4. ИНТЕРПРЕТАЦИЯ КОНКРЕТНЫХ ОБРАЗОВ: ЛЕВ, ПАРД, ОЛЕНЬ, КАБАН
Следующий этап интерпретации образного ряда пекторали вынужденно сложен. Дело в том, что при общей симметричности композиции справа и слева от вертикальной оси половинки пекторали в ряде изобразительных «эпизодов» различаются деталями представленных сцен и фигур, что, естественно, в последнюю очередь имеет смысл объяснять случайной творческой прихотью заказчика или исполнителя.
В тексте, настолько структурно выверенном, настолько семантически емком, случайностей быть не может, — и если в левой (от «носителя») части пекторали кошачьи хищники терзают кабана, а в правой — оленя, то этому обстоятельству должно быть четкое объяснение.1 Ср стандартную зимнюю привязку охоты как cyiy6o арисюкрат ическо! о развлечения в контексте более поздних европейских военно-аристократических культур Подробнее об этом — в «орлиной» 1лаве данною раздела
Скифы
91
Однако речь идет не только и не столько о различиях вообще, сколько о различиях в симметрически организованном тексте, что само по себе уже задает определенную матрицу поиска возможных смыслов сцен и образов, соположенных по принципу — одновременно структурного единства и семантической противопоставленности. Данная особенность построения пекторали, а также необходимость анализировать общий смысл текста с учетом этой особенности, подробно проговорена и у Д.С. Раевского. Вписывая сцены терзания в общую логику интерпретации, основанную на концепции мирового древа и бесконечного цикла рождений и смертей1, автор ссылается на гипотезу В.Н. Топорова о троичной структуре ритуала тризны в индоевропейском мире:
В этой же связи нельзя не остановиться на гипотезе В.Н. Топорова2, что ритуалу в индоевропейском мире изначально была присуща троичная структура, отразившаяся и в его славянском наименовании, то есть что он включал жертвоприношение «трех животных одного или разных видов».
На пекторали мы видим запечатленными оба варианта такой троичности: с одной стороны,/ терзанию подвергаются три вида животных — лошадь, олень и ка7 бан, с другой — терзание лошади представлено троекратно. Пб В.Н. Топорову, такая троичность жертвы обусловлена ее соотнесенностью с тернарным строением космоса, «это соотнесение предполагает, что три мира (или трехчастный мир) отвечают трем жертвам (или расчленению жертвы на три части)».(Раевский 1985: 191]
Обсуждение общих проблем, связанных с концепцией «трех миров», не входит здесь в мои задачи, но, как бы то ни было, цифровая логика в данном случае еще раз подводит автора, который буквально двумя страницами выше провел сцену преследования собакой зайца по тому же ведомству, что и расположенные рядом с ней в нижнем фризе пекторали сцены терзания, а теперь благополучно о зайцах (которых к тому же два) забывает в угоду «троичной структуре жертвы», соотносимой с «тернарным строением космоса».
Впрочем, Д.С. Раевский признает определенные трудности, связанные с дальнейшей интерпретацией представленных на пекторали сцен терзания.
«Животные, терзаемые в нижнем регисфе, погибают для того, чтобы произошел акт рождения, воплощенный в образах верхнего регистра» [Раевский 1985: 191].
2 См.: [Топоров 1979: 12].
92
В Михаи шн Тропа звериных с юв
Труднее в данном контексте поддается интерпретации жертвенная триада «конь — олень — кабан» Выше шла речь о маркировании тернарного космоса в терминах зооморфного кода, но в рассмотренных там случаях более четко была обозначена видовая дифференциация используемых для этой цели животных1 В данном же памятнике мы обнаруживаем хотя и трех разных животных но принадюжащих к общему «разряду» — копытных Следует отметить что олень и кабан достаточно часто сочетаются в качестве объекта терзания в парных сценах такого содержания на скифских и культурно-исторически близких к ним памятниках Так, мы находим эту пару на серебряном сосуде из кургана Куль-Оба и на ножнах акинака из комплекса Феттерсфетъде На нашей пекторали помещение на одной ее стороне сцены терзания оленя, а на другой — кабана составляет одно из главных различии между левой и правой частью композиции К вопросу о семантике этого различия мы вернемся после рассмотрения других расхождений между ними
[Раевский 1985 191-192]
Ниже предлагается интерпретация правой и левой части композиции как соотносимых соответственно с «верхом»/«миром людей» и «низом»/«иным миром»2 Мировые деревья множатся, как в тропическом лесу, и впору уже выстраивать «тернарную структуру мироздания» из них одних хтоническое мировое древо, оно же дерево смерти — серединное, оно же человеческое — небесное, оно же бо-
1 Напомню, что в интерпретативной системе, о которой идет речь, копыт ные животные строго увязываются с серединной частью мирового древа — и мира вообще Возникают, правда некоторые проблемы с конем, который, будучи несомненно копытен, в огромном (статистически превалирующем) количестве контекстов обладает выраженной хтонической прирочой а в ряде контекстов — природой откровенно «небесной» Впрочем, в моделях структур но-семиотическою образца такою рода проблемы изящно решаются за счет все той же схемы все равно всему Конь связан с семантическим комплексом смер ти/погребения/жертвоприношения — так чего же вам еще' Как таковой он имеет полное право на любую часть мирового древа Важно тотько разобрать ся в каждом конкретном эпизоде, с каким именно конем мы в данном случае имеем дело С другой стороны, стоит в мифе или в сказке появиться коню — и свобода выхода на тюбую часть мирового древа, а следовательно, полная свобода ишерпретании, исследователю гарантирована
2 Правая часть лук персонажа подвешен (находится наверху) у персона жа имеется юловная повязка, верхний фриз замыкает фигура утки в нижнем фризе терзают отеня Левая часть лук лежит на земле (находится внизу), го ловная повязка отсутствует, фриз замыкает фигура хищной птицы внизу тер заюг клбана
Скифы 93
жественное.
