядов, научных дисциплин, придерживающихся разных точек зрения, то в таком, фактически, мыслительно-понимающем организме, который воспроизводится в коллективе, обязательно восстанавливается тотальность исторического мышления и его форм. Только это и является условием того, что будет осуществляться мышление. Попросту говоря, это то, что сегодня получило огромное распространение в американской литературе по исследованию проблем инсти- стр. 12 туциализации и возникновению новых направлений, как проблема «invisible colleges», то есть «невидимых» колледжей. Социолого-научный анализ того, как возникают различные научные направления, как происходят открытия в образовании, в эндокринологии, в химии и т.д., показывает, что все они связаны с формированием вначале плотной научной группы, по американскому термину из людей, которые имеют разные взгляды, разный background, то есть разную профессиональную подготовку. В результате напряженной работы формируется такой мыслительно-понимающий организм, внутри которого дальше разрабатываются определенные подходы, связанные с развитием той или иной дисциплины. Подобный взгляд на природу мышления и вообще на развитие знаний, что знания формируются при создании такого коллектива, коллективно-исторической формы, когда собирается коллектив людей, который воспроизводит в дискуссиях, в совместной работе полноту исторического мышления и после этого получает новые знаниевые результаты, был разработан таким очень интересным аналитиком и философом, как Мангейм. Этот представитель направления социологии знаний (начало XX века, Австро-Венгрия) при анализе и обсуждении проблемы о том, кто является субъектом мышления (есть мышление, оно как-то льется на нас или не льется), который воспроизводит это мышление, и за счет его воспроизводства получает новые знания, выдвигал точку зрения, что такого типа субъектом и является, как правило, научный коллектив. Далее Мангейм свои идеи, если речь идет о науке, перенес на анализ политологии, где рассматривал выработки определенных программ и представлений большевиками в России, фашистами в Италии и Германии. И он четко показал, что для того, чтобы создавалось мышление, должна быть построена коллективная «мегамашина». если использовать термин Мамфорда. Представители этого коллектива, реализуя и воспроизводя разные типы профессионального мышления, могут в своем взаимодействии выстроить достаточно сложную форму, которую одному индивиду удерживать не под силу. Это не означает, что некоторую субстанцию мышления (которую производит коллектив во взаимодействии друг с другом, и образцы этого мышления выделены и описаны) не может потом использовать индивид. Но исходным условием все равно считается создание такой коллективной формы работы, внутри которой осуществляется воспроизводство и построение мыслительной субстанции, которая и воссоздается. Было осознано, что для решения этой задачи, для описания мышления должна быть создана специальная единица, называемая подходом (в англоязычной литературе — approach или в немецкоязычной — Zugang). Он характеризуется тем, что то представление о мышлении, которое должно быть создано, должно быть техническим, то есть те представления, которые создаются о мышлении, должны использоваться в своей работе этими же членами коллектива. Данные методы разрабатываются не просто в виде утверждений, а прежде всего для того, чтобы затем начать их использовать в соб стр. 13 ственной работе. Эффективность их использования могла бы рефлектироваться, то есть можно было бы осмыслять результаты применения этих методов. С этой точки зрения, задача исходно формулировалась как создание технических представлений о мышлении. Поэтому те представления, которые разрабатывались, должны были обеспечивать построение и организацию мышления того коллектива, в котором они вырабатываются, а затем переноситься в другие области. Поэтому можно утверждать, что фактически основная структура работы в этом плане имела следующую схему. Во-первых, должен существовать некоторый уровень теорий и теоретических представлений, например, о том, что такое, с одной стороны, методы, а с другой стороны — об организации мышления. Однако некоторая экспериментальная область, куда эти теории можно опускать, обеспечивая самоорганизацию работы коллектива, разрабатывающего ту или иную теорию, также выходит на первый план, но это во-вторых. И затем, в-третьих, выступают представления об общественно-исторической практике (которая уже не сводится к экспериментам), куда вносятся определенные технико-теоретические представления о мышлении. Получается как бы трилогия, в которой приходится находиться постоянно. Это первый, теоретический уровень, где задаются и вырабатываются представления, в частности о том, что такое методы и что такое мышление. Второй уровень — уровень экспериментальной практики, куда данные теоретические представления вносятся как технические, обеспечивающие самоорганизацию и организацию работы коллектива. И третий уровень — общественно-исторический универсум, который нужно воспроизводить в мышлении и в понимании и сталкивать с теми локальными фрагментами экспериментальной практики, куда эти теории переносятся. Подобная организация работы и определяет структуру такой формы мышления, которая может быть охарактеризована как подход. В этом случае приходится выделять и понимать уровень, где вводятся и разрабатываются теоретические представления, но точно так же выделять совершенно другой уровень, в котором эти теоретические представления реализуются. Следовательно, всё время нужно анализировать и понимать, как устроена та экспериментальная практика, в которую эти теоретические представления поступают для организации и самоорганизации, как она начинает при этом выступать и что она собой представляет. То есть те или иные другие создаваемые теоретические представления всё время выступают в нескольких ипостасях, рассматриваются с разных сторон. С одной стороны, они выступают perse, то есть как таковые, а с другой стороны, возникает понимание того, как они употребляются. Кроме того, осознается, что даже тот массив, на котором возникают те или иные результаты использования теоретических представлений, — это не вся общественная практика, а только ее часть. И с точки зрения исторических взглядов, результаты всей этой работы по введению теоретических представлений и включению их в эксперименталь стр. 14 ную практику всегда могут и должны быть проблематизированы путем создания альтернативных представлений или введения альтернативных подходов. Это и есть структура подходного мышления, которая сильно отличается от категориального метода и категориальной структуры. А категориальная форма мышления строится на выделении, фиксации и использовании по меньшей мере четырех фокусов: — представления об объекте; — представления о системе понятий, которые входят или охвачены данной категорией; — представления о языках, подчиненных данной категории и организующих речь; — системы операций, определяющих способ членения и разделения данного объекта. Таким образом, если сравнивать идею подходной формы организации мышления с его категориальной формой, наиболее распространенной в философии (правда, надо отдельно разбираться с разными ее направлениями), вводя подобную схему категорий, то есть фактически устройство категории подхода как таковой, я утверждаю, что в результате оказывается схваченным основной, достаточно большой массив философского мышления. Я не беру самые последние направления типа постмодернизма, которые надо обсуждать в схемах распада классических форм. Но классические формы при этом все схвачены, то есть категориальная структура подходного мышления строится подобным же образом: внутри категории обязательно есть выделение тех или иных схем объекта, определенный набор понятий, языки, подчиненные данной категории, и операциональные структуры. Чтобы это было наглядно и предметно, достаточно взять наиболее простую категорию «целое—часть». За ней стоит идея вещного членимого объекта, то есть это вещь, которую мы можем резать и разделять, и определенный набор операций, то есть можно эту вещную совокупность разделять на части, а потом соединять, снова получая целое. Отсюда возникают, например, идеи, которые рассматривались в операционализме Жана Пиаже, такие как обратимость и т.д. Но центральной точкой всякой категории является прежде всего схема объекта. Именно за счет этого категории обладают колоссальной мощью, так как выводят точно на объекты того или иного типа. А с точки зрения структурного подхода, объектной формы как таковой недостаточно. В структуре теорий, как правило, бывает и должно быть представление об объекте, но, кроме того, в структуре подхода должен быть слой, в котором анализируется и описывается, как данное представление используется и употребляется в той или иной экспериментальной практике. Этот момент использования и употребления выступает не как потустороннее явление. Рассуждать можно так, что любой ученый так и работает, то есть разрабатывает знание, а потом его внедряет. Но в этом случае получается, что для разработки самих теоретико-технических представлений процесс употребления знаний не важен. стр. 15 В структурном подходе ситуация совершенно другая: тот, кто использует подход, одновременно обязан просматривать корпус своих теоретических представлений и анализировать, вводить специальные представления, которые позволяли бы выявлять и фиксировать то, как выделенное знание используется. То есть нужны дополнительные, другие представления кроме исходного, теоретического. Это принципиальный момент. Теперь я перехожу к первому пункту. Он касается создания и введения представлений о мышлении, которые разрабатывались в ММК. Х.Х.: А как здесь избегается логический ком, то есть представление о представлении и т.д.? Ю.В.: Этого мы избегаем следующим образом. Фактически, в первой части мы имеем две разнородные деятельности: первая — деятельность теоретика по разработке теорий, вторая связана с использованием и употреблением теоретических представлений. Я считаю, что подобное разделение на две совершенно разные формы организации деятельности не есть разделение на теорию и практику, а это некое единое теоретическое пространство. Например, в первом случае лист бумаги я разделю линией на две части, за счет этого в мышлении (рефлексии) удерживаю, что слева на листе у меня теоретические представления, а справа — представления о том, как эти теоретические наработки используются. В нашем же случае ситуация другая: мы имеем единое пространство, в котором есть и деятельность по разработке теории, и реальная деятельность, которая строится по другим законам, где я эти введенные представления и знания использую. А представления о том, как используются знания, строятся только потом, апостериори, то есть после того, как эти представления стали использоваться. Итак, у меня есть как бы полином, на котором я могу всё это осуществлять. Этим полиномом могут служить разные вещи: самоорганизация моего собственного мышления и мышления коллектива, коллективные формы и методы постановки проблемы и принятия управленческих решений, которыми являются организационно-деятельностные игры (ОДИ), разные формы консалтинга, которые, в свою очередь, тоже могут быть описаны и представлены как определенного типа полиномы, и т.