Избирательное реагирование на сигнальные стимулы

Сигнальные, или ключевые, стимулы — это определенные признаки (морфологические, звуковые, химические, двигательные), вызывающие непроизвольную врожденную реакцию у особи. Реакция на такие признаки «вписана» в жизненную программу живого существа и не зависит от индивидуального опыта знакомства с ними; на языке этологов такого рода поведенческий ответ носит название избирательного или предпочтительного реагирования (selective /preferential responsiveness).

Феномен избирательного реагирования был детально изучен Нико Тинбергеном на птенцах серебристой чайки. Он увидел, что для голодного птенца ключевым стимулом в инстинктивном поиске источника пищи является красное пятно на клюве родителей, которые в ответ на клевание в эту область отрыгивают пищу в рот птенцу.

Как выяснил Тинберген, «именно это красное пятно вызывает особенно сильную реакцию клевания — на желтый клюв без красного пятна птенцы реагируют в четыре раза реже, клювы с пятнами других цветов стимулируют птенцов чаще, чем однородно желтый клюв, но реже желтого с красным. Искусственные клювы равномерной окраски независимо от цвета вызывают одинаковую реакцию; исключение составляет красный клюв — он вдвое эффективнее всех других... Птенец будет охотно клевать красную вишню, и мне рассказывали случай, когда молодая чайка подбежала на морском берегу к маленькой девочке и стала энергично клевать красную болячку на ее коленке» [Тинберген, 1978:64].

Избирательное реагирование существует и у человека. Одним из наиболее хорошо изученных феноменов избирательного реагирования является реакция взрослого человека на специфические черты детского облика. Все те умилительные чувства, которые он непроизвольно испытывает при виде неуклюжего пухлого малыша, есть в основе своей врожденная реакция родительского поведения. Легко заметить, что родительское поведение животных стимулируется аналогичными характеристиками детенышей: достаточно вспомнить «детские» мордашки щенят, котят, утят, их укороченные пузатые тельца, нежную пуховую шерстку или оперение.

К. Лоренц обратил внимание на то, что многие зверушки диснеевских мультфильмов имеют подчеркнуто детские черты: высокие выпуклые лбы, маленькие носы, пухлые щеки. Именно это придает им в наших глазах особую привлекательность. В этом отношении показательны трансформации, которые произошли с Микки Маусом и плюшевыми медвежатами (teddy bears).

Микки Маус поначалу был весьма злобным персонажем, однако постепенно стал приобретать более добродушный облик. Его нос при этом стал короче, а лоб — выше. «Подобные же изменения произошли с физиономиями плюшевых мишек. Первые игрушки, выпущенные в начале XX столетия и связанные с рассказом о Теодоре Рузвельте и медвежьей охоте, были сделаны по подобию настоящего медведя с удлиненной мордой, на которую иногда надевался кожаный намордник. Со временем их морды становились короче, а лбы — выше» [Hinde, 1987: 87] (см. рис. 4).

Изменения, которые произошли с мишками Тэдци,— это маркетинговый эффект, который Роберт Хайнд удачно сравнил с процессом естественного отбора:

«...те модели, которые более успешно покидали полки магазинов, в следующем году становились более многочисленными. Можно предположить, что более успешными моделями были те, что сильнее вызывали родительские реакции у покупателей...» [Hinde, 1987: 87].

Подобно «маркетинговому отбору» действует подчас искусственная селекция в отношении домашних животных, в частности, собак. Специалисты подмечают, что многие современные собаки обладают выраженными «инфантильными чертами» как в поведении, так и во внешнем облике. Вполне возможно, что это есть результат отбор на привлекательность животного.

Предпочтительное реагирование на сигнальные стимулы детского облика развивается у человека постепенно, оно усиливается у девочек

2.1. Избирательное реагирование А

Я

я 1.8 о

J              I              I              1_

1.1

0.9

0.7

Год

Рисунок 4. Изменения, которые произошли со временем в (А) соотношении между вертикальным расстоянием от глаз до темени и расстоянием от глаз до основания головы и (В) соотношении между расстоянием от кончика носа до затылка и от макушки головы до ее основания. Крестики соответствуют образцам, взятым из музейной коллекции плюшевых медвежат, точки - из магазина Кэмбриджа в 1984 г.

