Проблема неадаптивного поведения в эволюционной теории

В современной эволюционной теории (синтетической теории эволюции— СТЭ) проблема неадаптивности удовлетворительно решается в рамках трех версий. Признак имеет приспособительное значение, но мы этого значения просто не знаем.

Дисфункциональные формы имеют эпифеноменальное значение: форма выполняет не явную функцию, которая «бросается в глаза», а побочную, не столь очевидную. Примером такого эпифеноменального значения социальной формы служит интерпретация Е.Н. Пановым «института» тетушек. Иначе говоря, здесь имеет место не нефункциональность, а наличие латентной функции исследуемой формы, которая и поддерживается отбором. Проблема в полной мере сохраняется для тех случаев, когда не- адаптивность поведенческого или морфологического признака кажется несомненной. Для подобных случаев принято считать, что нефункциональный признак возник в иных, не существующих ныне эволюционных условиях («на иных эволюционных временах», как говорят биологи), в которых он имел адаптационное значение и был закреплен естественным отбором. Утратив свою адаптивность, признак тем не менее остался в геноме вида. Согласно принятым в СТЭ представлениям, механизмом, который обеспечивает сохранение эволюционно вырожденных качеств, выступает сцепления признаков. В общесистемном плане это можно понять как «структурное удержание». Недостаток данной модели заключается в ее пан-объяснительной способности: ссылками на подобные механизмы «можно, — как замечал С.В. Мейен, — объяснить все что угодно, но обычно лишь “задним числом”» [Мейен, 1975: 67].

Эволюционистский подход к проблеме адаптивности наиболее жестко концептуализирован в социобиологии, которая фокусируется на выявлении биологической целесообразности морфологического или поведенческого признака, понятой как совокупная приспособленность (inclusive fitness), или совокупный репродуктивный успех (inclusive reproductive success).

«Центральная теорема социобиологии гласит: “Если изучаемое поведение свидетельствует о наличии генотипической составляющей, животные будут вести себя так, чтобы максимизировать свою совокупную приспособленность”» [Barash, 1977: 63].

Пан-адаптационизм— наиболее слабая сторона социобиологии, и против него неоднократно выдвигались аргументы как эмпирического, так и логико-теоретического характера. В этологии аналогичный подход представлен в более мягкой версии. Разделяя эволюционистскую объяс

нительную перспективу, этологи подчеркивают, что механизм естественного отбора обеспечивает относительную, а не полную приспособленность организмов.

«Этологические аргументы подчеркивают гомеостатическую регуляцию взаимоотношений организма со средой, а не классическое экономическое положение максимизации, доминирующее в социобиологии» [Hogenson, 1987: 319].

«Есть граничные условия, которые нельзя нарушать, ют и всё. Всё остальное возможно, всё случается...» [Гороховская (частная беседа)].

Иными словами, этологический подход исключает дисфункциональ- ность признака, но допускает его не-функциональность.

Следует признать определенную плодотворность эволюционистского подхода к анализу дисфункций, в том числе в отношении поведения человека. Обычно в социобиологии и этологии человека используется третья из описанных выше объяснительных моделей, которая состоит в выявлении предположительного функционального значения той или иной стратегии поведения «на эволюционных временах» и обосновании ее дис- функциональности в контексте изменившихся условий среды (физической или социальной). В общем виде проблема дисфункционального поведения формулируется как несоответствие между адаптационными возможностями человека и скоростью, с которой он изменяет свою окружающую среду: второе явно опережает первое.

