3.1. Жестовый и речевой язык

Эксперименты с шимпанзе Уошо и другими показали, что эти обезьяны относительно легко усваивают американский язык жестов амслен, язык символов и арифметический счет [140; [459; 522; 555; 673].

На фоне уже реконструированных 5 тыс. слов звуково­го языка Руди кениантропа с озера Рудольфа из языка жестов Кени кениантропа плосколицего восстановлено всего два же­ста: «круг» Р. 3744. kola < ко «направление (вверх)» + 1а «по­дошва» (вниз) = «круговое движение руки» и числительное «шесть (жест)» Р. 703. ha7u < ha «выдыхать» (отгонять) + 7и «пчела» = «отгонять пчелу (пятерней и кулаком одновремен­но, что дает шесть действующих единиц: пять пальцев + один кулак)». Основой для реконструкции жестов языка Кени слу­жат слова языка Руди, характер которых без жестовой основы трудно объяснить. Однако на 5 тыс. слов языка Руди набралось лишь два подобных затруднения.

Успешный труд на ниве олдовайской технологии расширил свободное время первобытного общества и потребности его за­полнения непроизводственным общением, в интересах чего у кениантропов стал прогрессировать голосовой язык, следую­щий образцам построения речи в рамках языка жестов Кени.

Шимпанзе применяют в общении набор жестов гримас и поз, а также 23 вида голосовых сигналов [95, с. 64; 819]. Нет осно­ваний сомневаться, что гоминины, предки кениантропов, обла­дали аналогичными стартовыми навыками звукового общения. По современным данным, ранние гоминины пользовались 24- мя видами голосовых сигналов, образующих язык Олди, близ­кий в количественном отношении звуковой сигнализации род­ственных нам шимпанзе (см. далее). После овладения основа­ми языка жестов Кени его зачаточные лингвистические струк­туры наложились на звуковые формы изъяснения и сообщили им возможности лингвистического развития.

Звуковые сигналы у шимпанзе применяются под влияни­ем тех или иных эмоций - агрессии, страха, полового влече­ния, голода и др. Здесь звукоизъяснение подчиняется не язы­ковым законам, а элементарным законам психологии шимпан­зе. Когда у кениантропов звуковые сигналы были задейство­ваны в деле заполнения досужего времени, языковое общение вышло из-под диктата насущных эмоций и зажило самостоя­тельной жизнью, которая органично подчинилась принципам языка жестов. Мы располагаем прямыми палеоантропологиче­скими данными на этот счет.

В функциональном отношении человеческий мозг асимме­тричен [51; 382; 393; 483]. Правой рукой управляет моторная зона коры левого полушария головного мозга. Нижняя оконеч­ность этой зоны, руководящая пальцами руки, лицом и языком [136, с. 275], разделяет прилегающие зоны Брока (спереди) и Вернике (сзади), которые командуют речью (см. рис. 10). По­добным соседством обусловлена наша назойливая жестикуля­ция при разговорах, когда возбуждение из речевых зон Брока и Вернике иррадиирует (механически распространяется) в со­предельную моторную кору и автоматически приводит в дви­жение правую руку.

за правой. В итоге, разговаривая, мы против своей воли энер­гично жестикулируем обеими руками, что наблюдается в мас­совом порядке.

Причина описанного повседневного явления объясняет­ся тем, что первоначально речевые зоны Брока и Вернике об­служивали движения правой руки и координировали осущест­вляемый ею язык жестов. Подобная тонкая функция закрепи­ла за названными зонами пилотаж грамматических структур, которые затем были перенесены на зарождающийся голосовой язык, чья моторика обеспечивается нижней перемычкой меж­ду зонами Брока и Вернике [100, с. 43; 101, с. 181; 105, с. 115; 381]. Прямым подтверждением высказанного мнения является то, что поля левого полушария головного мозга, обслуживаю­щие язык, одинаково хорошо работают как в слуховом, так и в зрительном диапазоне [393, с. 363]. Это свидетельствует о том, что указанные поля первоначально обслуживали язык жестов,

воспринимаемый зрительно, а потом переключились на обслу­живание звукового языка, воспринимаемого на слух.