Рисунок взят из: [Hinde, 1987: 88].

в период пубертации, а у мальчиков — одним-двумя годами позже. Это выявлено для подростков западных культур [Hinde, 1987: 87][23].

Закрепленное в геноме, избирательное реагирование на детские черты определяет достаточно широкий круг коммуникативных реакций человека, в том числе не имеющих отношения к детям. Так, существуют данные о том, что мужчины-блондины чаще воспринимаются более молодыми, «положительными» («обладающими ангелоподобными чертами» — angelic qualities) и носителями более низкого статуса, нежели темноволосые мужчины.

Предполагается, что подсознательное восприятие сигналов детства играет определенную роль в эстетическом восприятии человеческой внешности.

Проблема объективных оснований мужской и женской красоты занимает ученых по крайней мере третье столетие. Впрочем, с точки зрения биологии здесь нет большой тайны: красота есть эстетическое восприятие гармоничной здоровой особи, а выбор красивого партнера означает повышение шансов оставить после себя жизнеспособное потомство. Но какие именно черты делают человеческого индивидуума и, в частности, его лицо красивым? Есть основания предполагать, что в биологии красоты задействованы как минимум два механизма. Вероятнее всего, они являются взаимодополняющими, однако описываются в альтернативных гипотезах.

Первая, сформулированная в конце XIX в. Ф. Гальтоном, предлагает рассматривать красивое лицо как наиболее типичное для данной популяции. Идею красоты как популяционной нормы разделяют многие исследователи.

В частности, И. Эйбл-Эйбесфельдт ссылается на неопубликованную работу Даухера 1979 г., который «совместил фотографии двадцати женских лиц, и в результате получился образ, в котором все сугубо индивидуальное "потонуло", а типовое, характерное— сохранилось... Люди находили комбинированное лицо "красивым". Это говорит о возможном существовании каких-то внутренних эталонов, с которыми

сопоставляется все воспринимаемое. Эксперимент Даухера показывает, как из многочисленных мимолетных впечатлений, накопляемых и объединяемых в памяти, рождаются схемы и стереотипы; он свидетельствует о том, что восприятие наше в своей основе категориально (типологично)» [Эйбл-Эйбесфельдт, 1995: 33-34].

Гипотеза, согласно которой красивые лица близки к средней популяционной конфигурации, подтверждается в ряде других исследований (см., в частности [Langlois, Roggman, 1990; Langlois, Roggman, Musselman, 1994; Musselman, Langlois, Roggman, 1995] Согласно этой гипотезе, эволюционным механизмом возникновения «статистического» идеала красоты является стабилизационный отбор, поддерживающий средние значения и элиминирующий экстремумы.

Альтернативой изложенной гипотезе является «неотенальная» концепция женской красоты. Одним из наиболее авторитетных источников, представляющих данную концепцию, является исследование Каннингхе- ма [Cunningham, 1986]. И. Эйбл-Эйбесфельдт имел в виду эту работу, когда формулировал концепцию всеобщности детоподобного идеала человеческого лица [Эйбл-Эйбесфельдт, 1995: 45].

В действительности верны, очевидно, обе теории, и как красивые воспринимаются лица, отражающие, с одной стороны, популяционную норму, с другой, имеющие при этом смещения в сторону детского облика. Наложение этих параметров было, в частности, показано в исследовании [Perrett, May, Yoshikawa, 1994].

Д. Джонс провсл ряд оригинальных экспериментов, подтверждающих неотенальную концепцию красоты [Jones, 1995], и предложил гипотезу, связывающую ее с критерием репродуктивного успеха. Известно, что уникальной особенностью вида homo sapiens является значительная продолжительность жизни женщины после менопаузы, вследствие чего, с точки зрения биологии, перед мужчиной стоит задача распознавания тех признаков, которые свидетельствуют о возрасте и, соответственно, репродуктивной способности женщины. Такими сигналами и являются, по мнению Джонса, дето-подобные черты женского облика. Предпочтение мужчинами инфантильного женского лица рассматривается, таким образом, как побочный продукт отбора молодых репродуктивно перспективных партнерш.