Первоначальная эволюционная ценность страха несомненна: «...страх — это древнейшая эмоция, повышающая шансы организма на выживание» [Щербатых, Ноздрачев, 2000: 62]. Страх мобилизует силы организма, помогает избежать опасных ситуаций и закрепляет их в памяти особи. Неслучайно центр активизации этой эмоции локализован в эволюционно наиболее древних участках головного мозга. Однако с изменением условий существования человека защитная функция страха становится явно избыточной и даже вредной, приводя к излишнему нервному перенапряжению и психосоматическим заболеваниям. В современной среде обитания человека многие «генетически запрограммированные инстинкты теряют свое приспособительное значение или даже мешают жить. В этом плане страх, запускающий реакции “борьбы или бегства”, которые хорошо проявили себя в период биологической эволюции, оказывается совершенно неадекватным в современной жизни. Поэтому отрицательное значение страха проявляется значительно шире, чем положительное...» [Щербатых, Ноздрачев, 2000: 64].

•[63] Как биологический атавизм можно рассматривать и потребность человека в «острых ощущениях», не находящую удовлетворения в условиях современной цивилизации (см.: [Rozin, 2000]).

Проблематика эволюционно выродившихся стратегий поведения представляет несомненный интерес для социологии. Она дает дополнительное измерение проблемам социальных противоречий и нефункциональных форм поведения — в масштабе эволюционного времени.

Сохранение дисфункциональных поведенческих стратегий отчасти происходит за счет подключения механизмов культуры, консервирующей в виде соответствующих норм и ценностей те или иные модели поведения. Биологическим механизмом, корреспондирующим с этим процессом, выступает замещающий отбор, для которого характерно превращение средств в цели деятельности[64]. Таким образом можно проинтерпретиро

вать феномен трудоголика[65] и излишнее стремление современного человека к социальному продвижению, которое перестало быть средством репродуктивного успеха и превратилось в терминальную цель. Более того, как показано в ряде исследований, в западном обществе произошло принципиальное изменение зависимости между репродуктивным и социальным успехом — вместо прямой она стала обратной.

Социо-кулыпурные факторы дифференциального размножения

Воспроизводство как биологическая «цель» и критерий жизнеспособности любого вида сохраняет свое значение и для homo sapiens и через глубоко встроенные механизмы определяет (или должно определять) его поведение, в том числе на современном этапе существования.

Известно, что природная среда дифференцирует особей по степени их соответствия заданным условиям существования, благоприятствуя одним генетическим типам и ограничивая возможности воспроизведения других. Это и есть естественный отбор, или дифференциальное размножение. Можно предположить нечто подобное и в отношении человека как социального существа — зависимость его биологического воспроизводства от социальной приспособленности. В этом случае социально наиболее успешные индивиды должны давать большее потомство, и наоборот. Если допустить наличие взаимосвязи между социокультурными и генетически наследуемыми характеристиками, можно всерьез говорить о проблеме культурного генофонда нации. В любом случае дифференциальное размножение социальных типов имеет громадные последствия, поскольку создает определенную социокультурную конфигурацию социума со всеми вытекающими отсюда следствиями.

Таковы общие очертания того направления, которое строится на сочетании социально-стратификационного и популяционно-демографического анализа. В определенных пределах это направление легитимировано как в научном, так и публичном дискурсах. Вопросы дифференциального размножения открыто обсуждаются в обществе в связи с этническими проблемами. Данная проблема, преимущественно в историческом плане, рассматривается в книге И.П. Меркулова [Меркулов, 2003: 129; 133]. Па

леоантропологические аспекты данной проблематики затронуты в учебнике Г.В. Правоторова [Правоторов, 2001: 329-331].

Как чрезвычайно острая проблема современного западного общества вопрос дифференциального размножения анализируется в книге известного этолога Р. Хайнда [Hinde, 1987].

Как полагает автор, в западном обществе социальная приспособленность перестала оказывать непосредственное влияние на репродуктивный успех, скорее, следует говорить об обратной зависимости.

Зависимость между социальным статусом и репродуктивным успехом в своеобразном ракурсе проанализирована в исследовании [Freese, Powell, 1999], которое можно квалифицировать как успешный прецедент междисциплинарного диалога. В данном исследовании тестировалась популярная социобиологическая гипотеза дифференцированных родительских стратегий (гипотеза Трайверса - Вилларда).