Что до оленя с кабаном, то об их связи со смертью на время приходится забыть в угоду более тонким дефинициям:Что касается пары «олень — кабан», то, как уже сказано выше, по отношению к иным видам фауны они как представители копытных, скорее всего, выступают в качестве элементов, семантически однозначных. Но в случае их противопоставления между собой • наиболее закономерно соотнесение именно кабана (как единственного плотоядного копытного) с нижним миром.
[Раевский 1985: 199|
Все столь скрупулезно подмеченные Д.С. Раевским различия между правой и левой частью композиции, естественно, имеет смысл воспринимать как семантически значимые. Однако предложенная гипотеза, на мой взгляд, слишком противоречива, чтобы послужить основой для адекватной интерпретации этих различий.
В русле предложенной выше «трехступенчатой» трактовки сцен терзания, соотнесенной с осетинским институтом трех балцев — годичного, трехгодичного и семигодичного, — было бы соблазнительно увидеть в обеих этих «промежуточных» сценах («оленьей» и «кабаньей») знак «второй инициации», обретения носителем пек-торали второй по счету статусной воинской ступени (в таком случае грифон, терзающий коня, соответствовал бы третьей, высшей ступени). Однако подобная трактовка оставила бы неразрешенными ряд вопросов, часть из которых уже поднял Д.С. Раевский. Действительно — почему, в таком случае, второй ступени соответствуют и олень, и кабан? Почему авторы памятника, выстроившие настолько строго симметричную композицию, нарушили ее именно в данном случае? И зачем вообще им потребовалось «удваивать» сюжет в случае с двумя первыми ступенями, а в случае с третьей — и вовсе утраивать его? Впрочем, пойдем по порядку.
Начнем с того, что интерпретации подлежат не только олень и кабан, разнесенные по разные стороны пекторали, но и выступающие с ними в неразрывном единстве сцены терзания кошачьи хищники, которые, кстати, также отличаются друг от друга. Только различие здесь строится не по принципу правой/левой стороны пекторали, а по принципу близости/удаленности от центра композиции.
«Дальние» звери — львы, причем самцы: тщательно сработанная грива не оставляет в том никакого сомнения. С «ближними» к центру кошачьими хищниками определиться труднее.Проще всего было бы объявить их львицами — и сослаться на здравый смысл. Но здравый смысл в современной его разновидности — не самый лучший помощник в деле интерпретации инокуль-турных памятников, ибо всегда готов подставить исследователю
94
В Михсш шн Iропа звериных с юв
ножку чему примеров гьма И дело даже не в гом, чго в реальной львиной охотничьей практике самцы крайне редко принимают участие в совместной охоте с самками1 По справедливому замечанию Д.С Раевского ] Раевский 1985 112], кошачьи хищники отнюдь не являлись самыми характерными представителями Северно-Причерноморской фауны даже и в скифские времена, так что об их реальном образе жизни скифы могли знать разве что понаслышке — хотя бы от тех же греков, также знавших о львах в основном понаслышке2. Львицы маловероятны еще и потому, что нижний фриз пекторали является сугубо воинским, и самкам тут делать нечего Впрочем, львицы ли противопоставлены в данном случае львам, леопарды или парды (барсы), в нашем случае не слишком важно3. Оба кошачьих хищника (как и все остальные элементы зоологического, растительного и антропоморфного знакового кода) в данном торевтическом тексте являются именно элементами знакового кода и как таковые могут вообще не иметь почти никакого отношения (за исключением внешнего подобия) к реальным животным, растениям и людям
С точки зрения кодовой природы этих образов различий в каждой паре три — и в обоих случаях это одни и те же различия На терзаемое животное сзади нападает удаленный от центра и косматый, наделенный гривой кошачий хищник, тогда как спереди на него нападает хищник, расположенный ближе к центру и лишенный гривы. Данный набор характеристик, будучи сопоставлен с воинскими статусными характеристиками, дает две вполне внятные последовательности качеств, свойственных разным воинским статусам Удаленность от центра (направленность агрессии к центру), косма-тость (длинные волосы как признак «неподзаконности») и столь же «неподзаконное» право нападать сзади есть, несомненно, признаки более маргинального статуса Тогда как близость к центру
1 Охотиться вместе могут молодые самцы, вступившие между собой в сво его рода «лобратимскле» отношения — до того, как обзаведутся собственным прайдом С момента начала семейной жизни дело патриарха (или нескольких соправителей) — защита охотничьей территории от других львов, а никоим образом не обеспечение семейства провизией
2 Позволю себе напомнить устойчивое античное поверье (которое, веро ятнее всего, также является следствием относительно поздней рационализации утратившего внятность ритуально-мифологического сюжета) о том, чго льви цы вообще не могут вступать в половую связь со львами, а котят приживают с леопардами (ср сюжет об Аталанте и Меланионе/Гиппомене, превращенных Зевсом или Кибелой в львицу и льва за то, что занимались любовью в храме)