Речевые зоны Брока и Вернике как особые образования го­ловного мозга наследуются человеком генетически в качестве нейромеханизма, обслуживающего членораздельную речь. Развитие речи и языка кодируется геном FOXP2 [584; 416], который различается у человека и шимпанзе. Можно думать, что речевые зоны приспособлены к усвоению грамматики язы­ка, которая начала формироваться не менее 2,3 млн лет назад. Однако фонетика, морфология и синтаксис конкретного язы­ка, равно как и его словарь, наследственными не являются. По этой причине дети, воспитанные животными (так называемые «Маугли», или homo ferus «человек дикий»), по наследству язык не получают, разговаривать не умеют и усвоить человече­ский язык уже не в силах, если им исполнилось 5 лет, так как устойчивые связи нейронов мозга сформированы уже на 90% [25, с.

Начиная с олдовайской технологической и культурной ре­волюции 2,6 млн лет назад непроизводственное речевое обще­ние стало жизненно важным для поддержания целостности со­циума в свободное время. Поэтому естественный отбор «сохра­нил» жизнь только тем индивидуумам, у которых сложились наследственные нейрофизиологические задатки к овладению речью, т.е. сложились зоны Брока и Вернике. Но жизнь и тех­нология не стояли на месте, и с повышением производитель­ности труда от гоминин требовались все более сложные рече­вые упражнения. Поэтому естественный отбор «воздержался» от того, чтобы закрепить в нашем мозгу какой-то конкретный язык, обслуживающий общество данного уровня производи­тельности труда. По этой причине человеческие дети рождают­ся немыми и усваивают язык в первые годы жизни, тем самым вливаясь в армию «говорунов», способных сохранить целост­ность общества при данном уровне производительности труда. Разумеется, язык применяется не только в свободное время - подавляющее большинство человеческих профессий немысли­мо без речевого общения. Однако первоистоки языковой экс­пансии в головах наших предков лежат в сфере социализации праздного времени, что не следует понимать упрощенно.

Неравноправие (разное функциональное назначение) по­лушарий головного мозга преподносит нам порой некоторые загадки. Разговаривающее левое полушарие (у правшей) умеет анализировать действительность словесным, т.е. логическим, образом, а потому оно отвечает за логическое мышление у че­ловека. За немым правым полушарием нашего мозга остаются функции эмоционального восприятия действительности. Ло­гическое левое полушарие командует нами в жизни, порой да­же при угрозе безопасности (см. разд. 6.6) и в случаях боль­шой любви, когда первую скрипку играет инстинкт самосохра­нения и продолжения рода, царящий в правом полушарии. По этой причине левое полушарие преобладает (доминирует) и в мозговой деятельности, подавляя активность правого полуша- ря, которое высвобождается лишь во сне, когда утомленное ле­вое полушарие «отключается».

Человеческие сны черно-белые. Они анцестральны, т.е. строятся по той модели, которая была присуща нашим пред­кам - примитивным млекопитающим мелового периода, ког­да они вели ночной образ жизни, прячась от господствующих динозавров, и располагали лишь ночным, черно-белым зрени­ем. Потом у приматов произошла обратная мутация, вернув­шая им цветное зрение пресмыкающихся (см. разд. 1.5), но сны по инерции остались черно-белыми.

Во снах наше правое полушарие мозга освобождается от диктата левого полушария и порой выстраивает картины, не­ведомые левому полушарию, а потому изумляющие нас по­сле пробуждения. Наш сознательный жизненный опыт нахо­дится во власти левого полушария (см. разд. 4.7), а потому сны правого полушария представляются человеку взявшимися не­весть откуда. Правое полушарие мозга немо, а потому в его снах мы только слышим и понимаем речь, но сами не разговарива­ем. Указанные особенности снов правого полушария застави­ли называть их «вещими снами», т.е. вещающими (говорящи­ми) снами неизвестного происхождения. Их нейрофизиологи­ческая природа мало известна широкой аудитории и порож­дает у нее суеверия. Подчас сны правого полушария действи­тельно полезны. Так, Д.И. Менделеев (1834-1907) в поисках периодического закона химических элементов настолько уто­мил свое левое полушарие, что однажды (в 1869 г.) оно заснуло настолько крепко, что высвободившееся наконец правое полу­шарие мозга принесло своему носителю, великому химику, не­мой, но четкий сон с изображением фрагмента таблицы перио­дической системы элементов, обессмертившей его имя. Как ви­дим, ничего сверхъестественного в открытии Д.И. Менделеева не было, так как над периодическим законом элементов труди­лось не только его активное левое полушарие мозга, но и пра­вое полушарие, получившее свободу выражения лишь во сне. С аналогичными явлениями сталкиваются многие люди. Не­ведомый для нас жизненный опыт нашего собственного право­го полушария головного мозга называется «ложной памятью», «дежа вю», а сны на его основе - «вещими».