Названная гипотеза постулирует зависимость «инвестиционных» стратегий родительского поведения от пола ребенка и социального статуса родителей: согласно ей, высокостатусные родители инвестируют «капитал» в сыновей, в то время как низкостатусные родители больше «вкладываются» в дочерей. Зависимость объясняется тем, что репродуктивный успех мужчин (но не женщин) связан с их общественным положением. В полигиничных обществах это проявляется, например, в том, что высокостатусные мужчины обладают более высокими шансами завести несколько женщин (и соответственно иметь большее потомство), в то время как у низкостатусных мужчин может не быть ни одной жены и ни одного отпрыска. Для репродуктивного успеха женщины не характерна столь выраженная связь с ее социальным положением. Таким образом, можно предположить, что высокосгатусные мужчины, по сравнению, например, с родными сестрами, произведут в среднем большее число потомков. В то же время женщины низкого статуса будут иметь больший репродуктивный успех, нежели их братья. Если допустить,

что статус родителей коррелирует с социальным положением их детей, то высокостатусные родители, имеющие сыновей, в среднем будут иметь больше внуков, чем люди того же социального положения, воспитывающие дочерей. С другой стороны, родители низкого статуса будут иметь больше внуков в том случае, если у них дочери, а не сыновья. Социобиологи утверждают, что эти тенденции работают не только в традиционных культурах, но сохраняют свою силу и в современном обществе, поскольку подобного рода эволюционно сложившиеся предрасположенности действуют, «формируя человеческие чувства, а не через осознание человеком их логики» [Freese, Powell, 1999: 1711].

Гипотеза Трайверса - Вилларда, проверенная на некоторых животных видах (мышах, паукообразных обезьянах и благородных оленях), весьма популярна среди социобиологов и человеческих этологов. Однако, как считают Д. Фриз и Б. Пауэлл, в отношении человеческого поведения она никогда не получала действительно серьезной и тщательной эмпирической проверки. Фриз и Пауэлл осуществили данную задачу, протестировав названную гипотезу на базе двух общенациональных опросов американских подростков и их родителей. Величина выборки в исследовании Фриза и Пауэлла составила 21188 единиц. «Родительский вклад» измерялся пятью переменными, включающими экономическое, социальное, культурное и психологическое измерения. Статус семьи определялся показателями дохода и образовательного уровня родителей.

Авторы не установили статистически значимых зависимостей между статусом семьи и предпочтительностью родительского вклада в сына или дочь. Причиной тому, считают Фриз и Пауэлл, является, скорее всего, нети- пичность США как генерального объекта исследования. По их мнению, эта страна отличается как от традиционных обществ, так и от большинства современных стран. Остается, однако, неясным, могут ли эволюционные механизмы, формировавшиеся на протяжении миллионов лет, так быстро измениться под воздействием институтов индустриальных обществ, либо сама задача иоиска отдаленных эволюционных причин социального поведения современного человека является некорректной или по крайней мере нецелесообразной. Во всяком случае, установлено, что родительский вклад в воспитание детей хорошо «интерпретируется в терминах ближайших, непосредственных причин, на которых традиционно концентрируют свое внимание социологи», — таких, как материальное положение и образование родителей и принятые в обществе культурные нормы воспитания детей [Freese, Powell, 1999].

Как бы то ни было, авторы считают, что их работа стимулирует обновленный и эмпирически фокусированный диалог между социологами и социобиологами. Заметим, что результаты данного исследования опубликованы в 'The American Journal of Sociology', что действительно можно рассматривать как обнадеживающий прецедент междисциплинарного диалога.

***

Эволюционная парадигма анализа имманентно включает в себя проблему функциональности / дисфункциональное™ морфологических и поведенческих признаков. Эта проблема может формулироваться с той или иной степенью жесткости, однако в любом случае ей принадлежит центральное место в теоретической модели, сориентированной на творческие и регулирующие силы естественного отбора.

Теоретическая биология знает и другую философско-методологическую парадигму, позволяющую уйти от функционалистского подхода к пониманию жизни, — номогенез.