п. За счет этого избегается парадокс логического круга, который строится на том, что по-разному организованные типы активностей, или деятельностей, скрещиваются в едином теоретическом представлении. Как только их разрезать и показать, что они устроены по-разному и занимают разные деятельностные пространства, сам парадокс становится невозможным. Та методологическая программа, о которой я буду рассказывать, сформировалась в середине 1950-х годов в результате дискуссий, которые шли на философском факультете МГУ между двумя направлениями. Одно направление, до сих пор очень интересное, это направление диалектической логики в варианте Э.В. Ильенкова. Второе направление первоначально развивал А.А. Зиновьев — очень любопытный логик, социолог и писатель, о котором я уже говорил в начале лекции. стр. 16 Основным предметом дискуссии стал, во-первых, вопрос о том, что является предметом философии, и во-вторых — каковы логические средства и способы философской работы. Второй вопрос был перенесен в область логики, где были представлены две совершенно разные логические программы. Фактически, оппозиция заключалась в том, что сформировался как бы определенный треугольник: Э.В. Ильенков в тот период спорил достаточно жестко с Копниным и Т.И. Ойзерманом о том, что является предметом мышления. Позиции сторон выглядели следующим образом. Копнин и Ойзер ман утверждали, что предметом философского мышления является мир во всех его разнообразных закономерностях, характеристиках и сложных диалектических противоречиях. Что познание мира, исходя из работ классиков, в том числе В.И. Ленина, является основным предметом философии. От всех наук философия при этом отличается тем, что она исследует наиболее фундаментальные и глубинные диалектические противоречия и закономерности устройства мира. В оппозицию к этой характеристике Э.В. Ильенков выдвинул гегелевский тезис и утверждал, что основным предметом философии является исследование мышления как совершенно особого универсума, который должен прорабатываться и имеет свои исторические субстанциальные законы. Поскольку Ильенков прекрасно знал труды К. Маркса, то под это утверждение подводил еще конкретный ряд марксистских тезисов. Говорилось, что надо особым образом понять мышление, исходя также из представлений Бенедикта Спинозы, где мышление должно рассматриваться как субстанция, обладающая своими материальными формами и характеристиками культурных воплощений в разные исторические периоды. Поэтому основным предметом философского анализа и изучения должно быть мышление. Все вопросы по поводу материализма и идеализма были обрушены на Ильенкова, хотя он провел в этой критике очень точную полемику, как раз за счет обсуждения субстанциальности мышления. Это характеризует определенные взгляды самого Ильенкова на деятельность, поскольку для него очень важной фигурой при анализе Гегеля является Спиноза, а не Фихте, где была бы моя оппозиция с Ильенковым. Но субстанциальный характер мышления, его культурологическая обусловленность выступают очень сильным аргументом. В этом парном взаимодействии (хотя сложно сформулировать, вроде точки поставлены очень жестко, с одной стороны, говорится, что предметом изучения философии является мир, а в другом случае — не мир, а мышление) появляется третья программа, где вводится другое утверждение — предметом философии должно быть мышление, но мышление должно анализироваться как порождающая мир субстанция, то есть мышление должно анализироваться как то, что порождает и создает мир или миры и, следовательно, должен быть такой анализ мышления, исходя из которого становилось бы понятным, как само мышление должно формировать в реальности миры, и потом туда прорываться, и что-то там осуществлять, то есть формировать программы, цели и т.д. стр. 17 Вопрос о предмете философского исследования является гносеологическим, то есть о том, что является познанием. Здесь представители диалектической логики в версии Э.В. Ильенкова и другая группа, куда в тот период входили А.А. Зиновьев, Г.П. Щедровицкий, М. Мамардашвили, Б. Грушин и позже Н.Г. Алексеев, обсуждали вопрос: а как должно быть устроено это мышление? В одном случае нужно изучать мышление, которое является предметом всего философского анализа, в другом — мышление, которое как бы порождает из себя мир. И параллельно были созданы две диссертации, фактически, на одну и ту же тему, в которых рассматривался метод восхождения от абстрактного к конкретному на примере «Капитала» К. Маркса. Одна была написана Ильенковым, на ее базе впоследствии была издана монография; вторая, с тем же названием, была написана Зиновьевым и связана с проблемой рассмотрения логики восхождения от абстрактного к конкретному с воспроизведением самой этой логики. При сопоставлении этих диссертаций выяснилось то своеобразие, которое было привнесено в природу и характер мышления собственно Зиновьевым и дальше развертывалось в рамках ММК. Основная идея Зиновьева заключалась в том, что для того, чтобы анализировать и представлять, как строится процедура восхождения от абстрактного к конкретному, нужно уйти от диалектических формулировок мысли Маркса. А идея Ильенкова заключалась в следующем (он читал «Капитал» фундаментально и выступал убедительно): прекрасно известно, что Маркс был знатоком немецкой классической философии, во всяком случае Гегеля и гегелевских форм, хотя сейчас по этому поводу ведутся разнообразные споры. Есть точка зрения, которую выдвигал, в частности, видный русский философ С.Н. Булгаков, утверждавший, что Маркс скорее фейербахианец, чем гегельянец. То есть по мировоззренческим объектным представлениям Маркс являлся не представителем гегелевской диалектики, а, скорее, фейербахианства. Есть точка зрения, что в разных работах Маркса очень значимы представления, которые он брал из работ Фихте, хотя это вопрос спорный. А наиболее каноническая трактовка выглядит так: Марксом была проработана немецкая классика, прежде всего фундаментально в мире Гегеля, и поэтому те диалектические фигуры, которые видны непосредственно при анализе текстов Маркса, есть не что иное, как метод Гегеля, выделенный Марксом, преобразованный для анализа материально-экономических систем и реализованный в «Капитале». Поэтому хорошо знать гегелевскую диалектику, чтобы восстанавливать категориальные формы движения Маркса и особенности использования им схем и приемов гегелевской мысли, которые уже преобразованы, необходимо для того, чтобы восстанавливать структуру мышления самого Маркса. А у Зиновьева получается следующее. Для того, чтобы разобраться с методом мышления Маркса, нужно восстанавливать и воспроизводить операциональную структуру мысли Маркса как таковую. То есть нужно смотреть на то, что сделал Маркс, не сквозь схемы гегелевской диалектики, восстанавливая, выделяя их, разбираясь с ними, стр. 18 а фактически отнестись к мысли Маркса как таковой и попытаться увидеть, какие приемы он там осуществлял, которые можно было бы вычленять и описывать и пытаться переносить в другие науки. В результате анализа Зиновьевым были найдены какие-то своеобразные формы, которые до этого вообще не описывались и не рассматривались. В частности, был выделен такой прием, который, с точки зрения Зиновьева, Маркс постоянно употребляет. Этот прием Зиновьев назвал изоляцией в оппозицию к абстракции. Он заключается в том, что в случае абстрагирования при анализе определенной предметной совокупности нам нужно всё время выделять некоторое общее свойство, забывая как бы про все другие. Например, мы смотрим и пытаемся определить, что является общим у всех стоящих здесь стульев, и вырабатываем некоторые общие понятия, выделяя нечто общее, что находится во всех них, отвлекаясь от всего остального. С точки зрения Зиновьева, работа мысли Маркса базировалась на том, от каких категориально-понятийных характеристик мы отвлекаемся, когда выделяем и фиксируем какую-то одну категориально- понятийную характеристику. То есть, когда при анализе стульев фиксируется какое-то их общее свойство, не менее важным оказывается при этом анализ того, от каких других свойств мы абстрагируемся и уходим. Почему это важно? Так как при построении системы (если всерьез принимать задачу построения научной системы, которую строил Маркс в «Капитале») оказывается, что мысль всё время должна удерживать анализируемый и разбираемый объект в некоторой целостности. А если мы осуществляем процедуру абстрагирования, то всё время эту целостность теряем. В этом, по Зиновьеву, заключаются основные упреки к формальной логике, в которой процедура абстракции хорошо отработана. Здесь же исследователь, который пытается восстановить логические структуры, попадает в сложную ситуацию. Оказывается, что каким-то образом теоретик, который строит систему (это фиксирует исследователь), всё время обязан удерживать смысловую целостность. Процедура изоляции отличается от процедуры абстракции одним очень простым моментом. В случае абстракции всё достаточно просто операционализируется и формализуется: я сравниваю предметы между собой, выделяю, что у них общего, помечаю знаком или биркой, и после этого забываю, что с чем сравнивал. А в случае изоляции процедура совершенно другая: в сознании я должен всё время удерживать тот универсум, с которым работаю, выделяя самые различные мыслительные характеристики и мысленно фиксируя то, от чего я отвлекаюсь. Очень любопытный и важный прием, который совершенно в другом контексте стал задавать, лично для меня, проблематику восхождения при построении теоретической системы. Другой прием Зиновьев называл углублением к содержанию и восхождением к форме. Здесь он выделил следующий момент. Маркс весьма своеобразно работает со стандартными для немецкой классической философии категориями — формой и содержанием. (Мы будем потом стр. 19 отдельно говорить об этих категориях, пока я все это выстроил в историческом контексте.) То, что у Гегеля категории меняются местами, это понятно. Это встречается и в работах Ф. Энгельса. Этот несколько забавный момент, про который говорят все серьезные исследователи Гегеля, весьма затрудняет чтение гегелевских текстов и состоит в том, что Гегель, обладая колоссальной философской культурой, очень часто производил смену самой категориальной пары. Например, объект, который в одном месте текста выступал с точки зрения категории формы, через несколько страниц начинал приобретать характеристики категории содержания. Но Зиновьев заметил и выделил специальную процедуру в работах Маркса: фактически параллельное использование категории формы и содержания. То есть, с одной стороны, Маркс анализирует и обсуждает, каким образом вводятся всё новые и новые слои рассмотрения объекта, а с другой стороны, смотрит, как меняется сама форма того, что удерживается при введении новых слоев. Эти два примера необходимы для того, чтобы показать, что, фактически, тот ракурс анализа, который начал осуществлять Зиновьев, невозможно было описать, ввести и задать за счет традиционных логических подходов, которые к этому моменту были известны. Например, с точки зрения формальной логики, это описать невозможно, потому что для нее абсолютно безразличны смысловые структуры (то, как удерживаются смысловые структуры, для формальной логики неважно). Поэтому мыслитель, использующий техники и методы формальной логики, от смысловых структур постоянно уходит. Это не означает, что у него пустое сознание и он их не выделяет. Он, по всей видимости, их выделяет, но, с точки зрения самой структуры формально-логического рассуждения, смысловые стороны оказываются не столь важны. Другая ситуация с диалектической логикой. Она всё время находится в слое коммуникативно-языковых противоречий, то есть осуществляет свое движение в слое происхождения языка либо в форме антиномий. (Наиболее яркий представитель антиномики А.