Судя по палеоантропологическому образцу, черепу KNM- ER 1470, финальный кениантроп с озера Рудольфа распо­лагал развитыми полями Брока и Вернике [35, с. 200; 938], а стало быть, уже владел навыками по меньшей мере языка же­стов, но, быть может, и навыками устной речи. «Правосторон­ний» характер обработки каменных орудий труда указывает на то, что этот гоминин стал праворуким, а его непосредствен­ный потомок, «человек-мастер», являлся таковым наверняка [203, с. 86; 332, с. 48]. Устная речь представима у неандерталь­ца, обладавшего гиоидом (подъязычной костью), пригодным для обслуживания членораздельной речи [271; 465]. Сообра­жения, высказанные относительно культурных и социально­психологических последствий олдовайской технологической революции (см. разд. 3.1), позволяют предполагать, что зву­ковой речью овладел уже кениантроп с озера Рудольфа. В его

языке Руди мы находим такие слова, как Р. 8717. sawe «связ­но говорить», Р. 5879. muto «думать» и др. При этом надо пом­нить, что кениантроп размышлял вслух, бормоча себе под нос (см. разд. 4.7).

После олдовайской технологической революции у этого го- минина возросла производительность труда и образовалось до­сужее время, которое необходимо было заполнить общением непрагматического свойства, чтобы поддержать целостность сообществ кениантропа. Выжили лишь те из них, которым по­счастливилось обзавестись речевыми навыками - именно по­этому история не знает ни одной немой человеческой популя­ции, что само по себе нуждается в объяснении, а оно состоит в том, что все человеческие популяции ведут начало от популя­ций кениантропа с озера Рудольфа, которые прочно овладели навыками устной речи.

Вопреки широко распространенному заблуждению ранняя устная речь отнюдь не обслуживала охотничьи и производ­ственные нужды гоминин. Дело в том, что поведенчески близ­кие ранним гомининам львы (см. разд. 2.7), а таже гиены и гие- новые собаки коллективно охотятся в молчании [95, с. 95], так же поступают бушмены и австралийские аборигены, что совер­шенно естественно, так как на первом этапе охоты - скрадыва- нии добычи, охотники не должны тревожить ее (добычу) го­лосом, а на втором этапе - преследовании добычи, на обмен мнениями голосом не остается времени и сил. Иными слова­ми, предположение о том, что звуковая речь потребовалась на­шим пращурам в охотничьих целях, является необоснованным.

Предположение о том, что звуковая речь понадобилась на­шим предкам в интересах производства, например производ­ственного обучения, вполне правдоподобно, но неисторично. Существующие данные нейрофизиологии, палеоантрополо­гии и археологии согласно указывают на то, что звуковая речь у предков человека произошла от жестовой, а та, в свою оче­редь, - из нужд производственного обучения. Иными слова­ми, идею относительно роли обучения в генезисе языка у го- минин следует сместить на стадию языка жестов, о чем гово­рилось выше.

Отсюда следует, что звуковая речь, вероятнее всего, перво­начально была призвана насыщать свободное время гоминин непроизводственным речевым общением. Для выполнения данной задачи кениантроп с озера Рудольфа принялся скраши­вать досуг обыденными разговорами - эта привычка характер­на и для нас, хотя речеизъяснения у кениантропа были, конеч­но же, скуднее. Тематика подобных бытовых бесед, по сути, не­существенна - лишь бы она находила слушателей, создавая эф­фект непроизводственного общения.