Модель Джонса и в целом гипотеза неотении содержат некоторые моменты, которые нуждаются в прояснении. Прежде всего, в модели Джонса не различаются две категории, имеющие принципиальное значение для обсуждаемой проблемы, а именно — младенчество / детство и

юность. Джонс ориентируется на единую линию старения, которая идет от младенчества к старости и проявляется в таких возрастных изменениях, как уменьшение относительных высоты лба и величины глаз, увеличение размеров носа, ушей и пр.

Вопрос о том, действительно ли черты детского лица выступают как релизеры[24] сексуального поведения и почему это происходит, допускает несколько ответов.

(1) Возможно, сама интерпретация определенных лицевых пропорций как неотенальных некорректна. Т ак называемые «дето-подобные признаки» (например, большие глаза, которые являются одним из важнейших элементов неотенальной модели) могут сигнализировать об иных биологических состояниях, нежели младенческий возраст.

(2) Неотенальная красота может выступать эпифеноменом эволюционных процессов, не имеющих отношения к предпочтительному реагированию на черты детского облика. Оригинальные гипотезы такого рода содержатся в комментариях С. Брэйса и Д. Симонса к статье Д. Джонса. Так, Брейс рассматривает неотению как продукт энтропии: «то, что мы видим, — пишет он, — не есть в действительности "неотения", или селективное удержание юношеской формы, но растущая невозможность эволюционного процесса порождать прежде необходимую взрослую конфигурацию» [Brace, 1995: 737].

Симонс предлагает гипотезу, согласно которой женщины инфантильного облика выбирались мужчинами не вследствие их высокой продуктивной перспективности, а вследствие того, что «цена» за наиболее ценных партнерш с обычными, взрослыми чертами была слишком высокой [Symons, 1995: 742].

^,              (3) Согласно третьей версии, неотенальная привлекательность не

имеет ничего общего с сексуальностью. Выдвигая это возражение, Перасс замечает: «...неотения... заставляет нас воспринимать детей, животных и даже автомобили как "очаровательные" — то есть привлекательные, но без сексуального компонента» [Perusse, 1995: 740]. Комплекс установок, связанных с предпочтительным реагированием на детские черты, может быть настолько силен (вследствие его витальной значимости для homo sapiens), что он распространился на аспекты поведения человека, не связанные с родительской заботой. Иначе говоря, в этом случае имеет место семиотическое смещение, примеры которого известны в биологии (классическое смещение, открытое К. Лоренцем, представляет собой трансформацию агрессивных коммуникативных сигналов в сигналы дружелюбия и расположения к общению). Слабым местом данной гипотезы является то, что она должна иметь своим следствием реакцию на инфантильные черты обоих полов, причем как со стороны мужчин, так и женщин, в то время как подобная реакция отличает скорее представителей сильного пола в отношении слабого. Впрочем, гендерный аспект неотенальной концепции красоты изучен недостаточно, чтобы утверждать это категорично. Как бы то ни было, само предположение о том, что в основе рассматриваемого феномена лежит установка родительской заботы, кажется очень правдоподобным, и оно может быть развернуто в мимикрическую модель неотении. Согласно пятой версии, неотенальная привлекательность женщин представляет собой классический случай морфологической «мимикрии». Иными словами, естественный отбор благоприятствовал тем женщинам, которые обладали признаками, непроизвольно вызывавшими у мужчин комплекс родительского поведения.

Морфологические признаки детства в своем изначальном биологическом значении «эксклюзивно» служат защите беспомощного детеныша. Уместно заметить, что во внешности взрослого человека (и взрослой особи вообще) детские черты, вообще говоря, ненормальны. Например, короткие ножки ребенка в фигуре взрослого выглядят отталкивающе. Почему же во внешности взрослой женщины отдельные дето-подобные черты приобрели положительное эстетическое значение? Ответ кажется очевидным: женщина, в ее непосредственной связи с ребенком и происходящей отсюда «вторичной беспомощностью», нуждалась в защите и покровительстве и «подстраивалась» под те параметры, которые ей это обеспечивали. Данная гипотеза представляется наиболее правдоподобной, и она разделяется многими исследователями:

«.. .детские черты, возможно, действуют как релизер родительского по-

ведения — пишет Перасс. — .. .можно предположить, что в прошлом ,              взрослые женщины инфантильного облика получили диспропорцио-

напьио большие выгоды от мужской заботы — в этом случае неотения не будет результатом половой селекции» [Perusse, 1995: 740].