Ф. Лосев, который осуществлял, фактически, трансляцию методов диалектики Платона.) Но с другой стороны, формой фиксации в этом случае удерживаемого содержания и смысловых структур (диалектика, безусловно, работает со смысловыми структурами) выступают сами противоречия и антиномии, которые исходно лежат в структуре языка. А здесь у Маркса получается другое. Должен восстанавливаться некоторый слой, некоторые дополнительные описания, которые вообще лежат исходно не в структуре языка, они только могут в структуре языка выражаться. Поэтому при описании процедуры изоляции нужно четко понимать, как удерживаются все характеристики, все элементы данного тотального объекта и какие из этих характеристик получают значимость. То есть как бы на заднем плане выступает картина, с которой Маркс имеет дело, что совершенно понятно для логика. Схема приблизительно следующая. Допустим, есть некоторый теоретик, который задал и построил определенные теоретические представления, и есть исследователь, аналитик, который восстанавливает стр. 20 работу данного теоретика. В этом случае получается, что восстанавливаемое при этой работе содержание, с одной стороны, нетождественно тексту, оно лежит за текстом и при этом не может быть выражено без уничтожения в тех отработанных схемах и формулах, которые есть в формальной логике. С другой стороны, оно не может быть сведено исключительно к выражениям, которые есть в тексте Маркса. Отсюда возникает следующий парадокс и проблема: фактически начинают восстанавливаться некоторые ходы мысли Маркса как таковые, которые только могут отображаться и фиксироваться либо в формально-логических, либо в диалектических схемах. Но они всё равно отличаются от этих разных форм выражения. В дальнейшем тот анализ, который проделал Зиновьев над текстом «Капитала» (можно отдельно обсуждать и описывать зиновьевскую программу), привел его к пониманию того, что речь идет о совершенно особом классе логик, которые не являются формальными, силлогистическими, но при этом (в оппозицию к формальным) выступают как смысловые логики, то есть обязательно предполагают учет и выделение смысловых структур, а по отношению к диалектическим логикам они допускают формализацию, которая идет не по структуре самого текста. Дальше можно рассуждать о том, как развивались исследования Зиновьева, но мне сейчас важнее перейти собственно к методологической программе. В то время, когда создавалась диссертация Зиновьева, сформировался некоторый круг ученых-философов, которые вели дискуссии по этим проблемам. Одни были сторонниками Ильенкова, другие — Зиновьева. Обсуждался вопрос: зачем вообще нужны эти описания мысли Маркса, для чего? При этом четко фиксировалось, что эти описания нужны для того, чтобы выделенные и представленные подобным образом методы затем могли бы переноситься в другие науки и там использоваться. Это утверждение понятно и являлось традиционным, сформированным «Капиталом» Маркса и «Философскими тетрадями» Ленина, где говорится, что нам Маркс не оставил логики как науки, но он оставил «...Логику с большой буквы», то есть логику «Капитала». Следовательно, для построения науки о мышлении, кото стр. 21 рая содержала бы в себе самые различные методы, которые могут применяться в других науках и переноситься в другие «среды», нужно восстановить методы мыслительной работы Маркса в «Капитале», и после этого будет ясно, что такое «Логика с большой буквы» и как устроен и задан образец мышления. На этой основе была сформулирована некоторая «пред-программа» под названием «Логика как эмпирическая наука». То есть нужно фактически выделить разные предметные области, разные типы мышления и, работая с ними, начинать восстанавливать структуры и методы мышления по типу того, что сделал Зиновьев, анализируя тексты «Капитала». Но при этом постоянно ставился вопрос, с которого мы начали: хорошо, будет формироваться такая техническая дисциплина, как эмпирическая логика, так как нужно брать разные типы мышления, которые в данном случае представляют эмпирический материал из разных текстов, и начинать их анализировать и прорабатывать, выявляя методы, приемы и операции этих структур мышления, но как формировать представления о самом мышлении как таковом? Если даже там выделяются такие разные и оригинальные методы, всё равно нужно выяснить, а как представляется мышление, которое можно было бы описывать, определять, с тем чтобы сформировать некоторый научный подход к нему самому. И здесь возникла особая ситуация, связанная со следующими обстоятельствами: логические учения были приоритетны, так как логика для представителей ММК выступала не как канон, а как органон, то есть не как некоторое правило, которому нужно следовать, а как понимание выявления тех техник, которые можно, с одной стороны, использовать для организации собственного мышления, а с другой, — переносить в другие области и смотреть результативность их употребления. Поэтому на переднем плане были логические исследования, так как считалось, что нужно обладать особой целостностью, которая была у Зиновьева, с тем чтобы восстановить структуру мышления как таковую и ее описать, а затем начать переносить в другие области. Но было понятно, что для выработки представлений о мышлении необходимо провести весьма сложную работу — надо, фактически, выстраивая представления о теории мышления, соединить в какой-то единой картине представления из совершенно разных научных дисциплин. С одной стороны, выступают представления, которые уже достаточно накоплены в психологии мышления. Есть масса феноменов, которые хорошо известны и образовали гигантский блок направлений, таких как ассоцианизм, вюрцбургская школа, гештальтизм, бихевиоризм, теория операций Пиаже и формы структурализма, неогештальтизм и др. Это западные направления. И существует культурно-историческая концепция Л.С. Выготского с его особым отношением к знаку в процессах мышления, с разделением научных и естественных понятий. То есть налицо блок концепций, которые, выстраивая современные представления о мышлении, необходимо было учитывать. С другой стороны — ряд самых разнообразных философских направлений. А ситуация в середине 1950-х годов была очень интересной. стр. 22 Считалось, что основной формой мышления является марксистская диалектика, и только она должна осуществляться. Она единственно возможна во всех научных подходах. Но для воспроизведения марксистской формы мышления необходимо проделать гигантскую работу. Поэтому одновременно в различных философских кругах демонстрировались и осуществлялись самые разные формы мышления. С этой точки зрения, Ильенков являлся гегельянцем, он осознанно и целенаправленно всю жизнь восстанавливал гегелевскую форму мышления как таковую. Но параллельно, если взять психологию и такую интересную в ней фигуру, как СЛ. Рубинштейн, то выяснилось, что тот — по сути кантианец Кто из психологов пытался читать Рубинштейна, тех поражал удивительно занудный характер его текстов. Но чтение становится невероятно интересным, если параллельно с трудами Рубинштейна (у него есть своеобразные обороты, связанные с освоением внешнего мира через внутренний) читать сочинения Ко гена (Так как Рубинштейн учился в Марбурге у Когена, то, по всей видимости, здесь действуют некоторые жесткие антропологические закономерности. То есть тип мышления, сформированный в юности, потом уже неискореним.) С этой точки зрения, все мысли Рубинштейна, в том числе его интерпретации Маркса в психологии, являются неокантианскими. То есть, когда читаешь тексты Когена, построенные жестко категориально, например, отношения субъекта—объекта, априорные миры, переходы субъекта в объект и т.п., становится понятно, что Рубинштейн по типу мышления всегда был неокантианцем, и эту точку зрения жестко проводил, как бы он ее ни называл марксизмом (правда, у него были трудные условия, его преследовали). По субстанциально-деятельностным характеристикам, или по технике, по форме организации мышления, по тому, что он использовал и исповедовал, что для него было внутренне бесспорным, Рубинштейн являлся кантианцем. Это сама по себе мощная программа. Например, Мамардашвили, который входил в ММК, на определенном этапе осознанно стал кантианцем и (точно так же, как Ильенков воспроизводил гегелевскую форму мышления) воспроизводил кантианскую форму. Например, известная работа Мамардашвили, посвященная анализу формы и содержания гегелевского мышления, по мнению ряда экспертов, является кантианской. Всё это означает, что при построении представлений о мышлении необходимо иметь в виду разные философские школы, которые, с одной стороны, были уже вскрыты, а с другой — всегда присутствовало понимание корней. И поэтому точно так же мы должны осуществлять анализ. Третий момент (про который уже говорилось) — это логика, где сталкиваются формальная и диалектическая логики, а также (из работ Зиновьева) фрагменты какой-то нестандартной смысловой логики. Четвертый момент (хотя этот ряд можно оставить открытым, так как не ясно, какой набор предметов должен быть учтен при построении собственно теории мышления и при изучении взгляда на мышление) — семиотика, то есть учение о знаках. Это очень сильно проявилось уже в работах JI.C. Выготского, где фактически, анализируя про стр. 23 блемы развития мышления у ребенка, двигаясь от философии (хотя Выготский более широкая фигура — он социолог), он выделил особую роль знаков, обеспечивающих техническую организацию мышления. Выготский знал, безусловно, работы Пирса, но он развертывал их, преобразовав и преломив определенным образом в достаточно оригинальном варианте. И, наконец, необходимо учитывать культурологию, то есть те или иные представления о культуре (или те или иные ее составляющие), поскольку она тоже каким-то образом должна входить в представление о мышлении. То, что я вам только что кратко обрисовал, может стать и определенным методологическим средством. Оно было разработано чуть позже применительно к анализу данной проблемы в виде схемы, которая позволяет различать предмет и объект, так как в ней всё, что выделено во втором ярусе, — фактически, разные предметы, а само мышление представлено как объект. С этой точки зрения, понятно: когда начинают прорабатываться психологические теории, эта схема становится достаточно сложной, а мы можем прорваться в представление о мышлении только через определенный предмет. При этом следует учитывать, что кроме психологии существует логика. С начала XX века идет напряженная полемика между психологическим и логическим подходами к мышлению. Типичным представителем логицизма является Э. Гуссерль, который разработал целую программу борьбы с психологизмом в области мышления, начиная с идеи философии как науки и дальше, фактически, осуществляя феноменологический анализ структур арифметики и других областей математики. Например, мы постоянно сталкиваемся с парадоксом, что выйти на структуру мышления всегда можно только через те или иные предметные знания, а двигаясь в определенных психологических теориях и достигая представления о мышлении, мы стр. 24 оказываемся в ситуации неполноты этих знаний. Те представления, которые сформировались на базе