Первые непринужденные разговоры (т.е. не посвященные производственной тематике), надо полагать, были житейски­ми. Придерживаясь той же традиции, австралийские абориге­ны любят проводить свободное время в сплетнях и скандалах [21, с. 260]. Современный цивилизованный человек ничуть не уступает в этом австралийским аборигенам и тратит на обыден­ные сплетни 2/3 времени, посвященного речевому общению. Выразительный пример общения подобного рода можно найти в сериале «Адъютанты любви» (Россия, 2005 г., реж. М. Моке- ев), герои которого проводят время в великосветских сплетнях и скандалах. Внешняя непритязательность первых форм рече­вого общения у наших предков, как ни странно, послужила за­логом формирования у них универсального мышления.

Человеческая мысль распространяется по нейронам элек­трическими импульсами и химическими веществами аксоплаз­мы - наполнителя отростков нейронов [245, с. 88-89]. Мысль связана с языком [148, с. 29]. Даже когда мы размышляем про себя, у нас неслышно колеблются голосовые связки. Подобное обстоятельство является наследием тех времен, когда гомини- ны располагали лишь речью вслух, обслуживающей их обще­ственное сознание (см. разд. 3.3), и не обладали навыками са­мосознания, обслуживаемого речью про себя (см. разд. 4.7).

Если бы человеческая речь родилась в практических сфе­рах жизни, как ошибочно думают (см. выше), то связанное с ней мышление было бы устроено целенаправленно прагмати­чески и навсегда оказалось бы прикованным к практическим нуждам людей, что характерно для рассудка, представленно­го у животных, которые порой не менее сообразительны, чем люди, однако всерьез интересуются только чем-то полезным для выживания, продолжения рода, поддержания себя в хо­рошей физической форме (игры), привлечения особей проти­воположного пола (замысловатые украшения гнездовий у ав­стралийских птиц-беседочников; блестящие предметы в гнез­дах наших ворон, которые тащат туда даже столовое серебро), отпугивания врагов (жгучие актинии, посаженные крабами на свой панцирь) и т.д. Другими словами, мозг высших животных (и не только) вопреки общему предубеждению ничем не усту­пает человеческому мозгу по части сообразительности. Однако мышление животных намертво замкнуто на мотивы полезно­сти, не всгда ясной для нас, откуда проистекают легенды люби­телей животных об абстрактном мышлении их питомцев.

Человеческая речь, а следовательно, и мысль, родились в сфере праздного времяпрепровождения, когда тематика для разговоров, а позже - для размышлений регламентировалась только приемлемостью, интересностью для всех членов кол­лектива. Типичные для первобытного речевого общения обы­денные разговоры органично отражали всю социальную и при­родную реальность, которая попадала в поле зрения гоминин. Это исходное обстоятельство формировалось непреднамерен­но, однако послужило исходным пунктом для утверждения первоначал универсального человеческого мышления.

В самом деле, предаваясь беседам с целью занять праздное время, гоминины в подборе тем не ограничивались никакими соображениями практической целесообразности. О том, что их праздные разговоры ценны для целостности социума сами по себе, а не благодаря своей какой-нибудь удачной тематике, на­ши предки, конечно, не подозревали, что характерно и для со­временных людей. Однако лучше сохраняли свою целостность и выживали те сообщества наших пращуров, тематика разгово­ров которых не ограничивалась ничем, успешнее заполняя сво­бодное время. В результате досужие разговоры, а затем и мыс­ли вовлекали в свою сферу все более обширную реальность, причем вовлекали без разбору, что, собственно, и сформирова­ло универсальность человеческой мысли.

Современный человек пользуется ее сложившейся, совер­шенной формой и мнит себя мудрым властелином мира. Меж­ду тем всякий человек получает навыки языка и мышления в детстве от представителей предыдущего поколения, те - от своих предшественников и так далее до полудиких кениантро- пов, которые, сами того не ведая, «на голом месте» (в отличие от нас) создали первые образцы универсальных разговоров, а следовательно, и прототипов универсальной мысли. Правиль­ный учет этого объективного обстоятельства поможет челове­ку лучше понять самого себя.