И. Эйбл-Эйбесфельдт также полагает, что предпосылки феномена не- отенальной красоты «отчасти... коренятся в адаптациях восприятия, эволюционно сложившихся в связи с родительским поведением. Ребенок мил нам своими нежными чертами, крупным выпуклым лобиком и всем остальным, о чем уже говорилось при описании "младенческого типа"... А какие женщины нравятся мужчинам? Оказывается, те, что сочетают полноценные половые признаки зрелой самки с детоподоб- ным личиком... Отчетливые проявления детоподобия (педоморфизма) заметны у женщин многих рас. Они, очевидно, не просто нравятся мужчине, но еще и "включают" (стимулируют) защитное, покровительственное поведение» [Эйбл-Эйбесфельдт, 1995: 44-45].

Непосредственным механизмом эволюционного закрепления дето- подобного идеала женской красоты являлся, по-видимому, повышенный репродуктивный успех тех мужчин, которые реагировали на релизеры инфантильности и получали от оберегаемых ими женщин более многочисленное потомство, которое несло в своей генетической программе соответствующие эстетические предрасположенности. Одновременно в популяции должна была увеличиваться доля лиц (не только женского пола) дето-подобного облика, что, вероятно, и происходит или происходило в эволюционном прошлом.

«Если моя теория всеобщности детоподобного идеала красоты человеческого лица подтвердится, — пишет Эйбл-Эйбесфельдт, — то можно будет заключить, что эстетическое предпочтение при половом отборе способствует закреплению современных гоминоидиых черт в ущерб архаическим иолеогоминоидным» [Эйбл-Эйбесфельдт, 1995: 45].

Правомерен вопрос о том, сохранилась ли данная тенденция в настоящее время. Одним из факторов ее перелома могли выступить культурные сдвиги в механизмах воспроизводства, характерные для современного западного общества, в котором не наблюдается непосредственной связи между социальным и репродуктивным успехом (подробнее об этом см. в разделе 4.1). Иначе говоря, если социально успешные мужчины имеют преимущественную возможность выбирать привлекательных женщин с кукольными личиками, это не влечет за собой увеличение доли де- то-подобных лиц в популяции. * *

Интересное направление проблематики «красота и неотения» задает гендерный ракурс ее изучения. Классическая гипотеза связывает неоте- нальный идеал с восприятием женского лица. В то же время, существуют данные о распространении неотенальных критериев красоты на мужскую внешность. В одном из исследований выявлено, что слегка феминизиро

ванное обобщенное изображение мужского лица воспринимается женщинами как более привлекательное по сравнению с обычным, лишенным таких черт [Perrett, Lee, Penton-Voak et al., 1998]. Возможно, это является подтверждением четвертой из приведенных выше версий неотенальной концепции красоты, но, скорее всего, речь идет об относительно недавнем явлении. В этом случае, опираясь на эволюционную теорию пола В.А. Геодакяна [Геодакян, 1991], его можно интерпретировать как свидетельство существования селекционной тенденции, направленной против полового диморфизма. По Геодакяну, данная тенденция связана с тем, что современный человек живет в условиях эволюционно стабильной среды, не требующей функциональной дифференциации полов. Эта гипотеза имеет и социологические подтверждения: хорошо известно, что в современном мире происходит конвергенция социальных ролей мужчины и женщины. Первые всё чаще берут на себя женские обязанности и функции, вторые успешно осваивают традиционно мужские виды деятельности и ролевые модели поведения. В этом отношении в выявленном смещении эстетических предпочтений можно видеть некую подсознательную реакцию женщин на ход биологической и социальной эволюции.

Сверхнормальные стимулы. Еще один чрезвычайно интересный сюжет, относящийся к теме предпочтительного реагирования, связан с феноменом сверхнормального стимулирования. По всей вероятности, данный феномен также имеет некоторое отношение к проблематике красоты. Однако исследован он был не на людях, а на животных, в частности, на птицах и насекомых. Изучая особенности избирательного реагирования у птиц, Н. Тинберген обнаружил, что чем ярче (громче, выразительнее) представлен ключевой стимул, тем охотнее на него реагирует животное.