психологических теорий, по мнению Гуссерля, жестко противостоят теориям логического мышления. Если мы начнем двигаться через логические дисциплины, то при этом мы как-то не учитываем культурологии, семиотики, можно еще, кстати (я говорил об этом в начале лекции), ввести социологию в мышление — анализ того, на каких массивах, на каких социальных контингентах реализуются те или иные подходы к мышлению. Отсюда возникает достаточно сложная ситуация, но которая в определенной мере уже разрешается следующим образом: очень важно при попадании в такую ситуацию научиться мысленно разделять предметную форму организации знаний и собственно сам объект. Но когда речь идет о том, чтобы взять просто психологические тексты, то есть выложить в том порядке, как я их выше перечислил: ассоцианизм, вюрцбургская школа, гештальтизм, бихевиоризм, теория операций Пиаже, — кого ни возьми, каждый из представителей этих направлений задает некоторое целостное представление о мышлении. Например, Жан Пиаже, излагая свои взгляды на природу мышления, на характер его развития, утверждает, что это и есть представление о мышлении. Поэтому, имитируя точку зрения Пиаже, можно ее поставить в оппозицию к другим направлениям, что он и делает, скажем, с бихевиоризмом и гештальтизмом. Двигаясь по этой схеме, мы должны понимать, что данный тип теорий, например, психологические, позволяет схватить только какой- то аспект мышления, но не всё мышление. И совершенно другой аспект схватывается из иного предметного ракурса. С этой точки зрения, введение подобного представления позволяет поставить проблему о том, что, кроме определенных предметных представлений, есть еще отдельные от них объектные представления о мышлении. И если предметные представления являются сущностью первого порядка, то представление о мышлении, в котором можно как-то сопоставить и соединить психологические и логические теории, есть, фактически, сущность второго порядка. Например, можно войти внутрь психологического предмета и, выстраивая психологическое теоретическое представление о мышлении, считать, что это, собственно, и есть представление о мышлении, и на этом всё заканчивается. А в нашем случае я считаю, что психологические теории задают определенный срез и определенный взгляд на мышление, но для построения полноценной картины мышления психологическое представление должно быть как-то объединено с представлениями из других предметов — философии, логики, семиотики, культурологии и социологии. В чем здесь проблема? Почему нельзя просто, скажем, прочитать Пиаже, Гуссерля, потом Мангейма, органически всё это в душе соединить и в результате получить целостный подход? Это невозможно по следующей причине. Фактически, за каждым из предметных выделений по поводу устройства объекта стоят свои определенные идеализации, то есть такие расчленения, такие представления о мышлении, которые, с одной стороны, образуют основу и важнейшую характеристи стр. 25 ку данного предметного поля, а с другой — задают такой взгляд на мышление, который исходит из данной базовой основной идеализации. Если взять, например, психологические направления, то здесь основной, краеугольной идеализацией, какие бы мы повороты ни брали, является представление о воле сознания. В этом смысле даже бихевиоризм, стоящий на позиции интроспективной психологии, как показывает в своих работах гештальтист Келлер, является по своим приемам операционализированным ассоцианизмом, то есть построенным на отрицании сознания. Для него сознание всё время является важнейшим пунктом борьбы, он его в определенный момент и вводит. Если мы берем психологию, то, фактически, здесь важнейшим является представление о том, каковы механизмы и какова роль сознания в процессах мышления, и как живая человеческая субъективность и механизмы работы сознания включены в мышление. Анализируя все эти основные направления, мы будем получать соответствующую картину. То есть ассоцианизм будет связан с работой по выделению элементов и единиц мыслительной работы, которая осуществляется в сознании, там всё время ставится вопрос о единицах, способах разделения мышления на подобные единицы и способах соединения этих единиц друг с другом. Вюрцбургская школа ставит важнейший вопрос о так называемых феноменах безобразной мысли и осознанности. В других направлениях отрабатывается знаменитый момент Bewubtsein Halt в процессах мышления, где придается важнейшая роль работе сознания и фиксируется особое состояние в процессе работы мысли, не сводимое только к вербальным характеристикам. В нео- и гештальтизме важнейшей психологической характеристикой, которую порождает Gestalt в психологии, анализируя разные направления и подходы к мышлению, является представление о роли структурных механизмов работы сознания и мышления. Не случайно введение категории структура (в немецком варианте Gestalt) и является названием этой психологической школы. Хотя Gestalt это не структурный механизм, как у Пиаже. С этой точки зрения, бихевиоризм интересен обращением внимания на алгоритмизируемые и операциональные формы организации и движения мышления. Неогештальтизм и структурализм Пиаже — это попытки связать собственно процессуальные подходы к мышлению, где мышление рассматривается как определенный набор операций, которые можно организовывать в тот или иной тип структур. Но за всеми этими направлениями всегда стоит определенная идеализация, которая позволяет нам прорваться и понять, чем является мышление. Эта базовая идеализация в тех или иных вариантах связана с ролью сознания и характером его работы. Если мы противопоставим данному типу идеализации логические направления, то всё получится совершенно по-другому. Если смотреть на это с точки зрения формальной логики, диалектической логики или логицизма гуссерлевского типа, то на поверхность выходит, что мышление должно быть представлено как некоторая надсубъектная (по Гуссерлю) деятельность безотносительно к индивидуальным стр. 26 характеристикам сознания. То есть у Гуссерля сознание остается, но оно перестает быть связанным с работой сознания индивида. А если мы берем более жесткие варианты, связанные с формальной логикой, то, фактически, в этом случае мышление должно быть представлено и описано как жесткий набор некоторых правил, которым нужно следовать. Это один вариант, когда логика рассматривается как канон. А если рассматривать определенный набор инструментальных техник, которые организуют мое мышление или мышление кого-то еще, то логика здесь представлена как органон. Если мы переходим к семиотике, то здесь на первый план выступает вопрос: какова роль и функция знака в мышлении, какое место занимает в мышлении знак, как знаки организуют мышление? Например, в направлении культурно-исторического подхода к мышлению, который разрабатывал JI.C. Выготский, знак начинает рассматриваться с точки зрения его орудий ной функции, то есть самоорганизации человека, который строит и осуществляет мышление. Таким образом, получается, что за совершенно разными предметами стоят совершенно разные идеализации, которые каким-то образом нужно объединить в некоторую целостную картину. Начиная с середины 1950-х до 1960-х гг., на этом поле формировался общий метод, который затем переносился на совершенно разные задачи, и начинает рассматриваться вопрос о методах конфигурирования, поскольку утверждалось, что просто так разные предметы друг с другом не соединить, за ними стоят разные идеализации. Если их напрямую соединять, то получается эклектика. Поэтому необходимо создавать методы конфигурирования. (Термин «конфигурирование» взят у очень интересного средневекового философа и схоласта Орема, для которого конфигурирование выступало в несколько ином контексте. Его задача заключалась в том, чтобы представить в виде геометрических фигур характеристики движения, то есть представить качество движения, конфигурировав его.) В нашем случае термин конфигурирование начинает обозначать следующее. Для того, чтобы осуществить конфигурирование, нужно попытаться соединить в нечто целостное базовые идеализации, представления и знания, может быть, даже и методы мышления, которые использовались в каждом из предметов, не разрушая созданные идеализации и введенные закономерности, то есть осуществить синтез фигур, которые образуют структуру каждого из предметов. Каждый предмет, каждая предметная область, за которой стоят определенные предметные знания, содержит в себе определенную фигуру, или структуру. Для того, чтобы получить синтетическое целостное представление, то есть выйти за рамки одного какого-то предмета, нашу фигуру можно поставить в соответствие с фигурой другого типа или других типов, которые лежат в иных предметах. За счет этого произойдет следующее. Во-первых, тотальность и уникальность, определенные предметной формой, сразу же будут ограничены и противопоставлены другой предметной форме. Во-вторых, возникнет задача построения некоторого синтетического представления, которое стр. 27 здесь могло бы быть соединено. А это и есть исходная проблема, вытекающая, с одной стороны, из работ Зиновьева, который уже начал получать другой вариант логики — смысловой, а с другой стороны, из общего требования, заданного на схеме предмет—объект (эта схема у философов называется «предмет—объект»), определяющего само направление движения и получение первых результатов относительно представления о мышлении. Х.Х.: Не производилось ли на подобных схемах осознание той ситуации, которая была на философском факультете? Подобные представления, фактически, в той ситуации уже так разыгрывались. То есть сама ситуация не появилась, а возникла при ситуации построения теории мышления. Ю.В.: Тут интересный момент. Если анализировать первую ситуацию со стороны столкновения диалектики в лице Ильенкова и Зиновьева, то важно учитывать и позицию Ойзермана. Если обсуждать дискуссию о предмете философии или дискуссию о типах логик (здесь необходимо учитывать кафедру формальной логики), — то эта ситуация с постановкой вопроса о теории мышления и ситуации тех дискуссий в чем-то аналогичны, а в чем-то принципиально различны, так как в процессе тех дискуссий жестко противопоставлялись (без задач конфигурирования) принципиально разные подходы. То есть это была ситуация проблематизации по типу противопоставления: есть с одной стороны — одно утверждение, а с другой — другое. Хотя в том моменте, про который вы говорите, тоже наступил момент конфигурирования, так как действительно Зиновьеву, Мамардашвили и Г.