3 Кстати, имеет смысл обратить внимание и на традиционное неразличе ние в европейских литературных традициях собственно барса, гепарда и пан теры/леопарда, равно именующихся нардами
Скифы
95
(направленность агрессии от центра), отсутствие длинных волос (или убранность оных) и обязанность встретить врага (добычу) лицом к лицу — признаки статуса более высокого
Вариантом приведенной трактовки является ее «сезонная» разновидность — в том случае, если речь идет о сезонной смене мужских воинских ролей В этом случае первая позиция должна рассматриваться как соответствующая «дикому», «казачьему», «осенне-зимнему» статусу Вторая же — «охранному», «весенне-летнему» сезонному статусу1 Впрочем, оба эти варианта трактовки воинских статусов не противоречат друг другу, поскольку вполне совместимы в зависимости от сезонной, территориальной и ситуативной обустовленности
В любом случае важна принципиальная единосущность кошачьих хищников Взрослый воин может как «выйти» из высокого семеино-хозяиственного и воински-охранительного статуса (обретя при этом равно высокий маргинальный воинский статус), так и «вернуть» его себе2, «сбрив гриву» И этим он радикальнейшим образом отличается от юноши1, удел которого — гонять по степи зайцев
В этой связи может проясниться и ситуация с интерпретацией стандартного изображения на скифских золотых бляшках «двойной головы», у которой с одной стороны — спокойное мужское лицо,
1 Интересно заметить, что за пределами собственно степной зоны, где условия хозяйствования и соответствующие им социально-статусные матри цы претерпевают существенные изменения, сезонная привязка маргинально го и «хозяйского» поведенческих комплексов переориентируется на 180 гра дусов В большинстве земледельческих индоевропейских культур временем ведения войн становится весенне-летний период, в то время как на осень и зиму приходится период «зимних квартир» Данное обстоятельство, кстати, умело использовалось придунаискими кочевыми и полукочевыми «племена ми» (вне зависимости от их «этнической принадлежности), которые особенно охотно нападали на римские территории именно зимой, когда легионы расхо дились по зимним квартирам Карпы, бастарны, готы, квады, сарматы, гун ны — все они предпочитали подходить поближе к римской границе в холод ное время года и форсировать Дунай по льду См свидетельство Аммиана Марцеллина в Res Gestae о квадах и сарматах-лимшантах, которые перемеща ются к римской границе именно в зимнее время года (XVII, 12)
2 Позволю себе особо заметить, что путь в обоих случаях, «на пути туда» и «на пути обратно», лежит через сцену терзания, через жертву, через добычу
3 В этом, как мне кажется и состоит основная прагматика статусно-воз растных структур архаических сообществ Повышение ыатуса сопровождает ся здесь большей вариативностью поведения Для более высоких статусов допу стимо периодическое испо гьзованис форм поведения, свойственных более низким статусам (пусть даже и обус ювленных жесткими ритуальными схема ми), но не наоборот
96
В.
Михайлин. Тропа звериных слов
![]() |
а с другой — оскаленная львиная морда (рис. б)1. Согласно устоявшемуся толкованию, перед нами «голова Афины, с которой связана сзади не то голова льва, не то обычная в изображениях Геракла XeovTfj» [Ростовцев 1925: 447— 448]. Д.С. Раевский справедливо ставит под сомнение саму правомочность интерпретации человеческого лица как принадлежащего Афине и женского вообще, а львиной морды как «маски в задней части шлема» или «львиного шлема» как безосновательные [Раевский 1985: 227—228]. Впрочем, как и следовало ожидать, он тут же рисует в качестве интерпретативной гипотезы очередное мировое дерево. С моей точки зрения, толкование здесь лежит буквально на поверхности: стоит только вспомнить о семиотике структурно близких изображений римского Януса как божества «переходного», «порогового», и все тут же станет на свои места. Перед нами откровенно культовое изображение, которое мы имеем все основания относить к сезонным или возрастным, не важно, ритуалам перехода, смены воинского статуса2. Спокойное человеческое лицо и агрессивный львиный оскал, направленные в противоположные стороны, также говорят сами за себя3. Еще одним стандартным
1 Подобные бляхи найдены в Семибратнем кургане № 2, в Нимфейском некрополе (архаичные варианты); в курганах Куль-Оба, Чертомлык, Чмыре- ва могила, Верхний Рогачик, Козел, Красноперекопском № 29, Мелитополь ском и т.д. (поздние варианты).
2 Кстати, данная интерпретация может быть применима и к уже упоми навшейся выше «нестандартной» золотой бляшке из кургана Чертомлык со сценой единоборства человека с кошачьим хищником. В таком случае перед нами окажется мотив «вечного круговорота двух начал» в обычной мужской судьбе.
3 Кстати, практически аналогичная семантика свойственна и весьма рас пространенной разновидности отечественных блатных татуировок, так и назы ваемой: «оскал».