«...мы обнаружили,— пишет он,— что можем превзойти природу и создать "сверхнормальный стимул", или "сверхстимул"» [Тинберген, 1978: 64]. Так, для птенца чайки сверхстимулирующим воздействием обладает степень контрастности пятна на клюве родительницы, а взрослая насиживающая чайка неравнодушна к размерам яйца: «Если предложить чайке на выбор яйцо нормального размера и увеличенное, она предпочтет последнее, казалось бы, только для того, чтобы убедиться, что не может даже сесть на него... Это явление "сверхнормаль- ности” распространено, вероятно, значительно шире, чем мы себе представляем. Вполне возможно, что многие певчие птицы не только кормят птенца кукушки, но и получают от этого удовольствие из-за его огромного и привлекательного рта» [Тинберген, 1978: 65].

Отзывчивость к сверхнормальным стимулам Н. Тинберген выявил также в половом поведении самцов бабочек бархатниц. В серии полевых опытов было установлено, что «наиболее сильную реакцию у самца вызывает наиболее темная самка любого цвета. Опыты с цветом показали, что черная модель была даже чуть более эффективной, чем модель нор

мальной окраски» [Тинберген, 1970: 204].

Возможно, многие феномены культурной жизни человека имеют в своей основе аналогичный механизм суперстимулирования.

«Относится ли что-нибудь из сказанного к человеку? — пишет Н. Тинберген. — Поскольку на людях, как правило, не экспериментируют, мы о себе знаем меньше, чем о животных, хотя имеем немало данных и о нашей восприимчивости к "сверхстимулам". У многих животных в мультипликациях Диснея "подчеркнуто детское" выражение физиономии. Художники и скульпторы, изображая человеческое тело, намеренно выделяют то, что их привлекает. А что такое губная помада? Что сказать о нашем отношении к соленому, сладкому или острому? О нашей реакции на алкоголь? Эти вопросы стоят того, чтобы их изучать столь же тщательно, сколь тщательно мы исследуем роль сверхстимулов в жизни животных» [Тинберген, 1978: 65].

Примерами культурных сверхнормальных стимулов могут служить знаменитые палеолитические Венеры и фаллические культовые символы, которые явно выстроены на усилении значимых сексуальных признаков.

«Сверхнормальность» можно увидеть в изможденном облике современных манекенщиц. Последний пример особенно показателен. С точки зрения медицины, утонченность крайней худобы граничит с патологией дистрофии. Есть ли некая объективная основа для подобных патологических критериев красоты— или они целиком и полностью объясняются прихотливостью человеческих оценок (а также грубым коммерческим интересом производителей, сумевших разработать и внедрить эти критерии в массовое сознание)? Можно предложить два объяснения, лежащих вне сугубо субъективистских интерпретаций канонов современной моды. Во- первых, эстетика дистрофии может быть понята как сложная культурнобиологическая реакция, направленная против опасной для здоровья человека тенденции к ожирению. Биологи указывают на генетическую склонность человека к потреблению сладкого и жирного, что было полезной адаптацией к условиям первобытной среды обитания, однако давно перестало быть таковой в сегодняшней ситуации, по крайней мере, в цивилизованном ареале современного мира. Западное общество не знает голода, однако в масштабе эволюционного времени ситуация изменилась слишком быстро, чтобы успели выработаться новые пищевые стратегии. Идеал стройного тела, возможно, выступает культурным противовесом, позволяющим отчасти сдерживать ставшие неадаптивными биологические предрасположенности пищевого поведения.

Вторая гипотеза имеет отношение к динамике этой тенденции, которая предположительно базируется на семиотическом механизме развития и усиления исходных признаков: черты, которые по тем или иным причинам признаны привлекательными, в дальнейшем эволюционируют в сторону преувеличения, сверхнормальной акцентуации.

