5. РАЗВИТИЕ ТРАДИЦИИ

Итак, исходный смысл древнегреческих атлетических состяза­ний — перераспределение «лишнего» счастья в «героических» ме­стах, которые в силу тех или иных обстоятельств традиционно счи­таются источниками такового.

¹ Более подробную интерпретацию этого изображения см в «дионисии- ской» главе этой же книги

² Ср истории о смерти Милона и Клеомеда Астипалийского, сюжеты, связанные с Евтимом из Локриды, Феогеном Фасосским, Диагором Родосским и его мноючисленными потомками-олимпиониками и т д

Греки

325

боги, ответственные за маргинальную удачу. Соображения же по­добного порядка, судя по всему, были отнюдь не последними во внешней политике древнегреческих племенных объединений¹.

Впрочем, с ходом развития городов и городских способов жиз­ни, все более и более оторванных от классических архаических моделей коллективной аккумуляции «счастья», и с соответствую­щим переносом в позднеклассической, эллинистической и римс­кой античности акцента на индивидуальную «судьбу» человека, реальное содержание атлетических состязаний претерпевает суще­ственные изменения. В том «постоянном празднике», который представляет собой городской способ существования с точки зре­ния архаики, нет места строгому разделению на «статусный» и «не­статусный», «законный»/«от почвы» и «лихой»/«бонусный» фарн. «Счастье», «судьба» становятся достоянием каждого отдельного человека, вовлеченного в плавильный котел городской цивилиза­ции, — и именно индивидуальную судьбу городской человек испы­тывает, перелагая традиционные дивинационные практики на ин­дивидуализированные модели «ставок на удачу».

Меняются и способы «воздействия на удачу». Появляются про­фессиональные атлеты, которые вкладывают немалые средства в соответствующую подготовку (или в которых эти средства вклады­вают другие), появляется и серьезная финансовая заинтересован­ность атлетов в результатах состязаний. Если в классической гре­ческой античности атлета могли не допустить к играм из-за того, что причиной его опоздания служило желание заработать по дороге в Олимпию, выступая на мелких местных состязаниях, где в на­граду вместо венка давали денежные призы², то теперь профес­сиональный атлет просто обязан хорошо зарабатывать — и лихо тратить заработанное. Выстраивается целая «около-игровая» ин­дустрия с профессиональными тренерами, маклерами, атлетиче-

' Ср. с неодолимым стремлением греческих полисных армий уже класси­ческой эпохи иметь в своем составе во время военных походов хотя бы одно­го победителя в тех или иных атлетических играх

² Как бы он при этом ни клялся, что его задержал шторм.

326

В. Михайлин. Тропа звериных слов

скими школами и т.д. Римский, а затем византийский плебс бого­творит удачливых атлетов, но совсем по другим причинам, чем ро-досцы или сицилийцы, которые когда-то метафорически именова­ли своих олимпиоников весьма непростым по смыслу словом «герой». Ощущение индивидуальной причастности к «божествен­ной удаче» рождает ту самую «иллюзию контроля», на которой ос­нованы многие распространенные в городских культурах психичес­кие девиации — от игромании до психических составляющих наркозависимости.

Когда барон де Кубертен, искренне веривший в античную аутентичность своих оккультных идей, «возрождал» Олимпийские игры, его идеалом, естественно, была античность классическая. Тот спорт, который проповедовал барон, носил сугубо аристократичес­кий характер — что бы там ни говорилось о спортивном равенстве и братстве¹. Барон терпеть не мог «чрезмерного материализма, вульгарности и меркантилизма», и потому в олимпийской деклара­ции было черным по белому прописано, что «к соревнованиям не допускаются те, кто профессионально занимается спортом, и те, кто получал в прошлом и получает теперь денежные вознагражде­ния за занятия спортом». Понятно, что таким образом от олимпиад автоматически отсекались потенциальные участники, чьи семьи были не в состоянии не только освободить их от необходимости зарабатывать себе на жизнь, но и обеспечить им надлежащие тре­нировки, надлежащее снаряжение и оборудование, не говоря уже о самой возможности приехать на Олимпийские игры².