Чаще всего это оскаленная голова тигра (встречаются также другие кошачьи хищники и волки). Смысл высказывания обычно комменти руется клишированными высказываниями типа «Дави режим». В действитель ности «оскал» является скорее характерологическим маркером, означающим склонность носителя татуировки к яростным вспышкам агрессии, не обяза тельно спровоцированным извне. То есть, по сути, речь идет о феномене, близ ком к таким окруженным в воинской среде опасливым и суеверным уважени ем явлениям, как древнескандинавский «берсерк», малайско-индонезийский «амок» или древнегреческая «люсса».Скифы_________________________ 97
![]() |
атрибутом подобных бляшек является волюта на виске персонажа, интерпретируемая обычно как деталь шлема. Не проще ли разглядеть в этой волюте обычный для скифских и — шире — иранских изобразительных кодов маркер фарна в виде бараньего рога или загнутого в бараний рог птичьего клюва (рис. 7).
Кстати, основы поведенче- Рис. 7
ских различий между свойственными разным воинским статусам (сезонным, территориальным, возрастным, «послужным» и т.д.) практиками как нельзя лучше переданы в осетинской традиции нартского эпоса, которая со времен первых кавказских исследований Дюмезиля вполне доказательно соотносится со скифской традицией: как на структурном, так и на сюжетно-образном уровнях. В нартском эпосе различиям между старшими и младшими воинами и способам определения старшинства в каждом конкретном случае уделяется чрезвычайно большое внимание (ср. сюжет об определении старшинства между близнецами Урызмагом и Хамыцем, причем последнему, признанному младшим, в качестве утешительного приза достается тот самый, «донжуанский» волшебный зуб). Из двух случайно встретившихся на маргинальной территории «искателей приключений», решивших вместе поохотиться, гонит дичь (то есть атакует ее сзади, подвергая себя меньшей опасности, но и лишая себя более удобного способа «добыть» зверя) всегда младший по статусу, а старший ее «добывает».
Еще более показателен в этом отношении сюжет о том, как нарты (вар.: Бората, «вайшьятский» нартовский род) пытались извести старого Урызмага, в то время как все остальные бойцы из его рода ушли в очередной балц. Для всех вариантов данного сюжета свойственна весьма характерная деталь. Когда в самую критическую минуту возвращаются более молодые члены клана Урызмага (как правило, относимые к роду Ахсартаггата/Ахсартагката), избиение злоумышленников ведется по строго статусному сценарию. В самом простом варианте [Нарты: 78], где в роли спасителя выступает один только Батрадз, он нападает на Бората изнутри их дома (то есть со стороны, наиболее удаленной от своего собственного Дома), а Урызмаг встает в дверях и, выставив перед собой клинок, встречает врагов лицом к лицу. Стоит особо отметить, что «железный» Батрадз в данном случае вооружен весьма специфическим оружием — железной палкой, которая «случайно» попалась ему под
Заказ № 1635
98
В. Михайлин. Тропа звериных слов
руку, когда он спешил на помощь. Перед началом избиения Бората между Батрадзом и Урызмагом имеет место весьма характерный диалог, именно и переводящий предстоящую бойню в разряд охоты/терзания/жертвоприношения:
Тогда Батраз ворвался в дом и сказал Урызмагу:
—Эй, старик, будешь в засаде сидеть или гнать?1 Он сказал:
—Гнать я уже не в силах, в засаде посижу...
[Нарты: 2: 237]
В тех вариантах, где на помощь Урызмагу приходит несколько нартских героев, они строго распределяются по статусу согласно месту, которое каждый из них занимает за пиршественным столом. Старик Урызмаг в данном варианте сюжета вообще не принимает участия в боевых действиях, но общая структура «распределения обязанностей» остается неизменной. «Заведенный» наглыми речами нартской молодежи Батрадз обращается к Созырыко на хати-агском языке, своеобразном воинском маргинальном коде, непонятном всем прочим, «домашним» людям:
— Гнев меня разбирает. [Скажи, ты] из ущелья будешь гнать или у входа в ущелье поджидать?
Созырыко отвечал:
— Стар я стал, где мне по ущельям скитаться, лучше я у входа в ущелье подожду.
Созырыко вскочил и дверь мечом поперек перегородил
[Нарты: 2: 239].
При этом до начала боя Созырыко, как старший, сидит (что оговорено особо) почти во главе стола, и для того, чтобы занять боевую позицию у двери, ему, по логике вещей, приходится не просто «вскочить», а пройти через весь хадзар. Батрадзу, который, как самый младший, садится «с юношами», очевидно, приходится проделать обратный путь.
Итак, нападение на «дичь» спереди или сзади, в направлении «к дому» или «от дома» семантически маркировано и соотносится с воинским статусом2, который в рамках той же иранской тради-
' В примечаниях к данному сюжету особо оговаривается устойчивый и иносказательный характер этой фразы.
: Ср. с традиционным в контексте европейских «загонных» охот распределением обязанностей между статусными и не-статусными охотниками. Гонят личь, как правило, люди, даже не имеющие права поднять на нее руку (и
Скифы
99
ции может означаться и через посредство других кодов (зооморфного, связанного с длиной и убранностью/неубранностью волос, «металлического» и т.д.). «Кошачья» семантика (и ее варианты) в данном контексте представляется более или менее внятной. Перейдем теперь, не выходя за рамки собственно иранской традиции, к другому примеру, дающему близкий к изображенному в «средних» сценах нижнего фриза пекторали набор как означаемых, так и означающих.