П. Щедро- вицкому удалось сформулировать положение, что в основе стоит не мир, а мышление, за счет которого происходит прорыв в мир. Но я бы обратил внимание на то, что подобного типа стяжки между диалектиками и Ойзерманом строятся по типу смысловых стяжек. Мне же нужно найти понятийную оппозицию. А необходимость методов конфигурирования возникает тогда, когда ставится задача получить некоторые представления об объекте, то есть онтологическое представление. Потому что на уровне коммуникативного противопоставления и даже понятийной фиксации того, куда идти (скорее всего, программы очень часто так и возникают на таких коммуникативных оппозициях), здесь как бы всё ясно. А вот с точки зрения получения онтологического представления, требуется фактически схема объекта, или модель, то есть нужно как- то нарисовать устройство самого мышления. Когда ставится вопрос о противопоставлении предмета и объекта, нужно получить представление о том, как устроено мышление, и всем это показать. Уже в этом моменте получения картины об устройстве мышления заложены два очень серьезных пункта. Во-первых, если ставится такая задача, то появляется новый своеобразный жанр. Это уже не философия в чистом виде (для философии мы бы довольствовались определенного типа категориальным анализом или некоторым видением, которое излагается смысловым образом), поскольку здесь есть элемент предметной формы, потому что нужна картина, или модель. Во-вторых, все фи стр. 28 лософские моменты сохраняются, в частности, необходимость категориального анализа. Таким образом, в самой задаче уже проявляется (о чем уже говорилось в начале лекции) сплав научного и философского подходов, из чего и рождается методология. По типу это такая же задача, которая нужна нам сегодня для создания схемы новой экономики. Ее нет, поэтому ничего и не происходит. Это может быть странным, но здесь рассуждали приблизительно следующим образом. Для того, чтобы разобраться, что такое мышление, его надо нарисовать так, чтобы не разрушить, а в этом видении соединить все основные идеализационные ядра разных предметных представлений. Нарисуешь, например, мышление без выхода в культурологию, то оно будет страдать этим недостатком, нарисуешь мышление без работы сознания — оно будет страдать другими недостатками. Х.Х.: Почему вы в данном случае употребляете термин «идеализация», а не «абстракция»? Ю.В.: Я употребляю здесь термин «идеализация» потому, что за каждым из предметов стоит свой разрез, свое расчленение, которое определяет понимание природы мышления. Что позволяет выделить предмет? Всякий научный предмет, будь то психологический или любой другой, должен быть изолирован от других предметов, и в этом невероятная мощь научной формы. Ведь почему, соединяя биологию и физику, получают третий предмет — биофизику, который изолирован и его невозможно соединить ни с биологией, ни с физикой? Исходно хотели получить синтез, а в результате появилась биофизика, и надо соединять уже три предмета. Это определяется тем, что в основе всякой науки лежит некоторое исходное расчленение идеализации,, потому что оно может быть изолировано от ряда других сложных вопросов и выходов на объект. В силу этого оно самодостаточно. В этом смысле, если построена предметная идеализация, например, о мышлении в психологии, то она строится так, что там фактически места другим дисциплинам нет, и непонятно, откуда они берутся. Возьмем такой вариант, сам по себе синтетический, теорию Пиаже. Основное утверждение Пиаже во всех его работах, особенно в методологических, заключается в том, что для построения психологической теории мышления необходимо соединение, по крайней мере, трех предметов: биологии, логики и психологии. При этом психология является суперпредметом, объединяющим в себе логику и биологию. Берется математическая логика Бриджмена, его теория операциональных структур, и берется ряд идей из биологических учений, а затем такой своеобразный структурный дарвинизм связывается с последовательно прогрессирующим развитием операциональных структур. И дальше утверждается, что развитие интеллекта у ребенка определяется созреванием операциональных структур, которые могут созревать только в непрерывном контакте со средой. Вводится жесткая онтологическая схема «организм—среда». И дальше показывается на гигантском феноменологическом материале (то есть строится еще и экспериментальная практика), что нечто подобное на самом деле про стр. 29 исходит. Что есть дети, у которых, как ты их ни учи, по каким законам ни воспитывай, всё равно на определенных этапах будут проявляться определенные операциональные структуры. Предмет построен так, что сразу сложно сказать, где там социология, логика, биология, культурология и т.п. На все вопросы есть ответ. Например, культурология по принадлежности должна быть учтена во всех культурах. Но, скажем, Майкл Коул предпринял попытку посмотреть, везде ли та же ситуация, или нет. Оказался следующий парадокс. Везде, где есть формальное школьное образование, даже в закоулках Африки, то же самое. То есть школа и формальное образование вместе с собой приносят феномен Пиаже. Хотя такие размышления возникают и по поводу социологии. На любом массиве подобные закономерности реализуются и употребляются. Вообще-то анализировать Пиаже далеко непросто. Предмет по тем законам и строится, чтобы проблем с последующим синтезом не было. Это получается за счет того, что самое важное при создании предмета — заложить исходную базовую идеализацию. В этом смысле, Пиаже — гениальный ученый XX века, поскольку он именно так и построил предмет, то есть нашел ту идеализацию, где соединил биологию и логику и получил психологию. С одной стороны, есть организм, который функционирует в среде, с другой — логически описываются структуры, которые развиваются и движутся по разным стадиям. И организм, упражняясь в среде, постоянно наращивает уровень этих структур. Если задать жесткий вопрос: откуда у организма эти структуры, то следует ответ — они врождены, то есть они в нем натально заданы. Хотя в Америке есть и более жесткие нативисты, чем Пиаже — такие, как Хомский, Фудор, которые считают, что всё вообще «врождено», и контактировать со средой не надо. Это для Пиаже перегиб, со средой надо контактировать, структуры врождены, но для их развития необходим физический контакт со средой, при котором эти структуры как-то образуются и двигаются. То есть для того, чтобы опровергать Пиаже, в том числе и его феномены, нужно задавать вопросы о том, например, как передаются структуры категориального мышления, скажем, оппозиция род—вид, не через структуру школьного образования, а через сферу языка и через контакты ребенка в семье. Когда обсуждается взаимодействие организма со средой, Пиаже тем самым оестествляет формы созревания ребенка в определенном цивилизационном арсенале и убирает их из поля внимания. Это означает, что тот тип цивилизации — европейско-американо-советский — предполагает, что ребенок находится в определенном контакте либо со сверстниками в хороших детдомах (часть своих экспериментов Пиаже проводил в швейцарских детдомах), либо в семье. За счет общения в семье масса всего формируется, что и подготавливает тот феноменальный материал, который Пиаже связывает с развитием операций. Теперь отвечу на вопрос: почему в основе всего лежит идеализация? Потому что именно она, то есть идеальное видение устройства модели, на которую дальше развертывается предмет, позволяет данному предмету быть отделенным и обособленным от всех других предметов. стр. 30 В этом смысле, бурное развитие науки в Новом времени было связано с пониманием именно этого обстоятельства. Правда, можно обсуждать, было ли это развитием или деградацией категориальных структур, определяющих устройство мира, которые обрабатывались в схоластике. Но это было открыто и сформировано наукой. Х.Х.: Получается довольно сложная картина, так что философию в один ряд вроде бы и не поставить. Ю.В.: Действительно, если начинать работу по конфигурации, то оказывается, что эти предметы в одном ряду не стоят. И функция представлений, которая отрабатывается в каждом из предметов, совершенно разная. Например, философия при построении теорий мышления дает определенный категориальный аппарат, определенные мировые схемы по типу субъект-объект, Бог-природа и т.д. Логика дает, если мы берем ее как органон, определенные правила и инструментарий. То есть она находится в определенных отношениях, скажем, в рефлексивном, по отношению к создаваемым теориям мышления. Но логика в ее разных вариантах может быть понята и как предмет, у нее есть своя идеализация. С философией сложнее, так как она построена на отрицании предметных форм, на необходимости рефлексивно- понимающих структур, то есть является непредметной формой. Ее приходится помещать в другие ряды. А логика, с одной стороны, не принадлежит к этому ряду, а с другой — принадлежит. Итак, есть плоскость объектного содержания, где происходит работа с предметами. И работа может вестись на этом предметном уровне. Этими предметами могут быть совершенно разные образования, могут быть вещи, которые человек преобразует, делает какие-то умозаключения, могут быть схемы, чертежи и т.п. А дальше в ММК утверждалось, что сам процесс мышления является многоплоскостным, то есть может одновременно развертываться во многих плоскостях (см. Схему 1.3). Есть процедура перехода с плоскости на плоскость, которая определяется тем, что исходный уровень преобразования предметов и вещей может замеищться определенного типа знаковыми формами. С этой точки зрения, происходит переход с некоторого первого стр. 31 уровня на следующий уровень знакового замещения (плоскость А), где исходный тип преобразования, который осуществляется на первом уровне, переобозначается и переносится в плоскость других знаковых форм, с которыми осуществляется преобразование дальше. Там могут осуществляться свои определенные операции, но уже по законам того уровня. После того, как произошло преобразование по законам этого уровня, может произойти спуск на первый, исходный уровень, где результаты преобразования могут быть сопоставлены с результатом работы на первом, исходном уровне. После того, как произошло преобразование, здесь может произойти выход на следующий уровень (Д). То есть выделяется наличие нескольких разных уровней мышления. Это первый момент. Второй момент: те или другие слои могут отделяться, вытесняя тот исходный уровень, по отношению к которому произошло замещение, и представления о первом, исходном уровне могут переноситься в тот или другой слой. При этом каждый из выделяемых уровней, или слоев, на котором развертывается мышление, определяется теми знаковыми формами, которые используются на этом уровне. Х.Х.: Уточните второй момент. Есть мышление, есть его разные уровни. Это первая мысль. А где вторая? Ю.В.: Мышление содержит разные уровни. Вторая мысль заключается в том, что когда мы выходим на определенный уровень, то представление о предыдущем уровне превращаем в некоторое знание об этом уровне и втягиваем на второй уровень. Х.Х.: Это происходит при движении вверх? Ю.