Становление универсального звукового языка у наших предков гипотетически можно представить так [112, 117].

Обезьяны шимпанзе располагают примерно 23 видами раз­личных голосовых сигналов [95, с. 64]. Нет оснований сомне­ваться, что ранние гоминины не отставали в этом отношении от своих ближайших родичей шимпанзе. Анализ фонетической системы ностратического праязыка (см. разд. 1.8, 2.5), распо­лагавшего 50 фонемами, показывает для ряда из них состав­ной характер, что позволяет выделить из их числа всего 24 эле­ментарные фонемы (р, t, k, q, h, h, ?, S, s, s, s, 7, j, w, r, 1, m, n, a, o, u, a, e, i). Прочие ностратические фонемы представляют со­бой результат глоттализации (снабжения гортанной смычкой), озвончения, смягчения, отвердения, огубления (таков звук й, возникший в результате огубления звука i) и детализации (снабжения приступами в виде звуков t, t, d, первый из кото­рых - продукт глоттализации t, а последний - продукт озвон­чения t; это породило аффрикаты - звуки вроде русских ц, ць и ч). Элементарные фонемы начинали звучать сложнее в окру­жении других фонем, о чем речь пойдет ниже.

Если мы предположим, что звуковой первоязык кениантро- пов с озера Рудольфа состоял из 24-х перечисленных элемен­тарных фонем, то окажется, что поначалу эти гоминины изъ­яснялись на уровне обезьян шимпанзе с их 23-мя фонемами. В принципе, человеческий первоязык и в самом деле должен был быть столь примитивным.

Рост свободного времени поднял нужду в вербальном об­щении и подтолкнул кениантропа к усложнению своего спосо­ба изъяснения. Если поначалу этот гоминин обходился 24-мя односложными возгласами на уровне шимпанзе, то расшире­ние звукового общения началось у него с комбинации элемен­тарных возгласов и получения из них слоговых лексем (слов) типа Р. 7740. qu «зуб», Р. 4579. 7а «a-самка», Р. 5996. па «ди- кий/тот (указательное местоимение широкого значения муж­ского рода)», как они, предположительно, звучали у кениан­тропа с озера Рудольфа. Открывающие слог фонемы произно­сились кратко и породили согласные звуки (18 единиц), а за­крывающие слог фонемы звучали более длинно и дали список гласных звуков (6 единиц), что сформировало словарь из 108 односложных слов. Его ограниченность разрешилась постро­ением двусложных слов типа Р. 4651а. 7aqii «владеть» из 7а «а-самка» + qu «зуб» (в те времена абстрактного понятия «вла­деть» не существовало, и оно выражалось через понятие «ку­сать, кушать предмет /об альфа-самке/»). Словарь двуслож­ных слов мог состоять из 108² = 11 664 плюс 108 односложных выражений, т.е. из 11 772 слов, что можно назвать языком. При различении слов по месту ударения язык Руди мог достигать 23 436 слов (см. ниже).

Контакты слогов и слов между собой создавали для фонем так называемые позиционные условия, когда их звучание ви­доизменялось соседними звуками, что в конце концов привело к обогащению фонетики. Когда она стала 50-сложной (ностра- тический уровень), язык стал разнообразиться посредством грамматики. Сложная же грамматика опиралась на морфоло­гию слов и на синтаксис их сочетаний, при этом отпала необ­ходимость в чересчур громоздкой фонетике и она стала упро­щаться до современного состояния ностратических языков Ев­ропы. В результате мы получаем гипотетическую периодиза­цию развития языка, исходя из материалов ностратики (науки о ностратических языках), наиболее продвинутой среди дисци­плин глубокого сравнительно-исторического языкознания.

1. Простая фонетика и простая грамматика - язык Руди (ок. 1,84 млн лет назад) из одно- и двусложных слов открытых слогов.

2. Сложная фонетика и простая грамматика - язык Сапи (ок. 473,5 тыс. лет назад).

3. Сложная фонетика и сложная грамматика - ностратиче- ский и сино-кавказский праязыки (ок. 16 тыс. лет назад).

4. Простая фонетика и сложная грамматика - современные ностратические языки Европы, включая индоевропейский рус­ский язык.