В первой книге «Киропедии» Ксенофонт приводит явно аутентичный по происхождению сюжет, связанный с первыми охотничьими подвигами Кира, будущего создателя персидской державы. Кир — отрок и воспитывается при дворе своего деда, мидийского царя Астиага. Как отроку, ему запрещено принимать участие во «взрослой», царской охоте1 и разрешена охота исключительно «игровая» — в пределах обширного, примыкающего к царскому дворцу парка, куда специально для него выпускают неопасную дичь.
Наконец Астиаг разрешает Киру (в сопровождении дяди, Ки-аксара, и отряда взрослых воинов) выехать на «настоящую» охоту. По пути туда Кир активно расспрашивает спутников об особенностях дичи и получает в ответ вполне знаковую информацию, — замечу сразу, что олень и кабан здесь разведены по разным категориям.
Те отвечали, что медведи, кабаны, львы и пантеры чаще всего убивают приблизившихся к ним охотников. Напротив, олени, газели, дикие козы и ослы совершенно безопасны. Они также советовали остерегаться опасных мест не меньше, чем хищных зверей, так как многие охотники погибли вместе со своими конями в пропастях. Кир слушал их с необыкновенным вниманием, но когда увидел выпрыгнувшего оленя, кинулся его преследовать,
не имеющие при себе оружия, если не считать таковым шумовые инструменты). А статусные охотники сидят в засаде «по номерам» (распределение которых также связано с соблюдением статусно-иерархического принципа) и ждут «удачи», «фарта», выражающегося как в «удачности» выстрела, так и в положенной доле трофея.
1 Каковая как в иранской, так и в других индоевропейских «царских» культурах вообще воспринималась как чрезвычайно важное «государево дело». Приведу не лишенную смысла, хотя и явно отошедшую от исходного магнетического контекста, Ксенофонтову рационализацию по этому поводу [Ксенофонт: I: II: Ю]: «Если персы считают охоту государственным делом, во главе которого, так же как и на войне, стоит сам царь — а царь и сам охотится, и за другими следит, чтобы они принимали участие в охоте, — то это происходит потому, что охота представляется им занятием, более всего похожим на войну».
4*
100
В. Мыхайлин. Тропа звериных слов
забыв обо всем, что ему говорили, и устремив взор лишь в ту сторону, куда помчался олень. Конь его, споткнувшись обо что-то, упал, и Кир едва не перелетел через него. Все же Кир удержался, и конь его встал. Спустившись в долину, Кир поразил оленя дротиком; это было великолепное и сильное животное. Кир был необыкновенно счастлив. Но тут подъехавшие воины стали его укорять, говоря, что он подвергался большой опасности; воины грозили, что станут жаловаться на него царю. Сойдя с коня, Кир стоял и слушал все, что ему говорили, огорчаясь всем сердцем. Но тут донесся до его слуха крик охотников, и он быстро вскочил на коня, охваченный азартом охоты. Увидев мчавшегося кабана, он поскакал ему навстречу. Напрягшись до предела, Кир поразил его в голову между глаз и убил.
[I: IV: 7-9]1
Итак, Кир во время своей первой, «незаконной» с точки зрения ее статусной неуместности, охоты2 последовательно убивает сразу обоих интересующих нас животных — оленя и кабана. Причем оленя он убивает первым, и за излишнюю лихость ему выговаривают воины, то есть все и каждый, кто является участником той же «охоты». Теперь Кир с ними на равных, и они имеют на это право. Однако после убийства кабана право на выговор имеет только дядя, ближайший царский родственник, так сказать «Великий Князь». Все остальные воины показательнейшим образом молчат.
Дядя грозит Киру наказанием («за статусную неуместность»). Кир отвечает, что согласен на любое наказание, если только ему разрешат подарить добытых оленя и кабана деду, Астиагу. После чего Киаксар внезапно меняет линию поведения и произносит весьма показательную фразу:
— Поступай, как желаешь. Похоже, что ныне и ты — наш царь.
[I: IV: 9]
Итак, убийство оленя делает Кира равным взрослым воинам из царской охоты. Убийство кабана переводит его в разряд «князей», «предводителей». После чего, подчеркнув свое право преемственности (выразив желание поднести оленя и кабана царю и тем
1 Здесь и далее цитаты из «Киропедии» даются в переводе В Г. Борухоии- ча и Э.Д. Фролова по московскому изданию 1977 года
2 В сюжете особо оговаривается, что в ходе преследования оленя споты кается конь Кира, а сам Кир едва не падает на землю. Смысл этого эпизода достаточно внятен.