В.: Да, но тут понятие верха очень условно. Что означает верх? Это означает то, что человек, который осуществляет рефлексию, может рефлектировать, что происходит на следующем уровне, а затем результаты этого рефлексивного анализа вытянуть на следующий уровень и двигаться дальше. Интересно, что при помощи этой схемы осуществлялся анализ евклидовой геометрии, сочинений Евклида и переходов от той практики геодезических измерений, которые можно восстановить, читая Ван-дер-Вадена и ряд текстов о том, как строились геодезические измерения в Древнем Египте. Когда там происходили разливы Нила и стирались исходно намеченные границы участков земли, каждый раз нужно было их заново восстанавливать, иначе нельзя было понять, какая почва должна обрабатываться. Существовала практика таких геодезических измерений, работа с разными кривыми. Это как бы один уровень — геодезический. С этой точки зрения, сопоставляя практику земельных измерений, можно рассматривать, какого уровня замещения и какого типа структурой является мышление, развертываемое в сочинениях Евклида, когда начинают вводиться геометрические фигуры, которые выполняли уже другую функцию, чем те первоначально разделенные на геометрические слои участки земли. Получается, что геометрическими фигурами можно оперировать иначе, чем самими земельными отрезками. Поэтому мышление в том стр. 32 случае, когда мы начинаем соединять геодезию и геометрию, всё время движется в разных уровнях: есть один слой, связанный с пониманием тех преобразований, которые осуществляются по законам действия с геодезическими фигурами непосредственно на местности, и есть другой слой, который предполагает уже работу с чертежами. Но есть и следующий слой, связанный, например, с аксиоматизацией чертежей, то есть с определением типа фигур и правилами их преобразования. Таким образом, используемые в мышлении разного типа знаки в разных уровнях каким-то образом оказываются связанными между собой. Очень важный момент. Если теперь рассмотреть такое построенное представление, то получается, что оно предполагает очень важное решение по поводу философско-категориальной оппозиции, так как в диалектической логике всё время обсуждается вопрос: определяется ли форма мышления его содержанием или содержание можно рассматривать независимо от формы мышления? С этой точки зрения, схема дает процессуальный ответ на вопрос о характере связей форм и содержания мышления. То есть получается, что когда замещается один слой, в котором происходит движение, другим слоем (то есть в момент самого этого замещения), выход к знаковой форме следующего уровня характеризует ситуацию, когда форма определяет содержание мышления. Но с другой стороны, когда мы входим в этот слой и начинаем в конце двигаться автономно, то содержание может существовать уже по своим законам независимо от форм мышления. Х.Х.: Можно привести пример? Ю.В.: Пример — это и есть то, что я рассказывал о геометрии Евклида. Для того, чтобы связать процедуры измерения участков земли неправильной формы, нужно иметь определенную аксиоматику геометрических фигур. И когда мы пытаемся использовать определенные геометрические фигуры для анализа геодезических измерений, получается, что содержание наших измерений в момент связывания первого и второго слоев, в которых лежат геометрические структуры, определяется знаковой формой, поскольку мы используем геометрические фигуры как образцы и способы счисления, а также для анализа геодезических отрезков. А если мы движемся автономно в первом или втором слоях (то есть у нас нет проблемы выхода в следующую плоскость замещения) и начинаем анализировать геометрические фигуры как таковые, то содержание может обособиться от той формы, к которой мы это содержание приводим. Но при работе с этой схемой сама форма может выступать и трактоваться по-разному. С одной стороны, формой оказывается знаковая форма, которая используется в этой функции по отношению к предыдущему слою. То есть она выступает в этой функции формы. С другой стороны, если представить, что всё мое мышление строится на трех разных уровнях, то, во-первых, я точно знаю, что у меня есть уровень некоторых преобразований чертежа (я работаю с каким- то чертежом), во-вторых, у меня есть алфавит чертежа как таковой, алфавит схемы — что туда входит и т.д., и есть третий уровень — соб стр. 33 ственно категориального анализа, то формой оказываются не только знаковые формы, определяющие разные уровни замещения, но и понимание, что формой моего мышления оказывается вся тройная структура в целом. Вот это понимание и является формой моего мышления, которое определяет задействованное в рамках этой формы содержание. То есть это другая, не знаковая форма. Итак, в первом случае форма — это переход к замещающим знакам, с которыми я работаю, а во втором — она является уровнем и характером организации самого мышления. Очень интересной была реакция Ильенкова на представленную схему, которая в оппозицию к нему и закладывалась. Он определил всё это как странный синтез гегелевской диалектики и американских схем радиоинженеров. Таким образом, получается очень интересная вещь, которую я пытался показать на примере категорий формы и содержания. Оказывается, эти категории теперь могут получать свою графическую интерпретацию, и здесь уже можно как-то отразить сам момент перефункционализации категорий формы и содержания. С другой стороны, здесь есть момент структурирования и некоторой графической наглядности, которая позволяет фиксировать, как двигается мышление, и какие каждый раз выделяются уровни. При этом каждый раз появляется некоторый рефлексивный уровень по отношению к предыдущему, а на следующем уровне вводится определенное знаковое средство — модель, в которой может быть отражено содержание предыдущего уровня. Выдающийся наш педагог и методолог В.В. Давыдов сразу довольно просто использовал эту схему мышления в педагогической интерпретации. По его мнению, чтобы обучить ребенка понятию числа, надо научить его одновременно осуществлять два разных типа действий: во-первых — преобразование предметов и вещей, и во-вторых — работу на знаковых моделях. Предварительно обсуждается методика задания ребенку понятия числа. Говорится, что число есть отношение измеряемого к мере. В одном случае мерой может быть один кубик, в другом — два кубика. А может быть и дробная мера — три кубика. Для передачи ребенку понятия «число», его нужно научить преобразованию, то есть вычленению некоторой совокупности из предметов в соответствии с единицей. Это преобразование самих предметов и вещей осуществляется на первом уровне. Но когда мы членим предметы и вещи, то идея самого отношения (а число есть отношение измеряемого к мере) в предметах невыразима. То есть в предметах нет отношения. В этом слое и возникает переход на следующий уровень, где можно вводить модель отношения, чего нет на предыдущем слое. Тогда на втором уровне начинают вводиться такие расчленения, которые как бы обслуживают первый уровень, так как сопоставление предметов — это уже работа с отношением. Но когда мы работаем с предметами, то саму идею отношения выразить не можем. Поэтому нам нужен следующий уровень, где мы могли бы ввести модель, на которой зафиксировать такое отношение, например, в графической форме. На первом уровне у нас — преобра стр. 34 зование вещей, а на втором — число как отношение измеряемого к мере, здесь же можно ввести, например, идею дроби, так как это тоже знаковая форма, и т.д. В случае с примером Давыдова у нас получается, что идея уровней определяется типом новых моделей и идеализаций, в которых происходит, с одной стороны, анализ предыдущего уровня, а с другой — в материальных характеристиках этого уровня эти новые мыслительные образования невыразимы, и они требуют создания специальных знаковых форм. Эта схема, фиксирующая несколько разных уровней мышления, может использоваться и другим способом. При переходе от первого уровня ко второму знаковые формы могут выполнять функцию абстракции, когда говорится, например, что все стоящие в комнате стулья красного цвета. В этом случае на втором уровне используется характеристика «цвет», которая обозначается определенной знаковой формой. После этого мы можем сказать, что характеристика цвета — это родовая характеристика данной вещной совокупности, и осуществить соотношение понятия цвета с категорией «род», то есть сделать еще один шаг замещения. В дальнейшем мы часто будем организовывать уровни замещения и выстраивать цепочки суждений по типу абстрагирования определенных свойств предметов и обозначения их с помощью знаковой формы. Следующая важная характеристика этой схемы — она может описывать некоторый процесс, который над ней осуществляется, то есть некоторую последовательность движения самой мысли. Используя это свойство схемы мышления, В.М. Розин и О.И. Генисаретский осуществили ряд исследований, получивших название «нотной азбуки». Идея заключалась в следующем: всякий процесс мышления может быть представлен как наличие многих уровней, которые взаимодействуют одновременно. Нужно просто обозначить, как строится и движется мысль, и тогда сами эти уровни приобретут форму интервалов своеобразного нотного стана, на который наносятся значки, фиксирующие устройство и движение мысли. При этом, двигаясь в каждом уровне, можно фиксировать и выделять операции, которые производятся либо с предметами и вещами, либо с самими знаками. И, следовательно, нужно только задавать и выделять алфавит самих операций, которые могли бы быть перечислены. Кроме того, при помощи этой схемы можно описывать определенные моменты мышления, когда этот процесс как бы заканчивается. Например, когда мы переходим на второй уровень, на третий, а затем возвращаемся к исходному типу преобразования. Допустим, мы стали членить совокупность на единицы, после этого зафиксировали, что число есть отношение измеряемого к мере, и вернулись назад в практическую ситуацию, где соотносим предметную совокупность с определенными единицами, в которых ее измеряем. То есть довольно часто возникают такие замкнутые структуры «законченного» (а не бесконечно продолжающегося) процесса мышления. По этому поводу тогда возникла очень интересная оппозиция сторонников психологических теорий о мышлении. Если рассматривать стр. 35 структуры Пиаже или неогештальтизма, то в последнем случае, например, в работах Карла Дункера и Лайоша Секкея, приводится определение мышления как процесса движения структур, структурных сдвигов. Здесь отражается момент, что в мышлении мы имеем дело со странным соотношением, с одной стороны, его характеристик (Дункер, например, обсуждал процесс решения задачи), а с другой стороны — с характером структурного упорядочивания самого процесса решения. Следовательно, возник вопрос о соотношении процесса и структуры мышления. Схема позволяет ответить и на этот вопрос. В одном случае мы имеем дело с процессом мышления как движением по уровням, или, в отдельных ситуациях, с движением в нескольких уровнях одновременно. А в другом случае, когда получается конечный результат, когда мы как бы останавливаемся и можем охватить всю структуру целиком, мы имеем знание, то есть остановившуюся, схваченную, возникшую структуру. Следует здесь отметить, что в тот период направление логических исследований, начало которым положил Зиновьев, получило свое определенное название. В ученых кругах стали утверждать, что тот тип логик, который отрабатывался Зиновьевым при работе над «Капиталом», рассматривает процесс возникновения знания и его источники. А для генетического восстановления знания необходимо восстановить сам процесс мышления, в котором оно порождается и начинает употребляться. И чтобы это проделать, нужны специальные процедуры по анализу устройства самого мышления, в котором данные знания впервые возникают и строятся и затем начинают использоваться. Данный тип логик, который прежде всего восстанавливает устройство мышления и формы самого мышления как движения по разным уровням, и получил название содержательно-генетических логик. Х.Х.: Когда Вы приводили пример с подходом Давыдова и с помощью схем рассматривали отношения «род-вид», то схема выступала как универсальное средство по отношению к разного типа работам? В первом случае знаковые формы действительно выражают идею отношения рефлексивно. А во втором случае я не видел позицию со «звездочкой. Ю.В.: Когда я на примере Давыдова во втором слое выражал отношение измеряемого к мере, то, фактически, ввел при помощи этой схемы новую идеализацию. То есть я ввожу идеализацию как отношение, делаю ее фиксируемой. Х.Х.: Для вас отличие: там — идеализация, а здесь — абстракция? Ю.