3.3. ДАЛЬНЕЙШИЕ «ВОЛЧЬЕ-СОБАЧЬИ» ПАРАЛЛЕЛИ ВДРЕВНЕГЕРМАНСКОЙ ГЕРОИЧЕСКОЙ ТРАДИЦИИ

Прежде чем вернуться к сюжету, заявленному как основной в начале данной главы, рассмотрим ряд связанных с ним в той или иной мере персонажей и ситуаций.

Начнем со Старкада. В «Саге о Гаутреке» описывается спор, который ведут за судьбу Старкада асы, и прежде всего Тор и Один.

более полной версии, последнее слово остается за Гудмундом, если не считать «итога», подведенного Хельги, который призывает от слов перейти непосред­ственно к схватке (в чем, кстати, также имеет смысл видеть след ритуального действа: Хельги — «посвященный», будущая сакральная жертва, и его роль «иг­рающего тренера», «действующего посредника» вполне закономерна).

¹ Роль героической интерпретирующей традиции недооценена, на мой взгляд, и при восприятии соответствующих мифологических систем, в то вре­мя как подавляющее большинство «классических» мифологий (древнегречес­кая, древнегерманская, кельтская и т.д.) дошли до нас именно через ее посред­ство и, следовательно, подверглись весьма серьезиой переработке уже на этом уровне.

414 В Михаилин Тропа звериных слов

ни дочери и что его род на нем и пресечется. Один в ответ дарует ему жизнь тройной протяженности¹, после чего по разным верси­ям либо Тор, либо сам Один оговаривают необходимость совер­шить злодеяние в каждой из трех жизней. Один щедро одаривает Старкада оружием и золотом (то есть опять же воинской удачей) — Тор в ответ обещает, что Старкад никогда не будет иметь своей собственной земли и не будет удовлетворен тем, чем владеет. Один обещает, что Старкад будет в чести у «лучших людей», Тор присуж­дает ему ненависть «простых». Один дарует ему победу и славу в каждом бою, Тор же присовокупляет к победе и славе тяжелые раны. Один наделяет его поэтическим даром, Тор — отнимает воз­можность запомнить сочиненные тексты²

Итак, складывается вполне стандартная картина «волчьей судь­бы». Однако необходимо скорректировать оценку Старкада по-

¹ Ср с «людьми длинной судьбы» у монголов Если понятие «судьба» пе­ реводить, включая в него такие смыслы, как «везение», «фарт», «воинская уда­ ча» — и вообще «воинское существование», то смысл становится еще более внятным

² Магическое «бесплодие» волков, таким образом, переходит и в сферу поэтического творчества, и «озарение», «вдохновение» ограничивается облас­ тью одинического боевого бешенства и связанного с ним таланта демонстра­ тивной импровизации не только боевых, но и других приемов «психологичес­ кого подавления» противника — «лаей», боевой песней, перебранкой — как основным активным магическим действием на первой стадии сражения Воз­ можно, именно с этим связаны упомянутые у Тацита (и не только у него) «ла­ ющие» германские «песни перед боем» «3 < >Есть у них и такие заклятия, возглашением которых, называемым ими "бардит", они распаляют боевой пыл и по его звучанию судят о том, каков будет исход предстоящей битвы, ведь они устрашают врага или, напротив, сами трепещут перед ним, смотря по тому, как звучит песнь их войска, причем принимают в расчет не столько голоса воинов, сколько показали ли они себя единодушными в доблести Стремятся же они более всего к резкости звука и к попеременному нарастанию и затуханию гула и при этом ко ртам приближают щиты, дабы голоса, отразившись от них, на­ бирались силы и обретали полнозвучность и мощь» Ср с принятыми практи­ ками - болельщиков, прежде всего футбольных, — которые «делегируют» та­ ким образом собственную «одержимость» реально бегающим по игровому полю, погруженным в ритуализированное игровое пространство агонистам Создаваемое самим принципом командной игры противостояние двух «бой­ цовских кланов» возрождает древнюю ритуальную ситуацию, что же удиви­ тельного в том, что «самоорганизованные стаи» болельщиков (сам термин ве­ ликолепен в своем семиотическом богатстве¹) отличаются сугубой «волчьей» агрессивностью и что ритуальные столкновения фанов двух противоборству­ ющих клубов или национальных сборных часто заканчиваются трагически Причем трагедией смерть нескольких фанов является исключительно с точки зрения «гуманистически ориентированного» сообщества, с точки же зрения са­ мих фанов, данный факт — желанная норма, повод для героизации жертвы и для «стайной мести» противоположной партии

Архаика и современность

415

правкой на раннюю стадию формирования данного сюжета, когда «Торова» оценка выражает отношение «обычных» людей к любо­му «викингу», «отклонившемуся от правильного пути». Маргиналь-ность Старкада, видимо, имеет сезонную привязку, он еще не «круглогодичный волк», а потому, с точки зрения более поздних носителей традиции, становится одним из Хундингов и либо поги­бает в сражении с Ильвингами (Песни о Хельги), либо же его «ней­трализует» лично Сигурд (Прядь о Норнагестё).

К тому же относительно раннему периоду формирования «волчье-песьих» песен относится, вероятно, и сюжет о Хаддинге. С одной стороны, Хаддинг пользуется явным покровительством Одина, воспитывается у великанши-воительницы, которая в итоге становится его любовницей (причем инициатива исходит с ее сто­роны — стандартный случай с валькирией). Он убивает бога пло­дородия, он совершает путешествие в царство мертвых, где стано­вится свидетелем непрерывной схватки между мертвыми воинами. Все это можно, вне всякого сомнения, провести по «волчьей» ли­нии. С другой стороны, для того чтобы загладить вину за умерщ­вление бога плодородия, он приносит жертвы Фрейру, затем же­нится и жалуется на то, что не любит гор и волчьего воя — то есть буквально, по справедливому замечанию А.Я. Гуревича [Гуревич 1979: 20], повторяет слова Ньёрда, вана по происхождению. Таким образом Хаддинг «продает братву за сытую жизнь» — с чем, ве­роятно, связан и откровенно иронический, построенный на сво­еобразном «черном юморе» сюжет о его смерти. Друг и побратим Хаддинга, шведский конунг Хундинг (показателен сам выбор пер­сонажа: «друг Хундинга», с точки зрения «волков», — уже оскор­бление), услышав о смерти Хаддинга, устраивает пир в его память и тонет в бочке с пивом. Хаддинг, узнав об этом, вешается с горя при всем честном народе (то есть умирает в ошейнике, повторяя ритуальное повешенье Одина в сниженном и явно пародийном ключе¹).

' Напомню, что Один «вешается» на дереве, пригвоздив себя копьем, — ситуация, повторяемая, очевидно, в одинических ритуалах перехода; ср. смерть Хельги, Сигурда, убийство Старкадом своего конунга Викара (одновременно петля и копье), а также, вероятно, и семнонский ритуал в «Роще оков».

416 В Михаилин Тропа звериных слов