Скифы
101
продемонстрировать происшедшие с ним статусные изменения) он переводит себя в собственно царский статус —даже в глазах Ки-аксара
Причем изменения эти касаются только самого Кира, что настоятельно подчеркивается в сюжете Преподнеся деду добычу, он просит разрешения вывести с собой на охоту своих «гетаиров», «друзей» одного с ним возраста, — и встречает твердый отказ Quod licet Jovi поп licet bovi Перепрьп ивать сразу через две статусные ступеньки позволено только тем, кто наделен особым «счастьем», — по праву ли происхождения, по праву ли чудесного рождения и воспитания Напомню, что Кир вписывается в обе эти категории
Различия между кабаном и оленем в данном случае могут вывести нас на принципиальные сюжетные различия между двумя половинками пекторали — при выраженном параллелизме этих сюжетов В обоих случаях речь идет о переходе из периферийной зоны, маркированной псами и зайцами (именно псами, а не собаками1), в зону центральную, маркированную конями и грифонами Однако, если судить по «персидскому» сюжету, олень и кабан могут быть расположены в воинском «послужном списке» не параллельно, а последовательно, как соответственно маркеры обычного (высокого) воинского статуса и статуса «командирского», дающего право на собственную «стаю» Напомню, что Кир сразу по возвращении пытается реализовать это право, и отказ деда может быть связан как с «неготовностью» щенячьей Кировой дружины, так и с потенциальной опасностью усиления Кира как воинского лидера Статус Кира (царь и удачливый полководец при живом царе) так и останется неопределенным на достаточно долгий период времени Однако закончится эта неопределенность сменой режима, которая выразится не только и не столько в смене правящей династии (согласно устойчивой легендарной традиции, поддержанной и Ксенофонтом, Кир — прямой потомок Астиага), сколько в смене воински-аристократического субстрата власти маргинальные доселе персы придут на смену «изнежившимся» статусным мидиицам
Предложенный вариант прочтения семантической разницы между оленем и кабаном в качестве объекта терзания в скифском «зверином стиле» подтверждается и статистически Количество терзаемых оленей на памятниках собственно скифского, скифо-сакского и скифо-сибирского стилей значительно выше количества терзаемых кабанов Причем кабан по большей части встречается именно в паре с оленем
В случае с оленем особую семантическую значимость могут иметь и рога — предмет специфической заботы скифских мастеров
102
В. Михайлин. Тропа звериных слов
по камню, металлу и т.д. Я, естественно, ничем не могу доказать, что количество отростков на оленьих рогах (зачастую оформленных в виде откровенно «фарновых» стилизованных орлиных головок) могло соответствовать количеству воинских побед — или совершенных «балцев» (как это имело место в ряде североамериканских традиций, где маркерами выступали особым образом оформленные орлиные перья), а потому оставлю данное предположение предположением.
Стоит отметить и особую роль оленя как дичи в более поздних европейских контекстах. Олень, «красный зверь», является наиболее распространенной добычей охотника во всех без исключения европейских фольклорных традициях. В сказках вырезанные у него печень и легкие (вар.: сердце) зачастую предъявляются «заказчику» в качестве доказательства убийства главного героя, как раз и отправленного через посредство этого откровенно ритуального жертвоприношения (подмена жертвы) в инициационный «балц». В средневековой Европе олень — «господская» или даже королевская дичь, притронуться к которой простолюдин не имеет права даже в целях самозащиты (канонический случай с загонщиком на охоте)1. Английская традиция, связанная с Робином Гудом, особо настаивает на том, что наиболее вызывающим нарушением закона, с точки зрения властей, является даже не грабеж на больших дорогах, а то обстоятельство, что «вольные стрелки» охотятся на оленей. Причем право подобной охоты рассматривается самим Робином как неотъемлемая часть его мужского и воинского права, едва ли не более важная, чем право на мифическую земельную собственность рода Локсли.
Особую связь с воинским статусом имеет олень и в древнеиндийской традиции. В работе «Образ кшатрия в "Тиртхаятре": пространственные аспекты» СИ. Трунев [Трунев 2002], комментируя особенности облика и поведения еще не получившего посвящения в высший воинский статус Бхимасены на маргинальной территории, особо обращает внимание на оленью шкуру, в которую одет герой2. Оленья шкура как атрибут кшатрийского «костюма» упоминается и в «Законах Ману».
Олень как «самая правильная» жертва фигурирует в самых разных традициях. Так, празднование Богородица Луп (Рождества
1 Ср. в этой связи известные «гуманистически рационализированные» сюжеты о крестьянских мальчиках/отроках/юношах, замученных «дикими барами» за убийство или ранение охотничьего пса.
-' Встреченные Бхимасеной ракшасы называют его в разговоре между собой «тигром среди мужей, который явился сюда с оружием, обернувшись в оленьи шкуры». Сиена терзания здесь «вывернута наизнанку» — но сущностное единство кошачьего хищника и оленя от этого не исчезает.
