4. АХИЛЛ МЕЖ ДВУХ СУДЕБ
Место Ахилла в предложенной системе (как и в гомеровском тексте) уникально. С одной стороны, он единственный сын в семье и, следовательно, имеет полное право на долю старшего сына.
Фетида, согласно общему мифологическому сюжету, делает все, чтобы спасти сына от участия в Троянской войне, вплоть до сокрытия его на женской половине во дворце скиросского царя Ликомеда Впрочем, данный сюжет носит (как и большинство связанных с Ахиллом сюжетов) сугубо ритуальный инициационный характер1 и может рассматриваться скорее как подтверждение обреченности героя «левой», «младшей» судьбе. Там же, на Скиросе, Ахилл успевает обеспечить себя потомством, — от одной из дочерей Ликомеда у него рождается сын, Неоптолем. Однако сын этот зачат сугубо «героическим» образом — то есть не в браке, не на статусной территории, да еще и отцом, облаченным в женскую одежду. Имя у сына тоже вполне героическое — «Наново зачинающий войну».В пользу «младшей» судьбы говорит и молодость Ахилла (он младше своего «ферапона», Патрокла), проведенных же под Троей девяти с половиной лет эпос, естественно, не засчитывает: в эпической временной перспективе имеет значение не биологический, а социально-статусный возраст персонажа. Здесь же следует учесть и многочисленные специфически героические характеристики Пели-да, вроде его так или иначе означенной в различных традициях «уязвимой неуязвимости», «металлических» коннотаций2 или выраженной тяге к впадению в совершенно неподобающую статусному мужу Хцооа. В системе взаимоотношений, сложившейся между основными ахейскими предводителями и героями, Ахилл тоже занимает весьма специфическое место. Он (так же как, к примеру, Диомед) куда более значим на поле боя, чем в совете, что дает основание Агамемнону бросить Ахиллу в лицо следующее обвинение:
1 Царя зовут Ликомед, то есть «Волкомудр» или «Хозяин волков» См подробнее ниже, в главе «Жрец в женской одежде Вепрь»
2 У Гомера нет упоминаний о какой бы то ни было особой «закаленнос- i и» Ахилла, на которой (в огне ли, в водах ли Стикса) настаивает более поздняя традиция Однако мотив чудесного божественного защитного вооружения, которое, естественно, остается непроницаемым для «смертного» оружия, с успехом компенсирует эту недостачу Кроме того, у Ахилла, впавшего в бое- вои амок после гибели Патрокла, «медный голос»
Греки 193
Или, что храбрым его сотворили бессмертные боги, Тем позволяют ему говорить мне в лицо оскорбленья?
(I, 290-291)
Храбрость есть дар богов, уместный на поле боя, дар, вполне подходящий для всякого воина, но специфически значимый для «младших братьев», — и как таковой он не дает права на превышение статуса в совете мужей, там, где искусство слова ценится выше ратных доблестей.
Войско у Ахилла тоже весьма специфическое. Большая часть его воевод, да и просто мирмидонян, упомянутых в тексте поэмы, — люди откровенно не-статусной, «младшей», «волчьей» формации. Так, Менесфий — незаконнорожденный сын дочери Пелея Полидоры, прижитый вне брака от речного бога Сперхия («буйного», «неистового»); Эвдор — воспитанный в чужом доме «сын девы» (Полимелы от Гермеса); первый же убитый в бою мирмидонец, Эпигей, — бывший царь, убивший родича и принятый Пелеем в качестве беженца. «Мудрый» Феникс — не более чем пародия на Нестора: неудачливый соблазнитель отцовской наложницы, беглец из отчего дома, вечный младший сын, который не сподобился героической смерти, а дожил до старости в чужом доме прихлебателем (см. также: [Брагинская 1993]).
Ахилл — универсальный солдат, «застрявший» между двумя статусами, а потому (хотя бы формально) имеющий право поступать согласно любому из двух вариантов поведения. В одиннадцатой песни он особо упоминает, что воевал под Илионом как днем, так и ночью, то есть как в «правильном», «взрослом» бою, так и в «кривых», «левых» ночных вылазках, подобающих эфебам и прочим не-статусным воинам1. До поры до времени эта неопределен-
1 В предыдущей, десятой песни («Долонии») Гомер подробно останавливается на том, как снаряжаются в подобного рода вылазку двое басилеев — Одиссей с Диомедом. Он особо оговаривает то обстоятельство, что герои «забыли» свое «честное», «царское» оружие при кораблях, а потому вынуждены облачиться оружием, взятым у юных, откровенно не-статусных бойцов. Важную роль играет и смена шлемов — Диомед вместо царского шлема надевает плоский кожаный, «коим чело покрывает цветущая юность», а Одиссей — откровенно архаический и хтонический (хотя и с возможными «царскими» коннотациями) кожаный же «клыкастый» шлем. Смысл переодевания вполне очевиден: статусным мужам не подобает рыскать по ночам и резать глотки вражеским лазутчикам и спящим фракийцам. То, что идут в «поиск» именно Одиссей с Диомедом, тоже вполне показательно: именно у этих двух ахейских вождей (наряду с Ахиллом и Оилеидом Аяксом) статус наименее устойчив.