В.: Да. Но здесь нет никакой рефлексии. Просто вводится новое отношение. Рефлексия не возникает, если я этот переход несколько раз проделал и уже после того, как получил эту идеализацию (то есть это обозначение отношения), утверждаю, что в самом соотношении измеряемого и меры как предметов этот момент представлен. Но можно и утверждать, что здесь рефлексия есть, если этот переход прошел несколько раз. Но с точки зрения фиксации, что стулья являются красными, мне в определенном наборе характеристик стульев нужно стр. 36 выделить определенную характеристику, которую я обозначаю знаковой формой. Следовательно, здесь тоже есть отношение к той исходной предметной совокупности. Х.Х.: Я, когда выхожу на следующий слой, отношусь к тому, что я там делаю? Или это настолько оестествлено, что схема оказывается универсальной? Ю.В.: Схема оказывается универсальной только в идее уровней и идее переходов, а для анализа того, что там происходит, должна каждый раз проделываться специальная работа. Дальше она начинает развертываться в направлении обсуждения типов операций, которые осуществляются на каждом уровне, и типа задач, решаемых на каждом уровне. Х.Х.: Сам тип перехода всегда одинаков? Ю.В.: Тип перехода определяется функционально, то есть какова функция самого этого скачка. А тип скачка определяется той задачей, которая решалась на предыдущем уровне, и задачей, которая решалась на другом уровне. То есть сам переход выполняет и будет выполнять разные функции. В одном случае он будет связывать вводимую новую идеализацию с тем, что преобразуется на нижнем уровне, а в другом — тип перехода будет позволять зацепиться за тот предмет какому-то новому знаковому отношению. Поэтому и переходы будут разные. Идея уровней будет сохраняться, но их характер будет разным, то есть начнут очень сильно разделяться форма и содержание. Хотя за счет того, что сам процесс, сами структуры начали вырисовываться на схеме, возник ряд новых парадоксов. Например, вы нарисовали структуру, в которой задана некоторая единица знания. Но когда вы начинаете мелом водить по этой схеме, то процесс шел так: сначала осуществляется определенное преобразование предмета, потом выход на чертеж, потом выход в категорию. Это процесс или структура? Вроде бы нарисована структура, но при этом мысленно вторично всё начинает процессуализироваться, то есть на структуру начинает налагаться процесс. X.X: Что такое процесс? Ю.В.: Процесс — это последовательность переходов в данном случае. То есть я последовательно иду из точки А в точку В, а затем в точку С. А структура — это законченная, закрытая форма. Отсюда выступает следующий момент. Хотя сама схема в определенном смысле позволила разрешить эти гештальтистские парадоксы отношений связи процесса и структуры, но соотношение процесса и структуры, с точки зрения анализа мышления, требовало дальнейшего обсуждения. Потому что, оказывается, в мышлении могут начинать процессуализироваться сами структуры. Процессы могут свертываться в структуры, и структуры могут переноситься в другой контекст мышления. Так вроде бы и строится мышление: человек получает некоторое знание, создает некоторый новый метод, а дальше этот метод, сама связка определенной последовательности мышления, может переноситься в другой контекст. То есть некоторая развернутая процес стр. 37 суальная последовательность шагов мышления как бы сплющивается до структуры, которая затем может переноситься в другой мыслительный контекст и там употребляться. А может происходить и другое. Может начинаться процессуальное движение поверх выделенной структуры. Из этого получается, что анализ мышления, с точки зрения категорий «процесс» и «структура», в принципе бесконечен, так как мы можем выявлять всё новые и новые характеристики. Если мы можем структурно организовать процесс и процессуализировать структуры, следовательно, каждый раз в мышлении можем выделять всё новые слои анализа. При этом возникает уже вопрос философский: независимые процессуальные характеристики организации мышления то ли разомкнуты, то ли соединены, потому что они, с одной стороны, могут быть связанными при анализе конкретного эмпирического случая мышления, а с другой — разделены? Но тогда, с философской точки зрения, получается нонсенс, так как один и тот же предмет — мышление — может характеризоваться то в одном языке — структурном, то в другом — процессуальном, то в какой-то смеси одного и другого. Из этого парадокса родился определенный взгляд на мышление как на систему. То есть стало утверждаться, что соотношения процессов, структур и каких-то других категориальных моментов мышления образуют систему мышления как таковую. С этой точки зрения, в мышлении существуют еще определенные организованности по типу вещных, например, схемы, знаки и т.д. Мы используем в мышлении чертежи, выражаем результаты мышления в знаках. Но, кроме того, есть еще материал — смыслы, которые через наше сознание поступают в мышление. Этот материал может специально организовываться, то есть выражаться в знаках, но, в принципе, как материал существует всегда. Получается, что из соединения этих четырех категориальных взглядов на мышление образуется категория системы. То есть мышление, рассматриваемое как система, есть такое единство взглядов, когда одновременно можно рассматривать его как процесс, вычленять в нем структуры, видеть там существующие организованности, схваченные этими структурами, и вычленять материал, на котором развертывается и осуществляется сам процесс мышления. В принципе, если у нас имеется остановленный фрагмент мышления, превращенный в структуру в виде знания, то мы можем заново осуществлять либо процессуальный анализ, либо выделять организованности и вычленять материал. То есть данное схематическое изображение процесса мышления, объединяющего в себе разные предметные представления, привело к открытию некоторого сложного категориального поля, позволяющего определенным образом схватывать мышление и мыслить с помощью ряда категориальных характеристик. Всё это связано с применением системного подхода к мышлению, где система понималась как соотношение и взаимосвязь таких категориальных понятий, как процесс, структура, организованность и материал. 38 Если мы теперь вернемся к тем исходным, перечисленным выше предметам, связанным с мышлением как объектом, то получается, что мышление всё время использует знаковые формы. Введение знаковых форм и моделей позволяет в процессе мышления вскрывать такие новые характеристики объекта, которые без использования этих форм и моделей вообще не обнаруживались. Это и есть семиотический взгляд на природу мышления. Но, с другой стороны, есть еще одно хитрое образование — это сама схема целиком. Она тоже является определенным семиотическим элементом мышления. И с помощью таких схем мышление можно организовывать, чтобы понимать его сложную многоплоскостную природу. Следовательно, схемы тоже связаны с семиотикой мышления, но выполняют какую-то отдельную, особую функцию. Следующий момент. Фактически, переход из уровня в уровень связан с интенциями сознания. Это означает, что когда мы переходим с уровня на уровень, осуществляя процедуры мышления, у нас возникает определенная непрерывность сознания, тяготеющая к тому или иному знаку. Упорядоченная, строго организованная работа мышления связана с тем, что всё время к знакам как бы «проскакивают» такие нити — интенции сознания, которое и организуется той или иной знаковой формой. Следовательно, в процесс мышления вплетается работа сознания, связанная с его интенциональными механизмами, то есть с упорядочиванием, интенциональной работой. Проблематика интенци- ональных механизмов сознания — одна из самых сложных, поскольку находится на стыке логики и психологии. Например, в трудах такого логиста и антипсихолога, как Гуссерль, интенциональной работе сознания посвящены многие страницы. Вообще эта полемика связана, с одной стороны, с позицией Гуссерля, а с другой — представителя понимающей психологии Франца Брентано и далее с теориями Фомы Аквинского и Аристотеля. То есть это довольно сложный и труднообъяснимый момент работы сознания в процессе мышления. Но когда происходят эти «прыжки», осуществляются замещения и движутся интенции сознания, в этих интенциональных прыжках мы можем фиксировать то, что выделяли вюрцбуржцы, когда анализировали процесс решения задачи, и называли моментом осознанности (когда человек что-то осознает, но не может вербализировать это в речи, поскольку это не выражено в знаковых формах). Это и связывается с работой сознания, с его поисковыми, интендирующими механизмами, с какими- то «прыжками. Что касается философии, то здесь возникло несколько моментов. Ряд из них я уже указал. То есть возникла категориальная проблема соотношения формы и содержания в двух трактовках, когда форма, с одной стороны, выступает как знаковая, связанная с предыдущими слоями, а с другой — когда в качестве формы выступает весь процесс мышления в целом, но это уже какая-то другая — деятельностная форма, которая организует процесс мышления. Возник и ряд других вопросов, связанных с отношением к философской традиции, так как в ходе применения системного подхода к мышлению заново стали об стр. 39 суждать, к какому традиционному направлению всё это можно отнести — к гегельянству, фихтеанству или кантианству. С одной стороны, было юмористическое замечание Ильенкова, что всё это — соединение гегелевских схем с языком американских радиоинженеров. При этом выявилось следующее. Когда мы начинаем мышление рассматривать как организуемое подобным образом, движущееся, переходящее к знаковым формам, где на определенных этажах организации движения мышления происходит введение и создание знаковых форм или новых идеализаций, то фактически там и строится сам объект мышления, то есть объектное представление в мышлении. Это очень важный момент. То есть объектно-онтологические представления есть не что иное, как создаваемые в мышлении расчленения и идеализации, которые получают свою графическую или какую-то другую форму выражения. Этот момент принципиально важный, потому что позволяет разделить направления кантианства (неокантианства) и фихтеанство. Основная оппозиция между Кантом и Фихте связана с вопросом: являются ли объекты, на которые направлено мышление, продуктами работы самого мышления, может быть, не в данной ситуации, а исторически удаленного, но всё равно созданными в мышлении? Либо объекты конструируются специально, затем отрабатываются специальные процедуры последующего оестествления объектов и превращения их в модели? Либо они существуют независимо и неизвестно откуда берутся эти онтологии? Из этого и возникает связь с тем тезисом, о котором я уже говорил: предметом философского, точнее, философско-методологического анализа является анализ мышления и через него окружающего нас мира. Потому что, если в структурах самого мышления разрабатываются новые представления, вводятся новые объекты, создаются новые идеализации, которые затем выносятся по отношению к миру, проверяются и используются, то получается, что мышление и есть та субстанция, где создаются новые представления о мире, которые затем начинают использоваться в мышлении, проблематизироваться и осуществляться. В ходе обсуждений стало ясно, что то представление о мышлении, которое создавалось с точки зрения традиции немецкой философии, является фактически продолжением фихтеанской линии. При этом жестко утверждалось (хотя тут сложный момент, так как для представителей