Скифы
103
Богородицы, 8 сентября) в коми-пермяцком селе Богородск было связано с легендой, согласно которой после чудесного явления иконы Божьей Матери был установлен ежегодный обряд жертвоприношения, специально для которого из лесу к церкви рано утром прибегал красивый и тучный олень После того как однажды селяне, не дождавшись оленя, приносят в жертву домашний скот, прибежавший с опозданием олень падает замертво и больше не является [Мифология коми 1991 91 ]'
Что касается кабана, то его особая символическая роль неоднократно отмечалась исследователями индоевропейских архаических культур Этот зверь, с одной стороны, с удивительным постоянством считается «нечистым» и в целом ряде традиции либо вообще исключен из списка жертвенных животных, либо занимает в нем самую нижнюю ступень С другой стороны, он с не меньшим постоянством считается самой завидной и почетной охотничьей добычей
Следует отметить особую роль, которую сцены царской охоты на кабана (а также кабаньи головы как элемент орнамента и т д ) шрали в иранском искусстве эпохи Сасанидов, весьма озабоченных утверждением легитимности своей династии как «истинно персидской», «правильной» и «восходящей непосредственно к Ахе-менидам», в отличие от парфянских Аршакидов Кабан есть атрибутивное животное Вэрэтрагны, иранского воинского божества, функционально параллельного индийскому Индре (одним из про-вазий которого является «Вритраган», то есть «Вритрабоица, победитель Вритры»)
Сходное значение, очевидно, имеет этот образ и в географически «противоположном» иранскому индоевропейском ареале, а именно в ареале скандинавском Особая популярность вепря в скандинавском зверином стиле эпохи викингов1, то есть эпохи резкого крена традиционного северогерманского общества в сторону военной аристократии, закончившегося установлением королевской власти и «монотеизацией» Скандинавии, также говорит сама за себя
В уже цитированной работе о рогозенском кладе Иван Мара-зов пишет о кабане, который во фракийской разновидности звериного стиля фигурирует не менее часто, чем в других индоевропейских
' В данном сюжете можно видеть постепенное вытеснение «охотничьей» жертвы жертвой «мирной»
«В целом отметим, что, наряду с хищной птицей, вепрю принадлежит лидирующее место в перечне сюжетов древнескандинавского искусства эпохи торжества и расцвета звериного стиля» (Комментарии А Хлевова к переизданию классической книги А Стриннгольма «Походы викингов» [Стрин-нгольм 2002 723J)
104
В Михаияин Тропа звериных слов
Most probably this (речь идет о причинах выбора вепря как стандартного маркера хтонического начала — В М) stems from the «mixed» nature ot the boar The boar is simultaneously a herbivore and a predator, living on the land, but also inhabiting marshes in between the wild and the cultural world1
(Marazov 1996 162]
Последнее замечание относительно «промежуточного» положения вепря между «культурой» и «дикостью» кажется мне наиболее значимым В этом контексте вепрь должен являть собой вполне законный маркер любой деятельности, связанной с необходимостью «ходить между мирами» — то есть, в первую очередь, деятельности жреческой2
«Жреческая» семантика вепря в данном случае отнюдь не противоречит его «княжеской» семантике, а, напротив, подтверждает ее Предводитель дружины является не просто статусным воином Выводя свое «большое дружинное тело», свою «охоту» за пределы статусной территории в маргинальную, а тем более в совершенно чуждую с магнетической точки зрения хтоническую зону (в случае дальних походов), он тем самым берет на себя всю полноту магической ответственности за благополучие/неблагополучие этого крайне рискованного предприятия Удача или неудача похода, смерть или благополучное возвращение каждого конкретного участника3 целиком обеспечиваются его «фарном» (как общим «везением») и его дхзар4 (как специфически воинской харизмой, «фартом», «драйвом»), зримым воплощением которых является, собственно, золото, носимое вождем на себе и при себе Столь же полное право имеет он и на всю взятую во время похода добычу, из которой по окончании оного награждает участников, отрезая от собственной5 доли (удачи, судьбы) индивидуальную долю (удачу, судьбу)
Итак, кабан — доля вождя, так же как олень — доля взрослого статусного воина Подобная интерпретация семантики данного
' «Вероятнее всего, причиной этого является 'смешанная" природа вепря Вепрь одновременно — и травоядное и хищник, он живет на суше, но при jtom водится и в болотах между дикостью и культурным чиром»
2 Подробнее об этм см парафаф в 1лаве < Между волком и собакой >
3 На время похода — «пальца на руке вождя» по возвращении же на ис конную территорию в большинстве случаев— вполне самостоятельною субъекта племенного права, который в побои момент можы потребовать ком пенсации за нанесенный предводителем материальный моральный или маги ческий ущерб
4 Осетинское хсар
' И — в лом случае — общей'
Скифы
105
образа находит ряд подтверждении и в античной традиции Та чрезвычайная важность, которая придается собравшимися на Калидон-скую охоту царскими сыновьями (и затесавшейся среди них валькирией Аталантои) праву на первый удар, на «первую долю» добычи и тд , говорит сама за себя1 Прибывшего неузнанным в собственный (царский1) дом для того, чтобы вернуть себе право на царе гво, Одиссея его бывшая кормилица Евриклея узнает по шраму, полученному именно при охоте (первой в жизни и удачной') на вепря, — тем самым латентно подтверждая исконное право Одиссея на престол Филипп II Македонский кичился тем, что не допускает за свой пиршественный «дружеский» стол людей, не добывших на охоте хотя бы одного вепря (ср дальнейшие функции гетаиров при его сыне Александре, а впоследствии диадохов, основавших все основные эллинистические династии)' Есть весьма примечательные в этом отношении эпизоды и в римской традиции — причем не столько в ранней, сколько в поздней, изрядно «варваризованной» Так, будущий император Диоклетиан еще в молодости, в Галлии1, якобы получил предсказание, согласно которому он должен был стать императором, убив кабана На воинской сходке в Никомедии 17 ноября 284 года легионы (уже начавшие к этому времени постепенно превращаться в полуварварские по составу и способу «потребления территории» формирования) должны были провозгласить нового императора Претендентов на эту должность (давно уже успевшую стать в имперском Риме сугубо «стайной») оказалось
1 Небезынтересен «кабаний» эпизод и в случае с Гераклом — кстати, по сетившим Кашдон, согласно Диодору Сицилийскому (IV, 34), вскоре после смерти Мелеагра, основною фигуранта в упомянутом сюжете Эврисфей от правляет Геракла против Эриманфского вепря — но задание на сей раз пока-зательнейшим образом отличается от предыдущих Вепря (как впоследствии и кобылиц Диомеда, впрочем, о лошадях ниже) Геракл ни в коем случае не должен убивать, ею требуется доставить Эврисфею живым В заранее заданном и постоянно демонстрируемом противостоянии, в котором Эврисфей имеет право на царский престол, а Геракл пожизненно приписан в герои право на царскую добычу есть очередная демонстрация общею положения вещей Претензии Эврисфея, естественно, снижены комической концовкой эпизода, когда он, напуганный видом вепря, прячется в медный цельнометаллический пифос, однако общей ситуации это не меняет Геракл может оси лить вепря но — не «терзать» его Интересна— в рамках земледельческой греческой культуры и строгая «зимняя» (то есть в греческом контексте — статусная, «старшая») привязка этого эпизода Гераклу удае1ся поймать вепря только после того, как он загоняет чудовищного зверя в глубокий снег (Apol lod Bibl II, V, 4)
г Ср также сцены охоты на фресках в недавно раскопанных македонских Царских гробницах (материал демонстрировался во время юклатов по резуль татам раскопок 27 марта 2004 года в большой аудитории Лувра)
Ср особую популярнос1Ь кабана в келыскои фадиции вообще
106
В. Михайлин. Тропа звериных слов
![]() |
двое — сам Диоклетиан и пре фект претория Апр, чье имя практически омофонично латин скому «арег», «вепрь». Диоклети ан убивает Апра на глазах у всего войска, произносит ключевую фразу: «Наконец-то я убил назна ченного судьбой вепря!» — и ста- Рис g новится императором.