Возвращаясь к статье Джонса, посвященной неотенальной концепции красоты, обратим внимание на один тонкий момент, позволяющий сделать еще один шаг в сторону понимания биологических оснований эстетики. В данной статье инфантильные черты женского лица трактуются в этологическом значении сверхнормальных стимулов, поскольку они в преувеличенном, не свойственном обычному лицу виде демонстрируют признаки юности. Однако, как было замечено выше, неотенальные признаки указывают скорее не на молодой, а на детский возраст, в силу чего феномен неотенальной красоты сопряжен не столько со сверхнормаль- ным, сколько с неадекватным стимулированием. Иначе говоря, в данном случае нормальные стимулы появляются в ненормальном, смещенном контексте. Возможно, именно подобное смещение отчасти создает феномен красоты вообще. В целом ряде исследований, так или иначе затрагивающих проблему красивого, привлекательного, высказывается предположение, что в информационном отношении такого рода явления представляют собой сложный баланс известного и непривычного.

В предисловии к сборнику «Красота и мозг» П.В. Симонов пишет: «В опытах на молодых животных и детях американский психолог Т. Шнейрла установил, что привлекает только умеренная новизна, где элементы нового сочетаются с признаками, известными ранее. Чрезмерно новое и неожиданное пугает, вызывает неудовольствие и страх. За парадоксальным на первый взгляд сочетанием привычного, традиционного с элементами новизны как обязательного условия эстетической оценки кроется более глубокая диалектика существования всего живого. Мы имеем в виду две основные тенденции эволюции живой природы - принципы самосохранения и саморазвития, влечения к освоению новых пространственно-временных сред» [Симонов, 1995: 7].

В статье о кулинарной эстетике Э. Розин замечает: «В кулинарных л традициях большинства народов ясно выражена тенденция к созданию сильного консервативного центрального ядра с последующим избирательным введением некоторых новшеств, с тем чтобы видоизменить или усилить центральную тему. Такое использование темы и вариаций в качестве структурного принципа организации поведения характерно не только для кухни; оно присуще всем формам человеческой культуры и, по-видимому, играет особо важную роль во многих видах искусства— в музыке, живописи, литературе... Оно, очевидно, выступает главным образом как некий эстетический принцип, позволяющий избегать монотонности и внести в привычную схему прелесть новизны и неожиданности» [Розин, 1995: 323].

Гипотеза красоты как специфического комплекса сверхнормальных и / или неадекватных стимулов привлекательна тем, что позволяет учесть как естественные предпосылки красивого, так и его сверхординарную природу, выход за рамки привычного.

Изложенный сюжет представляет собой, разумеется, не более чем

предварительный абрис проблемы сверхнормальности и требует специального анализа, выходящего за рамки настоящей работы. Одним из направлений дальнейших исследований в этой области может быть осмысление сверхнормального стимулирования как семиотического феномена.

На первых подступах к изучению явлений сверхнормального стимулирования кажется, что в сфере культуры дело происходит примерно так же, как в нейрофизиологии восприятия. Однако основания у этих процессов разные. Сверхнормальные стимулы в природе существует, по- видимому, как некая страховка от ошибки реагирования: животное, «оснащенное» механизмом предпочтения подобных стимулов, чаще будет выбирать «правильные» признаки, отвергая слабо выраженные и потому сомнительные.

Что касается культурных сверхнормальных стимулов, то в них следует скорее видеть проявление семиотического закона стилизации, связанного с усилением, акцентированием исходно заданных элементов. Интерпретация этого закона как семиотического ориентирует внимание не на слепые силы эволюционно-биологической детерминации и не на субъективный произвол человека, а на проявление собственной логики развития знака. Вполне возможно, что подобный семиотический закон действует и в сфере природы, включаясь в чисто биологические процессы, тем более что саму семиотику сегодня принято трактовать не столько как культурный, сколько как биологический пласт жизни. Впрочем, это — весьма специальные сюжеты, которые здесь разворачиваться не будут.

Возвращаясь к теме предпочтительного реагирования, заметим, что не только дето-подобное лицо, но и многие другие аспекты внешнего облика человека выступают как релизеры — своего рода коммуникационные «направляющие». Этологи обращают внимание на такие характеристики, как рост и особенности телосложения, цвет волос и характер прически, тембр голоса, наличие бороды и т. д., пытаясь понять влияние этих признаков на социальные взаимоотношения.

К теме предпочтительного реагирования на сигнальные стимулы близка проблематика «генетического распознавания».