Это был спорт для белых мужчин из высших слоев общества; цветные мужчины соревновались на проводившихся параллельно «антропологических» играх, а женщин допустили к участию в со­стязаниях только после Первой мировой воины в отдельных видах программы, «соответствующих гармоническому развитию женщи­ны» — вроде метания молота, к примеру.

' Впрочем, во многом данное обстоятельство определялось не только ан­тичными пристрастиями барона, но и ситуацией, сложившейся в спорте к концу XIX века Спорт традиционно был в Европе элементом демонстратив­но аристократического образа жизни, и как раз к концу позапрошлого столе­тия в нем усилились эгалитаристские тенденции и тяга к профессионализации, что откровенно не нравилось джентльменам старой школы, в число которых, несомненно, входил и сам де Кубертен.

² Российская делегация не смогла приехать на Первую олимпиаду в 1896 году именно по причине отсутствия денег на дорогу

Греки

327

Потом, в контексте захлестнувшей весь мир волны тоталита­ризма, идеалы Кубертена стали обслуживать совсем иные мифоло­гемы. Авангардистская идея человека-машины была своеобразным развитием идеи о гармонической личности — и спорт стал одним из наиболее надежных мостиков меж этими двумя концептами. Массовая атлетическая подготовка вошла наконец в обязательные школьные образовательные программы и стала воистину всеобщей, поскольку и само среднее образование, выполняющее задачу по созданию зон тотальной идеологической проницаемости, приобре­ло всеобщий характер. При этом престиж спорта, продолжавшего по инерции восприниматься как элемент элитных способов жиз­ни (и возможной социальной динамики), поднялся на небывалую высоту. А тоталитарные механизмы маргинализации крупных люд­ских масс не могли не привести к своеобразному возрождению специфического внимания к состязательному спорту как к меха­низму распределения «бонусного счастья» — как на внутренних, так и на внешних «аренах». К чести идеологов тоталитарных обще­ственных систем следует заметить, что они использовали этот ре­сурс на все сто; впрочем, он был настолько очевиден, что не обра­тить на него внимания было бы, наверное, просто немыслимо.

Однако времена лобового противостояния тоталитарных сис­тем канули в Лету, и рамки нынешних «игривых» постмодернист-ско-массмедийных культур еще раз поменяли условия игры. Хле­ба у нынешней Европы и примыкающих к ней частей человечества хватает, и тем отчаяннее современный человек требует зрелищ. Большая часть традиционно олимпийских видов спорта патологи­чески незрелищна, и потому олимпиады уже давно превратились в дорогие шоу с колоссальными бюджетами и ресурсами промоушен, в которых собственно атлетические состязания занимают место обязательной программы: никуда не денешься, хотя смотреть, ко­нечно, никто не заставляет.

328

В. Михайлин. Тропа звериных слов

Греки назвали бы это хюбрисом и спросили: а зачем? Зачем данному конкретному человеку прыгать дальше кенгуру, если все остальное человечество вообще давно уже не любит и не умеет прыгать?

Впрочем, наблюдается одна забавная закономерность. Антич­ные олимпиады и олимпиады, возрожденные бароном де Куберте-ном, исходили из совершенно разных представлений о сути атле­тических состязаний и о природе человека вообще. Но с ходом времени, стартовав из разных точек, две эти традиции привели примерно к одной и той же роли спорта в обществе.

К Аполлоновым лярвам.

Накануне вылета в Гетеборг, где 19 мая 2004 года должен был состояться финальный матч за кубок УЕФА, марсельский футболь­ный клуб в полном составе, вместе с тренерской группой, отпра­вился в церковь и поставил свечи за грядущую победу. Свечи не помогли: Марсель проиграл Валенсии 0:2. Навряд ли господь бог предпочел католиков-испанцев католикам-французам по той при­чине, что среди последних было слишком много мусульман. Хотя сам порыв — пойти и помолиться чужому богу ради победы в со­стязании — настолько проникнут позднеантичным духом, что вя­лым имперским язычеством от него разит за версту.

Впрочем, самое главное, что зрители не ушли разочарованны­ми, некоторые девушки даже плакали. А если девушки плачут, зна­чит, Аполлон хоть немного, но жив и худо-бедно распределяет из-под очередной своей маски нечаянное счастье: кому пусто, кому густо.