НЕПРЕДИСЛОВИЕ
Это очень забавно.
Александр Пятигорский
Нет, это не «предисловие» — по многим причинам.
Во-первых, сомнителен сам жанр, предполагающий либо умудренного годами и славой предисловщика, вводящего в мир взрослых дядей юного дебютанта (дебютантку)', либо — как это было в недавние еще годы — идеологически выдержанного (на худой конец, «идеологически сдержанного») препроводителя сочинения прогрессивного иностранца в руки пышущего идейным здоровьем советского читателя. Во-вторых, сомнительна ситуация, когда книге предпослано предисловие. Что в таком случае предполагается? Что кто-то не поймет это сочинение, а потому нужно заранее его истолковать? Это попахивает недоверием к читателю, а с такой подозрительностью я решительно не согласен и на такое дело не подписывался. В-третьих, предисловия часто пишут в том случае, когда автор мертв, сочинения его забыты (или полузабыты) и заботливый издатель (вкупе с публикатором) пытается преподнести хорошо забытое старое как ужасно актуальное новое. В моем случае все совсем не так. Автор — Вадим Михайлин — жив-здоров, известен, тексты, вошедшие в эту книгу, широко публиковались, и он совершенно не нуждается ни в проводниках, ни в препроводителях, ни в публикаторах. Оттого «предисловия» я писать не буду.Да и кто я такой, чтобы писать предисловие к книге по исторической антропологии7 Я никогда профессионально не занимался этим предметом, а в своих исторических занятиях редко переходил границы проверенного десятилетиями ползучего позитивизма. Впрочем, зацепочка есть. Я — в качестве редактора отдела «Практика» журнала «Новое литературное обозрение» — печатал (предварительно прочитав и вычитав) многие тексты, вошедшие в эту книгу.
А читая и вычитывая, размышлял над ними в каче-1 Оценить умеыноиь jroio образа можно, тишь прочитав находящуюся за моей спиной кни!>
8
В. Михайлин
стве историка, занимающегося не совсем свойственным мне делом. И вот то, до чего я додумался за эти годы, вылилось в нижеследующие сумбурные заметки (историзирующего) историка.
С попытки историзировать историческую антропологию и начну. Почему и когда появилась «историческая антропология»? Когда и почему возникло желание рассматривать «исторические» народы как «неисторические», исследовать, к примеру, отношение к смерти какого-нибудь «цивилизованного француза», будто он не француз, а австралийский абориген1? Ответ очевиден: когда традиционное для XIX века представление об «истории» (преимущественно «политической», но — отдельно— и «экономической», «культурной» и даже «социальной»; последняя в конце позапрошлого века равнялась так называемой «народной», вспомним хотя бы Грина) было подвергнуто сомнению. Это сомнение постепенно, а потом уже и стремительно разрушило «историю» как предмет, причем главным орудием ее уничтожения стало требование «научности». История, как физика или математика, должна иметь свои закономерности: с момента произнесения этой фразы атом истории распался на специфический «исторический нарратив», являющийся, как нам объяснили «новые историки», просто одним из литературных жанров, и на многочисленные частицы, которые можно туманно назвать «науками о человеке». Энергия, освободившаяся в результате распада атома истории, оказалась гигантской и очень полезной — там, где ее использовали в мирных целях. К концу прошлого века эта энергия так преобразовала ландшафт гуманитарных наук, что узнать в нем индустриальный пейзаж эпохи конвейерного производства «национальных историй» решительно невозможно. Ленин, сидя на Капри, увлекся современной ему физикой и написал (ставшее потом принудительно знаменитым) сочинение, в котором разом уверял, что «материя исчезла» и «электрон практически неисчерпаем».
Никто не смог объяснить ему, что исчезла не «материя», а то, что он, вслед за некоторыми авторами XVIII и XIX веков, считал «материей». Так вот, можно ли то же самое сказать об «истории»?Не буду множить банальности и пересказывать подготовленному читателю содержание спецкурса, который обычно читают на первом курсе истфака и который называется «Введение в специальность». Или того, который читают уже курсе на третьем под общим ничего не значащим названием «Историография». Исторически под «историей» понимали разное — это ясно. Столь же ясно, что не совсем разное: некий общий субстрат «истории» существовал всегда — утех народов, которые занимались сохранением и написа-
1 Иногда мне кажется, что «историческая антропология» есть не что иное, как «ашропология исторических народов»
Непредисловие
9
нием «истории». Еще более очевидно, что субстрат этот имеет отношение ко «времени», а не, скажем, к «пространству». Оттого требование предъявить специфические «исторические закономерности», чтобы доказать принадлежность «истории» к рангу «наук», мгновенно привело к распаду этого самого субстрата: «закономерный» — значит «повторяемый», «неизменный во времени». В результате (во многом усилиями «анналистов») «история» стала постепенно перемешаться из «времени» в «пространство», от собственно «истории» к «исторической антропологии». Исследователь решительно «выходит вон» из того времени и той культуры, которую он изучает, он оказывается в другом пространстве и как бы вне времени1 и уже оттуда наблюдает за объектом своего исследования. Он — антрополог, проводящий полевые исследования, только вот людей, поведение которых он изучает, уже давно нет в живых2. «Короли-чудотворцы» Марка Блока похожи уже на ирокезских вождей, а не на христианнейших государей великой европейской страны. Чуть позже появился структурализм, окончательно отделивший «антропологию» от «истории»: «история структур» и «культурных кодов» есть не «история» (во всех смыслах), а «изменение».