гегельянства позиции кантианства и фихтеанства — это одно и то же), что это не кантианская и не гегельянская точка зрения. Не гегельянская потому, что данный способ мышления не может совмещаться с принципом тождества мышления и бытия. Потому, что если различать форму организации самого мышления и его структуру, и при этом вносить в работу самого мышления построение структур объекта, то всегда вводимые структуры объекта следует, с одной стороны, сопоставлять с процессами самого мышления, а с другой — понимать, что вводимые те или другие объектные представления о мире могут на следующем шаге мыслительной работы преобразовываться и разрушаться в результате движения самого мышления. И с этой точки зрения, совпадения мышления и бытия не происхо 40 дит, поскольку в мышлении могут создаваться все новые и новые представления, которые лишь затем выносятся на противостояние мышление — мир. При этом сама форма организации мышления и то, что приписывается бытию в виде тех или других конструкций, всё время различаются. То есть работа ведется не на отождествлении мышления и бытия, а на отработке специальных процедур вынесения по отношению к бытию тех или других структур мышления, которые создаются. То есть было осознано, что эта программа является продолжением фихтеанской линии, а именно трансцендентального идеализма. Дальше стали прорабатываться различные операции, осуществляемые в разных слоях мышления. В результате был сформулирован основополагающий тезис: в случае, когда ведется подобный анализ, мышление рассматривается и анализируется как деятельность, поскольку действительно выделяются процедуры и операции осуществления движения в каждых слоях, определяются процедуры и способы перехода из одного слоя в другой, и сами эти переходы могут быть представлены в виде четко описываемых операций и способов этого движения. И в ряде работ Г.П. Щедровицкого было сформулировано, что по отношению к образованию основная задача, исходя из этого подхода, как раз и состоит в выделении таких технологий и способов мышления, чтобы начать их передавать. При этом фиксировалось, схватывается ли полностью всё мышление, когда мышление начинает рассматриваться как деятельность. Потому что есть интенциональные скачки сознания, не связанные вроде бы ни с процедурами операций, ни с чем-то другим, есть сложные констелляции смысла, которые в мышлении выступают как материал: опираясь на них, мышление ведет свою дальнейшую работу. Но при этом всё равно в качестве исходного был заложен жесткий тезис: мышление есть деятельность. С этой точки зрения, встал вопрос о таких предметах из этого поля, как культурология и социология: каково соотношение так понимаемого и выделяемого мышления с проблемами социологии и культурологии? Х.Х.: Для меня осталась проблема различения идеализации и абстракции. Мне идеализация понятна, но где абстракция? Что можно назвать при отнесении к этому понятию? Ю.В.: Дело в том, что тот пример с фонемой, который Вы со мной обсуждали, есть как раз случай (очень похожий на то, что я обсуждал на примере числа Давыдова), связанный с введением идеализации. В данном случае работает не абстракция, а идеализация. Абстракцию характеризует следующее: если вы анализируете некоторые слова, например, и выделяете из них глухие звуки, то при этом абстрагируете характер глухоты для определенного класса звуков. X.X.: А если я отличаю согласные и гласные, это тоже абстракция? Ю.В.: Да, это тоже абстракция. А вот фонема — это идеализация, потому что просто из анализа звуков никакой фонемы не вычленишь, так как нужно вводить представление о том, что фонема — это звук, связанный с моментом смыслового различения, а этого в самом звуке нет. стр. 41 Х.Х.: Что такое организованности в системе мышления? Ю.В.: Организованности — фактически, то же самое, что вещи. Это такого рода образования, которые обладают как бы вещными характеристиками. X.X.: А материал? Ю.В.: Материал — это то, на что может накладываться форма и его организовывать. То есть материал обладает свойством быть организованным накладываемыми на него формами. Например, когда мы размышляем, то у нас организованностями являются знаки, схемы, графики. Х.Х.: А буквы? Ю.В.: Это другой вопрос. В лингвистическом анализе чем являются для нас буквы? Если буквы для вас элемент анализа, к которому вы обращаетесь — это организованности, так как это некоторая вещь, к которой вы как-то относитесь. А если вы обсуждаете, как из букв выстроить слово, то здесь буква есть материал, на который накладывается слово как таковое, как что-то идеальное. Очень интересен, с точки зрения демонстрации системного подхода, пример Лефевра о том, как появляется надпись на табло здания газеты «Известия». Он говорит: вот идет текст, бежит строчка, с одной стороны — это процесс, то есть бежит определенное название. С другой — мы можем остановить табло, и там будут отпечатаны слово или слог — это структура. С третьей стороны, каждый раз, когда какое-то слово пишется на табло, — это соотношение зажженных и потушенных лампочек, где констелляция этих лампочек является организованностью, а сами лампочки, которые могут зажигаться, — материал. То есть получаются все четыре слоя системного анализа. X.X: А содержание надписи — это что? Ю.В.: Содержание надписи — это другой момент. Это из другой оперы. Из того, как человек воспринимает надпись: надо другую систему анализировать. Так как проблема анализа системы заключается в том, чтобы провести границы системы. В этом смысле Лефевр так провел границы системы: здесь нет контакта понимания человека системой, а есть сама бегущая строка. Х.Х.: Вопрос по схеме. Если процесс мышления — это переход с одного уровня на другой, тогда движение внутри одного уровня — это что? Ю.В.: Процесс мышления — не переход с одного уровня на другой, а возможность реализации подобной структуры, в которой есть много уровней. А процесс мышления может осуществляться и на одном уровне. Но если я знаю, что мышление может двигаться на одном уровне или на многих уровнях, то представление о многих уровнях позволяет четко ориентироваться при работе и на одном уровне. Очень интересен сам процесс перехода с уровня на уровень, так как в этом переходе присутствует момент (что мы обсуждали на примере с Давыдовым или на фонеме) соотнесенности категориальной формы и содержания. Здесь и проявляется идея Зиновьева об одновременном углублении содержания и выходе к форме. Возьмем случай с фонемой. стр. 42 Мы перебираем и преобразуем различные звуки. Это один уровень нашего движения и анализа. Когда мы выходим к фонеме, то должны вводить совершенно другое содержание о том, что звук используется в смыслоразличительной функции. В этом смысле мы углубляемся в содержание. Но одновременно мы это всё фиксируем, то есть вводим понятие фонемы и, следовательно, вводим новую форму, которая позволяет нам двигаться и организовывать процесс мышления. С этой точки зрения, идея о том, что мышление обладает многоуровневой структурой, и в разные моменты эти структуры могут актуализироваться, очень важна. И способность видеть за формальными текстами эту многоуровневость и разную структуру обладает очень интересным, даже мистическим свойством. Х.Х.: Мы говорим, что число — это отношение измеряемого к мере, и потом говорим, что Давыдов строит свою математику на понятии числа. Чем отличается понятие от идеализации? Ю.В.: Понятие от идеализации отличается по всем параметрам. Даже трудно сказать, в чем они соединяются. Дело в том, что идеализация является элементом понятия. Внутри самого понятия о числе есть уровень преобразования предметов и вещей, соотнесения измеряемого к мере, есть уровень введения модели, в которой фиксируется это реализационное различение, и есть структура, связанная с переходами с одного уровня на другой. Поэтому идеализация — элемент понятия. Теперь мы двигаемся дальше. Нам уже немного понятно, где здесь можно было бы выделить слой философских различений, слой психологического анализа, ясно, где возникает семиотика. По поводу логики тоже возникает интересная ситуация. Например, если я в определенный момент начинаю понимать и выявлять способы движения и правила перехода в мышлении в соответствии с этой схемой, то у меня появляются техники и методы организации собственного мышления и понимания мышления других людей. Здесь логика выступает как особый набор процедур и техник, позволяющих организовывать собственное мышление и мышление других людей. При использовании этой схемы в коммуникации появляется возможность организовывать сознание собеседника (логико-техническая функция). Но многое осталось непонятным. Например, при использовании схемы для анализа задач детьми возник вопрос: где возникают способы мышления? Какова их функция и роль? Интенциональные прыжки составляют основание операций, а где на этой схеме обозначен способ решения задач (или другой способ мышления) и то, как он употребляется? стр. 43
<< | >>
Источник: Громыко Ю.В.. Мыследеятельность: курс лекций. В 3-х кн.: Кн. 2. Введение в методологию.. 2005

Еще по теме Лекция 1. ПОНЯТИЕ МЕТОДОЛОГИИ. КАКИЕ ТИПЫ И ФОРМЫ МЫШЛЕНИЯ НАМ НУЖНЫ:

  1. Методология религиоведения второй половины Х1Х - начала ХХ века
  2. ВВЕДЕНИЕ
  3. ВВЕДЕНИЕ
  4. ЛЕКЦИЯ ПЕРВАЯ
  5. 243 СОФИЯ И ЧЁРТ (КАНТ ПЕРЕД ЛИЦОМ РУССКОЙ РЕЛИГИОЗНОЙ МЕТАФИЗИКИ)
  6. МАЛИНОВСКИЙ (1884-1942)
  7. АНТРОПОЛОГИЯ И ИСТОРИЯ Кещия, прочитанная в Манчестерском университете в 1961 г.
  8. КОММЕНТАРИИ
  9. АА.Никишенков ЭДВАРД Э.ЭВАНС-ПРИЧАРД В ИСТОРИИ АНТРОПОЛОГИЧЕСКОЙ МЫСЛИ
  10. ГЛАВА I. ЗАРУБЕЖНЫЕ ПЕДАГОГИЧЕСКИЕ КОНЦЕПЦИИИ ПРАКТИКА ДОШКОЛЬНОГО ВОСПИТАНИЯ XX в.
  11. Примечания
  12. ИДЕАЛИЗМ: ПОДХОДЫ К ОПРЕДЕЛЕНИЮ ПОНЯТИЯ
  13. Проблемный анализ работ конца XX - начала XXI века
  14. Лекция 1. ПОНЯТИЕ МЕТОДОЛОГИИ. КАКИЕ ТИПЫ И ФОРМЫ МЫШЛЕНИЯ НАМ НУЖНЫ
- Коучинг - Методики преподавания - Андрагогика - Внеучебная деятельность - Военная психология - Воспитательный процесс - Деловое общение - Детский аутизм - Детско-родительские отношения - Дошкольная педагогика - Зоопсихология - История психологии - Клиническая психология - Коррекционная педагогика - Логопедия - Медиапсихология‎ - Методология современного образовательного процесса - Начальное образование - Нейро-лингвистическое программирование (НЛП) - Образование, воспитание и развитие детей - Олигофренопедагогика - Олигофренопсихология - Организационное поведение - Основы исследовательской деятельности - Основы педагогики - Основы педагогического мастерства - Основы психологии - Парапсихология - Педагогика - Педагогика высшей школы - Педагогическая психология - Политическая психология‎ - Практическая психология - Пренатальная и перинатальная педагогика - Психологическая диагностика - Психологическая коррекция - Психологические тренинги - Психологическое исследование личности - Психологическое консультирование - Психология влияния и манипулирования - Психология девиантного поведения - Психология общения - Психология труда - Психотерапия - Работа с родителями - Самосовершенствование - Системы образования - Современные образовательные технологии - Социальная психология - Социальная работа - Специальная педагогика - Специальная психология - Сравнительная педагогика - Теория и методика профессионального образования - Технология социальной работы - Трансперсональная психология - Философия образования - Экологическая психология - Экстремальная психология - Этническая психология -