У Диомеда — в силу молодости и наследственной наклонности к откровенно нестатусному поведению (смерть Тидея): у Одиссея — в силу общей еготрикстер-ской природы и привычки как на войне, так и в совете ставить на не подобающую басилею «технэ».7. Заказ № 1635.
194
В Михаи тн Тропа звериных слов
ность статуса не слишком ему мешает, поскольку открывает более широкие возможности К тому же сама по себе ситуация войны на чужой, откровенно маргинальной для грека территории уже содержит в себе необходимость принятия ряда маргинальных поведенческих норм не только Ахиллом, но и другими, вполне статусными участниками похода: Агамемнон тоже далеко не всегда ведет себя сообразно статусу. Но эта неопределенность становится непереносимой, когда Агамемнон ставит Ахилла перед ней как перед фактом, требующим немедленной и ответственной оценки, и побуждает сделать выбор.
С точки зрения Ахилла, проблема с правами на Брисеиду решается далеко не так просто, как это представляется Агамемнону, ибо Ахилл — не только командир определенного, сколь угодно маргинального и «удачливого» греческого подразделения, подчиненного в данной конкретной военной кампании Атриду Агамемнону, он еще и самостоятельный басилей, предводитель собственной дружины. Как таковой, он не может допустить, чтобы его лишали доли в добыче (тем более в собственной добыче, взятой с боя), ибо это может сказаться — и неминуемо скажется — как на его воинском и командирском статусе среди собственных бойцов, так и на статусе его отряда среди прочих греческих отрядов.
Итак, Ахилл поставлен в ситуацию, которая делает для него дальнейшую статусную неопределенность невозможной. Агамемнон прямо вынуждает его выбрать между долей старшего и долей младшего сына, причем делает он это в весьма специфической обстановке, заранее ставя Ахилла в стратегически невыгодное положение. Передел добычи происходит на совете, то есть там, где «доблесть мужей» демонстрируется и доказывается не мечом, а словом, не боевой яростью, способной «перетянуть» удачу на поле боя, но адекватными месту и времени статусными способами воздействия на атональный ситуативный «узел».
Ахилл, которому, по его же собственному признанию,. .равного между героев ахейских Нет во брани, хотя на советах и многие лучше, —
(XVIII, 105-106)
заранее обречен здесь на поражение: не столько в силу отсутствия ораторских талантов (в одиннадцатой песни он демонстрирует немалые способности в этом отношении), сколько в силу элементарных соображений «места и очереди» говорения. Агамемнон в совете — царь и бог (что в дальнейшем подтверждается ситуацией с «вещим сном»); Ахилл же в лучшем случае — один из дюжины значимых военачальников, имеющих право подавать голос не только
Греки
195
на общевойсковом собрании, но и на заседаниях ахейского «генерального штаба». Заявляя о своем праве на передел добычи в шатре воинского совета, Агамемнон тем самым провоцирует Ахилла на одну из двух реакций, любая из которых автоматически лишит последнего права претендовать на высокий мужской статус. Если Ахилл смирится с потерей Брисеиды (даже при условии последующей компенсации, о которой пока не идет и речи), то он тем самым признает, что юрисдикция Агамемнона над ним самим и над его дружиной носит не случайный и временный, а постоянный и обязательный характер, и фактически вступит с ним в отношения, в чем-то подобные раннесредневековому вассалитету. Если же он попытается отстоять свое право на часть/честь тем единственным способом, который позволит ему противостоять Агамемнону как минимум на равных — то есть при помощи меча, — тем вернее он окажется привязан к маргинальной роли «младшего сына», нарушив статусный характер «совета мужей» и исключив себя из статусного пространства.
Надо отметить, что конфликт этот развивается постепенно. Поначалу Ахилл пытается настоять всего лишь на том, чтобы компенсация Агамемнону была произведена позже, в тройном или четверном размере, но только тогда, когда «дарует Зевс крепкостенную Трою разрушить». Агамемнон, однако, усматривает в этом прямое покушение на свои права, причем не только и не столько на права имущественные, сколько на «честь», на долю в удаче, которая должна подтверждаться при всяком возможном случае и выражаться через долю в добыче. Агамемнон в начале конфликта тоже вроде бы не намерен задевать Ахилла особо: он всего лишь подтверждает свое первоочередное право на любую взятую в пределах его командирской юрисдикции добычу, — в чьей бы палатке она в данный момент ни находилась.