Здесь меня интересует не содержание, ход и результаты этого процесса «отказа от истории», а его исторические обстоятельства. Этот отказ, безусловно, носил модернистский характер и был следствием ужасающей Первой мировой войны. Европейцы (а чуть позже американцы — но несколько по-иному1) от «истории» «устали», они хотели проснуться от ее «кошмара», освободиться от нее, чтобы история больше не отправила их в идиотские окопы4. Одним из главных инструментов пробуждения от «истории» стал вневременной «миф», который в 20—30-е годы стали с разных сторон «исследовать», «узнавать», «возрождать», «создавать». Конечно, то, что делал Пропп, сильно отличалось от манифестов сюрреалистов, докладов в Коллеже Социологии и особенно от идеологической практики нацизма; но исторически все эти вещи являются производными одной эпохи. Спустя примерно сорок лет от истории стали отказываться уже не модернисты, а постмодернисты — и совсем по другим причинам. Увядание универсалистских модернистских концепций предопределил временный успех крайнего релятивизма; именно он растворил историю в «историческом нарративе», лишив ее любого смысла, кроме жанрового.1 Вне времени и истории Потому iак сладко историзировать историче ского антрополог.
2 Как и физически нет этого самого «поля» 1 Учитывая «молодость» этой нации
4 В конце концов они отравились-таки и окопы и даже в лагеря cuepin. но только вот отравила их гуда не «истрия», а «миф»
10
В Михаилан
Книга Вадима Михаилина имеет подзаголовок «Пространственно ориентированные культурные коды в индоевропейской традиции» Уже это сигнализирует о гом, что «истории» в ней нет — так как нет «времени» Здесь существуют только разнообразные пространства и царящие в них культурные коды Эта книга не «не-», а «а-исторична» При этом а-историзм Михаилина носит принципиально модернистский характер и принципиально тяготеет к модернистскому «большому сжлю» Я думаю, что его книга вообще есть один из последних модернистских проектов в гуманитарных знаниях
Попробуем понять, что же — помимо универсальных антропологических смыслов — скрывается за михаилинским «пространством» «Пространство» — очень русская и очень британская тема Русская, потому что «ледяная пустыня», потому что «три дня ска чи — не доскачешь», потому что «одна шестая» Россия вообще прежде всего «пространство», а потом уже «время», «история» и проч Но в этой теме очень важен и британский поворот' «Пространство» — это гигантские британские колонии, Индия, Африка, Азия, Австралия, то есть те самые места, где проживают племена и народы, являющиеся естественным материалом для исследования антрополога Британский джентльмен, отправляясь в колонии, сохранял множество привычек из жизни метрополии, однако в каком-нибудь Пешеваре он вытворял вещи, совершенно не совместимые с мирными домиками родного Дербишира Именно так работали те самые «пространственно ориентированные коды», о которых написана книга, находящаяся сейчас от читателя на расстоянии последнего абзаца моего «Непредисловия» Да и сама эта книга построена по пространственному принципу — автор путешествует, идет «тропой звериных слов» по нескольким избранным им пространствам (от Скифии и гомеровского эпоса до современной российской тюрьмы и порноискусства) и обстоятельно высвобождает все те же самые неизменные культурные коды Какие7 Чтобы узнать это, надо прочесть книгу
И последнее Книга Вадима Михаилина хотя и повествует о пространственно ориентированных культурных кодах, очень многое говорит о времени, нашем времени И о попытках не попасть под воздействие (даже очарование) уловок этого самого нашего времени Иными словами, она и об истории тоже
Кирилл Кобрин
1 Напомню читателям еще одну ипостась Вадима Михан 1ина — он известный переводчик с ашлиискою Именно Михаи inn подарил русскому читателю колониальный, ориентл шыскии «Александрийский кварге!» Лоренса Даррелла и ультрамодерниыекую прозу Герiруды Слаип