Мы можем предполагать, что кениантроп с озера Рудоль­фа во время интерстадиала Бибер I/II (3,0-2,6 млн лет назад), пережив демографический взрыв и олдовайскую технологиче­скую революцию (см. разд. 2,5), создал технологический язык жестов. Затем, во время благоприятного для себя теплого меж­ледниковья Бибер/Донау (2,3-2,0 млн лет назад), которое бы­ло теплее нынешнего, тоже межледникового климата [520, с. 1531], он испытал некоторый подъем производительности тру­да, в результате чего появился досуг, а потому, чтобы занять освободившееся время, кениантроп дополнил технологиче­ский язык жестов первым звуковым языком из 108 однослож­ных слов, построенных из 24-х исходных фонем. Наконец, в те­плый интерстадиал Донау I/II (1,9-1,84 млн лет назад), кени­антроп столкнулся с очередным приливом производительно­сти труда и появлением свободного времени, для обслужива­ния которого пополнил свой голосовой язык 23 328 двуслож­ными (с учетом места ударения) словами на базе исходных 108 односложных, что представляется революционным достиже­нием даже по современным меркам. По этой причине мы свя­зываем с деятельностью кениантропа с озера Рудольфа первую культурную революцию языка, испытанную человечеством (см. разд. 5.4).

Около 1,5 млн лет назад вторая культурная революция по­стигла человека-мастера, и на протяжении последующих 1,5- 0,4735 млн лет назад человек-мастер, человек прямоходящий, гейдельбергский человек, а под самый конец и человек разу­мный усложнили словарь трех- и четырехсложными слова­ми (пример - слова языка Сапи 7ajepi «лев-зверь», 7ajeso «эта­кий лев» из слов языка Руди Р. 4606. 7aje «львица», Р. 6868. pi «зверь» и Р. 9593. so «отщеп», он же «суффикс индивидуали- са», т.е. тогдашний постпозитивный определенный артикль в конце слова), что породило богатейший язык, на смену которо­му пришел ностратический язык, ужасающе сложный в фоне­тическом отношении. Однако это достижение (формирование языка Сапи) растянулось на 1,0265 млн лет, что не отвечает на­шим представлениям о культурных революциях. Можно ска­зать, данное лингвистическое развитие человечества, равно как и последующие его стадии, носило эволюционный характер.

Периодизацию лингвистического развития человечества можно уточнить и гипотетически спрогнозировать на ближай­шее будущее, исходя из представления о том, что поворотные моменты языкового развития составляли часть культурных революций, следовавших за технологическими революциями. При этом в соответствии с вышесказанным будем считать ре­волюционным явлением зарождение языка очередной стадии, в то время как его последующее длительное развитие правиль­нее считать эволюционным.

1. Олдовайская технологическая революция (2,6 млн лет назад) - язык Руди (2,3-1,84 млн лет назад).

2. Ангельская технологическая революция (1,55 млн лет на­зад) - язык Сапи (1,5-0,4735 млн лет назад).

3. Ориньякская технологическая революция (50 тыс. лет назад) - ностратический праязык (50-16 тыс. лет назад). Ого­ворим, что данная датировка является предварительной, по­скольку ориньякская технологическая революция началась, по-видимому, со стадии ближневосточной археологической культуры преориньяка (с Рисс/Вюрма 144-120 тыс. лет на­зад), который, вероятно, продолжал пластинчатую индустрию формации Каптурин (Туген Хиллс, запад оз. Баринго, Кения, 240 тыс. лет назад), что датирует ностратический праязык вре­менем 240-16 тыс. лет назад, делая его ровесником европеои­дов (время формирования - 212±13-163±5 тыс. лет назад).

4. Неолитическая технологическая революция (12 170 лет назад) - ностратические языки, (12 тыс. лет назад - ныне).

5. Промышленная революция (XIV в.), компьютерная ре­волюция (XX в.), - языки виртуального общения людей с ком­пьютерами и компьютеров между собой (ближайшее будущее). Особенности языков виртуального общения мы узнаем в исто­рически ближайшем будущем. Уже сейчас можно предвидеть, что это будут языки предельно скоростного и емкого общения, доступного человеку.