И Ахилл звучит здесь наравне с любым другим басилеем:Если ж откажут, предстану я сам и из кущи исторгну Или твою, иль Аяксову мзду, или мзду Одиссея; Сам я исторгну, и горе тому, пред кого я предстану!
(I, 137-139)
Но Ахилл горячится всех более и даже прямо заявляет о своем желании отложиться от общего дела и вернуться домой, во Фтию: тем самым он подтверждает свое право на vooxo?, на возвращение домой, право, которое имеет не только прямой, сюжетный, но и ритуально значимый смысл: юный воин, вернувшийся с войны и тем самым заявляющий о прохождении юношеской инициации, получает возможность претендовать на самостоятельную мужскую
7*
196
В. Михаилин. Тропа звериных слов
роль и на отцовское наследство, если он старший сын. Ахилл — сын единственный.
Эти его претензии, в свою очередь, раздражают Агамемнона, «отца воины», и он пытается не выпустить Ахилла из-под контроля, поставив его на место сразу двумя способами. Во-первых, он прямо тычет ему в лицо отсутствием «доли в совете», характеризуя его как фигуру откровенно маргинальную («Только тебе и приятна вражда, да раздоры, да битвы» — I, 1771), а во-вторых, обозначает свое намерение компенсировать потерю собственной доли именно за счет доли Ахилла. Тем самым претензии последнего на почетный v6otoc;, который можно было бы рассматривать как прохождение инициации, лишаются основания. Ахилл будет лишен чести/части в общей удаче, его возвращение не будет благим и не даст ему права претендовать на высокий мужской статус.
Итак, по всей видимости, Агамемнон ставит Ахилла в безвыходное положение. Потеря доли во взятой добыче равнозначна радикальному умалению воинского статуса, «разжалованию из героев»: без чести не будет славы. Именно об этом Ахилл говорит матери:
Матерь! Когда ты меня породила на свет кратковечным, Славы (xiuf|v) не должен ли был присудить мне
высокогремящий Зевс Эгиох? Но меня никакой не сподобил он чести! Гордый могуществом царь, Агамемнон меня обесчестил
(fiTinnoEv): Подвигов бранных награду похитил и властвует ею)
(I, 353-356)
(Перевод Гнедича в случае со «славой» — тгит) в данном контексте, вероятнее всего, нельзя признать удачным.
Речь все же идет именно о чести, соотносимой как с долей во взятой добыче, так и с теми почестями, которые воздаются богу или герою в выделенные ему дни на выделенной ему территории и выражаются в том числе и в особом посвященном ему участке земли (xepxvoc,) (см. [Надь 2002: 182-184]).В тех же самых категориях изъясняется и Фетида, требующая у Зевса, чтобы он даровал победу троянцам до тех пор,
...доколе ахейцы
Сына почтить не предстанут и чести его не возвысят
1 То есть теми же словами, которыми отец-Зевс корит своего «нелюбимого» сына Ареса (VI, 891)
Греки
197
(60LV те Ь тщт! — букв «увеличат его честь/часть». — В.М.).
(I, 509-510)
В категориях древнеирландского права речь буквально шла бы об увеличении «цены чести» Ахилла, как несправедливо (несораз-* мерно его врожденному и благоприобретенному «счастью») обойденного вниманием при переделе добычи.
Однако если до эпизода с переделом добычи Ахилл воплощал в себе едва ли не все возможные воинские ипостаси, то после «исключения из героев» он вдруг оказывается приговорен к доле старшего сына, обречен на vootoc,, пусть даже не такой славный, который гипотетически мог бы ожидать его впереди. О том, что возвращение из-под Илиона в его случае не предполагалось, Ахилл прекрасно знает с самого начала и ведет себя сообразно «кодексу младшего сына». Он обречен на смерть, а вместе с ней на славу и на героический статус; он никогда не станет полноправным «мужем совета», а потому не слишком заботится об этой составляющей своего социального «я». Наиболее заметные личностные и функциональные характеристики гомеровского Ахилла четко атрибутируют его как «младшего». И как только ссора с Агамемноном выходит на уровень открытого и непримиримого противостояния, Ахилл пытается отреагировать именно так, как положено реагировать «пожизненному герою», «младшему сыну»: он хватается за меч. Показателен также и тот способ, которым Афина, божество, самым непосредственным образом связанное с «судьбами героев» — через ткачество ли, через предстояние ли в битвах и «провокации на подвиг», — останавливает готовое разразиться кровопролитие: она хватает Ахилла за волосы, «окорачивая» его неуместную на совете горячность.