Напомню также и еще об одном сюжете, на сей раз из ирландской кельтской традиции. В сюжете о весьма непростом любовном треугольнике Финн — Грай-не — Диармайд финальная точка ставится именно при посредстве кабана. Диармайд, не имея права на высокий, «княжеский» статус, бежите Грайне, невестой «короля фениев» Финна1, покушаясь тем самым на его «долю». Обе стороны разыгрывают сложную партию, в которой ритуальная вражда компенсируется ритуальными же ходами к примирению. Заканчивается сюжет охотой на чудовищного вепря, в которой Финн фактически вынуждает Диармайда принять участие. Вепрь — законная добыча Финна, а не Диармайда (так же, впрочем, как и Грайне). Диармайд не в силах с ним справиться и получает во время охоты смертельную рану, при попытке вылечить которую Финн совершает действия, откровенно подчеркивающие их с Диармайдом статусные различия. Диармайд умирает, а Финн появляется перед фениями с Грайне — со своей законной королевской долей.
Интересную сюжетную параллель «кошачьим» сценам пекто-рали из Толстой Могилы представляет собой изображение на имеющем откровенно ритуальную природу котле из кургана Солоха. Здесь под одной из ручек (выполненных, кстати, в виде сдвоенных бараньих голов, явного и вполне устойчивого в искусстве иранских народов обозначения фарна (рис. 8)2) помещены два расходящихся с оглядкой друг на друга пса (рис. 9). Под другой такой же — два сходящихся играющих льва (рис. 10). На «основных» изобразительных панелях представлены сцены охоты конных безбородых юношей на льва (рис. 11) и уже упоминавшуюся странную рогатую
1 Подробное обсуждение этого, сугубо ритуального по своей природе, сюжета не входит здесь в мои задачи. Впрочем, основная интерпретационная канва задана в главе «Между волком и собакой...».
2 «Почему ручки сосудов оформлялись в виде барана, символизировавшего фарн? Здесь следует вспомнить некоторые из ипостасей фарна, о которых го ворилось выше. По-видимому, такие ручки воспринимались как: а) обеспечи вающие обилие; б) гарантирующие здоровье; в) защиту от действия злых сил» [Литвинский 1968: ПО].
Скифы_____________________ 107
![]() |
![]() |
Рис. 9 Рис. 10
![]() |
Рис. 11 Рис. 12 |
львицу (рис. 12). В сцене охоты на льва под брюхом у каждого из коней помещен «дублирующий всадника» пес. При всей сложности интерпретации некоторых конкретных образов (рогатая львица), общий смысл текста в свете предложенной гипотезы достаточно ясен. Вероятнее всего, котел применялся для ритуального «причащения» юношеской дружины, обретающей полноценный воинский статус. Об этом (и о коллективной природе ритуала) свидетельствуют и расходящиеся псы, и сходящиеся львы, и некоторые другие особенности организации изобразительного текста. Так, в обеих сценах охоты, сзади от «добычи» помещен юноша, вооруженный луком, традиционным юношеским, «хулиганским», оружием. Спереди же и на льва, и на львицу нападает юноша, вооруженный копьем, то есть оружием взрослым, статусным. Лучники «гонят» добычу (конь в обоих случаях показан в скачке, собака под одним из лучников бежит), копейщики откровенно осаживают коней, натягивая поводья книзу, и встречают зверя «на острие» (собака под одним из копейщиков также припала к земле в защитной позе). Семантически значимое — как маркер воинского статуса — про-
108
В. Михайлин. Тропа звериных слов
тивопоставление того, кто гонит зверя, и того, кто его встречает, уже было откомментировано выше. По верхнему краю котла пущен растительный орнамент — явный маркер жертвенной природы изображения (и, вероятнее всего, той функции, в которой котел выступал в ритуале, будь то приготовление ритуальной еды или напитка, или же какие-то иные процедуры, связанные с ритуалом инициации).