Впрочем, нас в данном случае интересует в первую очередь та радикальная смена поведенческого стереотипа, которую демонстрирует Ахилл после ссоры с Агамемноном, и то, как эта новая расстановка сил влияет на поведение других участников войны. Уже само по себе выделение Ахилловой дружины в отдельный лагерь есть акт семантически значимый не только с точки зрения выхода части греческой армии из-под юрисдикции Агамемнона. Ахилл дает понять, что он выделился и зажил своим умом. Добыча, взятая в поле действия прежних правил игры, возвращается Агамемнону, — и зримым воплощением этого акта является Брисеида. Себе Ахилл оставляет только то, что Агамемнон у него отнять не в силах и что он намерен увезти с собой, — ту славу, которая уже подтверждена предыдущими разделами добычи и которая, таким образом, пребудет с Ахиллом навечно и будет причислена к его семейному фар-
198
В. Михайлин. Тропа звериных слов
ну. Недаром он встречает посольство от Агамемнона, играя на трофейной лире. Он поет «славу героев» перед одним-единственным слушателем — Патроклом, имя которого, собственно, и означает в буквальном переводе «Слава отцов».
Но меняется главная, мотивационная часть Ахиллова поведения. Вместо того чтобы героически лечь в троянскую землю, принести себя в жертву ради решающего перехода судьбы в пользу греков и финальной победы общего дела, он думает теперь лишь о том, как в целости и сохранности довезти до дома оставшуюся у него, пусть небольшую, часть фарна. Ахилл делает свой выбор: раз Агамемнон не дает ему тщл, он возьмет v6oxog, пусть плохонький, но свой. Стать героем у него не получилось; что ж, будут и другие возможности заработать себе высокий мужской статус. Для него, как для старшего сына, слава великого бойца желательна, но не обязательна.
Ахилл открывает для себя перспективу и ценность жизни1 — и не только для себя. И в греческом, и в троянском стане его пример
1 Здесь — самое место порассуждать о сравнительной ценности человеческой жизни в контекстах различных культур и субкультур, о, так сказать, статусно ориентированных и нестатусно ориентированных цивилизациях Профессиональная армия, немногочисленная, но состоящая из высококвалифицированных специалистов по «решению проблем», есть достояние культур, где доминирующей моделью является «доля старшего сына». Каста профессиональных воинов избавляет большую часть населения от необходимости рисковать актуальным или будущим статусом, позволяя выстраивать более мягкие модели прохождения возрастных и статусных инициации. Эта каста может занимать различные позиции в социальной иерархии, вплоть до самых высших (европейское дворянство, военные режимы образца XX века), но суть ее от этого не меняется. Слабые стороны подобной системы обнаруживаются там и тогда, где и когда на сцену в очередной раз выходит кульгура «младших сыновей», ни во что не ставящая единичную человеческую жизнь. При всем разнообразии возможных мотиваций, от анализируемых здесь семейно-родовых до современных тоталитарных, они, по большому счету, всею лишь подкрашивают традиционные «младшие» модели в тот или иной политический или религиозный цвет. Высокопрофессиональные армии передневосточных государств рубежа ХП—XIII веков до н.э. были опрокинуты и смяты ордами «окраинных варваров». Один такой вооруженный щитом и дротиками бегун навряд ли moi тягаться с профессиональным, вооруженным по последнему слову то1дашней военной техники экипажем боевой колесницы. Но колесницы были эксклюзивным и дорогостоящим оружием, требующим не только серьезных материальных вложений, но и целой культуры подготовки лошадей и экипажа, изготовления самой колесницы и сложного дальнобойного лука и т д. Дротиком же традиционно владел любой охотник, а охотником в «варварских» культурах был любой мужчина старше десяти—двенадцати лет (а иногда и незамужняя женщина). Два десятка бойцов, мечущих на бегу дротики, легко останавливали колесницу, после чего судьба экипажа была предрешена
Греки
\
199
вызывает к жизни самые нежелательные для героического воинского единства последствия. Ссора Ахилла и Агамемнона парадоксальным образом переворачивает привычные отношения между «старшими» и «младшими».
Еще по теме 4. АХИЛЛ МЕЖ ДВУХ СУДЕБ:
- ЗАЩИТА СОКРАТА НА СУДЕ
- ПРЕДИСЛОВИЕ
- РАСШИРЕНИЕ СОЗНАНИЯ
- Лекция 4: Греция в архаический период и создание классического греческого полиса
- 5. СМЕРТЬ И СМЕХ
- ПРАЗДНИКИ И ЗРЕЛИЩА В ГРЕЦИИ
- ПРАЗДНИКИ И ЗРЕЛИЩА В РИМЕ
- СРЕДСТВО СКРЫВАТЬ МЫСЛИ
- Великие социальные законы 18 года до P. X.
- Глава 7а Дж.-К. Дэвис РЕЛИГИЯ И ГОСУДАРСТВО
- Глава 7b Дж.-С. Кирк РАЗВИТИЕ ИДЕЙ В ПЕРИОД С 750 ПО 500 Г. ДО И. Э.